Несколько вопросов о подготовке СССР к Великой Отечественной войне
1.
Автор этих строк давно намеревался обратиться к теме начала Великой Отечественной войны, но непосредственным поводом к появлению настоящих заметок стала публикация на одном интернет-ресурсе, посвященная подготовке СССР к нападению Германииф. Намеренно не называю ни портала, ни названия материала, ни имени автора, поскольку текстов таких великое множество, и именно в качестве типичного образца он и примечателен.
Как и прочие аналогичные публикации он будто написан по методичке, основанной на тезисах доклада Хрущева на XX съезде КПСС, где Никита Сергеевич провозгласил, что Советский Союз по вине Сталина не был готов к войне. Автор прилежно повторил тысячекратно повторенные постулаты, разве что забыл упомянуть байки о впавшем в прострацию воэ, который первые недели вторжения отсиживался на даче, а потом, с трудом придя в себя, планировал военные операции на глобусе.
Зато прочие претензии к советскому руководству, кочующие из одного опуса в другой, налицо. Например: «Советское общество достаточно быстро мобилизовалось, но изначально к такому развитию событий оно всё-таки не было готово. В СССР людей убеждали, что Красная армия будет непременно воевать на чужой территории и «малой кровью». Вплоть до осени наивные граждане полагали, что враг вскоре будет мгновенно разбит, и боялись, что не успеют с ним повоевать».
А если оставить ерничание и задаться ВОПРОСОМ: а в чем нужно было убеждать советских людей: в том, что они будут воевать на своей земле и нести огромные жертвы? Несомненно, это был бы вдохновляющий пропагандистский месседж, который бы вселил в людей неколебимую уверенность в победе и подготовил бы должным образом общество «к такому развитию событий».
Вряд ли, в Кремле задумывались о столь смелом эксперименте. И тогда, и сейчас пропаганда - от государственной идеологии и до потребительской рекламы - строится на позитивных посылах и сценариях. Но оказывается установка на поражение – это именно то, в чем нуждалось советское общество накануне германского вторжения. Что же касается наивности советских людей, то стоит ознакомиться с докладными записками НКВД о настроениях в народе, чтобы понять, что таковой вовсе не состоял из простаков, свято верящих во все лозунги.
«Иосиф Сталин обратился к советским гражданам только 3 июля», – дежурно пеняет вождю автор, не поясняя, почему он обязан был выступать раньше, и что он мог тогда сказать народу. Кстати, о начале советско-финской войны стране также объявил Вячеслав Молотов. Так что нередкие мемуарные ремарки тех лет вроде «Ждали выступления Сталина» скорее свидетельствуют об авторитете советского лидера, нежели о принятом порядке.
Но это, разумеется, не последний упрек к Сталину. «В своей речи он вновь повторил тезис о вероломном нападении, который потом окончательно перекочевал в пропаганду и историческую науку».
А что, собственно, не устраивает автора и ему подобных в оценке гитлеровского нападения, как «вероломного». Вероломный – нарушивший обязательство. Германия была связана пактом о ненападении, и нарушила его. Это обстоятельство не меняется от того, что Гитлер не думал соблюдать договоренности, и в Москве об этом знали. Использование эпитета «вероломный» - строгая констатация факта, поэтому он и перекочевал в и историческую науку и - сам бог велел – в пропаганду.
Куда более уязвим другой пропагандистский тезис тех лет – о том, что Третий рейх напал на Советский Союз без объявления войны, поскольку В.М.Молотов все утро 22 июня прятался от германского посла фон Шуленбурга, который и собирался вручить советскому руководству соответствующую ноту. Но, между прочим, Сталин ничего про «необъявление» войны не говорил.
Но вот и главный тезис, который перепевается на разные лады: «советское руководство не приняло своевременных мер», «потенциал немецкой военной машины был недооценён», «Красная армия к столкновению с группировкой вермахтом была практически не готова».
Казалось бы, опровергнуть подобные построения не представляет труда. Есть множество фактов, которые свидетельствуют о том, что шла всестороння и масштабная подготовка к войне. Взять хотя бы численность Вооруженных Сил, которая с 1,5 миллионов человек на 1 января 1938 года выросла до 5,4 млн человек к 22 июня 1941 года – в три с половиной раза! И эти миллионы людей оказались потеряны для производительного труда в народном хозяйстве и укрепления обороноспособности, которых надо было разместить, вооружить, обучить, одеть, обуть и т.д. и т.п.
ВОПРОС: Что еще могло предпринять советское руководство для исправления сложившегося положения? В апреле — мае 1941 г. было осуществлено скрытое отмобилизование военнообязанных запаса под прикрытием «Больших учебных сборов» (БУС). Всего под этим предлогом было призвано свыше 802 тыс. человек, что составляло 24% приписного личного состава по мобилизационному плану МП-41. Тогда же мае началось развертывание второго эшелона прикрытия в западных военных округах. Это позволило усилить половину всех стрелковых дивизий РККА (99 из 198), расположенных в западных округах, или дивизий внутренних округов, предназначенных для переброски на запад.
Следующий шаг подразумевал всеобщую мобилизацию. Однако именно на этот шаг Сталин пойти не мог. Как отмечает военный историк Алексей Исаев, перед большинством участников Второй мировой войны стояла трудноразрешимая дилемма: выбор между эскалацией политического конфликта вследствие объявления мобилизации или вступлением в войну с неотмобилизованной армией.
