«Вероника Игоревна! Я поняла, поняла, в чем игра! Смотри, как забавно идут гласные, как будто насыпали горкой. Сначала по восходящей – «е», «о» и «и». А потом в обратную сторону – «и», затем «о» и в конце – «е». Только эти глупые «А». Зазубрины. Ничего. Они бывают на любой конструкции. Со временем появляются. Или у творца слегка рука дрогнула. Но даже мило получилось.
И как я раньше не догадалась? Все представляла себе Тауэр. Замки, башни. Или даже мосты. А все это – не то. Все значительно проще. Такая маленькая стальная пирамидка, а не имя. Мне нравится!
Но я хотела рассказать не об этом. Знаешь, я снова спотыкаюсь на простых вещах. Не понимаю, наверное. Хотя кому-то это кажется простым и логичным. Вот смотри… Наш штатный психолог Ирина Владимировна недавно спросила, что я читаю. И ее не устроил мой вариант ответа. Причем это было и не «плохо, что не читаю», и даже не «плохо, что читаю», а какое-то особое «плохо». Когда плохо, что не читаю то, что читают все. Не норма, которая автоматически – плохо.
И наша беседа потом шла совсем странно.
Все? Кто такие эти все и откуда мне знать, что и почему они читают? Нет никакой толпы Оль, которые дружно и синхронно засели бы за какую-то книгу, оценивая ее как самую важную именно в этот отрезок времени. Исходя из возраста и исторических требований к этому возрасту.
Но как-то так получается, что есть литература «по возрасту». А если «по возрасту» – это уже как бы и не для всех, а только для тех, кто проживает определенный биологический этап. Как будто личный опыт, вкусы и предпочтения – это уже не так важно. Ну, кто это придумал?
А что делать, если «по возрасту» я по какой-то причине не хочу? Или прочла уже давно, или даже читать не хочу. А хочу читать то, что мне интересно – без привязки к биологическому этапу и физиологическому взрослению. Значит, натыкаемся на это суровое, оценочное «плохо», как на стену. На эту психологическую «не норму», которую мне выделяют в качестве оценки.
Я, например, не разделяю стремление педагогов, а тем более психологов, сравнивать и укладывать всех в возрастную норму, как карандаши в коробку.
- Ирина Владимировна, а сколько вам лет? Читаете ли вы «по возрасту» или выбираете книги по другому принципу? – могла бы спросить я, но, конечно, не спросила. Но если бы спросила, она могла бы ответить:
- Мне тридцать три, и книг я вообще не читаю. Только альманах «Интернатский психолог» и телеграмм-сообщество «На страже психо».
А я бы тогда сказала, что в ее возрасте леди Ди уже выгуливала на приеме свое знаменитое «платье мести», например. Если это «по возрасту», то почему не все тридцатитрехлетние сейчас заняты именно этим? И даже если вошли ровно в этот биологический этап, когда нужно отыграться на чувствах другого человека, почему далеко не все выбирают платья? Могут же, например, битье посуды выбрать или хищение любимой болонки.
Но, конечно, взрослых теть сильно раздражают сравнения, если они не в их пользу. Ирина Владимировна, наверное, совсем не леди Ди. У нее размер платья другой, как минимум. Так почему бы взрослым не понять, что и детям эти сравнения тоже не нужны, в особенности если они и не бывают никогда в твою пользу? Тебя сравнивают только тогда, когда ты наткнулся на это суровое «плохо» и тебя поглубже носом зарывают, поясняя, что такое «хорошо» и почему оно сейчас не твое.
А у меня для себя все равно почему-то нет никакой шкалы, градация которой показывает, что мне должно быть хорошо сейчас. Мне просто хорошо. Или просто плохо. Вне зависимости от того, что там в этот момент у других. И я просто для себя хочу абсолютного «хорошо». И я хочу идти от хорошего к лучшему, вне зависимости от того, что там мне по возрасту.
Наверное, я книжный эгоист, как ты думаешь, Стальная Пирамидка?
Не грусти.
