+NNDNN+
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Подобно шахматисту, внимательно следящему, если он, конечно, хочет выиграть партию, за передвижениями фигур на шахматной доске, следил губернатор португальской Индии генерал-капитан дом Афонсу Албукерки, поседелый в боях с «неверными» рыцарь Ордена меченосцев Святого Иакова (Сантьягу), за каждым ходом сложной политической игры на карте Индии – страны, в которой, как известно, зародились шахматы.
Дом Афонсу не видел причин, препятствовавших Португалии в один прекрасный день установить свое владычество над всем Индостаном. Но он также понимал, что ей никогда не удастся подчинить себе всю Индию одной только силой оружия. Хотя ьы потому, что общая численность населения Португалии не составляла в то время и двух миллионов человек. В распоряжении же губернатора португальской Индии находилось – и то далеко не всегда! – не больше трех тысяч офицеров, солдат и матросов, разбросанных на огромной дистанции от индийского порта Гоа до малайского порта Малакки. В то же время всякому крупному индийскому князю (при том, что, по масштабам старушки Европы, крупными были даже самые мелкие из них!) служили бесчисленные рати каких-никаких, но воинов (как правило – не просто профессиональных, но и потомственных). Поэтому Албукерки был вынужден обращаться в письме своему королю дому Мануэлу I Счастливому, коменданту, то есть управителю (а с 1516 года - Великому Магистру - Гран Мештри) Ордену Христа (преемнику португальского филиала Орлена бедных соратников Христа и Храма, или тамплиеров), с благими пожеланиями вроде: «Да смилостивится над нами милосердный Господь, и да посеет он меж ними (индийскими раджами, махараджами, султанами и прочими – В.А.) семена розни, вражды, распрей и отсутствия единства, дабы тот или иной из них призывал на помощь Ваше Величество и уступал Вам в знак благодарности за эту помощь часть своих владений!». Чтобы у дома Мануэла не было никаких иллюзий относительно «наивности» всех этих «недалеких азиатов», которых ушлым европейцам якобы ничего не стоит обвести вокруг пальца, генерал-капитан заверял своего короля: «Князья и цари Индии разбираются в правилах (военно-политической – В.А.) игры ничуть не хуже, чем князья и короли Европы».
Сам Албукерки ни на йоту и ни на минуту не доверял никому из индийских правителей, включая даже своего, казалось бы, верного друга – раджу Кочина (Коччи), давнего союзника португальцев. «Кто все эти годы оказывал поддержку Каликуту (индийскому государству, долго враждовавшему с португальцами - В.А.), если не Кочин?» - задавал он риторический вопрос, обосновывая свое недоверие. Официально Кочин враждовал с Каликутом (Кожикоде), но в паутине не прекращавшихся ни на миг закулисных интриг они находили точки соприкосновения, «ибо здесь (в Индии – В.А.) никто не тешит свою гордость тем, что правдив и верен заключенному союзу и данному слову. Им (индийским властителям – В.А.) чуждо и то, и другое. И потому, Сеньор, надейтесь на Ваши неприступные форты и пушки, но не на дружбу здешних государей (невольно приходит на ум цитата из Библии: «Не надейся на князи и на сыны человеческие» - В.А.)! Вне всякого сомнения, они крайне редко говорят нам правду. Тем не менее, с нашей стороны было бы нехорошо платить им той же монетой, ибо наша власть над Индией покоится на их уверенности в правдивости каждого нашего слова. Индийцам хорошо известно, что я никогда не вел себя предательски по отношению к ним. И посему мне доверяют даже наши недруги, отправляющие ко мне послов, даже не заручившись моим обещанием обеспечить им безопасность. Мое слово, Сеньор, в Индии многого стоит…»
Однако же, за исключением предательского поведения и нарушения данного слова, Афонсу Албукерки использовал любые средства для того, чтобы добиться от правителей соседних государств желаемого.