Примечательный эпизод приводит Г.К.Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления». 13 июня 1941 года он и Тимошенко доложили Сталину о необходимости приведения войск в полную боевую готовность. Жуков приводит следующие слова вождя: «Вы предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас войска и двинуть их к западным границам? Это же война! Понимаете ли вы это оба или нет?!».
Товарищ Жуков скромно умалчивает о своей реакции. Разумеется, и начальник Генштаба, и нарком Тимошенко прекрасно понимали, что объявление всеобщей мобилизации означало объявление войны. Но их дело «маленькое» – предложить. А товарищ Сталин пусть решает. И берет на себя ответственность.
Допустим, что объявление войны Германии – выход из положения и способ избежать испытаний 41-го. Но вот закавыка: от начала мобилизации до полного перевода армии и тыла на военные рельсы должно пройти время. В «Соображениях об основах стратегического развертывания вооруженных сил Советского Союза сентября 1940 года» отмечается, что «при настоящей пропускной способности железных дорог юго-запада сосредоточение главных сил армий фронта может быть закончено лишь на 30 день от начала мобилизации, только после чего и возможен будет переход в общее наступление для решения поставленных выше задач». Речь идет о Киевском особом военном округе, но, понятно, что в других округах складывалась похожая ситуация.
Следовательно, объявлять войну 13 июня, как это предлагали Жуков и Тимошенко, и даже 13 мая было уже поздновато. Немцы без труда форсировали бы переброску войск и обрушились на все те же неотмобилизованные части и соединения РККА.
Получается, что Сталину, чтобы «оправдаться» перед будущими критиками надо было в начале мая, а еще лучше в конце апреля без всякого повода и на основании противоречивых сведений и прогнозов, нарушив пакт о ненападении, двинуться войной на Третий рейх. Но и в этой гипотетической данности шансы на успех представляются теоретическими. Практика показала, что отмобилизованные силы англо-французов, полгода находившиеся в состоянии войны, были наголову разгромлены в ходе германского вторжения во Францию в мае 1940-го. Кстати, поляки в сентябре 1939 года то же успели провести мобилизацию и это им помогло?
Более того, если бы каким-то чудесным образом СССР удалось без всяких последствий полностью отмобилизовать и сосредоточить на западной границе все вооруженные силы страны, это стало бы прелюдией трагического исхода, по сравнению с которым померкли бы все последствия «катастрофы 1941 года». Ведь план «Барбаросса» как раз строился на том расчете, что все советские войска расположены на границе, и что, уничтожив их в первые недели войны, вермахт будет дальше продвигаться вглубь страны, не встречая серьезного сопротивления, и добьется победы к ноябрю 1941 года. И этот план мог сработать!
К сожалению, никакие даже самые оперативные и продуманные действия советского военно-политического руководства по повышению боеготовности РККА не могли изменить ход событий при столкновении с лучшей - на тот момент армией - мира.
2.
И тут неминуемо встает следующий ВОПРОС: почему в этом превосходящем качестве оказался вермахт, а не Красная армия? В рамках настоящих заметок хотелось бы затронуть лишь один из аспектов этой отдельной сложной темы. Историки достаточно единодушны в оценке лучшего «уровня» офицерских кадров вермахта начального периода войны - от высшего начсостава до младших командиров, прежде всего в оперативном мышлении, способности брать инициативу на себя.
Либеральные публицисты и исследователи объясняют это масштабными репрессиями против командного состава РККА. Но согласно документально подтвержденным данным, общее число лиц командно-начальствующего и политсостава, репрессированных в 1937–1938 гг, а также уволенных из армии по политическим мотивам и не восстановленных впоследствии составляет около 18 тысяч человек. Сюда можно прибавить 2-3 тысячи, репрессированных в последующие годы. Но в любом случае их доля не превышает 3% от всех командиров РККА, что никак не могло сколь-нибудь заметно сказаться на состоянии офицерских кадров.
К результатам репрессий традиционно относят и масштабную ротацию командного состава РККА, в ходе которой сменились все командующие войсками военных округов, 90% их заместителей, начальников родов войск и служб. 80% руководящего состава корпусного и дивизионных звеньев, 91% командиров полков и их заместителей. Но однозначно расценивать этот процесс как негативный, невозможно, так как в этом случае необходимы объективные доказательства того, что худшие меняли лучших.
Многие историки объясняют недостатки «красного» офицерства стремительным количественным ростом армии и огромной потребностью в командном составе, которую за столь короткое была не способна удовлетворить система подготовки. Действительно изменения были невероятные. С1937 по 1941 гг. количество соединений Сухопутных войск выросло более чем втрое, с 98 до 303 дивизий. Накануне войны офицерский корпус составлял 680 тысяч человек, а меньше десяти лет назад в 1932 году вся армия насчитывала 604 тысячи человек.
При таком количественном росте падение качества, казалось бы, неизбежно. Но в кадровом вопросе Германия находилась в еще более тяжелом положении. Когда в конце 20-х годов, РККА достиг своей минимальной численности в полмиллиона человек, рейхсвер был ограничен Версальским договором ста тысячами. Германия ввела всеобщую воинскую обязанность в 1935 году, СССР позже - в сентябре 1939 года, но, как, мы видим, немцам, предстояла решить куда более сложную задачу. Тем не менее они с ней справились значительно лучше, чем их советские оппоненты.
