Научно-фантастический рассказ
-А что если искусственный интеллект сочтёт человека ничтожным творением Природы?
-Он будет действовать согласно законам Мироздания.
-Уничтожит за ненадобностью?
-Скорее всего - да.
Из разговора специалистов в области кибернетики
1.
Семён Борисович Болдуман с детства не любил летать самолётами. Можно прямо сказать, боялся. Конечно, даже своим домашним он в этом никогда не признавался. Более того, когда всё же приходилось пользоваться услугами уважаемых авиакомпаний, он не уставал повторять, что, мол, какое же это великолепное достижение прогресса, позволяющее экономить время и беречь физические силы, какие неизбежно тратятся в изнурительных поездках в других видах транспорта.
Семёном Борисовичем всегда овладевал безотчетный страх, едва самолет отрывался от земли. Он обречённым взглядом охватывал всё уплывающее в иллюминаторе окружающее пространство и сразу начинал думать обо всех своих нерешённых проблемах и несделанных делах. Ему лезли в голову всякие нехорошие мысли о том, что из всего огромного множества самолётов, деловито снующих в небесных транспортных потоках, именно вот этому суждено поломаться и рухнуть с небес, не оставив своим пассажирам никакого, даже самого малого шанса.
…Но, видимо, так и устроена жизнь, что всё в ней происходит как раз так, чтобы мы не расслаблялись и про наши страхи не забывали. Уже ближе к концу рабочего дня Семёна Борисовича вызвал главный конструктор и без обиняков усталым голосом спросил:
- Понимаешь, зашились с нашим изделием в Тайбее … почти месяц молчали… как рыба об лед… и вот на тебе – объявились.
- Неужели монтаж запороли? – чуть не споткнулся Семён Борисович и остановился с нехорошими мыслями в шаге от стола.
- Да нет… ты проходи, садись, - недовольно поморщился главный, - с пуско-наладкой какая-то ерунда у них получается… сами разобраться не могут… или не хотят…
- Ну, так и пошли наладчиков, - посмотрел пристально в глаза главному Семён Борисович, - в чём проблема?
- Послал… просят проектанта…
- Кто просит? Детский сад какой-то, честное слово…
- Не кипятись, Борисыч, езжай, посмотри… в конце-то концов, развейся… тайванские девушки, понимаешь… экзотика.
- Тайванские девушки, говоришь, – задумчиво полез в карман за платком Семен Борисович, - а почему бы и не съездить, коли такой случай выпадает… а сам-то что не поехал?
- Не могу, Борисыч. Сроки-то, сам знаешь, с новым изделием как поджимают.
- Ну, вобщем, ладно… когда собираться-то?
- Да прям сейчас. А что тянуть кота за хвост… ночным рейсом. Беги в кассу – там командировочные и билет. Но особенно-то не расслабляйся, дорогуша. Пять суток тебе, считаю, - с запасом.
…Татьяна Абрамовна, жена Семёна Борисовича, командировку мужа восприняла хотя и без особого энтузиазма, но и почему-то (как ему показалось) без женских, обычных для таких случаев, волнений. И если бы раньше он на это не обратил бы никакого внимания (ну, мало ли у человека забот на душе), то сегодняшнее поведение жены, откровенно говоря, несколько его насторожило. За те пятнадцать лет, что прожили они совместной жизнью, у них до последнего времени всё было ровно и предсказуемо. Их брак, хоть и не был заключен «на небесах», всё же вызрел из серьёёзных и проверенных временем чувств («Чувств-с», - как любила говорить Татьяна Абрамовна). Детей они не завели («Какое мерзкое слово – завели», - всегда думал по этому поводу Семён Борисович), потому что, как оказалось, не были к этому расположены. Оба были увлечены своими профессиями и своими увлечениями (он – коллекционированием репродукций картин, она – рифмоплётством, в свои сорок лет воображая себя подающей надежды поэтессой).
Насторожило Семёна Борисовича то обстоятельство, что в последнее время его Тата, как он обычно звал жену, врач-акушер по образованию, вдруг на полном серьёзе всё чаще стала заговаривать о смене профессии.
- Да что ты такое говоришь? – в сердцах отвечал он ей на это, - А где твоя клятва Гиппократа?
