Такова жизнь. Агент западных спецслужб Глава 3
Возвращаясь в Берлин, на сутки задержался в Москве. Давно хотел побывать в Центральном доме литераторов. На метро доехал до станции Баррикадной. Через несколько кварталов я дошел до Большой Никитской. В новое здание вход свободный. Эмоционально и уверенно разговаривая, меня встретили пожилой, седой мужчина и средних лет женщина. Сразу видно - сотрудники или завсегдатаи. Спрашиваю: можно ли походить и посмотреть. Кроме утвердительного ответа, мне было сказано, что сегодня мероприятий нет. Я несколько раз прошел вокруг стен, где было достаточно много фотографий отдельных авторов и коллективных. Постоял у не большой сцены, хорошо известной по телевизионным передачам, на которой маститые авторитеты и начинающие авторы, вдохновленные творческими исканиями беспокойной души читали свои творения. Много лет спустя я и сам пару раз принимал участие в литературных мероприятиях, принимая на них от организаторов награды за мой скромный вклад в литературу.
При подлёте к Берлинскому аэропорту Шёнефельд было ветрено и самолёт немало швыряло, но посадка прошла успешно. Звучащая повсюду в аэропорту немецкая речь даже как-то радовала. Виктор Боголюбов встретил улыбаясь, сказал, что я выгляжу отдохнувшим. Я вынул из кармана пиджака конвертик со струнами и с пожеланиями творческих успехов будущему сыну, передал Виктору. В машине он поведал новости, которые произошли в техцентре в моё отсутствие.
-Наш шеф сейчас в Венгрии, будет там ещё месяц. Главному инженеру Магилину дальнейшую работу в ГДР не продлили и через неделю он уезжает. Жаль, хорошего человека потеряем. Зато главным инженером будет Пашка Балин,- иронично сказал Виктор.
Эта новость большой радости мне не доставила. Пашка, - так все его звали за глаза, был плоть от плоти винтик системы, прожжённый, извращенный и циничный. Магилин же был человек совсем другой природы. Он был из Костромы, улыбчивый, технически образованный, спокойный, деликатный и вместе с тем требовательный. Под стать ему была и его жена, учительница по образованию. Шеф главного инженера недолюбливал. Причина была в том, что однажды, на праздничном вечере, которые шеф любил организовывать по каждому маломальскому поводу, подпив, начал ухаживать за женой Магилина. Тот в конце вечера перед уходом, поднял тост и пожелал шефу здоровья, которое ему очень понадобится при ухаживании за всеми женами сотрудников. Тогда по лицу шефа было видно, что оскорблён, но он многозначительно промолчал. Кроме того, когда шеф на совещаниях допускал технические неточности, Анатолий Александрович непременно с улыбкой, деликатно поправлял шефа.
- Да, но в принципе это не важно,- отвечал шеф, при этом всегда пару раз кашлял, как – будто слова его технического помощника драли горло.
Из аэропорта мы с Виктором приехали прямо в техцентр. Больше других интересовался моей поездкой и съемкой фильма Витя Расторгуев,- одессит, всегда веселый, артистичный, хорошо игравший на гитаре. В техцентре он работал специалистом по обслуживанию в ГДР копировальной техники. Но больше всего в жизни его привлекало кино. К моему удивлению он знал не только всех наших актёров, режиссеров, операторов многих фильмов, но и иностранных. На мой вопрос - почему сам не актёр, отвечал, что уже снимался в массовках многих фильмов на «Одесской киностудии». Он был уверен, что вернувшись домой из ГДР, он всё-таки пробьет дорожку в актёры. Мне нравилась его убеждённость. Он сможет.
Пока я с Расторгуевым разговаривал, собрались все. Последними прибежали Виктория и бухгалтер Вера Александровна. Питерцы - Семён и Лариса Каменцевы нарезали селёдку и хлеб. Анатолий Александрович поставил на стол сладкую лимонную водку и какие-то консервы. Последним вошел исполняющий обязанности директора Пашка Балин.
- Что за пьянка на рабочем месте? – нарочито строго сказал Балин.
- Павел Григорьевич, это я принес чтобы попрощаться с коллективом. Рабочее время закончилось, да и Константин Устинович Черненко не так строг как Андропов. Я сегодня последний день на работе, собираюсь домой, – улыбаясь, сказал бывший главный инженер, хотя об этом и так все знали.
- Ладно, разливайте. Хотя, Анатолий Александрович, ты мог бы купить что-нибудь получше и побольше,- язвительно сказал Пашка.
- Нельзя, все за рулём. Немецкие законы больше не разрешают. Вы Павел Григорьевич можете добавить, я не против. У Молова в холодильнике всегда есть запас, пользуйтесь, пока шефа нет, – в голосе Магилина слышалась не свойственная ему дерзость.
- Это не про твою честь Магилин – уже грубым тоном прекратил пикирование с бывшим главным Пашка.
- Я пью только сок,- сказал Женя Проклов. На него немного наехали, что отбивается от коллектива, хотя было видно, что все рады – больше достанется. И только я один знал причину воздержания Женьки.