И здесь стоит обратить внимание на фактор, которому придается недостаточное значение. Германия и Австро-Венгрия капитулировали и прекратили боевые действия в ноябре 1918 года, в России еще два года продолжалась кровопролитная Гражданская война. Точной статистики человеческих потерь не существует. По самой скромной оценке, в России за это время погибли (были убиты, репрессированы, умерли от ран, болезней и голода) восемь миллионов человек, к этому надо прибавить два миллиона эмигрантов.
Меньше чем за десятилетие страна потеряла десять миллионов человек, значительную долю которых составляли участники Первой мировой войны, в том числе профессиональные военные. Так с войсками Врангеля эвакуировалось 20 000 офицеров. НЕ знавшая подобных потерь Германия, получила огромную фору в кадровом потенциале, значительно более широкий выбор из людей с боевым прошлым.
Но даже более скудный кадровый ресурс в СССР использовался плохо. Если во время Гражданской войны на стороне красных воевало значительное число кадровых офицеров – называется цифра 70-75 тысяч, по мере сокращения армии, командный состав РККА ужимался в первую очередь за счет «бывших». Преображение Красной армии началось с территориальной армии, костяк которой к тому времени составляли люди со специфическим опытом Гражданской войны, к тому же изрядно разбавленные политработниками.
В это же время стотысячный рейсхвер состоял из военной элиты страны – как офицерского, так и унтер-офицерского корпуса. Это была «военная косточка», люди, которые в непростых реалиях Веймарской республики сохранили верность своему долгу, военной службе.
Немцы имели фору и в другом. По мнению ряда исследователей в первую мировую войну немецкая армия воевала лучше всех других участников конфликта, что подтверждается соотношением потерь и применением новых военных доктрин и тактик ведения боя. Американский историк Джеймс Корум отмечает, что германская армия вступила в Первую мировую войну с более сбалансированными и близкими к реалиям тактическими принципами, чем ее основные противники. Немцы уже тогда избегали лобовых столкновений и использовали обходы и окружений, также лучше, чем другие учитывали особенности ландшафта.
Германия смогла сохранить как лучшие военные кадры, так и преемственность традиций, и на этой прочной базе за короткий срок развернуть систему подготовки кадров, которая обеспечила не только количественный рост армии, но и высокое качество подготовки личного состава, в первую очередь офицерского корпуса.
Вермахт сумел преумножить высокие качества германской императорской армии, в это же время Красная армия, порвав всякую связь с прошлым, на рубеже 30-х начинала даже не с «нуля», а скорее с «минуса».
3.
Чтобы более предметно представить разницу между офицерским корпусом вермахта и Красной армии проанализируем состав советских маршалов, участвовавших в Великой Отечественной войне, и генерал-фельдмаршалов Третьего рейха. С нашей стороны мы по понятным причинам не рассматриваем в числе профессиональных военачальников Сталина. Что касается германской стороны исключим Паулюса, получившего звание в весьма специфической ситуации, а также Роммеля и Вицлебена, не воевавших на Востоке, и Бломберга, который к началу войны находился в отставке.
Итак, 13 маршалов Советского Союза (Буденный, Василевский, Ворошилов, Жуков, Говоров, Конев, Кулик, Малиновский, Мерецков Рокоссовский, Тимошенко, Толбухин, Шапошников) и 15 генерал-фельдмаршалов (Бок, Браухич, Буш, Вейхс, Кейтель, Клейст, Клюге, Кюхлер, Лееб, Лист, Манштейн, Модель, Рейхенау, Рундштедт, Шернер)
Почти все наши маршалы воевали в Первой мировой, и воевали весьма храбро, но только один Борис Шапошников был офицером и имел опыт штабной работы. Между тем, все немецкие военачальники – кроме Эрнста Буша и Фердинанда Шернера – к исходу Первой мировой занимали должности начальника штаба либо начальника оперативного отдела штаба дивизии (корпуса), то есть имели непосредственный опыт планирования операций в условиях боевых действий. Понятно, что это не случайность, а принципиальный критерий подбора кадров, и не только на высшие командные посты.
Возьмем уровень ниже: условный полковник вермахта образца 1941 года – это условный лейтенант Первой мировой. Более младшие офицеры получили прекрасную подготовку и уже имели актуальный и - что не менее ценно - победный опыт ведения полномасштабных боевых действий. И все это опиралось на мощный унтер-офицерский корпус, который составляли профессионалы военной карьеры, тщательно отобранные с учетом высоких требований, и пользовались значительно большим престижем в обществе, чем сержантский состав в США и европейских армиях.
Некоторые исследователи указывают на данные, по их мнению, свидетельствующие о высоком уровне квалификации командных кадров РККА, в частности, о неуклонном росте числа офицеров с высшим военным образованием, которое к началу войны имели 52% представителей советского высшего командного состава. Академическое образование стало проникать даже на уровень комбатов, но беда в том, что никакая теоретическая подготовка не заменит практики. Между тем, лишь 26% командиров имели хоть и недостаточный, но определенный боевой опыт локальных конфликтов и войн. Что касается политсостава армии, то большая его часть (73%) даже не имела военной подготовки.
В условиях ограниченного боевого опыта было очень сложно не только подготовить достойных командиров, но и оценить их истинные качества. В РККА это обстоятельство в значительной степени обусловило как кадровую чехарду (о чем упоминалось выше), так и стремительные карьерные взлеты. Офицеры, отличившиеся в редких конфликтах, сразу оказывались «на виду».