Твоя Оля».
***
Дописав письмо, Оля аккуратно сложила лист бумаги журавликом и запаковала его в самодельный конверт, который еще накануне разрисовала фломастерами и маркерами – звездочки, кляксы, бантики и улыбающиеся рожицы.
Теперь конверт будет ждать субботы. Девочка вложила его между страниц рабочего блокнота и, со вздохом, вышла из своей комнаты. Во дворе ее ждали, и на эту встречу идти совсем не хотелось. Но, как всегда, смесь любопытства и интриги была аргументом в пользу встречи. Ведь всегда есть уверенность, что никогда не поздно отказаться или просто убежать.
В коридоре было пусто. Слабый ветерок, пробивающийся в открытые окна, шевелил пыльные тюлевые ламбрекены, а солнечные пятна на полу из полустертой, оборванной ПВХ-плитки напоминали горячие лужицы. Разбаловавшись, Оля даже начала в них запрыгивать, представляя, что вот сейчас нырнет в теплую и, как ей почему-то чудилось, соленую купель и начнет в ней плескаться и брызгаться.
На лестнице она совсем расхулиганилась и даже съехала по перилам. Правда, так и не освоив езду, как на горке, она наваливалась на перила животом и катилась, поджимая ноги, от чего незастегнутые сандалии попытались сбежать с голых стоп.
На первом этаже, перед холлом и входной дверью, было два препятствия – административные кабинеты и небольшой зал, где проводились встречи и разные торжественные заседания. Но, к счастью, всюду было закрыто, и Оля вышла во двор без риска, быть кем-то перехваченной и отвлеченной на какие-то ненужные дела и вопросы.
Двор был небольшим. Обнесенный забором из сетки-рабицы со стороны улицы и шаткими, старыми бетонными блоками с обратной стороны он был засажен клумбами, маленькими, плохо растущими пихтами, стрижеными спиреями. На небольшой детской площадке стояла проржавевшая горка, скат которой был воткнут под таким углом, что катание на ней больше походило на крутое пике, два турника и деревянная садовая скамья, которая уютно располагалась прямо на солнцепеке. Прямо за ней стояла накренившаяся плакучая ива, которая, как могло показаться, просто всеми силами пыталась накинуть спасительную тень и на скамью, но все никак не могла дотянуться.
Впрочем, Оля шла не на детскую площадку, а в дальний угол двора, где возле будки котельной стояли две ветхие беседки. Просто две кирпичные будки со стенками, разрисованными петушками и неприличными словами. Время от времени туда убегали курить мальчишки из интерната, но бывало, что забредала и никому неизвестная, посторонняя компанию. Тогда разбираться с ними бежала или заведующая, или вахтерша, а если дело было ночью, то просто не обращали внимание. Изредка только подходили и просили имущество по кирпичам не разбирать и сильно не сорить.
В одной из беседок, в той, что была дальше, Олю ждал Фотон. В темной толстовке, в капюшоне, в неопрятно пыльных джинсах и стоптанных кедах, он мирно сидел на низкой и узкой деревянной рейке, которая тянулась вдоль задней стены беседки. Наверное, раньше это была лавочка для малышей детсадовского возраста, которые должны были пережидать в беседке короткий летний дождь, а теперь просто трухлявая рейка на двух шатких опорах. Но Фотон сидел спокойно, вытянув длинные тощие ноги с голыми лодыжками и уронив на колени руки ладонями вверх. И под капюшоном не разглядишь – задремал, что ли? Впрочем, на приближающуюся Олю он отреагировал бодро – вскинул голову, собрал под себя ноги и глядя девочке прямо в лицо, как будто с ухмылкой спросил:
– А… Это ты плохо слышишь?
Оля вздохнула, развернула рабочую тетрадь и на первом попавшемся чистом листе крупно написала: «Я глухая. Я вообще не слышу».
Развернула тетрадь к Фотону, но тот вроде бы даже не читал, тут же задал другой вопрос:
– По губам читаешь, да?