Съемочная группа из Москвы и шеф из Венгрии прилетели почти одновременно. По замыслу режиссера Ерназаровой, первая съёмка должна была быть в аэропорту Шёнефельд. Как будто сам шеф и кто-нибудь из моих коллег встречают меня прилетевшего из Союза. Ерназаровой с трудом удалось уговорить шефа. Я понимал его причину: встречать рядового специалиста, это не его уровень. Помог опытный психолог оператор Анатолий Иванов, выступивший как парламентёр. Он пообещал поделиться с шефом частью отснятого материала, в которой будет хорошо показан шеф и дополнительно отснимет пару минут вместе с женой и дочкой. В качестве массовки напросился Виктор Расторгуев и Вика. Съёмку у аэропорта проводил немецкий оператор Руди - невысокий, обаятельный, много раз бывавший в Союзе. По его рассказу, однажды он был арестован на Красной площади чрезмерно усердным милиционером, за то, что он снимал на микрофон для озвучивания какого-то фильма шум движения масс народа по брусчатке. Руди был интересный и весёлый рассказчик, хорошо говорил по-русски и любил наши пословицы. Потом мы с ним до моего отъезда дружили и несколько раз на праздники встречались семьями.
Для поездки по ГДР со съёмочной группой, мне дали Жигулёнка комби, и с вечера мы погрузили всё необходимое. В командировку по стране Руди с нами не ехал, а дальнейшую съёмку должен был выполнять Иванов. Рано утром мы выехали из Берлина. Ерназарова сидела на заднем сидении с моей женой, которую она вытребовала для компании. Дочь Анжелику оставили на время поездки у родителей её одноклассницы, живших в доме во дворе Торгпредства. Оператор Анатолий Иванов-лет пятидесяти, высокий и худощавый, молчаливый не считавший необходимым трепать язык по пустякам, показался мне персонажем из американского ковбойского фильма. Уставший от полёта и суеты он выглядел апатичным, тихо дремал, вытянув ноги. Его размеренное посапывание и замечательная асфальтовая дорога, рассчитанная на взлёт и посадку самолётов, негативно сказывалась и на моём внимании. Однако режиссёр не дремала и прервав сон Анатолия, попросила поснимать движение по автобану с немецкими пейзажами, а меня попросила почитать стихи.
Когда мы проехали по ГДР километров сто, казалось почти постоянно дремавший Анатолий, доложил, что за нами «хвост»,- на сером Вартбурге. Действительно, последующие многократные перестроения и повороты на другие трассы показали, что машина действительно следует за нами. Вот тебе и друзья демократы подумал я. Но в районе города Лейпциг они потерялись. Анатолий посоветовал не волноваться, так - как где-то рядом есть уже другая, которая будет сопровождать нас дальше, и так будет по всему пути следования.
Первые съемки и интервью были на текстильном комбинате в г. Грайц, где директор предприятия геноссе Кик не подвёл и был в своём образе: артистичен , улыбчив и непринуждён. Он был невысокого роста, на довольно высоких каблуках, всегда был прям, видимо хотел казаться выше. Это нормально,- заметил Анатолий, другие безуспешно пытаются выглядеть умнее.
Из съемок никакого культа не делали, снимали сходу в рабочей обстановке. Моя роль была проста: говоря о делах, вести себя непринуждённо больше улыбаться.
- Лишнее вырежут, - коротко сказал Иванов. Сразу после съёмок мы распрощались со всеми причастными к творческому действу и выехали из города.
По пути к Дрездену, была заснята моя беседа с руководителем центрального текстильного сервисного комплекса, который находился в пригороде Карл-Маркс-Штадте, фрау Медер. Она была лет пятидесяти, полноватая, с огромными глазами. На прямом тонком и красивом носу, были очки в позолоченной оправе, которые делали её глаза ещё больше. Умная компетентная и лаконичная, говорила неплохо по-русски, и напоила нас чаем с бутербродами. После завершения съёмок, уже поздно вечером, мы добрались до города Карл-Маркс-Штадта.
При размещении в отеле Хемницерхоф оказалось, что каким-то образам предварительная заявка на бронирование номеров не была подтвеждена, и нам предложили номер, в котором когда-то жил Гитлер. Из любопытства, больше по настоянию Иванова, мы осмотрели номер. Три спальных комнаты, большой холл, на потолках и стенах лепнина, шикарные хрустальные люстры, на полу огромные фарфоровые вазы, какие выставлены в музее «Грюнесгевельбе» в Дрездене. Но жить в номере мы не захотели, не только потому, что очень дорого. Уходя, мы хотели снять на плёнку это логово, но нам не разрешили. Было ощущение мрачного не человеческого жилья, не смотря на богатство интерьера. Высокие потолки давили на психику, едва ли не тошнило от брезгливости. Может это ощущение было от давно сформировавшегося мнения и отношения к личности варвара. Вероятно им оставлены здесь повсюду невидимые флюиды, въевшиеся в эти стены, оставшиеся на всех предметах, человека совершившего нечеловеческие поступки в своей зачем-то данной ему богом жизни. Кстати, в детстве у Гитлера был брат, и они, оба тяжело болели корью: брат умер, а Адольф жил ещё полвека. Непоправимая ошибка природы. Можно пофантазировать как мирная жизнь могла развиваться на земле, но увы сослагательные мысли не бывают материализованы в реальной жизни. В подавленном настроении мы покинули это лежбище редкостного зверя. Это настроение не покидало нас весь вечер, пока за ужином в ресторане мы не выпили вина и не разговорились о предстоящем дне, в котором нам нужно выкроить время для посещения Дрезденского, всемирно известного музейного комплекса «Цвингер».
В тот вечер за ужином, я рассказал о том, что мне уже неоднократно приходилось бывать в этом регионе ГДР, где располагалось довольно много текстильных предприятий. На одном из них в небольшом городке Эберсбах, больше похожий на село, я был в первой моей заграничной командировке, с заводским коллегой Виктором Бабешко. Мы жили в маленькой уютной трехэтажной гостинице. Привезли нас туда из Берлина на машине поздней ночью. Был сильный грозовой дождь и поскольку это была уже гористая местность, то казалось, что мы едем в самом центре сверкающих молний всё разрушающего грома.