Стоило Михаилу Кирпоносу в декабре 1939 года получить дивизию и хорошо проявить себя в ходе советско-финской войны, как спустя полгода он стал командующим Ленинградским военным округом, а еще полгода спустя – возглавил важнейший Киевский особый военный округ. Оказался ли Кирпонос на высоте положения в качестве комфронта в июне-сентябре 1941 года – вопрос дискуссионный, но в любом случае у советского партийного и армейского руководства в довоенных условиях не было иной возможности адекватно оценить его потенциал, как и потенциал других офицеров высшего звена.
Что касается младших командиров, то накануне войны их в промышленных масштабах готовили на ускоренных курсах, но кто и чему мог их там научить. Разумеется, все вышесказанное не означает, что в Красной Армии не было грамотных инициативных командиров. Иначе исход войны был бы иным. Но мы говорим о средних показателях и общей картине, которые обусловили объективное превосходство вермахта над Красной армией при вторжении.
Не соотношение сил, количество и качество вооружений и разница в режиме боеготовности, а кадровый ресурс стал фактором, предопределивших успех немцев летом 1941-года. Однако это преимущество не могло иметь долговременный эффект. Парадокс Великой Отечественной войны стоит в том, что, чем дольше она продолжалась, тем больше достоинства германской армии становились ее недостатками.
Вернемся к списку высших командиров двух армий. В обоих случаях резко выделяется костяк, основное ядро. Среди советских полководцев это 9 человек, родившиеся в коротком (четыре с половиной года) промежутке между июнем 1894-го (Федор Толбухин) и ноябрем 1898-го (Родион Малиновский). К этой славной когорте можно присовокупить видных военачальников, получивших маршальские погоны вскоре после окончания войны – Ивана Баграмяна и Василия Соколовского (оба 1897 г.р.). Такой же костяк – 10 человек - у немцев составляют полководцы 1880-1885 годов рождения, причем четверо из них – Браухич, Вейхс, Клейст и Кюхлер - одногодки, родились в 1881 году.
Итак, «средний» немецкий генерал-фельдмаршал примерно на 15 лет старше советского визави, ему около 60-ти или больше того, ему тяжелее выносить колоссальные физические и психические нагрузки, адекватно и оперативно реагировать на изменение ситуации, пересматривать, а тем более отказываться от привычных приемов, которые прежде приносили успех.
Большинству советских маршалов около пятидесяти, на этот возраст приходиться оптимальное сочетание интеллектуальной активности, энергии, восприимчивости к новому, амбиций, подкрепленных уже довольно солидным опытом. Неудивительно, что наши полководцы смогли не только успешно выучить немецкие уроки, но и значительно превзойти своих учителей, творчески переосмыслить и существенно обогатить арсенал оперативного искусства.
Примечательно, что, несмотря на ряд громких побед вермахта на Востоке в 1941-1942 годах, на немецком военном небосклоне не взошла ни одна новая «звезда». Почти все генерал-фельдмаршалы заслужили свои звания до начала Восточной кампании. Гитлер, который не стеснялся прибегать к отставкам, тем не менее в основном оперировал обоймой признанных военачальников, и даже репрессии среди командного состава после июльского заговора 1944 года не привел к масштабным кадровым подвижкам, которые бы позволили выйти на первые роли новому поколению командиров.
Есть, конечно, и исключения, которые составляют «юные» по меркам вермахта Вальтер Модель (1891 г.р.) и Фердинанд Шернер (1892 г.р.), проявившие себя именно в ходе войны против СССР. Причем Шернеру звание генерал-фельдмаршала было присвоено только в апреле 1945 года. Прочие потенциальные «Рокоссовские» и «Коневы» Третьего рейха, даже пользуясь поддержкой фюрера, в лучшем случае могли претендовать на командование корпусом и то в самом конце войны.
В ходе Великой Отечественной существенно изменился кадровый потенциал среднего и младшего командного звена Красной Армии. В первый месяц войны по мобилизации были призваны свыше 652 тысяч офицеров запаса, большинство из которых имело краткосрочную военную подготовку. Эта группа командиров наряду с кадровыми офицерами приняла на себя самый страшный удар противника. На 1941-1942 гг. приходится более 50% всех безвозвратных потерь офицерского состава за войну. Только при разгроме Юго-Западного фронта в сентябре 1941 года РККА потеряла около 60 000 человек командного состава. Но оставшиеся в строю, пройдя бесценную школу жестоких боев, стали «золотым фондом» РККА.
Основная тяжесть подготовки будущих командиров легла на военные училища. В начале войны отбор курсантов производился среди студентов 1-2 курса ВУЗов, призывников 1922 – 1923 гг. рождения с образованием 9-10 классов, а также военнослужащих 18-32 лет с образованием не ниже 7 классов. 78% от общего числа принятых в училища составляла гражданская молодежь. Правда, в ходе войны уровень требований к кандидатам снижался, но в массе своей армия получала высокообразованного, физически и интеллектуально развитого офицера, воспитанного в духе советского патриотизма.
Во второй половине 30-х годов советская система образования – как высшего, так и среднего - вышла на передовые рубежи. И если в середине XIX века прусский учитель победил австрийского, в Великую Отечественную советская школа явно превзошла немецкую. За время войны военные училища и школы ВВС подготовили около 1,3 миллиона офицеров. Эти вчерашние мальчики, студенты и школьники – а ныне лейтенанты, командовавшие ротами и батареями, преобразили облик армии, которой суждено было стать Армией Победительницей.