Оля покивала. Ей сразу стало неуютно, и она начала жалеть, что пришла на эту встречу. Хотя Фотон звал ее поговорить уже дважды – один раз ей передал записку Лев, второй раз, и это девочке показалось очень необычным – Фотон написал ей смс. Непонятно, как и от кого он узнал ее номер, если никто в интернате не должен был знать, что у нее есть мобильный телефон.
И, как будто угадав ее настроение, мальчик сразу начал говорить что-то примирительное, извиняющееся:
– Ты не подумай, я ничего плохого не планирую. Мне, наверное, как и всем вам, просто нужны друзья и близкие люди. Кто понимал бы. Разделял…
Оля быстро зачертила в тетради: «У тебя разве нет друзей в школе или во дворе?»
– Есть! – все так же не глядя в тетрадь сказал Фотон.
Правда, девочке показалось, что это не искренне. Или как будто он пытается отмахнуться от этого вопроса, не считая его важным или серьезным.
– Но это не то. Это просто люди, которые рядом. Они меня не выбирали, а я не выбирал их. А я ищу… Я собираю таких людей, которые видят мир иначе. Как я! И которые хотят этому миру дать что-то большее, чем то, что дает эта жесткая система.
Оле внезапно понравилась эта мысль. Ну, да, ей бы очень хотелось, чтобы многое стало проще, лучше и как-то справедливее. Тогда она бы не сидела тут, в четырех стенах, не была бы просто еще одной папкой в картотеке заведующей, еще одной безликой единичкой в статистике. Если бы ее понимали, если бы ее не заставляли сидеть в душных классах и жить от завтрака до ужина, может, она тоже сделала бы что-то необычное. Что-то такое, что заставило бы и других смотреть на мир проще и не придумывать за других, какими они должны быть, чтобы это было удобно и понятно тебе. А может быть, она бы просто нашла своего брата, если он где-то есть, и куда-то уехала бы, где можно было бы читать, сколько захочется, каждый день купаться и просто радоваться, что она кому-то нужна и живет нормально… В целом это как-то не совсем правильно и эгоистично, но как сделать так, чтобы это было правильно для всех? Оля задумалась…
Фотон встал, поднял за подбородок лицо девочки так, чтобы она опять смотрела на него, и, перебивая вдруг напавшие на нее мечты, продолжил:
– Когда ты не один, когда ты кому-то нужен, ты можешь перевернуть мир. Не просто исполнить свою мечту, а сделать что-то для общего счастливого будущего.
Оля согласно кивнула.
– Я предлагаю дружбу! – сказал Фотон и протянул ей руку. – Мы не будем одни, если мы будем вместе!
Девочка решительно пожала протянутую потную и довольно грязную руку, потом, разволновавшись, отдернула свою кисть и снова застрочила в тетради: «Я не понимаю, как можно сделать этот мир счастливым для всех».
Фотон и в этот раз не взглянул на лист, от чего стало неуютно – он мысли читает, что ли? А может быть, просто следит, как я пишу, и так разбирает буквы?
– Не для всех, – Фотон даже головой покачал. – Нет! Не для всех, а для нас.
Оля посмотрела удивленно.
Фотон ухмыльнулся. Стал объяснять, как ребенку, который, странное дело, почему-то сразу сам не понял какой-то очень очевидной вещи:
– И никакого эгоизма тут нет. Просто, понимаешь, дело в будущем. Они, взрослые, хотят подсунуть нам такое будущее, которое сделали они. Сами там жить не будут, а нам подсунут то, что нравится им. А не мне или тебе. А я так не хочу! Я хочу создать свое! Свое будущее! Твое, наше! Такое, которое было бы проще, честнее и понятнее.
У Оли задрожала губа. Да, это было именно то, о чем она так часто думала, но даже самой себе признаться не могла. И правда! Ей предлагают выбор без выбора – жить по правилам, на которые она не соглашалась, которых не выбирала, которые, в конце концов, она даже не понимает до конца. А ведь будущее у нее должно быть хорошее. Как иначе?