Наутро, было солнечно и тихо. Всё было промыто и благоухало свежестью. Горы были не такими большими, как они казались ночью. Где–то совсем рядом было слышно пение птиц. Казалось, что вчерашняя непогода приснилась. Подойдя к окну, через дорогу я увидел ухоженный, весь в цветах обелиск. Я схватил блокнот, ручку и спустился в низ. Через полчаса стихотворение было готово. Оно вылилось на бумагу с молчаливым рыданием в груди. Я и сейчас, когда печатаю эти строки, вновь не могу спокойно вспомнить это памятное место,где лежат наши солдаты, каких множество по всей Европе.
На Саксонских горах, есть село Эберсбах
Где родник змейкой Шпрею рождает,
Там стоит обелиск человечеству иск,
Он в бессмертие павших ввергает…
«Здесь захоронены советские воины павшие смертью храбрых в борьбе против фашизма»
Шадриков И.А.
Шипляков М.С.
Божанов С.М.
Квитковский А.
Гарадай А.
Кривченков П.Ф
====== 9 МАЯ 1945 года.=====
В этот день мир рождён,
Враг в борьбе побеждён,
Солнце жизнью, весною дышало,
В тот сияющий день, расцветала сирень,
И земля в песнях птиц оживала.
Лей песни соловей,
На чужбине русскому солдату,
Память, и любовь, и утраты боль,
Всколыхнёт торжественная дата.
После радостных дел,
Я стоял и скорбел…
-В день победы погибли Мессии…
Им хотелось дожить,
Ведь последние дни,
Воевали во славу России.
Эту землю любя,
Не жалея себя,
Дом, мечту и страну защищая,
Вы утратили жизнь,
Добивая фашизм,
Смысл добра на земле утверждая.
Лей песни, соловей,
На чужбине русскому солдату,
Память и любовь и утраты боль,
Всколыхнет тожественная дата.
Когда я писал эти строки, я сразу слышал музыку, которую потом пел всю жизнь в день Победы на 9 мая, который по воле судьбы был и моим днём рожденья…
Когда нас с Виктором привезли в отель, это была ночь с пятницы на субботу. Последующие два дня были не рабочими. Мы, чтобы убить время выходных дней, пытались найти какой-нибудь местный музей, достопримечательности или что-то в этом роде. Затем мы исследовали окружающую посёлок местность. От ночного дождя не осталось и следа, знойно светило солнце. Не далеко от Эберсбаха мы обнаружили три не больших озера и решили устроить привал, искупаться и немного позагорать. Уже во время купания мы обнаружили, что вода в озере мутноватая и в ней слишком много рыбы. Думая, что в соседнем озере вода чище, мы прошли туда. И какое было наше удивление, когда и в другом озере мы обнаружили так же много рыбы, но уже более крупной. Наши фантазии разыгрались и мы уже стали думать как бы организовать рыбалку, как вдруг увидели шедшего нам на встречу, улыбающегося мужчину с большим сачком и ведром. Мы, молча, стояли и ожидали, что скажет нам этот человек. Он приветливо поздоровался, и по нашему ответу понял, что мы инопланетяне. Терпеливо показал нам на табличку, на которую мы не обратили внимания. Да и зачем нам знать какую-то там табличку, если нам и так хорошо. Из всех слов мужчины я, а из нас двоих я считался полиглотом, понял только два слова: «приват и фиш». Глуповатому нашему изумлению и общему смеху не было границ. Наконец успокоившись, мы извинились. Пока мы одевались, всё ещё улыбающийся хозяин начерпал нам, иначе это не назовёшь, несколько рыбин из последнего озера. Генрих, так он нам представился, доходчиво на пальцах объяснил, чтобы мы унесли рыбу в ресторан отеля и отдали на кухню приготовить. Мы поблагодарили и пригласили его на ужин вместе с нами. Показав на озёра, Генрих сказал: "арбайт, арбайт" и провёл себе рукой поперёк горла. Отблагодарив Генриха, мы вернулись в отель. Ужин вечером был приготовлен отменный, которым мы поделились с работниками ресторана.
В течение шести месяцев нам с Виктором и ещё четверым нашим землякам из разных текстильных городов союза, присоединившихся к нам позже, предстояло организовать монтаж более трёхсот станков на вновь отстроенной местной фабрике. Тогда я впервые познакомился с кубинцами, приехавшими туда перенимать опыт монтажа и обслуживания. Сблизившись с ними, я понял, что вряд ли есть другие народы в мире, которые так восприимчивы к музыке и удивительно подвижны. Звучание любой мелодии пробуждает в них темперамент и они, не сговариваясь, свободно, и радостно улыбаясь, совершают ритмичные движения, часто даже не отрываясь от работы. Параллельно с запуском станков мы проводили обучение не только немецких специалистов, но и кубинских. Приобретя опыт в Германии, они должны будут работать у себя на Кубе, куда были запланированы большие поставки станков с моего завода. После завершения монтажа, в день официальной сдачи в эксплуатацию объекта, приезжала большая делегация из Берлина во главе с заместителем главы правительства Круляковским. В составе делигации был и Эгон Кренц - партийный функционер, ставший впоследствии последним председателем социалистической единой партии Германии, сменив больного Хонекера. Эти высокопоставленные товарищи от власти, в знак благодарности улыбаясь крепко жали нам руки. После их отъезда был большой банкет в местном ресторане. На мероприятии случилось одно неприятное событие, омрачившее нашу дружбу с кубинцами. Надравшийся спиртного наш коллега из Чебоксар, рост которого был метр с кепкой, положивший глаз на кубинскую девушку - красивую мулатку, решил побить рослого спортивного сложения Мигеля её друга. Гераськин первым нанёс удар не ожидавшему такого вероломства советского человека. Затем он пытался ещё повторить, но уже безуспешно. Кубинец ловко уклонился от надоедливого русского, красиво и профессионально отправил Гераськина в нокаут. Тот рухнул мешком на пол. Пришлось поливать водой нашего «героя». Затем мы погрузили его в автобус, который и увёз его домой к жене, живущей не так далеко от ресторана. На следующий день сконфуженный "герой" напрасно розыскивал Мигеля для извинения. Рано утром все кубинцы уехали к себе на Родину.