От царя Камбея дом Афонсу желал добиться передачи португальцам портового города Диу. Поэтому он, возвращаясь из экспедиции к Красному морю против Адена, зашел в этот порт, чтобы сориентироваться на месте в тамошней ситуации. Мусульманин Малик Ияс (считавшийся португальцами «татарином», то есть бывший на деле, вероятно, тюрком), правитель Диу, прямо весь изошелся в изъявлениях дружбы и преданности, не ограничившись обычным надеванием на шею дорогим португальским гостям гирлянды из цветов, бананов и т.д. Хитрый «татарин» преподнес губернатору Индии золотой пояс с золотым же кинжалом, а каждому из португальских капитанов – пояс и кинжал из серебра, вкупе с перламутровым ларцом (конечно, не пустым). Кроме того, он приказал всем плотникам и конопатчикам Диу бесплатно провести необходимые ремонтные работы по приведению в надлежащий порядок вернувшейся из красноморской экспедиции эскадры Албукерки. И, наконец, Малик Ияс собственной персоной, во главе пышно разукрашенной флотилии, прибыл к Албукерки на флагманский корабль «Санта Мария да Серра» («Святая Мария Горняя»), на борту которого «заклятые друзья» осыпали друг друга всяческими любезностями, причем «татарин» (к сожалению, хронист не сообщает, облачился ли он для визита к дому Афонсу в подаренный ему тем, через посланца, «пуленепробиваемый» португальский панцирь, или нет) вошел в такой раж, что даже сам предложил генерал-капитану открыть в Диу португальскую факторию. Это желание давно уже снедало губернатора, однако он сделал вид, что – чуть ли не против воли! – согласился на предложение своего дражайшего друга Малик Ияса – только, чтобы того, не дай Бог, не обидеть…
Как только португальская эскадра покинула гостеприимный порт Диу и продолжила свой путь, Малик Ияс незамедлительно отправился, с большим запасом золота и самоцветов для раздачи «нужным людям»…не в центр индийских владений Португалии - Гоа (как мог подумать уважаемый читатель), а к камбейскому двору, щедро одарив всех тамошних придворных и вельмож – вплоть до царя Камбея – и заверив их в том, что, пока сокровищница Малик Ияса не иссякнет (а с чего б ей было иссякать?), никакого португальского форта в Диу не будет. Восток – дело тонкое…
Между тем посланник шаханшаха («царя царей») Персии, давно уже имевшего свои виды на Индию, посещал один двор мусульманского владыки за другим, стремясь распространить на весь исламский мир шиитскую версию учения пророка Мухаммеда (а тем самым – гегемонию персидского «царя царей» - главного хранителя и покровителя шиизма, в противоположность султану-падишаху турок-османов – главному хранителю и покровителю другой, суннитской, версии исламского вероучения, враждебной шиизму). Прибыв в Каннанури (Каннур), персидский посол счел своим долгом нанести официальный дружеский визит губернатору португальской Индии на борту его флагманского корабля. Очевидец этой «встречи на высоком дипломатическом уровне» описал ее в следующих выражениях:
«В окружении своих капитанов, чьи пестрые одежды переливались в лучах солнца всеми цветами радуги, подобно оперению павлина, восседал Албукерки, облаченный в черный атлас, с большим черным бархатным беретом на голове. На фоне этого мрачного роскошного костюма выделялись своим блеском усаженный драгоценными каменьями кинжал и тяжелая шейная цепь, а к концу его длинной, ухоженной бороды был прикреплен миниатюрный лук». К сожалению, оставивший нам это довольно красочное описание очевидец не счел нужным объяснить значение этого странного украшения на конце бороды губернатора Индии.
Корабли, пестревшие флагами и вымпелами, салютовали изо всех орудий в момент, когда Албукерки взял персидского посла за руку и пригласил высокого гостя занять место на алой парчовой подушке рядом со своим собственным креслом, похожим на трон (ему было известно, что у шиитов, как, впрочем, у всех мусульман, да и не только мусульман, принято сидеть на подушках).
