"Прабабушка и муралисты" Повесть
Продолжение
– Я, когда маленькая была, тоже хотела одна пожить. Чтобы без всяких взрослых. В слоне.
– В слоне?
– В слоне. Прочитала про одного французского бродяжку, который в статуе слона жил. В Париже на площади такая стояла. Слон огромный, а внутри пустой, и дырка в животе. Так он в него залезал и жил себе с удовольствием. Представляешь? Постель там у него была настоящая, с сеткой…
– А сетка зачем?
– От крыс. Крысы там тоже с удовольствием жили. Вот крысы мне и помешали.
Мальчики посмотрели на неё озадаченно.
– Ну, помешали не в том смысле, что был подходящй слон, и можно было в него переселиться. Просто стала прикидывать, каково это – жить в одиночестве, как Гаврош. Бродяжку этого Гаврошем звали. Он такой же как вы был по возрасту… ну, примерно. И вот представьте: он целый день шатается где-то, свобода у него, приключения и всякое такое, а в слона возвращается – никого, кроме крыс. Ну не крысам же рассказывать, что у тебя интересного сегодня было. Может, ты смертельной опасности избежал! Или инопланетянина встретил! А в жизни даже и без приключений самое приятное – это рассказать кому-то свою историю, и чтоб этот кто-то всё спрашивал, что же там дальше было… – Она вздохнула. – Но главное – никто тебя в этом слоне не ждёт. Никто за тебя не волнуется, в окошко не выглядывает… Да и ты ни за кого не переживаешь. Живёшь как крыса какая-нибудь. Нет, что ни говорите, – повысила она голос, хотя никто ничего не говорил, – пустой слон… то есть, пустой дом – грустный дом.
А сама одна живёт, подумал Павлик и даже хотел это сказать, но не успел – Пра его опередила.
– Конечно, когда тебя дома ждёт любимая работа, это другое дело. Работа всё-таки не крыса. Но вот Паша ко мне на лето приехал, и так приятно за него поволноваться – да, Паш?
Она повернула к нему голову, и, хотя ничего уже не было видно, Павлик был уверен, что она ему подмигнула.
– Я вообще-то первый раз на кладбище, – сказал Павлик, когда они, попрощавшись с Костей, уже подходили к дому.
– Угу, – пробормотала Пра, не заинтересовавшись его впечатлениями. Можно было на такое равнодушие и обидеться, но Павлик, во-первых, страшно устал, а во-вторых, подумал вдруг, что впечатлений особых у него и нет. Действительно, как в гости сходили. Утром – к художнику Андрею Антоновичу, вечером – к покойнику Павлу Андреевичу… Вот встреча с Петром Ивановичем в смысле впечатлений была посерьёзнее.
Прабабушка словно подслушала его мысли.
– Петя-то, Пётр Иваныч, красавец! Настоящий сыщик! Очень я им довольна.
И чего тут восторгаться, неодобрительно подумал Павлик. Всё и так на волоске висит, а она… Какая-то она нелогичная. Такое дело придумала, чтобы полицию от них отвести, а сама раз за разом капитана этого нахваливает. Ага, красавец. Не просто так он им сегодня встретился, врёт он всё, что Петровича проверял, лихачит он или нет. Что это за проверка такая – с берега смотреть? Катер сто раз перевернуться мог, и как бы он их спасал? В свисток, что ли, свистел бы? Смешно. Что-то он подозревает, это ясно…
– Потому что он своим делом занимается, – сказала Пра, и Павлик чуть не споткнулся от неожиданности. – Да, своим – в отличие, кстати, от этого толстяка из магазина.
– Разве магазин – это не его дело?
– Магазин – его, а дело – вряд ли. Понимаешь, любви я там не заметила. Тараканы тараканами, но чтобы стиральный порошок рядом с овощами?..
– Ну, там места мало, – ни с того ни с сего вступился Павлик за хозяина.
– И что с того? Большое дело вырастает из маленького, но любимого. Любить надо и картошку, и стиральный порошок, раз уж ты их продаёшь. А он на них хочет только зарабатывать!
Она повысила голос. Слова эхом отражались от стен, и казалось, что дома наклоняются и прислушиваются к разговору.
Вот и знакомый дом. В нём светилось всего несколько окон. Они вошли в тёмную квартиру, и Павлик подумал про Костю, который тоже сейчас входит в темноту. Один. Но крыс там, наверное, всё-таки нет.
– До чего ж это важно – своё дело найти! – продолжала Пра, направляясь в кухню. – Вот Сергачёв на пристани – ты не смотри, что у него там не покрашено, он, когда надо, покрасит… Главное, он на своём месте, он всё про себя понял. Молодец.