- Я бы этого Гераськина тут же отправил домой и больше не выпускал за границу, чтобы не позорил нашу страну, сказал Иванов.
- Как объяснить, что в одном человеке могут находиться рядом такие совершенно разные качества: благородство в нормальном состоянии, и такое падение личности, выпив спиртного? - спросила Ерназарова.
- Ты сама ответила на свой вопрос. Спиртное и есть разрушитель личности. При первых же симптомах такому человеку надо ставить клеймо на лоб "спиртного не давать".
- Не гуманно и не демократично, - ответила Ерназарова.
- Ну, да. Пусть живёт свиньёй, это благородней, - съязвил Анатолий.
- Надо воспитывать детей ещё со школы, предложила Галина, - а в школьной программе нет этой темы, чтобы выросшие дети имели правильное представление о культуре пития.
- Наивно полагать, что беседы эту проблему решат. Она вечна. Ещё римские философы воспевая вино, пытались найти причину в деградации личности при чрезмерном употреблении.
Кстати эту же самую историю о Гераськине пересказал мне мой коллега в Новосибирске Витя Кендин, который четыре года работал на Кубе с тем самым Мигелем, который и поделился с Виктором этой историей.
Много событий прошло с тех пор до сегодняшнего дня, заслонившие впечатления первой командировки, что так и хочется сказать: "как давно всё это было".
В ресторане, где мы ужинали с нашей съемочной группой, тихо звучала музыка. Мои путешественники покончили с блюдами и рассказ мой слушали рассеянно. Иванов откровенно зевал, лишь Раиса Мулдашевна задавала вопросы, пытаясь услышать от меня, что могло пригодиться в качестве материала фильма. Обсудив программу следующего дня, мы разошлись по номерам.
Рано утром Анатолий разбудил нас раньше, чем мы договаривались. Он признался, что страдает бессонницей. Оказавшись перед зеркалом, он сказал:
- О Господи, какой же я страшный. Почему господь не сделал всех одинаково красивыми как Ален Де Лон.
- А Вы отпустите бороду как у меня, и будете выглядеть как восточный мудрец,- пошутил я.
- Кстати, говорить про условных мудрецов не стоит. Мудрецами признаны только те, кто подтвердил свой ум трудами, или вошел в исторические аналы как ближайший попутчик исторических личностей. Что касается меня, то мудрости у меня и так хватает. Отпущенная борода мне не даст того преимущества, которое есть у тебя - молодости.
- Когда–то Вы тоже были молоды и красивы. Также как все молодые имели преимущества перед другими, такова жизнь,- сказал я.
- Да, был. Да только прожёг я свою жизнь по разным мелочам.
- Так поправьте её. Ещё не всё потеряно,- стоял я на своём.
- Ты молод, и не можешь судить о том, что может или не может пожилой человек. В этом состоянии надо находиться, чтобы это понимать и почувствовать. Я всю жизнь мечтал иметь свою киностудию, чтобы снимать то, что меня интересует.
- Так что сейчас я Вас не интересую? - спросил я.
- Ты тут не причем. Ты это обязаловка. Ты даже не понимаешь о чём я говорю. Это из другого мира. Должна быть свобода выбора материала, темы и, в конце концов, вспышка творческого горения.
- Я Вас понимаю. Я хотел бы стать поэтом и писать книги,- продолжал я.
- Поэтом ты и так можешь стать, работая на прежней работе, если есть талант. А у меня уже всё позади,- сказал Анатолий с тоном пессимиста.
- Не расстраивайтесь, у Вас и так наверняка была интересная жизнь. Многие об этом и мечтать не смеют,- пытался подбодрить я.
- У каждого свой уровень мечты и оценки реальности. Так, дамы хватит краситься, красота в душе человека, а не в яркости губ, - назидательно сказал Анатолий.
- С душой у нас всё в порядке. Мы исполняем ритуал, который нам – женщинам придаёт уверенности. Нравиться мужчинам это важно, но удовлетворение собой, это как ягодка на торте. Вам мужчинам не понять, - утвердилась в своём мнении Раиса Мулдашевна. Перед столичным оператором она не пасовала и чувствовала себя уверенно.
В шесть часов утра, кафе отеля уже работало, где мы и позавтракали. Сытные бутерброды и кофе уютно расположились где–то рядом с душой, подняв настроение. Шесть тридцать - это достаточно рано, но мы видели, что жизнь на улицах уже кипит. В это время многие немцы на предприятиях уже работают. В четырнадцать- пятнадцать часов они уже свободны от работы. Добрых полдня у них остаётся для домашних и личных дел. На узких петляющих улицах часто встречались и мужчины и женщины на мопедах и велосипедах. Многие населённые пункты мне были хорошо знакомы и наталкивали меня на разные воспоминания.