В послании, переданном персидским послом дому Афонсу, шаханшах в самых вежливых выражениях выражал свое глубочайшее сожаление по поводу печальной судьбы, постигшей первого португальского посла к его шахскому двору, и задавал вопрос, не будет ли Албукерки так добр отправить к нему второго посла, причем, по возможности – человека военного. Албукерки окинул орлиным взглядом своих фидалгу и выбрал среди них дома Мигела Феррейру, обладавшего как внушительной внешностью, так и недюжинными дипломатическими способностями. Зная, однако, что жизнь посланников при дворах восточных государей отнюдь не безопасна, дом Афонсу дал в спутники дому Мигелу Феррейре его двоюродного брата – дома Жуана, чтобы тот, в случае чего, заменил кузена, выбывшего, паче чаяния из игры (в данном случае – игры дипломатической)…
Кроме адресованного шаханшаху Персии ответного послания дома Афонсу и драгоценных даров (теперь, в отличие от первого года своей заморской эпопеи, Албукерки было чем отдариваться!), Мигел Феррейра взял в дорогу объемное и весьма увесистое «Рижименту», то есть служебную инструкцию, предписывавшую ему правила поведения во всех возможных ситуациях. Вчитываясь в эти подробнейшие предписания и указания, невольно начинаешь думать, что Албукерки не слишком полагался на здравый смысл своих подчиненных и порученцев. Чтобы убедиться в этом, достаточно привести всего несколько кратких выдержек из врученного дому Мигелу пространного документа:
«Не смотрите на других людей в упор. Не задавайте лишних вопросов. Не показывайте, что Вы ошеломлены или приведены в восторг тем, что увидите. Не сплевывайте в присутствии посетителей. Никогда не наступайте на ковер, не сняв обуви (несоблюдение этого правила, кстати говоря, впоследствии послужило одной из причин убийства персами российского посла Александра Сергеевича Грибоедова, автора «Грузинской ночи» и «Горя от ума» - В.А.). Старайтесь по мере возможности избегать званых обедов, если же это окажется невозможным, ешьте как можно меньше и пейте только воду. Но более всего остерегайтесь любовных приключений…»
Получив инструкции на вс случаи жизни, дом Мигел Феррейра отправился с дипломатической миссией в Тебриз, в сопровождении своего кузена Жуана и персидского посланника, на которого, как утверждают современники событий, Албукерки произвел столь сильное, неизгладимое впечатление, что персидский дипломат даже заказал портрет губернатора Индии, дабы по возвращении показать его шаханшаху.
Тем временем сеньор губернатор сам отправился на дипломатическую встречу на высшем уровне – на «саммит» с правителем Каликута самуримом (самутири). Переговоры с Каликутом шли вот уже третий год подряд, как говорится, ни шатко, ни валко. «Воз был и ныне там», выражаясь словами нашего любимого баснописца Ивана Андреевича Крылова. Всякий раз, когда дом Афонсу, выведенный из себе безрезультатностью переговоров, прерывал их, самурим спешил заверить взбешенного Албукерки, что его не так поняли, что Каликут искренне заинтересован в мире и дружбе с португальцами. Но, как только генерал-капитан соглашался возобновить прерванные переговоры, самурим вновь начинал проводить свою прежнюю политику пустых обещаний и ничем не подкрепленных заверений. «Он (самурим – В.А.) – самый лживый из людей, рожденных когда-либо на свет женщиной» - утверждал губернатор, чья оценка личности владыки Каликута вполне подтверждается хронистами той эпохи.
Новый каликутский самурим (брат недавно умершего прежнего, лишившегося в свое время, по милости маршала Португалии, двоюродного брата Албукерки, золотых и серебряных дверей своего загородного дворца - В.А.) еще за пятнадцать лет до своего восшествия на каликутский престол, во времена Вашку да Гамы, перешел на сторону португальцев и с тех пор хранил им верность. Получив, на обратном пути из-под Адена, известие о «персональных изменениях» на каликутском троне, Албукерки с обезоруживающей откровенностью написал королю Мануэлу: «Я убежден, что он (новый самурим – В.А.) отравил своего брата (прежнего самурима – В.А.). Во всех моих письмах я заверял его (будущего нового самурима – В.А.), что, если он это сделает (отравит своего государя и брата В.А.), мы могли бы заключить с ним мир».
Прямой призыв к братоубийству (находившийся, кстати говоря, в вопиющем противоречии с содержавшемся в другом докладе Албукерки дому Мануэлу уверением: «Индийцам хорошо известно, что я никогда не вел себя предательски по отношению к ним»), судя по всему, не слишком отягчал христианскую совесть дома Афонсу. Да и король дом Мануэл Счастливый не счел необходимым высказать своему губернатору в данной связи своего неодобрения этого подстрекательства к убийству. Мы не устаем поражаться своеобразию менталитета людей XVI столетия. Но распространенное тогда (хотя и в несколько меньшей степени, чем в эпоху классического религиозного сознания) представление, что «язычники», согласно учению церкви, в любом случае – не более, чем пожива для неугасимого адского огня, вполне могло побудить (и часто побуждало) иных «неязычников» к логическому выводу: если побудить «язычника» к совершению преступления, ему от этого не станет много хуже…
В ходе личных переговоров с новым владыкой Каликута, столь успешно воссевшим на престол, перешагнув через труп собственного брата, Албукерки добился принятия всех своих требований, а именно:
1)предоставления права на строительство португальского форта в месте, выбранном самим домом Афонсу,
и
2)выплаты Каликутом ежегодной дани, равной по стоимости половине доходов от портовых пошлин и предназначенной на содержание гарнизона португальского форта.
При этом Албукерки не упустил возможности представить (и задокументировать) дело таким образом, что самурим удовлетворяет его требования, понимая их полезность для самого Каликута.