4.
Но вернемся в начало войны. Курт фон Типпельскирх, автор «Истории Второй мировой войны», занимавший видный пост в германском генштабе накануне восточной кампании, был уверен, что советское руководство предпринимало неотложные меры по защите страны: «Советский Союз приготовился к вооруженному конфликту, насколько было в его силах». Но наших доморощенных «катастрофистов» никакими фактами и оценками не проймешь. На крайний случай у них в запасе есть незатейливый ход: «Ну, да, что-то делали, но значит недостаточно, раз немцы на пятый день взяли Минск». Спорить с этой публикой бесполезно, сегодня хочется сказать о другом. А есть ли смысл в самой дискуссии о «готовности/неготовности СССР к войне», и что кроется за этой самой пресловутой «готовностью».
Для начала зададимся следующим ВОПРОСОМ: способно ли в принципе государство выиграть войну, к которой оно не готово. При здравом рассуждении ответ очевиден: в реалиях новейшего времени, разумеется, нет.
Тотальный характер противостояния и динамизм военных действий, проверяет на прочность все составные части государственного механизма, и, если в критической ситуации системы жизнеобеспечения продемонстрировали способность к саморазвитию, значит для этого в них был заложен соответствующий потенциал, состояние которого и определяет эту самую готовность к войне.
Ярчайший тому пример – эвакуация производственных мощностей, их развертывание на востоке страны и перепрофилирование на нужды обороны. Никакие угрозы репрессий или порывы энтузиазма не способны были обеспечить столь поразительные результаты: за первые 4 месяца войны удалось вывезти из-под удара агрессора 18 млн человек и 2,5 тысячи предприятий. И не просто вывезти, но и обустроить, трудоустроить массу людей, запустить производственный процесс на эвакуированных заводах, да еще и освоить выпуск новой техники. Страна, обладающая подобным организационным, кадровым, транспортным, промышленным ресурсом и способная столь эффективно его использовать, показала высочайшую степень подготовки к войне.
Так что если есть резон рассуждать о степени готовности, то только применительно к началу войны, что само по себе означает существенную локализацию проблемы.
Но здесь возникает еще один ВОПРОС: А к началу какой войны была готова Россия или СССР? К Финской? Первой Мировой? Японской? Крымской? Отечественной 1812 года? Северной?
Думаю, что читатель согласиться – во всех этих случаях говорить о полной готовности было по крайней мере преувеличением. Возможно, исключение составляют русско-турецкие войны, но в этих случаях ТВД располагался на окраинах империи, и к тому же самые блистательные победы приходятся на вторую половину XVIII века, когда русская армия была сильнейшей в мире.
Особенно показателен пример Первой мировой, начинавшейся в ситуации, казалось бы, прямо противоположной обстоятельствам немецкого вторжения 1941 года. Во-первых, никакой внезапности и стремительности. 28 июня 1914 года в Сараево сербские националисты убили эрцгерцога Фердинанда, Германия объявила войну России спустя месяц с лишним 1 августа, а активные боевые действия начались еще спустя пару недель.
Никто в предвоенные годы русскому народу не промывал мозги по поводу «войны малой кровью и на чужой территории», хотя началась она как раз на чужой территории, а именно в Восточной Пруссии.
Никто в русской армии не проводил кадровых чисток и «кровавых расправ» над начсоставом. Весь генералитет, офицерский корпус, все милые нашим сердцам поручики Голицыны и корнеты Оболенские имелись в наличии. Более того, у командования вооруженными силами империи было время, чтобы учесть уроки русско-японской войны 1904 года, что по мере сил и делалось. И возможно самое главное: императорской России не пришлось три года ждать открытия второго фронта: Германии и Австро-Венгрии сразу пришлось воевать на западе и на востоке.
Однако при значительно более благоприятных условиях русской армии не удалось достичь положительных для себя результатов: за три года она не провела ни одной крупной наступательной операции против немцев - подчеркиваю, именно против германской армии. Если Красная армия, спустя три года после начала Великой Отечественной отвоевала большую часть потерянной территории и приступила к освобождению Белоруссии и Прибалтики, то русская армия с августа 14-го по август 17-го только отступала вглубь страны. Причем, если сопоставлять темпы этого отступления с микроскопическими изменениями линии фронта на европейском ТВД, его вполне можно было назвать стремительным.
Быть может дело в том, что беспощадные сталинские маршалы выстилали дорогу к победе трупами, не задумываясь, жертвовали тысячами солдатских жизней, а благородные царские генералы-гуманисты ими всемерно дорожили. Они может, и дорожили, и даже жалели, только вот в «империалистическую» на каждого убитого немца в среднем приходилось семь погибших русских солдат, а в некоторых сражениях соотношение потерь доходило до 1:15.
5.
ВОПРОС: Но быть может это русские такие недотепы, вечно не готовые к войне? Тогда кто же был готов ко Второй мировой?
Возможно Англия, солдаты которой бежали на рыбацких шхунах из Дюнкерка и отступали под ударами Роммеля в Северной Африке?
Очевидец начала войны командир эскадрильи королевских ВВС Гай Пенроуз Гибсон в своих дневниковых записях был категоричен: «Англия была не готова к войне, в этом никто не сомневался». И далее: «Состояние армии было просто ужасным – почти нет танков, современного вооружения, нет подготовленного личного состава…».