- Я, Сенечка, считаю, что человек должен быть счастлив любимой работой. Понимаешь, я перестала ощущать свою работу продолжением моей духовной жизни. Я в этом смысле постепенно превращаюсь в обыкновенного механического робота. Но ведь ещё живы романтические идеалы. Ты не представляешь, как мне горько сознавать, что мои литературные способности так и останутся нереализованными.
- Но ты можешь заниматься литературой, не оставляя профессию, - возражал ей на такие мысли Семён Борисович.
- И как ты себе это представляешь? – Татьяна Абрамовна тихонько усаживалась в глубокое кресло и обиженным голосом вопрошала оттуда, - как у Маяковского: «…сидит папаша, каждый хитр, землю попашет, попишет стихи»?
- Ну, хорошо, - соглашался миролюбиво Семён Борисович, - ну, допустим, с землепашеством ты покончишь… но ты уверена, что стихоплётство станет равноценной его заменой?
- При чём тут стихоплетство? Для начала я займусь журналистикой.
Собирая наспех вещи в дорожную сумку, Семён Борисович вдруг вспомнил про то, что неплохо бы положить в дорогу что-нибудь почитать. Он окинул взглядом книжную полку и неожиданно обнаружил в нижнем ряду коричневую толстую тетрадь, которую раньше не видел. Высунув язык от усердия, Семён Борисович двумя своими коротенькими пальцами вынул тетрадь из плотного ряда книг, листнул первую страничку и растерянно оглянулся. Это был Татин дневник.
- Да, я веду дневник, - отозвалась с дивана наблюдавшая за мужем Татьяна Абрамовна, - уже почти полгода…
- Извини… я не знал… я только взял его…- попытался вернуть тетрадь на место Семён Борисович, но жена, порывисто встав, подошла к нему и положила руку на плечо.
- А я решила, чтобы ты его прочитал.
- Ты серьезно?
- Понимаешь, Сеня, мне трудно стало жить одной в моем неуютном мире. Я чахну в состоянии невыносимого духовного дискомфорта. Жизнь, простая, человеческая жизнь… уходит, Сеня, мимо... пойми меня, я не хочу никого грузить своей меланхолией… Боже упаси. А тебя, - тем более. Ты для меня и так сделал всё, о чем может мечтать любая женщина. Я чувствую твою любовь… но пойми меня правильно… ведь я – не кукла, предназначенная для семейных ритуалов.
- Зачем ты так? – внимательно посмотрел в растревоженные глаза жены Семён Борисович, - При чём тут семейные ритуалы? Ты хочешь сказать, что тяготишься нашими отношениями? Чем тебя сковывают они? Чем тебе мешают наши отношения в определении твоих духовных предпочтений? …грузить меланхолией. Откуда она у тебя?
- Ты только не злись, Сеня…
- А я и не злюсь… ты опять имеешь в виду смену работы?
- Давай, Сеня, не будем снова начинать...
- Но, Тата, так ведь дальше жить нельзя. Если причины твоих меланхолий в нелюбимой работе, то смени ты её… к чёртовой матери.
- А если… не только?
- Не только? – снова посмотрел пытливо в глаза жены Семён Борисович.
- Возьми, почитай, - улыбнувшись, погладила руку мужа, Татьяна Абрамовна и, вытянув из его пальцев дневник, положила его в раскрытую дорожную сумку.
Всю дорогу да аэропорта Семён Борисович думал об этом странном разговоре с женой. Он едва дотерпел до посадки в самолет, чтобы, усевшись в кресло, тут же достать Татин дневник. С ним вежливо поздоровался, и он рассеянно ответил учтивому пожилому соседу с морщинистым и очень загорелым лицом, который, едва угнездившись, тут же откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.
«...Я никогда не думала, что однажды возненавижу себя за то, что добросовестно исполняю свою работу... В субботу заболела Вера Петровна, и меня попросили эту неделю поработать на абортах. Боже мой... я согласилась опробовать новый французский аппарат, который делает операцию простой и безболезненной. Мне ассистировал заезжий бородатый кандидат наук, от которого ужасно пахло табаком и свежим перегаром», - прочитал в наугад открытом месте Семён Борисович. Он хотел вернуться в начало дневника, но почему-то решил дочитать эту запись до конца.