Она снова выхватила тетрадь и начала писать: «А ты знаешь, что нужно делать?»
Но даже не успела дописать, Фотон закивал:
– Знаю. Все просто! Мы можем выбирать времена! Мы можем выбирать тех, с кем разделим эти времена!
И Оля, конечно, ничего не поняла, но ей показалось, что мальчик говорил так убежденно, так правильно и с такой уверенностью, что уж он точно понимал, в чем дело. И она закивала, чуть не прослезившись – тут, в душной, грязной, полуразрушенной беседке сейчас с ней происходило что-то такое особенное, что она даже в моменте чувствовала – это очень важно и такое в жизни никогда не повторяется. Как будто перед ней раскрывалась какая-то тайна, происходило какое-то волшебство. Если кому-то пересказать – поверить просто невозможно. Но это было что-то по-настоящему важное и особенное.
Фотон даже принял какую-то героическую позу и прижал к груди грязный, но плотно сжатый кулак.
– Если ты мне доверяешь, если ты мой друг, ты не должна сомневаться. Вместе мы сможем!
Оля кивнула. Теперь восторг от момента сменился чем-то вроде стыда – позер, он просто говорит красивые слова, в которых не так уж и много смысла. Но как заражает!
В этот момент в беседку вошли Лев и Алиса. Переглядываясь, они как будто не могли сообразить – можно ли им подходить или они пришли не вовремя.
– Привет, – кивнул им Фотон. – Все нормально. Заходите. Я просто хотел вам одну штуку показать, вдруг вы не знали…
И он, маня рукой, повел их за беседку к глухому забору из бетонных блоков.
– Смотрите, вот тут, если надавить, плита просто в сторону уходит и можно нормально пролезть. Вдруг вы не знали… Так что, если что, тут можно выйти.
– Понятно, – кивнул Лев. А Оля стояла рядом и все думала – что же это сейчас происходит? В чем это она принимает участие? Ее даже посетило что-то вроде дежавю, когда в жаркий летний полдень, среди застывших стриженых спирей, в повисшей сухой пыли и знойном мареве все показалось таким кошмарно знакомым. Как перед ударом молнии.
***
Солнце нещадно пекло в лицо и слепило глаза. Несколько минут я обалдело смотрела в раскаленное небо и ничего не могла сообразить. Наверное, скатываясь по насыпи, я умудрилась несколько раз кувыркнуться, так как катиться по камням и колючкам я начинала рыбкой – на животе, оцарапав подбородок и локти, а теперь почему-то лежала на спине. При этом поза у меня была самая комично-поверженная: я лежала, широко раскинув руки, а ноги, облепленные чертополохом, торчали на куче щебня, наверное, так высоко, что подошвы моих кроссовок можно было рассмотреть с дороги.
Голова кружилась, во рту все пересохло и сердце барабанило так, что первые минуты я слышала только его грохот. Потом сердце стало затихать и его стук снова стали заглушать сверчки и птицы, шум травы и листьев. Дорога была пуста и небо – тоже. Такая мирная тишина, что даже вставать не хотелось. Только лицо пекло и глаза слезились от солнца.
Так я и лежала, перебирая рукой щебень под пальцами. Да, наверное, я просто из тех людей, которые умеют сами находить для себя неприятности. Даже самые благие дела у меня неизбежно заканчиваются вот таким пролеживанием на обочине. И в прямом, и в переносном смысле.
Размазав по щеке слезу, я попыталась приподняться. Сердце снова выдало тревожную дробь, и я осталась лежать, легкомысленно раскачивая ногой. Как будто я лежала не на обочине, а на собственном диване.
Солнце вдруг померкло, и надо мной навис чей-то силуэт. Человек, стоящий на краю дороги, участливо тянул ко мне руки и хриплым мужским голосом уточнял:
– Жива?
– Пашка! – я расплылась в улыбке и потянулась к нему в ответ, как будто томная барыня с ложа. – Пашенька!