Кроме того, Каликут обязался:
3)поставлять все пряности, требующиеся португальцам, в объемах, требующихся португальцам, в обмен на всякого рода португальские товары.
И, наконец, самурим взял на себя обязательство:
4)в полном объеме возместить португальцам ущерб, причиненный им в результате разрушения, в правление его покойного брата и предшественника на троне Каликута, построенной в 1501 году торговой фактории.
Албукерки не скрывал своей радости по поводу достигнутого им на переговорах успеха. Каликутский самурим был самым богатым и могущественным из всех малабарских государей. Его порт был до недавних пор последним прибежищем мусульманских купцов и торговцев. Отныне все, что было ценного на этом побережье, оказалось в зоне португальского влияния.
Ради упрочения и в знак подтверждения заключенного Каликутом нового союза с Португалией, самурим направил своего посланника к королевскому двору в Лиссабон. В сопроводительном письме губернатор Индии убедительно просил дома Мануэла ни в коем случае не снабжать свое ответное послание каликутскому государю свинцовой печатью: «Самурим снабдил свое послание Вашему Величеству золотой печатью – такт и вежливость требуют, чтобы Ваша печать была также из золота или, по крайней мере, из серебра».
Очевидно, политикой каликутского двора нередко заправляли женщины, коль скоро Албукерки счел необходимым дать в своем письме королю Мануэлу еще и следующие инструкции: «Не забудьте воздать честь дарами также супруге и сестрам самурима, весьма способствовавшим заключению договора. Самурим, не следуя обычаям прочих здешних государей, имеет лишь одну единственную жену, воспитывая ее сына, как своего собственного». Поскольку в малабарских государствах той эпохи, наряду с полигамией, то есть многоженством, процветала и полиандрия, то есть многомужество, симпатизировавший португальцам каликутский самурим, видимо, был ранним примером прогрессивно настроенного восточного правителя. Вместе с каликутским послом самурим направил к лиссабонскому двору также собственного племянника, «лет примерно пятнадцати от роду и весьма черного», которого король Мануэл I окрестил и взял на воспитание. Через пять лет царственный юноша, получивший португальское дворянство и звучное имя дом Жуан да Крус (Иоанн Крестовый – обычное на Иберийском полуострове имя для подобных ему «новых христиан») возвратился в свой родной Каликут во всем блеске европейской образованности.
После заключения мира с Каликутом Албукерки снова обратил свои помыслы к прекрасному портовому городу Диу и послал капитана Диогу Фернандиша ди Бежу в качестве своего полномочного представителя к камбейскому двору для ведения переговоров. Дом Афонсу не пожалел средств на то, чтобы придать посольству ди Бежи блеск, способный ослепить даже привычные к роскоши взоры восточных властителей и их присных. Отправившись из Сурата «сухим путем» (как писала первая русская газета «Ведомости» о присылке Великому Государю Петру Алексеевичу в подарок индийского слона из Персиды) вглубь материка, Бежа всякий раз останавливался на ночлег в специально разбиваемом для него слугами роскошном шатре, достойном самого делийского султана. В этом громадном шатре, крытом снаружи красным и белым сукном и обитом изнутри тяжелым алым шелком, могли разместиться более пятисот (!) человек. Шатер состоял из трех отделений, одно из которых предназначалось для служебного персонала (или «обслуги», выражаясь языком той далекой эпохи); другое, обставленное низкими креслами и стульями с мягкой обивкой, служило залом для приемов; в третьем стояло позолоченное ложе Бежи с шелковым альковом и разноцветными шелковыми подушками.
Первая аудиенция, данная Беже владыкой Камбея, прошла в обстановке изысканной роскоши, типичной для индийских государей. Камбейский царь, облаченный в белоснежные одежды, с золотым кинжалом на поясе, сверкавшем самоцветами, держа в руках, вместо скипетра и державы, лук и стрелу из чистого золота, восседал на диване, обтянутом драгоценной золотой тканью. Однако и португальскому посланнику не пришлось краснеть за свой наряд. Бежа был облачен в одеяние из красного шелка с подбивкой из красного же атласа. Его рукава сверкали украшениями из золота и жемчуга, шальвары до колен из голубого шелка – золотыми розами, пышное белое перо было прикреплено к шапочке из красного бархата золотой фигурной пряжкой-аграфом. О чулках посланца Албукерки сведений, увы, не сохранилось, но они, несомненно, были под стать всем прочим частям его туалета – и, конечно же, шелковыми. Костюм, благодаря которому дом Диогу стал предметом восхищения даже среди привычной к роскоши камбейской знати, выгодно дополняли бархатные башмаки.