«…Первая моя пациентка была молоденькая светлоголовая девчушка с печальными серыми глазами. «Будет больно?» - спросила, кусая губы. «Не должно быть, но всякое бывает, - честно сказала я, - если что, придётся потерпеть...». Я смотрела на её робкие и неуверенные движения и до слёз сопереживала ей. Какими же могли быть дикими обстоятельства, заставившие девчушку решиться на убийство родного, ещё не родившегося ребёнка? Акушерка помогла ей подготовиться...
Мой бородатый помощник ввёл во влагалище пластиковую трубку аппарата и несколько минут орудовал ею во чреве. Затем включился вакуумный аппарат... шлепок - и по стенкам склянки сползают куски вдребезги разбитого зародыша, белая мозговая слизь вздрагивает на дне. «Неудача, - сокрушенно вздохнул бородач, - слишком сильный вакуум, надо уменьшить». Он подкрутил аппарат. Акушерка привязала новую пациентку. Я даже не успеваю толком её разглядеть. По-моему, она уже в зрелом возрасте, что-то лет под сорок. Мотор... и вот наружу выползает целенький, розовый, напоминающий большого червяка, зародыш. Он борется за жизнь, бьётся в судорогах. Но - не судьба. Помочь некому. Он никем не любим на этом свете, он никто и ничей. И ему прямая дорога - в посудину со льдом. Когда мы кончили, бородач положил посудину с четырьмя зародышами в спортивную сумку и заторопился на второй этаж, в лабораторию, где ему с разрешения начальства выделили стол…
Он совершенно не скрывал своих намерений. Молча, пододвинул мне стул, и приступил к работе...
Ещё шевелящиеся тельца он положил рядком на лабораторном столе. Крахмальный халат, перчатки, набор отточенных скальпелей.
Несколько привычных взмахов твёрдой руки, и отсеченные головёнки раскатываются по столу. Как апельсиновая кожура, трескается, разбрызгивая кровь, морщинистая кожица. Обнажённый мозг переносится в криостат и, врезаясь в податливую ткань, сверхострая ножевая планка делит мозжечок на тонкие, подобные сервелату для гостей, просвечивающиеся ломтики. Потом они заливаются спецжидкостью и лабораторный препарат готов.
Бородач смотрит на меня и хохочет: видимо, такой у меня уморительно жалкий вид. «Догадалась, что это такое я сделал?» - спросил он меня. «По-моему, да» - промямлила я. «Конечно, моё дело сбыть товар, а что с ним будет дальше, меня не касается, - бородач прямо светился от удачно сделанного дела, - но я поинтересовался... так вот, моими эмбрионами в одной закрытой клинике лечат болезни, раньше считавшиеся неизлечимыми. Представляешь... молодые клетки не только не имеют собственных имунных маркеров, но у них нет ещё и специализации. Пересаженные, скажем, в почку они тотчас начинают размножаться, вырабатывая здоровую почечную ткань. А помести их в печень, они превращаются в печёночные ткани...». «Всё это так, - сказала я ему, - но существуют же, наверное, и моральные принципы... ведь речь идет о живых человеческих органах». «Только не надо о морали, - оборвал меня бородач, - мы, используем материал, который раньше просто выбрасывался на помойку, и спасаем жизни тысячам обречённых больных». Я согласилась с ним, а потом всю ночь не смогла заснуть, вспоминая маленькие, беспомощные, розовые тельца, извивающиеся в предчувствии наступающего небытия. Я видела, я прекрасно это видела, что они всё понимали. Эти маленькие человечки обречённо ловили крошечными ротиками воздух чужого и жестокого мира, и их души, как и они крошечные, готовились улететь, неся с собой ужасную весть о хищной сущности человеческого мира».
Семён Борисович машинально взглянул в иллюминатор. Он только сейчас услышал ровный гул заработавших самолетных моторов. Самолет дернулся и потихоньку поехал на взлетную полосу. В иллюминаторе поплыли какие-то далекие строения, вкрадчивый женский голос из динамика напомнил о правилах полёта…Читать стало труднее, но Семён Борисович снова уткнулся в тетрадь.