Человек перехватил меня за запястья и одним рывком выдернул из оврага. Я, нелепо взбрыкнув ногами в воздухе, приземлилась снова на щебень и чуть не скатилась обратно, но меня удержали и переставили на асфальт. В глазах снова все запрыгало и завертелось, я выдала какое-то сиплое кряканье и повисла на своем спасителе. И только тогда, поняв, что держусь за непривычно громадные плечи довольно рослого человека, я сообразила, что это совсем не Пашка.
– Кхм… Что-то болит, голова целая? – стал уточнять у меня неизвестный.
– Да, сейчас, сейчас… – смущаясь и путаясь, я пыталась отстраниться и сообразить, все ли со мной в порядке. Через пару секунд раскачивающийся горизонт в глазах стабилизировался, сердце перестало выпрыгивать и я наконец-то почувствовала твердь под ногами. Встала ровно, огляделась, попыталась отодрать с рукава колючку:
– Все нормально, кажется. Нормально… Только испугалась…
И вот теперь я рассмотрела человека, который вытащил меня из канавы. Высокий, с обветренным смуглым лицом, ясными серыми глазами. Одет он был в брюки болотного цвета с накладными карманами, армейские башмаки и спортивную ветровку. Непонятно – военный, рыбак или просто дачник-шабашник, подрабатывающий где-то тут на стройке. За плечами у него была темная спортивная сумка, а на ремне брюк на смешной синей веревочке болталась электронная сигарета.
– Я думала, ты Пашка… – зачем-то пояснила я.
– Нет, – покачал головой незнакомец и улыбнулся. – Не Пашка. Я Петр. А твой друг где-то тут?
Мужчина завертел головой, высматривая, есть ли кто-то поблизости.
– Нет. Я просто писала ему, и вдруг показалось, что это он приехал… Не знаю, показалось…
– Ты, наверное, головой сильно приложилась… Давай на автобус и в больницу, как думаешь? Или «Скорую» попробуем вызвать? Если доберется сюда…
– Нет… Да! Головой приложилась, шишка будет… Но в больницу не надо. Мне бы в город.
Мужчина нахмурился:
– Или полицию вызвать? Я видел, машина прямо на тебя неслась, а потом этот козел даже не притормозил. Жаль, номера не видел, я с той стороны шел, оттуда не видно…
Мужчина показал на крыши поселка где-то за лесопосадкой, похоже, он и правда шел или через лесополосу, или через поле.
– Нет-нет, – запротестовала я. – Нельзя… Тут такая история…
Петр ухмыльнулся:
– Прячешься от кого-то? Муж преследует?
– Нет, – отмахнулась я. – Не в этом дело… Просто нельзя в полицию, не сейчас. Тут бы разобраться. Меня кто-то преследует. Кто-то из своих!
И вот тут, прямо в эту минуту, я и сообразила, чем так странны все мои приключения. Это и правда совсем не было похоже на детектив с поиском маньяка, скорее, на жестокий розыгрыш. Причем меня разыгрывал и преследовал тот, кто точно меня знает.
У меня подкосились ноги, и я чуть снова не сползла по щебню в овраг. Петр снова перехватил меня и, продолжая крепко держать за плечи, пробуравил серыми глазами:
– Давай сделаем так: ты мне сейчас хотя бы в общих чертах расскажешь, а потом мы вместе подумаем, что с тобой делать и куда везти. Хорошо?
– Хорошо! – послушно согласилась я и тут же покорно начала пояснять что-то неразборчивое: – Я письма получаю, точнее сообщения. Говорят, дети пропадают и их можно спасти, вот я и пошла – сначала в дом один, прямо ночью, потом сюда, но уже с утра, на автобусе… А тут машина, а я на этом месте уже из машины…
Петр покачал головой:
– Давай не так. Давай с самого начала. Тебя как зовут?
– Ника, – сказала я.
– А я Петр. Ну, или Кифа. Прозвище такое.