Царь Камбея оказал португальскому посланцу весьма ласковый прием, щедро одарил его (среди подарков был даже особо ценный – живой носорог, зверь, дотоле неизвестный португальцам, слышавшим лишь смутные легенды о единорогах!), но самое главное – дал согласие на строительство португальцами форта. Впрочем, он предложил им для постройки крепости на выбор три своих города – Бомбей (сегодняшний Мумбай), Сурат и Махим, но, к сожалению, не Диу, столь ценный в глазах дома Афонсу. Хитрый и предусмотрительный Малик Ияс хорошо поработал, сделав своей союзницей в интриге по недопущению строительства португальского форта в Диу саму госпожу Билирани – самую любимую из пятисот жен камбейского царя – подкупив ее невероятной красоты и стоимости ожерельем.
«Значит, добром мы Диу не получим!» - заключил Афонсу Албукерки, выслушав отчет своего посланца, возвратившегося из Камбея в Гоа.
Больше повезло губернатору на другом «фронте», где он сумел извлечь пользу из распри между могущественными индийскими государствами Виджаянагаром и Деканом (о чем так горячо молился в чистоте и простоте сердца своего). «Я решил, что в интересах Вашей службы все лошади Персии и Аравии должны проходить через Ваши руки» - докладывал Албукерки королю Мануэлу. «Во-первых, по причине высоких ввозных пошлин, а во-вторых, дабы владыки Виджаянагара и Декана осознали, что исход их распри зависит от Вас. Ибо тот, кто имеет лошадей, победит другого. А лошадей он может получить только от Вас».
Соответственно, лошади из Аравии и Персии отныне должны были ввозиться в Индию только через порт Гоа. Все прибывавшие с севера корабли, имевшие на борту арабских или персидских лошадей, перехватывались португальскими кораблями Индийской Армады и эскортировались (или, если быть точнее - конвоировались) в Гоа. Впрочем, на прием, оказываемый им там португальцами, торговцы лошадьми пожаловаться не могли. Хозяева Гоа старались всячески облегчить им жизнь, максимально идя навстречу их пожеланиям, и они имели все, в чем нуждались: прекрасные помещения для отдыха и проживания, просторные конюшни для их живого четвероногого товара, фураж, сиречь корм для лошадей, в избытке и целую армию конюхов. Кроме того, им была предоставлена возможность чинить свои прохудившиеся корабли на гоаских верфях и получать в фактории сколько угодно пряностей для погрузки на свои суда (не совершать же им обратный рейс порожняком!). Португальцы предоставляли им всевозможные услуги и удобства ради того, чтобы торговцы лошадьми, посетившие Гоа впервые принудительно, явились туда в следующий раз со своим товаром добровольно. В результате продуманной политики дома Афонсу, португальский порт Гоа превратился в центр торговли лошадьми всей Индии.
Лошади были главнейшим товаром. На протяжении всего года соперничающие цари Декана и Виджаянагара боролись за благосклонность Албукерки, выбиравшего, как опытный продавец, наиболее выгодное из сделанных ему коммерческих предложений.
Царь Виджаянагара был готов заплатить шестьдесят тысяч пардао (серебряных монет, введенных Албукерки в индийских владениях Португалии) за тысячу лошадей, если ему будет предоставлена исключительная привилегия, или, говоря по-современному, эксклюзивное право. Вдобавок он предлагал губернатору Индии провести совместную военную операцию против Декана, причем обязался взять все военные расходы на себя. Узнав об этом через своих шпионов, султан Исмаил Адиль Хан (Идалкан), у которого португальцы в свое время отняли Гоа, срочно прислал своего приближенного с предложением дому Афонсу продавать лошадей только ему, на условиях, которые предоставил определить самому Албукерки. Любезно выслушав посланца, губернатор Индии известил о полученном им от Идалкана предложении владыку Виджаянагара, и поинтересовался, не согласится ли тот, с учетом этого предложения, заплатить за лошадей уже не шестьдесят, но восемьдесят тысяч пардао, а также уступить португальцам свой город Батикалу…
Очевидно, при большинстве тогдашних индийских дворов наряду с официальным, мужским, правительством, существовало и неофициальное, женское, причем задававшее тон. Самуримом Каликута, как уже известно уважаемым читателям, не просто управляли, но нередко прямо-таки помыкали его собственные жена и сестры. За троном владыки Камбея скрывалась дергавшая его за ниточки, как марионетку, обольстительная Билирани. Молодой же Идалкан во всем руководствовался советами своей матери. Убедившись в том, что переговоры зашли в тупик из-за того, что Идалкан счел новые требования дома Афонсу чрезмерными, эта царственная вдова направила одну из своих придворных дам в Гоа с заданием всеми правдами и неправдами приобрести хотя бы часть лошадей и, по возможности, добиться от Афонсу Албукерки ускорения процесса.