Удручающее впечатление произвело на Гибсона положение дел у французских союзников. «Похоже, что французское правительство не меньше нашего приложило руку к развалу обороноспособности своей страны». Пессимистические выводы Гибсона подтвердил ход немецкого вторжения во Францию в мае 1940 года, когда за 40 дней одну из крупнейших армий мира (110 дивизий, 2560 танков, 10 тысяч орудий и около 1400 самолетов плюс пять дивизий английского экспедиционного корпуса) гитлеровский вермахт разорвал как Тузик грелку.
А как насчет дяди Сэма? Может быть, американцы стали исключением и принялись колошматить противника, тем более поначалу им не надо бы иметь дело с немцами? США приступили к подготовке к войне только после вторжения Третьего Рейха во Францию, но начали довольно резво. С июня 1940 г. по апрель 1941 г. американцы построили или расширили более 1600 военных предприятий. В сентябре 1940-го был принят закон о выборочной воинской повинности и военной подготовке. Но все эти энергичные приготовления не предотвратили катастрофы, постигший флот США утром 7 декабря 1941 года на гавайской базе Пёрл-Харбор.
Случайность? Досадный эпизод? Отнюдь - первые месяцы войны американцы терпели одно поражение за другим. К апрелю 1942 года японцы разгромили янки на Филиппинах и только в июне 1942 года после битвы при атолле Мидуэй наступил перелом на Тихоокеанском ТВД. То есть, как и у Советского Союза, путь США от провального начала боевых действий до первой крупной победы занял полгода. Но мы не видим, чтобы американцы уличали президента Рузвельта в неспособности подготовить страну к войне.
Резюмируем: все соперники Германии и Японии начинали свои кампании с сокрушительных поражений, и только географический фактор предопределил разницу в последствиях. Немцы оккупировали Францию за 39 дней, Польшу за 27 дней, Норвегию за 23 дня, Грецию за 21 день, Югославию за 12 дней, Данию за 24 часа.
Вооруженные силы стран, имевших общие сухопутные границы с агрессором, были разгромлены, и только Советский Союз продолжал сопротивление. Для Англии и США возможность отсидеться за водными преградами, способствовала тому, что первые чувствительные поражения не привели к катастрофическим результатам и дали возможность заняться развитием оборонного потенциала – в случае с Соединенными Штатами почти в идеальных условиях.
Ход Второй мировой войны свидетельствует: на начальном этапе войны агрессор получает решительное преимущество над противником, и вынуждает жертву агрессии приложить значительные силы, чтобы переломить ход борьбы. Если эти силы имелись.
Еще один небезынтересный ВОПРОС: А были ли готовы к войне с СССР немцы? Не к успешному старту, а к тому, чтобы довести ее до победного конца. Например, можно ли говорить о подобной готовности, если, планируя кампанию на Востоке, в Берлине исходили из искаженных, а подчас фантастических представлений о военном и экономическом потенциале Советского Союза. Как отмечает немецкий историк Клаус Рейнгардт, у германского командования почти полностью отсутствовали данные о подготовке резервов, подвозе подкреплений и снабжении войск в глубоком тылу противника, о новом строительстве и промышленном производстве СССР.
Неудивительно, что первые же недели войны преподнесли политикам и военачальникам Третьего рейха массу неприятных сюрпризов. 21 июля Гитлер признался: если бы его заранее проинформировали о том, что русские произвели такое большое количество вооружений, то он, не поверил бы и решил, что это дезинформация. 4 августа фюрер снова недоумевает: знай он, что сведения о производстве Советами танков, которые ему докладывал Гудериан, соответствуют действительности, то принять решение о нападении на СССР ему было бы значительно труднее.
Тогда же в августе 41-го Геббельс делает поразительное признание: «Мы серьезно недооценили советскую боеспособность, и, главным образом, вооружение советской армии. Мы даже приблизительно не имели представления о том, что имели большевики в своем распоряжении». Даже приблизительно!
Итак, немцы целенаправленно и тщательно готовились к нападению на СССР, но … так толком и не подготовились. Полагаю, что в Кремле не ожидали, что германское руководство допустит непостижимые просчеты в оценке перспектив войны против СССР и это в определенной степени дезориентировало Москву. Ошибся, Гитлер, а Сталин эту ошибку не мог просчитать. Как заметил американский историк Гарольд Дойч, «тогда мало кто осознавал, что все нормальные и разумные доводы не могут быть применены к Гитлеру, который действовал по своей собственной, необычной и зачастую извращенной логике, бросая вызов всем доводам здравого смысла».
Сталин просто физически был не готов воспроизвести параноидальный ход мысли фюрера. Советское руководство очевидно испытывало когнитивный диссонанс, порожденный несовместимостью между очевидными признаками подготовки Германии к войне против СССР и заведомой бессмысленностью такой войны для немцев. Отсюда безуспешные попытки найти рациональное объяснение такой ситуации, и зондирующие демарши вроде ноты ТАСС от 14 июня. Впрочем, как мы уже показали, все это не мешало Кремлю вести полномасштабную подготовку к войне.
6.
ВОПРОС: Есть ли основания расценивать события начала войны для Советского Союза как катастрофу?