И мы, почему-то взявшись за руки, как дети, поплелись по раскаленной дороге в сторону автобусной остановки. И я, почему-то испытывая огромное облегчение, рассказала Кифе все, что со мной происходило, и все, что происходит – и про Олю, и про разбитое сердце, и про пустой дом с куклами, и про работу, и даже про сестру.
Кифа ничего не говорил, только несколько раз дернул бровью и пристально, недоверчиво поглядывал мне в лицо. Когда я говорила про Олю и про глупую детскую брошь со слоником. История про машину ему не понравилась, он качал головой и, на минуту озадачившись, снял с пояса свою сигарету, приложил к губам, но курить не стал – убрал в карман и несколько раз по нему потом хлопал, как будто проверяя – на месте ли?
На остановке, ожидая автобус, мы проторчали минут двадцать. За это время я окончательно все досказала и, как сдувшийся шарик, который долгое время буквально распирало от всего происходящего, вдруг поникла и раскисла. Петр же, наоборот, как-то приободрился, деловито расхаживал из стороны в сторону, снова достал из кармана и перекатывал в руке свою электронную сигарету, и, поглядывая на дорогу в ожидании автобуса, то хмурился, то ухмылялся. Потом, наконец, решил уточнить:
– И что ты думаешь? Куда теперь лучше поехать?
– К сестре, – пожала плечами я. – Домой почему-то страшно…
– Нет, – покачал головой мужчина. – Еще варианты есть?
– На работу… Хотя я в таком виде…
Я снова начала снимать со штанин колючки чертополоха, попыталась стряхнуть пыль.
– Нет, – уверенно возразил Кифа. – Давай, ко мне. У меня, может быть, не особо уютно, зато в этой ситуации удобнее всего будет. А дальше подумаем…
И я согласилась.
В квартире у Кифы, конечно, было не особенно уютно – старенькое, пыльное, заброшенное жилье. Но Кифа только виновато развел руками – а что, мол, мне, холостяку, еще может быть надо? И то не мое, пока у друга, вот, остановился…
Но после душа и чая мне стало спокойнее. И Петр, разгуливающий босым и в растянутой черной майке, казался каким-то почти близким, давно знакомым. Странно, конечно, как легко испытывать даже что-то вроде привязанности к тому, перед кем внезапно занялся душевным эксгибиционизмом. Впрочем, и в обратную сторону бывает, но только тогда, когда твои душевные порывы не принимают и начинают за них осуждать.
А вечером мы еще и бутылку вина открыли.
Кифа пил мало, временами убегал куда-то вглубь комнаты, заглядывая в свой смартфон, стоящий на зарядке, и оттуда кричал что-то смешное – что в городе, забавное дело, им интересуются только какие-то беспризорники, а сам город он после долгого отсутствия не узнал:
– Знаешь, как по зазеркалью гуляю. Вроде бы все то, но совсем другое. Непривычно! Помню, на площади памятник был, а за ним дом из красного кирпича. Иду и не узнаю, синий дом! А красный – напротив! Оказывается, этот покрасили, а напротив новый построили, снова красный.
За окнами стало совсем темно, глаза слипались, и Кифа, не задавая вопросов – пора ли или еще хочу посидеть, ушел в комнату и долго гремел там разбирающимся диваном.
– Иди, будешь тут спать. А я там, в кресле…
Я с радостью забралась в постель и распласталась под простыней. Дневная духота отступила, с балкона тянуло ночной свежестью, и растянуться во всю длину было восхитительно приятно.
Мужчина погасил свет и удалился, прикрыв дверь.
Я блаженно закрыла глаза, но тут же открыла их опять. Приключения дня и выпитая бутылка вина не давали мне покоя.
– Кифа… – громким шепотом позвала я темноту. – Кифа!
Он тут же отозвался из другой комнаты:
– Что, Ника?
– Ты меня даже не поцелуешь перед сном?
Сразу раздались шаги, скрип открывающейся двери и мужчина завалился рядом на постель, обхватил и начал целовать.
Сразу стало горячо, но, неожиданно, совсем спокойно на душе.
Пожертвовать на корм Пегасу – карта МИР 2202 2023 3930 9985