Ни один кавалер, воспитанный при европейском дворе, не мог заставить даму ждать. Поэтому и Албукерки незамедлительно принял посланницу, скрывавшую, как подобает мусульманке, свое лицо под густой вуалью. Но не зря говорят, что аппетит приходит во время еды. Разгоревшийся аппетит генерал-капитана побудил его предъявить Идалкану новые требования. В обмен на лошадей тот должен был уступить португальцам всю материковую территорию, граничащую с Гоа, а также горный проход через Западные Гаты – горную цепь, тянущуюся с севера на юг вдоль западного края плато Декан, отделяя его от узкой прибрежной равнины вдоль Аравийского моря. Сформулировав свои окончательные требования, дом Афонсу добавил, что торопиться с ответом не нужно, поскольку он, Албукерки, намерен скоро снова выйти в море. Поэтому будет достаточно, если Идалкан даст ответ к моменту возвращения губернатора Индии в Гоа.
План Албукерки совершить весной 1514 года новую морскую экспедицию в Аденский залив сорвался, главным образом, из-за изношенности португальских кораблей. Индийская Армада португальцев, никогда не отличавшаяся выдающимися мореходными качествами, возвратилась из экспедиции к Красному морю в прямо-таки плачевном состоянии. Один из ее кораблей затонул на обратном пути, хотя дело, к счастью, обошлось без человеческих жертв. Все же прочие суда срочно нуждались в капитальном ремонте. Однако все верфи были бы заняты кораблями очередного «перечного флота», также требовавшими ремонта. «Он («перечный флот», ежегодно ходивший из Португалии в Индию за перцем и иными пряностями - В.А.) прибывает (в Индию – ВА.) в августе или сентябре» - пишет Албукерки – «и, когда я возвращаюсь из моих экспедиций, то всякий раз застаю всех плотников, кузнецов, медников, конопатчиков и канатчиков занятыми (приведением в порядок кораблей «перечного флота» - В.А.) до конца года (времени отправления отремонтированного на гоаских верфях «перечного флота» в обратный путь – В.А.), вследствие чего могу выходить в море только в марте или апреле, да и то – держа одну руку на своей бороде (вероятно, в знак беспомощности и растерянности – В.А.) а другую – на помпе (в связи с необходимостью все время откачивать воду, и это – с самого начала плавания! – В.А.)».
Однако в этом году задержка с уходом Албукерки в очередное плавание оказалась весьма благотворной для португальских владений в Индии. Слишком многое там требовало его внимания, и слишком много чиновников нуждались в его строгом контроле.
Воспользовавшись пребыванием Албукерки, Антониу ди Риал, комендант Кочина, в сговоре с тамошним фактором Морену и писарем Диогу Пирейрой, учредил собственное – нелегальное, но весьма доходное – коммерческое предприятие. Учредительным капиталом послужили государственные средства и казенные товарные склады. Пирейра регулярно выезжал в индийскую «глубинку», где скупал по дешевке пряности – главным образом перец, после чего перепродавал его своей собственной, португальской фактории в Гоа (разумеется, с жирным наваром). Но с возвращением Албукерки из красноморской экспедиции этой частной коммерческой инициативе был разом положен конец. Дело не ограничилось заключением «деловых партнеров» под стражу, с дальнейшей передачей дела в суд. Дом Афонсу оставил верного человека - своего племянника Нуронью - своим представителем в Кочине, с целью недопущения впредь подобных случаев незаконного обогащения за счет государства и в ущерб королевской казне. Вор должен сидеть в тюрьме!