В этом Павлик, положим, был с ней не согласен, потому что вспомнил молодца Петровича, загорающего на травке, и назвать это занятие делом было трудно. Но спорить не стал – Пра неожиданно вытянулась, как солдат по стойке смирно, потом подняла руки вверх, будто хотела достать до потолка, и замерла. Павлик смотрел на прабабушку во все глаза, но она не шевелилась, даже, кажется, не дышала. Постояв так с минуту, она бросила руки вниз и резко выдохнула.
– Ух, устала. Не пугайся, это упражнение такое. Ну, денёк сегодня выдался! Ладно, сейчас покусочничаем, а завтра я уж наготовлю.
Она открыла холодильник и снова замерла.
– Вот ты говоришь, на кладбище никогда не был… А я, знаешь ли, в такой интересной ситуации первый раз. В общем, чрезвычайно я тебе, Паша, благодарна за всю эту историю, – закончила она торжественно и достала бутылку кефира. – Вы уж там у Андрея Антоновича меня не подведите. Тоже вот человек на своём месте… хотя как посмотреть. В конкретно этой деревне не своим он делом занимается. Но ничего.
Она взяла листок с рисунком, прислонила к чайнику. Странно было смотреть, как живая рука держит нарисованную руку, и кружевная манжета ложится на такую же, но серую, карандашную.
– Ну, мастер же. Скажи?
Павлик кивнул. За что она его торжественно благодарила, он не особенно понял, но художник был, точно, мастер.
– Я только не понял, чего он не рисовал-то?
– Боялся, поэтому и не рисовал.
– Но он же умеет! Чего тут бояться?
– Конечно, умеет. Ещё как умеет. Просто… задумался.
– В каком смысле?
– Ты в цирке был?
Павлик вспомнил цирк, громкую музыку, гимнастов на качелях. И самое главное – обезьянку на поводке, с которой можно было фотографироваться. Обезьянка была в цветном платьице и штанишках с оборочками. Она села к Павлику на колени, он ещё подумал тогда, какая она лёгонькая. А потом вдруг она взяла его за палец. Павлик затаил дыхание и уставился на маленькую чёрную лапку, очень сухую и гладкую. Павличек, ну посмотри же на меня, кричала мама. Но он не мог. Боялся, что отведёт глаза, и лапка отпустит палец. Так и сидел, не поднимая глаз. Тут же образовалась недовольная очередь из желающих сфотографироваться. Хозяин обезьянки подошёл, взял её на руки, а Павлик всё равно чувствовал пожатие чёрной лапки. И смотрел потом, как она у других на коленях сидит – проверял, будет кого за палец держать или нет. Она не держала, но он всё равно скоро потянул маму прочь, чтобы не видеть, если лапка вдруг схватится за кого-то. А фотографии не получились. То есть получились, но не такие, как ему было нужно. Без руки и без лапки.
– Канатоходцев там видел?
В цирк они ходили давно, и он не помнил, были там канатоходцы или нет. Но представить их нетрудно, так что на прабабушкин вопрос он уверенно кивнул.
– Ну вот: он идёт, уверенный такой, внизу пропасть, вокруг публика ахает – понимает, как ему трудно. А для него этот канат как шоссе асфальтированное, потому что он с детства тренируется, и каждая мышца его, каждая клеточка знает, что делать. Ему не думать надо, а только сосредотачиваться и чувствовать. И вдруг мысль какая-нибудь дурацкая в голову прилетает и его из этой сосредоточенности – фьють! – выкидывает.
Прабабушка так уверенно свистнула, что Павлик даже позавидовал. Сам он пока свистеть научился не очень.
– И стоит он, бедняга, качается, и ни вперёд, ни назад. А внизу, напоминаю, пропасть, вокруг – публика.
– Внизу у них вообще-то сетка, – уточнил Павлик.
– С сеткой тоже приятного мало. А главное – это ж позор какой! Вот и творцы эти, они такие же. На сетку-то спрыгнуть это что, а вот ещё раз пройти уже страшно. Вдруг опять что не так пойдёт? Вдруг смеяться будут и пальцем показывать? И голос им внутренний подсказывает: мол, ты и так уже многого достиг, хватит рисковать… ну, раз мы про художников, то не рисковать, а рисовать. И вот они уже не рисуют, а значит, мастерство уходит, а они это чувствуют и ещё больше боятся что-то начинать… Короче, заколдованный круг.
– Ничего себе! Это что, они все так живут? – спросил потрясённый Павлик.
– Насчёт всех не знаю. Но что точно знаю, так это что останавливаться нельзя. Ни в каком деле, Паша, останавливаться нельзя.
Кукушка высунулась из часов и очень укоризненно сказала: А-га! Ку-ку! Павлику померещилось, что она ещё и крылом у виска покрутила.
– Всё! – закричала Пра. – Остальное – завтра! Завтра понедельник, завтра день тяжёлый, завтра у всех начнётся новая жизнь! А сейчас – спать!
У кого-то в понедельник, может, и началась новая жизнь, но у настоящего сыщика Петра Ивановича весь день шла старая...
Продолжение следует.