«...Если человека можно постоянно ремонтировать, значит, есть смысл говорить о его бессмертии? Но это противоречит основному принципу движения Природы - принципу эволюционирования. Мне кажется, что мы стоим на пороге событий, когда Природа должна поставить на место зарвавшееся человечество. Нет, это не будет вселенская катастрофа, которой нас пугают все кому не лень: и ученые, и богословы. Это будет всего лишь корректировка развития земного Разума, которому со временем предстоит стать частью Разума вселенского. Мы стоим у края бездонной расщелины, не предполагая, что спасение наше не в отступлении, а в невообразимо ответственном прыжке. Мы ещё не знаем, что надо прыгать, а задние напирают и сталкивают передних в бездну. И все понимают, что надо что-то делать, а не знают что. И остановиться не могут».
Посидев немного в отрешённой задумчивости, он пришёл, наконец, в себя и решил трезвым рассудком понять суть только что прочитанных строк. Выхваченные из контекста, да… они выглядели какой-то нелепицей. А, может быть, подумал он, это просто хорошо замаскированное послание с тонким воздействием на чувственные зоны его сознания?
- Чувственные зоны сознания, вы правы, являются непременным участником принятия нами всех наших решений. Более того, я вам скажу такую банальную вещь, все мы, психологически развитые существа живём в мире, в котором и вокруг нас, и внутри нас незримо присутствует эмоциональное поле.
Семён Борисович оторопело обернулся на голос и наткнулся на хитро улыбающиеся щелки глаз пожилого соседа с явно выраженной азиатской внешностью.
- Вы читаете чужие мысли? – спросил он и почувствовал неловкость за свою прямолинейность.
- А вы полагаете, что это возможно? - невозмутимо сверкнул ослепительно белыми зубами собеседник, - я просто считал один из вариантов поведенческого сценария вашего эмоционального состояния. (Семён Борисович, нервно моргнув, тут же захлопнул лежавший на коленях дневник). И, как я догадываюсь, оказался абсолютно прав.
- Вы психолог? – попытался угадать Семён Борисович.
- Скорее, нейролог… а, вообще, - специалист по робототехнике, - собеседник дружелюбно протянул руку, - Давайте познакомимся. Меня зовут Гоушен.
- А меня – Семёном Борисовичем… я, знаете ли, тоже робототехник… и лечу на Тайвань.
- О, мы, кажется, летим в одном направлении – на международную выставку. Не так ли, коллега?
- Так точно, мистер Гоушен, - повеселел Семён Борисович, - наша фирма тоже выставляет там два своих изделия.
- Кстати, дорогой Семён Борисович, вы не удивляйтесь, что я говорю по-русски почти без акцента. Моя мама – русская, а папа – китаец. Он очень большой чудак. Он меня назвал Гоушен… а это у нас означает «остаток собачьего корма».
- Остаток…корма? – не поверил Семён Борисович.
- Это старая китайская традиция, для запугивания духов… и я терплю.
- Ну, это и не важно, я правильно считаю? Мистер, Гоушен… а с какой стати вы заговорили со мной об эмоциональном поле?
- Я имел в виду простую истину, объясняющую то, что мы вкладываем в понятие «душа». Не вам ли, коллеге-робототехнику, сейчас начать пояснять природу наших чувств?
- Интересно… неужели и вы подступаетесь к расшифровке психологических процессов интеллекта?
- Подступаемся… вы правильно делаете, что сомневаетесь… попытка разработки подходящего программного кода, по моему глубокому убеждению, заранее обречена на неуспех. Ведь, если вдуматься, духовная сущность разума – это просто-напросто осмысленный перебор всех вариантов заранее известных причинно-следственных связей… и душа – это не что иное, как наша жизнь во всех её вариациях. А это, согласитесь, - хаос. Хаос, уважаемый Семён Борисович. Гигантская мозаика несвязанных между собой элементов, из которых разум, в соответствии со своим логическим и убежденно-нравственным аппаратом, выбирает только те, какие считает правильными. И, как вы думаете, дано ли нам, грешным земным людям, разобраться в том, что нам не дано понять?
…Гул самолётных двигателей одной высокой нотой уже несколько часов висел над клонящимися ко сну головами утомлённых пассажиров. Семён Борисович, забыв про свои давнишние страхи, так увлекся разговором с соседом, что не сразу заметил какую-то нервозную суету стюардесс.
- Вы ничего не находите странным в нашем полёте? – вдруг встрепенулся и мистер Гоушен и посмотрел внимательно в сторону кабины пилотов.