На подготовку второй экспедиции в Аденский залив ушло немало времени и сил, поскольку требовалось не только привести в порядок и заново оснастить армаду, но и снабдить ее всякого рода военным имуществом и материалами оборонительного и наступательного предназначения. В Гоа неустанно изготавливали штурмовые лестницы (на этот раз – особо длинные и прочные, чтобы не допустить трагедии, сорвавший взятие Адена португальцами в прошлый раз), пополняли запасы пороха, ядер и пуль, проверяли исправность арбалетов, пушек, аркебуз, древкового и клинкового оружия, в большом количестве сушили сухари – «двойной закалки» (чтоб они дольше не портились). Как обычно, губернатор португалской Индии уделял особое внимание боевой выучке своих «чудо-богатырей». Несмотря на свою постоянную занятость, дом Афонсу всегда выкраивал время лично понаблюдать за муштровкой своих пикинеров, неустанно отрабатывавших копейные приемы, и за огневой подготовкой своих аркебузиров. По воскресеньям с утра проводились первенства по стрельбе (причем лучшие стрелки получали в награду золотой крусаду из рук самого губернатора), а после обеда – конные тренировки в поле за стенами города. Готовясь к будущим боям с вражеской конницей, кавалеристы Албукерки учились ездить в «мавританских» седлах и возвращались в город только с наступленьем темноты, при свете факелов.
Христос и Храм!
На страх врагам
Коней мы шпорим неустанно!
Бог есть Любовь,
Но вражью кровь
Мы проливаем непрестанно!
Летим вперед!
Труба поет!
Мы – дети света, а не мрака!
И на семь бед
Один ответ –
Кавалерийская атака!
Не меньшее внимание уделял дом Афонсу также строевой подготовке пехотинцев своих «орденанс» - рот, организованных по швейцарскому образцу. Дабы убедить всех и каждого в том, что обучение солдатскому строю и непривычная для гордых своей индивидуальной доблестью фидалгу полевая служба не есть «бессмысленная муштра», генерал-капитан дважды в месяц, вскинув пику на плечо, сам становился в общий строй и маршировал на плацу вместе со всеми. По возвращении «орденанс» с учений на квартиры, капралы собирали пики, пересчитывали их и вешали каждую на предназначенный специально для нее колышек, вбитый в стену оружейной комнаты. Таков был приказ Албукерки, вызвавший поначалу всеобщее изумление.
Чтобы продемонстрировать послу владыки Виджаянагара мощь и – самое главное – многочисленность португальской рати, и сделать его податливее на переговорах, дом Афонсу использовал свои «орденансы». Когда посол, после аудиенции у губернатора Индии, отправился в дом, отведенный ему в Гоа (верхом или в носилках-паланкине, нам – увы! - неведомо), он вдруг увидел приближающийся отряд португальских пехотинцев, и решил уступить им дорогу. Однако ему пришлось прождать на обочине не меньше двух часов, а пехотинцы Албукерки все шли да шли мимо него стройными, нескончаемыми рядами, шагая ровно в ногу. Поначалу послу вздумалось их всех пересчитать, но настал момент, когда он, насчитав много тысяч португальских пикинеров, сбился со счету (вероятно, не обратив внимания на внешнее сходство марширующих солдат – ведь для азиатов все европейцы «на одно лицо», как, впрочем, и наоборот!).
«Такие марши наши пехотинцы совершают ежедневно, чтобы всегда оставаться в форме» - объяснил подавленному многочисленностью пехоты губернатора послу комендант крепости Гоа. Но он не сообщил индийскому дипломату, что отнюдь не каждый день его пехота входит строевым шагом в Гоа через одни ворота, проходит через весь город, выходит из него через другие ворота, а затем бежит как можно быстрее, но при этом - не теряя строя, вдоль городской стены снаружи, чтобы опять войти в город через первые ворота, многократно повторяя эту военную хитрость…
Резиденция губернатора португальской Индии располагалась во дворце, принадлежавшем прежде самому бывшему мусульманскому правителю Гоа Сабажу, переселившемуся в лучший мир отцу и предшественнику Идалкана. В его огромном пиршественном зале Албукерки трапезовал в компании своих фидалгу и четырехсот «с гаком» португальцев «из простых». Трапезы редко обходились без развлечений, ибо на большой дворцовой площади, хорошо видной из трапезной, всегда что-нибудь да происходило. То там происходили учения туземных войск, сопровождаемые звуками их своеобразных музыкальных инструментов. То маршировали двадцать четыре казенных слона, разом поднимавшие, по знаку своих «махаутов»-погонщиков, свои хоботы в знак приветствия. То стройные танцовщицы и акробатки демонстрировали публике свое искусство. В общем, всех представавших взорам дома Афонсу и его сотрапезников чудес было «ни в сказке сказать, ни пером описать».