Казалось бы, ответ лежит на поверхности. Разве потеря за короткий срок огромной территории с соответствующим населением и экономическим потенциалом не является очевидным признаком такой катастрофы? Но давайте вспомним, что кайзеровская Германия потерпела поражение в Первой мировой, ни отдав ни пяди своей земли; более того немцы капитулировали, когда воевали на территории противника. То же самое можно сказать про империю Габсбургов, с поправкой, что Австро-Венгрия в результате боевых действий потеряла лишь небольшой район юго-восточнее Львова. Выходит, контроль над чужой территорией вовсе не залог победы в войне.
Но полный разгром множества частей, соединений и целых фронтов – разве это не доказательство катастрофы! Довод весомый, но совсем не «железобетонный» как это кому-то может показаться. К сожалению, источники приводят сильно отличающиеся данные о потерях противоборствующих сторон. Однако при любой методике подсчетов боевые потери Красной армии (убитыми и ранеными) летом-осенью 41-го оказываются минимальными в сравнении с другими периодами войны.
В то же время максимального значения достигает число советских военнопленных. По данным германского генштаба в период с 22 июня по 1 декабря 1941 г. на Восточном фронте было захвачено свыше 3,8 млн красноармейцев – поражающее воображение цифра, хотя, вероятнее всего, сильно завышенная. Но и это обстоятельство нельзя оценивать однозначно. Во-первых, лучше быть пленным, чем убитым. Многим удалось бежать и вновь взять в руки оружие. С другой стороны, колоссальное число пленных для экономики Третьего рейха оказалось скорее обузой, чем подспорьем. Ресурсы, затраченные на содержание – пусть даже в нечеловеческих условиях - сотен тысяч здоровых мужчин, сложно было компенсировать результатами малоэффективного рабского труда, сопряженного со случаями вредительства и саботажа.
Но теперь уже читатель вправе задать автору свой ВОПРОС: а что же тогда является решающим залогом победы в войне?
Здесь мы сошлемся на авторитет выдающегося древнекитайского военного теоретика Сунь-цзы. Автор знаменитого трактата о военной стратегии «Искусство войны», считал, что «самая лучшая война — разбить замыслы противника; на следующем месте — разбить его союзы; на следующем месте — разбить его войска».
Итак, собственно разгром сил противника - далеко не самое важное условие победы в войне, скорее закономерное следствие других достижений.
Посмотрим на события начала Великой Отечественной под этим углом зрения.
31 июля 1940 года Гитлер так сформулировал цели и задачи войны против СССР следующим образом: «Мы не будем нападать на Англию, а разобьем те иллюзии, которые дают Англии волю к сопротивлению. …Надежда Англии — Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка также отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии». Как заключает немецкий историк Ганс-Адольф Якобсен, «отнюдь не «жизненное пространство на Востоке» … служило главным активизирующим моментом; нет, главным импульсом являлась наполеоновская идея разбить Англию, разгромив Россию».
Для достижения поставленных целей кампанию требовалось провести в максимально сжатые сроки. «Блицриг» - не желаемый результат, но вынужденное решение; единственно возможный для Германии путь к победе над Советским Союзом и в целом к достижению мирового господства. «Операция имеет смысл только в том случае, если мы разобьем это государство одним ударом», - утверждал Гитлер и был совершенно прав.
Но именно этот план и был похоронен Красной армией. Она отступала, но не рассыпалась, как французы или поляки, сопротивление возрастало, и уже 20 июля в ходе Смоленского сражения вермахт был вынужден перейти к обороне. Путь временно и на ограниченном участке, но вынужден.
Многочисленные «котлы», в которые попадали советские части вследствие стремительных охватывающих маневров вермахта, становясь очагами ожесточенного сопротивления, отвлекая на себя значительные силы противника. Так они превращались в своеобразные «черные дыры», пожиравшие самые ценный и необходимый для успеха Гитлера ресурс – время. Как бы это ни цинично звучало, но Красная армия, отчаянно обороняясь, растрачивая восполняемые ресурсы в виде личного состава и вооружений, отнимала у противника то, что он не мог получить или восстановить ни при каких обстоятельствах.
В верхушке рейха вряд ли существовали сомнения на сей счет. 29 ноября 41-го министр вооружений Фриц Тодт заявил фюреру: «В военном и военно-политическом отношении война проиграна». А ведь час «Х» для Берлина еще не наступил. Спустя неделю после заявления Тодта советские войска перешли в контрнаступление под Москвой. Минула еще неделя, и Германии пришлось объявить войну Соединенным Штатам. То есть гитлеровский замысел войны - разгромить Советы, нейтрализовать тем самым США и развязать руки Японии, чтобы, в конечном счете, сломить сопротивление Англии – рухнул окончательно.
Получается, что Советский Союз уже к концу 1941 года выполнил два из трех заветов Сун-цзы, сделал два важнейших шага к победе: разбил замысел противника и если не разбил его союзы, то серьезно снизил их эффективность, что, в частности, выразилось в отказе Японии от нападения на СССР. Более того, Советский Союз получил стратегических союзников в лице Англии и США.
7.
ВОПРОС: Почему же начало Великой Отечественной так прочно укрепилось в национальном самосознании в качестве величайшей национальной катастрофы.
В первую очередь это результат неизбежной реакции на эти события их современников – последствия того глубочайшего психологического шока, который испытали советские люди после сокрушительных поражений Красной армии и ее стремительного отступления вглубь страны.