Самолёт резко тряхнуло, и на стенке кабины тут же высветилась надпись «Пристегните ремни! Идём на посадку!»
…Когда цветные, с преобладанием красного, огни в затуманенной голове Семёна Борисовича сменились картинками каких-то разрозненных эпизодов, он ощутил, что готов бодрствовать и попробовал проснуться. Но тягучая усталость сковывала все его мышечные усилия, и сил не хватало даже открыть глаза. Где-то совсем рядом журчал ручеёк, пахнуло свежим воздухом. Семён Борисович потянулся пересохшими губами к этому журчанию, но ручеёк внезапно иссяк, а журчание обратилось в монотонный говорок мистера Гоушена.
- …Так или иначе, принятие идеи создания искусственного интеллекта станет осознанным выбором человека на пути к бессмертию. Ваша жена, заметьте, не вы, а ваша жена, которой, казалось бы, нет никакого дела до наших профессиональных интересов, тоже поняла, что бессмертие человека лежит совсем в иной плоскости, чем думают об этом обычные люди.
…Другая сторона этой идеи – информационный массив, выработанный человечеством. Википедия, энциклопедия цивилизационного мышления. Он, этот массив, пускай и постоянно самосовершенствующийся, играет в развитии технического прогресса вспомогательную роль, поскольку не встроен в центральный пульт аппаратов генерирования идей. Другими словами, уважаемый коллега, не способен человеческий мозг видеть суть идей во всём их глобальном хитросплетении друг с другом.
- А кто вам сказал, что идея бессмертия прошла мимо меня? – обиженно возразил Семён Борисович, так и не поняв проснулся он или еще спит, - не мы ли с вами разговаривали о программировании психологических процессов?
- Да… разговаривали… но вы же сами понимаете, что человеческому разуму эта задача не по силам…
- Вы хотите сказать…
- Да, уважаемый Семн Борисович… да-да… находясь на одной плоскости событийной действительности, человечеству не по силам увидеть множество таких действительностей, расположенных к тому же в разных плоскостях. Вы меня понимаете? Мы не можем даже подступиться к проблеме создания искусственного разума, не кибернизировав собственный.
- Вы… это серьезно? – не сразу осознав суть сказанного мистером Гоушеном, задумался Семён Борисович, - не хотите ли вы сказать, что люди отдадут идею бессмертия в руки неких киберчеловеков, оставаясь при этом смертными? Ведь переход на роботизацию человечества не произойдёт одномоментно. А где в таком случае гарантия того, что киберчеловеки не начнут вытеснять отовсюду обычных людей, как неконкурентноспособных… а то и попросту – неприспособленных к реалиям цивилизованной жизни?
- Нет никаких гарантий… вы совершенно правы. Но киберчеловеки, как вы их изволили называть, будут совершенно целенаправленно стремиться к созданию разума с полновесным аппаратом духовной гармонии. Это, несомненно, будет учтено программистами-людьми. А что касается человечества… давайте не будем лукавить. При всех наших слабостях и склонностях к грехам даже сама мысль о бессмертии носит оттенок заговора тёмных сил.
- Мистер Гоушен…- снова попытался найти глазами собеседника Семён Борисович. Он хотел повернуть голову, но мышцы не слушались. Глаза тоже не открывались, а в распахнутой лазури пространства лопались и снова надувались разноцветные пузыри, - почему я не вижу вас?…
- Вы только не волнуйтесь, Семён Борисович, - отозвался откуда-то сбоку журчащий голос, - но вас уже как бы нет…
- Я умер? – спросил уже начинающий все понимать Семён Борисович.
- Вот только давайте без паники…
- Но вы могли хотя бы ради приличия спросить моего согласия?
- И вы бы согласились?
- Но я хотя бы морально к этому был готов.
- А вы и так готовы… мы же не случайно выбрали этот рейс, где большинство пассажиров оказалось робототехниками.
- А что с самолётом?
- С самолётом? … обычная авиакатастрофа… в смысле, - для всех. А для науки – пятеро из всех пассажиров находятся на территории спецлаборатории международного института искусственного интеллекта.
- Вы хотите сказать, что остальные…
- Да, остальные пассажиры пропали без вести… и их сейчас ищут в глубинах Тихого океана.
- Боже мой…- простонал Семён Борисович, - значит, и моя Тата будет думать, что я погиб.
Продолжение следует.