Я рассказал сидящим в машине, о личности главного инженера фабрики - Хайдемана, у которого предстоит брать интервью. Он широкоплечий, более чем двухметрового роста, но весёлый и с удивительно доброй душой. Когда он хохочет, кажется, содрогается воздух всей округи. Но если он кого-то отчитывает - лицо его продолжает оставаться дружелюбным, но от его тона невольно съёживаются.
По понятным причинам, я утаил от сидящих в машине, одну историю, которая произошла со мной в 1980 году. Но я расскажу её вам , дорогие читатели. Тогда я был командирован в эти края во второй раз и работал один на текстильном комбинате в Нойгерсдорфе.
Жил я тогда также в отеле Лихтенбург и ежедневно ужинал в ресторане, где собирались люди со всей округи не только вкусно поесть, но и просто посидеть с кружкой пива. Дохен – хозяйка отеля, она же, когда было много народа, с удовольствием исполняла роль официантки - отвела мне постоянное место за столиком в уютном углу, откуда я мог обозревать весь зал. Было интересно наблюдать за людьми, часто крепко подвыпившими. Прислушивался к немецкой речи, тренируя память. Иногда мужчины подходили ко мне со штофиком , предлагали выпить и заводили разные разговоры. Чаще проявлялось уважение. Правда, был случай, когда чрезмерно подвыпивший гость устроил со мной разборку: кто воевал лучше, если немцев погибло меньше, задирал он меня. Тогда хозяин отеля - Зигфрид - достаточно высокий и мускулистый, легко восстановил порядок, выпроводив назойливого гостя.
Однажды я заметил приходящую сюда по выходным одну семью. Папа с мамой лет под пятьдесят и две дочки, как я потом узнал - девятнадцати и двадцати двух лет. Город был небольшой и вероятно, что они знали кто я. Младшая из сестёр всегда садилась лицом ко мне и, не стесняясь, с заинтересованностью разглядывала меня. Старшей её сестре я был неинтересен. Однажды, когда мест в ресторане было мало, хозяйка взглядом и движением головы спросила у меня можно ли их подсадить ко мне. Я согласился, кивнув головой, но сам слегка заволновался, боясь выдать свой интерес к их дочке. Тогда я продолжал учить немецкий язык, и разговаривал уже сносно. Они представились. Интересующую меня девушку звали Эльвира. Разговаривал я больше с родителями. Девушки, которые по школьной программе учили русский язык, сначала с любопытством слушали, а затем стали включаться в разговор. Распрощались мы уже не только как знакомые.
Как-то в другой раз, эта же семья ужинала за другим столом, и родители ушли значительно раньше, а девушки задержались. Вскоре в ресторан вошли два поляка лет тридцати. Один был одет обычно, и было видно, что человек скромный. Другой был полная противоположность ему: высокий, с тёмными волосами, стриженый коротко по-спартански. Одет был в синие джинсы, цветастую рубаху и красную жилетку. Под носом красовались длинные усы, спускавшиеся до низа подбородка - личность колоритная. Подтвердив мои опасения - поляки уселись за стол к сёстрам. Эльвира посмотрела на меня и вопросительно пожала плечами, будто бы говоря: "что поделаешь". Поляки разговаривали громко, на неплохом немецком. Они заказали девушкам пиво и предложили играть в карты. Не дождавшись ответа, стали раздавать карты. Януш - так звали щеголя, оказывал больше внимания Эльвире и, даже по какому-то поводу поцеловал ей руку. Эльвира посмотрела на меня. Я понял, что имея расположение к понравившейся мне девушке, я обязан быть её защитником. Я оставил недопитый чай и решительно подошел к столику.
-Dobry wieczor panowe – поприветствовал я мужчин. Не дождавшись ответа, взял Эльвиру за руку и сказал - Ком мit mir. Она встала, сказав "пока" и мы пошли к выходу. В прихожей перед лестницей на второй этаж, рассерженный Януш догнал нас. Он довольно резко дёрнул меня за плечо.
- Ты кто?- спросил он. Не ответив на его вопрос, я достал ключ, передал его Эльвире и попросил её идти в номер. Не говоря ни слова, Эльвира ушла. Повернувшись к Янушу, я ответил:
- Я русский, звать меня Николай, - я протянул ему руку. Он ответил коротким рукопожатием и сразу, как бы обжёгшись, выдернул руку,- разве ты знаком с Эльвирой?- спросил я.
- Да, я видел её вчера в ковровом магазине, где она работает, там и познакомился с ней.
- О, братец, ты опоздал на два месяца. Я знаю не только Эльвиру, но и её родителей. У нас с ней серьёзные отношения,- соврал я. Считая дело решенным, я миролюбиво спросил Януша:
- Чем Вы здесь занимаетесь? Я работал в Польше в разных городах. Вы из какого города?
Ещё не успокоившись, - он раздражённым тоном ответил:
- Ты перешел мне дорогу, Николай, эта девушка мне очень нравится. Не встречайся мне на тёмной улице.
- Извини Януш. Ничем не могу помочь. И ссориться не надо. Эльвира ждёт меня в номере. А тебя в Польше, наверно ждёт жена. Кольца у тебя очень красивые подарок жены? - бестактно спросил я.
Ничего не ответив, уязвлённый Януш сверкнул красивыми глазами и решительно вышел.