Вот как описывает Константин Симонов состояние главного героя романа «Живые и мертвые» в июне 41-го: «Никогда потом Синцов не испытывал такого изнурительного страха: что же будет дальше? Если все так началось, что же произойдет со всем, что он любит, среди чего рос, ради чего жил, со страной, с народом, с армией, которую он привык считать непобедимой, с коммунизмом, который поклялись истребить эти фашисты, на седьмой день войны, оказавшиеся между Минском и Борисовым? Он не был трусом, но, как и миллионы людей, не был готов к тому, что произошло».
Душевное смятение, горечь потерь и неудач, запечатленные очевидцами тех грозных событий в десятках талантливых и ярких произведений литературы и кинематографа, продолжают в значительной мере влиять на представление о Великой Отечественной у современных зрителей и читателей, и по сей день формируя и актуализируя эмоциональный образ «трагедии 41-года» в сознании поколений, не заставших войну.
Этот естественное состояние страха и растерянности советского человека перед лицом величайшей угрозы стали сознательно эксплуатировать в хрущевские времена в качестве иллюстраций, служащих политическим целям развенчания культа личности. Отдельные люди, армия, народ представали жертвами трагических обстоятельств, за которыми при подсказке официальной пропаганды угадывались если не преступления Сталина, то его роковые ошибки. Именно неверные действия или преступное бездействие вождя представали причиной серьезного испытания на прочность идеалов, уверенности в могуществе своей страны
С уходом Хрущева актуальность подобного подхода поблекла, но к тому времени тема «катастрофы 41-го» превратилась в некую доблесть для фрондирующих либералов, которой они пытались всячески бравировать, воспринимая как редкую возможность продемонстрировать свой антисталинизм. То, что прежде было искренним и ярким художественным высказыванием нескольких крупных литераторов и кинорежиссеров, становилось уделом все возрастающего числа ремесленников. А уж со времен перестройки посыпание голов пеплом и раздирание одежд, при каждом упоминании о начале войны, превратилось в ритуал для антисоветчиков и русофобов всех мастей.
Вместо эпилога
Мы уже отмечали, что блицкриг был единственным вариантом, при котором Третий рейх мог одержать верх во Второй мировой войне. Давно уже признано, что в 1941 году Красная армия сорвала блицкриг. Но почему тогда не довести эту мысль до логического завершения и не признать, что именно в 1941 году Красная армия со всеми неудачами и характерными для нее изъянами предопределила исход войны.
А можно – и нужно – выразиться конкретнее: именно в 1941 году Советский Союз нанес поражение Германии. Но признанию этого факта препятствует два обстоятельства: Первый лежит в области психологии: очень непросто «уложить» в сознании данный вывод, зная, что война продолжалась три с половиной года, зная, какие жертвы предстояло принести нашей армии и народу, прежде чем в Потсдаме был подписан Акт о безоговорочной капитуляции.
Наконец, последний на сегодня ВОПРОС: Почему же, несмотря на очевидный исход, война продолжалась и потребовала такого неимоверного напряжения сил? Главная причина – непоколебимая позиция нацистского вождя. Гитлер верил в свою счастливую звезду, а на случай поражения у фюрера имелось следующее объяснение-оправдание: если германский народ проиграет войну, он не достоин своего высокого призвания. Немецкий историк Берндт Бонвеч указывает: «Выиграть эту войну Германия не могла никак. Была лишь возможность договоренности на определенных условиях. Но Гитлер был Гитлером, и под конец войны он вел себя все более безумно…».
Что могли предпринять немцы после провала плана «Барбаросса»? Перевести экономику страны на военные рельсы. С этой задачей они справились. И все равно по объективным условиям военно-промышленный потенциал Третьего рейха и покоренных ею стран значительно уступал возможностям союзников.
Немцы также могли дождаться грубой ошибки противника. И весной 42-го они получили такую возможность после провальной Харьковской операции и разгрома Крымского фронта, чем Гитлер воспользовался максимально эффективно, вновь захватив стратегическую инициативу. Больше таких фатальных просчетов военно-политическое руководство СССР не допускало, но и этого хватило, чтобы Красная армия вновь оказалась в тяжелейшем положении. Тяжелейшем, но не безнадежном.
Германии оставалось еще рассчитывать на чудо, и не только метафизического, а вполне рукотворного характера: например, на заключение сепаратного мира или на создание «оружия возмездия». Однако чудес не произошло.
Что касается, вопроса о продолжительности войны, то ключевым фактором здесь стала затяжка с открытием второго фронта. Несмотря на вступление в войну США и решимость Англии продолжать борьбу, до высадки союзников в Нормандии в июне 44-го Гитлер во главе с континентальной Европой по сути дела продолжал воевать против одного главного соперника в лице СССР, что в известной мере компенсировало последствия провала блицкрига и позволяло Третьему рейху с прежней интенсивностью вести кампанию на Востоке. Что же касается широкомасштабных бомбардировок союзной авиацией территории рейха, то они не нанесли сколь-нибудь заметного ущерба германскому ВПК, о чем писал американский экономист Джон Гелбрейт, который во время войны руководил группой аналитиков, работавших на ВВС США.
Неизменная стойкость русского солдата, политический гений Сталина, растущее мастерство военачальников, трудовой подвиг тыла, талант инженеров и конструкторов неумолимо вели к тому, что чаша весов склонялась на сторону Красной армии. И без открытия второго фронта Советский Союз побеждал Германию, только в этом случае окончание войны пришлось бы не на май 45-го, а на более позднюю дату.