Хотя в Гоа постоянно дислоцировалось много солдат (среди которых было много драчунов и грубиянов), они ходили у дома Афонсу по струнке. Не было ни насилий над женщинами, ни драк, ни скандалов, ни иных нарушений общественного порядка. Весьма немногочисленных неисправимых забияк, которых было не пронять разумным словом, денежным штрафом или иными наказаниями, Албукерки высылал из Гоа в Португалию, держа всех прочих под столь неусыпным контролем, что профос, если верить хронистам, страдал от безделья – некого было ни сечь, ни забивать в колодки. Из игр были разрешены только шашки и шахматы, кости же и иные азартные игры находились под строгим запретом. «Азартные игры – погибель для мужчин, подобно тому, как алчность – погибель для женщин» - считал губернатор (видимо, не склонный осуждать алчность в мужчинах). Порицанию со стороны начальство подвергались даже любители крепкого словца. Сам Албукерки подавал своим подчиненным пример воздержанности на язык, хотя был из тех, кто, как говорят, за словом в карман не полезет (однако никогда не был замечен в сквернословии или, тем паче, в богохульстве).
Все, как один, современники, подчеркивают общительность генерал-капитана и его умение разговаривать с людьми. Для каждого он находил подходящие слова, и мог, если ему было того нужно, всецело завладеть вниманием собеседника. Среди соотечественников, служивших под началом дома Афонсу в Индии, были как его лютые ненавистники (вроде Антониу ди Риала), так и преданные сторонники (вроде Перу д'Алпойма, прозванного «тенью губернатора»), готовые отдать за своего любимого начальника последнюю каплю крови. Вот только равнодушным к нему, судя по всему, никто не оставался…
Отношение же туземных жителей Гоа к дому Афонсу было единодушно и однозначно положительным. Они искренне почитали и любили своего завоевателя, правившего ими справедливо, заботившегося об их благосостоянии, помогавшего им в нужде и не позволявшего другим португальцем угнетать своих темнокожих «детей». К тому же этот беспощадный и свирепый воин, не имевший, в силу орденского обета (к которому относился со всей серьезностью, в отличие от многих своих собратьев по Ордену), собственной семьи, любил детей. Когда корабль «Флор ди ла Мар» («Морской Цветок») потерпел крушение на обратном пути из Малакки, за руку Албукерки в смертельном страхе уцепилась маленькая девочка-малайка, дочка одного из захваченных в Малакке пленников. По тогдашним понятиям и правилам пленники любого пола и возраста считались частью военной добычи, распределялись среди победителей для последующей продажи в рабство, если же корабль терпел бедствие – выбрасывались за борт, вместе с прочим балластом, либо, если команда покидала тонущее судно – оставлялись на произвол судьбы. Албукерки же взял маленькую девочку на руки и спас ее, ставшую его единственным личным приобретением в результате Малаккской экспедиции…
В Гоа он повелел собрать всех осиротевших и брошенных малышей, в том числе – немало детей погибших португальцев, и учредил, выражаясь современным языком, благотворительный фонд для их содержания и воспитания. В сиротском доме дети получали одежду и питание, по мере взросления учились чтению, письму и различным ремеслам, чтобы в дальнейшем самим заботиться о себе. В этот детский фонд регулярно поступали, в качестве денежных взносов, средства, уплачиваемые оштрафованными преступниками, а также определенные проценты от средств, вырученных при распродаже «призов» (то есть - захваченных неприятельских кораблей и найденных на них товаров).
Вот так Гоа, стараниями старого рыцаря Ордена Сантьягу, постепенно превращалась в хорошо организованную, упорядоченную, управляемую надлежащим образом колонию. Албукерки всеми силами старался сделать Гоа – свой «парадиз» - как можно красивее, а жизнь в нем – как можно лучше, «как человек, работающий для улучшения того, что принадлежит ему». Кроме форта и фактории, оружейных палат, товарных складов, конюшен и верфей, в городе имелась школа, просторная больница, красивая церковь и часовня, построить которую Албукерки обетовал Пресвятой Богородице – Звезде Морей – бороздя воды Красного моря.
Перед церковью дом Афонсу распорядился посадить пальмы. Почему-то португальцы считали, что деревья не приживутся, и потому назвали это место «Невозможной Рощей». Но губернатор смущался мрачными прогнозами недоверчивых, косных соратников и современников не больше, чем наш незабвенный Государь Петр Великий, которому приходилось выслушивать аналогичные зловещие «пророчества» о том, что посаженные им в «парадизе» на Неве деревья не приживутся и что вообще «Петербургу быть пусту». Он продолжал сажать пальмы – и пальмы прижились, стали расти и со временем «невозможная роща» превратилась не только в «возможную рощу», н в настоящий тенистый пальмовый лес. Ибо, воистину, усердие все превозмогает!
Здесь конец и Господу Богу нашему слава!