Придя в номер, я увидел, что Эльвира сидит у ночного светильника и читает советский журнал - Дайджест советской прессы. Она встала и со словами благодарности и обняла меня.
Уже за полночь, я проводил её домой. Её родители имели довольно большой дом на главной улице, на первом этаже которого был магазин, где они торговали ковровыми изделиями.
Через три месяца я завершил работу на фабрике, и мне надо было уезжать. Эльвира привязалась ко мне и последнюю неделю жила в моём номере. Хозяйка, всё понимающая, вечером носила нам еду в номер. Эльвира хотела со мной ехать в Советский союз. Я согласился проводить меня на машине до Берлина. Распрощавшись, Эльвира той же машиной возвратилась обратно домой. Мне было жалко её страданий. Я грешник, корил себя и был благодарен ей.
С тех пор прошло более четырёх лет. Недавно, примерно за месяц до моей кинематографической поездки в Новосибирск, по текстильным делам я был в Нойгерсдорфе вместе с моим новым Чебоксарским коллегой по Техцентру» Евгением Прокловым. В этом регионе я знакомил его с текстильными фабриками, их руководителями и делился опытом работы по организации сервиса. Я предложил Евгению остановиться в хорошо мне знакомом отеле Лихтебург. Я понимал, что могу столкнуться с Эльвирой, и мне было даже любопытно увидеть её, ведь мы расстались не врагами. К тому же я надеялся, что моему новому коллеге можно довериться. Туда мы приехали вечером и сразу решили зайти в ресторан поужинать. Войдя в ресторан, я поздоровался с хозяйкой Дохен, с её мужем Зигфридом и представил Евгения. Дохен наклонилась ко мне и шепнула, что Эльвира с родителями здесь. Мы прошли за указанный нам столик. Довольно громко приветствуя меня, из - за стола вышел Вальтер - отец Эльвиры. К приветствию присоединились остальные члены семьи. Эльвира сидела смущенная с маленькой девочкой на руках. Прошедшие три года, как мы с ней расстались, изменили её. Она повзрослела, пополнела и сильно стала похожа на мать. Рядом с ней сидел рослый, с рыжими волосами зачёсанными назад, с цепкими взглядом молодой человек лет тридцати пяти. Я бы сказал, говоря словами персонажа известного фильма: у мужчины характер нордический, стойкий. Но руку он мне подал и приветливо улыбнулся. Сказав им, что я рад их всех видеть, я прошел к Евгению, уже сидящему за столиком.
- Ничего себе! Они с тобой поздоровались как с родственником, - сказал Женя, улыбаясь.
- Да, это была моя девушка в первой моей командировке.
- Это как так? – спросил Женька.
- Так, как бывает у людей, когда они долго бывают в одиночестве в чужой стране.
- Я понимаю, - ответил Женька с ухмылкой. И тут я пожалел, что у меня вырвалось это признание, видя то, с какой интонацией он это сказал.
Подошла громкоголосая Дохен, и мы заказали ужин. Я курил и просматривал местную газету.
Подошел отец Эльвиры Вальтер, сел на свободный стул, подал мне руку ещё раз и поздоровался с Евгением.
- Ты хорошо стал говорить по-немецки,- сказал он. Где ты теперь работаешь? Я коротко рассказал о работе в Берлине и сказал, что Евгений мой коллега из «Техцентра».
- Эльвира долго вспоминала тебя, жалела, что ты не оставил ей фотографии. Потом за ней стал ухаживать Рудольф,- он показал головой на зятя,- который вернулся из Армии. Раньше он жил на нашей улице и через некоторое время, она взяла отпуск в институте, где она училась и вышла за него замуж,- рассказал Вальтер.
- Он хорошо улыбается, видно добрый человек, - отметил я.
- О, да, он очень работящий и хорошо относится к Эльвире. Он знает, кто ты, можешь не волноваться, - сказал Рудольф.
Тут подошла Дохен и сказала, что меня приглашают к себе за стол её родственники, приехавшие в гости из Западной Германии. Когда я парковал свою машину у отеля, я видел седан Фольсваген и микроавтобус с западными номерами. Я извинился перед Вальтером, поздравил его с внучкой, пожелал его семье всего доброго и направился к западникам. Евгению я объяснил, что это мои знакомые, с которыми немного поболтаю.
- Хорошо, я поем и потом погуляю,- ответил он.
Для западных гостей были сдвинуты столы и за ними сидели человек двенадцать мужчин и женщин, и двое подростков. Некоторых из взрослых я видел и раньше, когда они приезжали, и они здоровались со мной как со старым знакомым. Мне поставили стул, я сел и мне сразу предложили двойной штоф со словами:
- Мы угощаем тебя: "цум воль".
Поблагодарив и тоже пожелав им того же, я разом выпил. Мне принесли мною заказанное блюдо, и я, кроме завтрака ничего не евший, с удовольствием стал есть. Через какое-то время, уже захмелев, они стали расспрашивать меня: "что нового в жизни Советского союза". И пошел обычный в таких случаях разговор. О старых меняющих друг друга руководителях, о войне в Афганистане, о гонке вооружений, о социализме - ограничивающем людям свободу предпринимательской деятельности и т. д. Я никогда не был категоричным защитником существующего положения в стране. Хотя по инструкции был обязан «отстаивать социалистический образ жизни». Было очевидным, что и руководители нужны моложе и что любая война хуже, чем плохой мир. Что касается вопроса: "какая система лучше - капитализм или социализм" я уклончиво отвечал: время покажет. И мне тогда на самом деле казалось, что обе системы со временем будут сближаться, сглаживая недостатки, заимствуя друг у друга положительное, и со временем превратятся в некий унифицированный капиталистический социализм. По крайней мере, мне так хотелось. Мне и в голову тогда не могло прийти, что социализм когда-нибудь без войны или других потрясений может быть низложен.
- Надежда на будущее – непременно прекрасная, умная девушка. А вот история – как всегда противоречивая, часто недобрая, а порой просто злобная старуха, - сказал я фразу, которую придумал раньше, и которой не раз в подобных разговорах пользовался.
Такой ответ их не удовлетворял, и они настаивали на очевидных пороках декларативной, искусственно созданной нашей социалистической системы. Кроме того, наличие двух соседствующих государств одной немецкой нации, показывали разные результаты экономического развития и уровня жизни. Это был их веский аргумент в диалоге о системах. Иногда мне приходилось участвовать в подобных разговорах и с работниками предприятий ГДР. Они, надо понимать в шутку, об этом говорили так: работать хотим спокойно, без излишних напряг и без безработицы как в ГДР, а жить красиво как в ФРГ. Первое в ГДР было реализовано довольно быстро с окончанием войны, а вот второе так и осталось маяком на горизонте.
Эти строки я пишу в 2020 году, и теперь мы всё знаем, что случилось с миром и, в частности, с германским народом за эти прошедшие 35 лет.
Теперь это всё в прошлом, а мы тем временем вместе со съемочной группой направлялись в Саксонию к замечательному человеку - гиганту Хайдеману - на последний этап съёмки. Путь лежал от Карл-Маркс-Штадта через Дрезден - столицу Саксонии, дальше в сторону горного пограничного триумвирата между Чехословакией, Польшей и ГДР. Там, когда-то, поднявшись на гору высотой метров пятьсот я расположился на её травянистой вершине. Был тёплый солнечный день. Под склоном слева от меня располагались зреющие поля, зелёные рощи вдоль дорог, сады и в дали в лёгкой дымке лежало польское поселение Синявка. Правее от меня протекала небольшая река Низа икрясь рябью волн и в бликах солнечных лучей, уходя вправо на территорию городка Градек над Низой уже в Чехословакии. Сам я сидел на траве немецкой земли и думал об истории этих мест, пытался понять каким образом именно здесь в одной точке, где я сижу, сошлись три луча границ и сколько было положено жизней, чтобы это было именно так.
Вдохновляющая погода и все любопытные обстоятельства сподвигли меня русского человека попавшего сюда волею судеб, написать лёгкое незатейливое стихотворение, выплеснувшееся на лист бумаги буквально за несколько минут. Этот стих значительно позже попадёт в первый мой сборник стихов, как частичка моей, как я теперь понимаю, интересной истории.
Опять в дали, опять тоска
По Родине своей.
Живут же как-то облака
Бездомною судьбой.
Меня ж как листик сорвало
От крепкого ствола,
И вихрем жизни занесло
В саксонские дела.
И за безумной суетой
Вот так, среди полей
Я вспоминаю наш покой
Сибирских, славных дней.
И всё же странен этот мир
В условностях своих:
Вот я сижу - пленитель лир,
Слова прессую в стих.
Под склоном слева от меня
Ручья бежит поток,
За ним, там польская земля,
Синявка - городок.
А справа, слышу, чех поёт
Чуть ниже- под горой,
Земля там чешская цветёт
И Градек над Низой.
А подо мною на горе
Саксонская земля.
И сам я даже загорел
Под общим солнцем дня.
Прощай безвестная гора!
А впрочем, имя дам,
Я назову её "Пора"
Пора к своим друзьям.
Проезжая Дрезден, мы решили задержаться, сходить в музей Цвингер, пообедать и затем уже ехать к нашему Хайдеману. Подъезжая с запада к Дрездену, мы на несколько минут задержались у большой вывески со стрелкой по направлению города Торгау. Именно там произошла всем известная встреча на Эльбе, 25 апреля 1945 года, между союзническими войсками. С огромной радостью американские, советские солдаты и офицеры, обнимались, выпивали и радовались приближению конца войны.
Хоть время далеко унесло нас от тех военных событий, но на этой земле, даже сейчас, откуда пошла эта смертоносная волна низвергающего и всё уничтожающего вулкана человеческой жестокости все ощущалось кожей, и не верилось в реальность произошедшего человеческого безумия.
Когда мы въехали в Дрезден, Иванов снимал улицы города, а режиссёр Ерназарова была поражена разрушениям, увиденным в самом центре города. Гигантские руины зданий и церквей, до сих пор стояли как памятники безумию. Тут и там стояли строительные краны, возводившие целые кварталы домов на месте разрушенных.
- Господи, как же это было возможно? Невероятно. Как же так, ведь прошло после войны сорок лет? Какие же разрушения были тогда сразу после войны, если до сих пор есть ещё много разрушенного? – восклицала она.
- Дрезден был красивейший город Европы, разбомблен практически в самом конце войны, - рассказывал я. - Город находился уже далеко в тылу, и, тем не менее, англичане и американцы решили провести акт возмездия. Это они сделали в отместку за бомбёжки английских городов в начале войны, в которых фашисты безжалостно уничтожали гражданское английское население и за другие преступления, совершенные вермахтом в ходе военных действий в Европе. В Дрездене буквально за несколько часов погибло более 30000 человек - в апсолютном большинстве мирных жителей.
В музейном комплексе Цвингер нас объединили ещё с одной группой советских туристов с русскоговорящим гидом. Я уже многократно бывал в этом музее. Но каждый раз я вновь и вновь удивлялся величию творческого, неиссякаемого духа человека, даже тогда, когда шли ожесточенные войны или моровые болезни. Человеку свойственна самореализация творческого потенциала в любых обстоятельствах, избавляя себя от накопившихся идей, образов и переживаний в минуты и часы вдохновения. Часто великие вещи творятся и как результат обязательного подневольного труда, или просто за кусок хлеба, показывая свой неповторимый талант. В каждом музее мира есть особые места, где хочется тихо спокойно посидеть, глядя на эти творения. Невольно задумываешься о своей жизни и о времени, в котором живёшь, сравнивая масштабы событий прошлого и настоящего.
Выйдя из музея, уже стоя во дворе отреставрированного великолепного архитектурного комплекса, мы удивлялись и ещё раз задавались простым вопросом: как могли военные люди, получив преступный приказ от политиков, разрушать эту красоту без какой-либо необходимости. В то же время, советские войска старались сохранить от уничтожения не только отдельные музеи, но и целые города.
Мы оказались на немецкий манер пунктуальными. В 14-00 нам открыли ворота хорошо знакомой мне территории. Хайдеман, с двумя помощниками, встретил нас радушно. После представления моей компании, геноссе Хайдеман сломал нашу волю и, не смотря на то, что перед выездом из Дрездена мы перекусили в кафе, мы пошли за ним в фабричную столовую пить чай. Стол был уже накрыт. Ко мне подбежали несколько ткачих и бесцеремонно обняли меня как близкого друга, показывая моей жене как надо любить своего мужа.
Одна их них,- Петра, вместе с мужем работавшая на фабрике, в тот памятный четырёхлетней давности вечер сдачи станков в эксплуатацию, убеждала меня провести с ней ночь у неё дома.
- Но ведь у тебя есть муж, вот он стоит- говорил я. - Петер, - обратился я к её мужу,- я не понимаю, это шутка?
- Нет, Николай это не шутка. Сегодня у меня встреча с моей подругой у неё дома. Петре одной дома будет одиноко, - улыбаясь, сказал тогда Петер.
Я был удивлён таким взаимоотношениям мужа и жены, живущих одним домом. Мы ещё несколько пошутили, и я поблагодарил Петра за доверие, Петру за приглашение и, сославшись на ранний утренний выезд в Берлин, распрощался с ними. В то время в ГДР практиковалось общение целыми семьями со сменой партнёров. Неоднократно я видел городские выставки откровенных фотографий, где были показаны две семьи или несколько с детьми, обнажёнными отдыхающие на природе.
Вспоминая те события четырёхлетней давности, я спросил:
- Как теперь твой Петер, работает он ещё на фабрике?
- О, хорошо! Он теперь начальник цеха, и как всегда любит меня. Все громко смеялись. Затем они попрощались с нами и ушли.
За чаем Хайдеман сказал, обращаясь к моей компании:
- Геноссе Жуков был в авторитете у наших женщин. Они хотели оставить его здесь жить, - и он громогласно хохотал, глядя на мою жену. Было видно, что жене всё это театральное представление не понравилось. Я перевёл разговор на предстоящие поставки станков на другой филиал этого предприятия, и мы уточнили порядок съёмки. Дело завершили за час.
Перед расставанием Хайдеман отвел меня в сторону:
- Николай, мой коллега из Грюнфельда хочет с тобой встретиться и поговорить сегодня, это важно для тебя и для твоего завода.
- Хорошо. Оформимся в отель и я проеду в Грюнфельд.
Мне пришлось объясниться с женой, что там у меня деловая встреча и ехать туда я должен один.
Распрощавшись с Хайдеманом и сопровождавшими его людьми, мы выехали за ворота предприятия и ещё раз отметили колоритного Хайдемана, внёсшего дружеское и непринуждённое настроение в ход съёмки.
Из Грюнфельда я вернулся к полуночи, когда жена уже спала.
На следующий день, по пути в Берлин я предложил попутчикам посетить музей- крепость «Бург Штолпен». Кроме прочего эта крепость известна гигантскими базальтовыми, восьмигранными карандашами, торчащими из земли многие тысячелетия. В самой крепости сохранились орудия пытки людей в прошлых веках. Большая часть этой крепости была выдолблена прямо в горе. Верхняя часть построена из того же базальтового камня и выглядит мрачным чудовищем не только внешне, но и своим назначением. Там, начиная с пятнадцатого века, содержали противников Саксонской власти, пленных воинов и политических заключенных. В самом низу было установлено колесо для четвертования человека, гильотина для отделения головы от туловища, виселица и множество других различных приспособлений применяемых для пыток и казни людей.
…Здесь враг врага колесовал, смеясь,
Срывала смертный возглас гильотина:
Палач и жертва, оба, помолясь,
Свершали скорбный путь христианина.
Выйдя из мрака крепости наружу к солнцу, осознаешь, что это только малая частичка того, что было создано в веках человеком для истребления другого человека. Наступит ли когда-нибудь окончательное и полное развитие разума и души человека, что бы он, этот венец божественной природы, перестал уничтожать не только себе подобных, но и саму идею человеческого существования на земле?
В подавленном настроении от всего увиденного, мы, немного уставшие, сели в машину и молча, поехали по направлению Берлина. Я думал, что надо повсеместно в людных местах установить разного рода напоминания, показывающие злодейство человеческих деяний, а не прятать это в подвалах. Шел тёплый апрель 1985 года.