Начало: Часть1. http://proza.ru/2023/09/11/1413
Попытка субъективно-объективного исследования.
Пышут бешеные тройки,
Снег топоча у крыльца.
Вот взвились и полетели,
Что твой сокол в облаках!
Красота армской артели
Вожжи ловко сжал в руках;
В шапке, в синем полушубке
Так и смотрит молодцом,
Погоняет закадычных
Свистом, ласковым словцом.
Пётр Вяземский
Мы думали, масленица семь недель, а она только
семь денечков. / Пословица/
Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо!
Но бури севера не вредны русской розе.
Как жарко поцелуй пылает на морозе!
Как дева русская свежа в пыли снегов!
А.Пушкин
Следующий день примирил новобрачных окончательно, ведь первого марта было «прощёное воскресенье».
К тому же, Пашковы пригласили семью Пушкиных на санные катания, на прощальные блины да на последний перед Великим постом бал.
Потомки уральских промышленников жили в богатой усадьбе на Чистопрудном. Не путайте, пожалуйста, с домом Пашковых на Моховой. Там обитали их дальние родственники.
Отставной гусарский поручик Сергей Иванович Пашков лишь на год моложе Александра, в прошлом году женился на молоденькой жизнерадостной княжне Наденьке Долгоруковой и, судя по всему, их медовый месяц постепенно превращался в медовый год – благо, средства позволяли проявлять щедрое гостеприимство.
Как сказала о них В.И.Анненкова, «летом и зимой там собирались несколько раз в неделю, танцевали и, редкая вещь! разговаривали!»
Пашковы обожали масленицу и всенепременно устраивали для знакомых "санное катание". Но мы не узнали бы важные подробности, если бы не сын Александра Яковлевича, Костя Булгаков, участник сего мероприятия, а главное – не меньший охотник до писательства, чем его отец.
Это он добавил к субботнему отчёту родителя не только полный список веселящихся на «Promenade du dernier jour du carnaval 1-е Mars 1831 r .», но даже указал, где кто сидел, в какой весёлой компании и в каких из огромных саней.
Сердечное ему спасибо за этот драгоценный вклад!
Естественно, встречающиеся в этот день не забывали поцеловаться (вот почему Масленицу ещё и «целовальницей» называют!), сказать ритуальное «Прости меня», слыша в ответ «Бог простит!».
Остроумцы добавляли: «Кто старое помянет, тому глаз вон!»
Знатоки ехидно резюмировали: «А кто старое забудет – оба вон!»
Что за суматоха у высокого крыльца во дворе Пашковых? Не так-то легко рассадить по расписным саням компанию почти из сорока человек! Ну, наконец! По-княжески разнаряженные ямщики поигрывают плёточками, с удобных козел рассматривая суетящихся изнеженных барынь-боярынь и барышень-боярышень.
Вторые сани вместили двенадцать человек:
«Сам месье Сергей Пашков и его жена,
Александр Пушкин, мадам Пушкина, урожд. Гончарова,
мадемуазель Лиза Нарышкина,
девица-полька княгини Долгорукой,
мадемуазель Додо Сушкова с гувернанткой,
подпоручик Ломоносов,
князь Мещерский Платон,
Норов (надворный советник),
Свиньин (писатель и журналист)».
Озаботясь о здоровье, оделись все соответственно потеплее. А тороватые хозяева снабдили каждые сани ещё и меховым пологом, чтобы ноги укрыть.
Александр поспешил занять места в середине, спиной к ветру, закутав Ташу поверх шубы дохой медвежьей, с высоким воротником.
Но поглядите, кто это уверенно садится справа от неё, рядышком? Ага, знакомая лощёная физиономия небезызвестного Платона Мещерского – да, да, того самого, кого Наталья Ивановна прочила дочке в женихи. Князь любезно улыбается, на Ташу искательно поглядывает, полог поправляет.
Снисходительно вздыхает Александр…
Ну а кто, интересно, слева к нему самому придвигается ближе, бросая жаркие взоры? Э, да это его докучливая обожательница, поэтическая протеже, юная Додо Сушкова! Их познакомили в прошлом году на балу у генерал-губернатора, и девица замучила своими стихами, кои из вежливости он похвалил. Вот результат:
Под говор музыки, украдкою, дрожа,
Стихи без искусства ему я шептала
И взор снисхожденья с восторгом встречала...
Но подробнее о Додо Сушковой, ставшей впоследствии известной поэтессой Евдокией Ростопчиной, чуть позже…
А катания удались, вне всякого сомнения! И с погодой повезло! Слепил солнечный блеск множества церковных куполов! Таяли в синеве небес сизые дымы печей и кружевные облака! С веток деревьев сыпался искрящийся на солнце, чародейный дождь инея. Красота! Благолепие!
Картина, достойная кисти Бориса Кустодиева!
По холмам Замоскворечья мимо солидно гуляющего люда стремительно летят тройки резвых коней, украшенных разноцветными лентами. Звенят бубенцы, развеваются ленты, пугает свист да гиканье ямщиков: «Па-а-бе-ре-ги-и-ись!»
Наслаждаются лихой ездой хохочущие смельчаки. На ухабах сани подпрыгивают, при крутых разворотах пассажиры валятся друг на друга, барышни взвизгивают, мужчины задорно ухают.
Таша с испугом зажмуривает глаза. Ей кажется, сани вот-вот перевернутся. Сердце, замирая, то колотится, то неудержимо падает… падает… Лишь крепкие объятия надёжных, сильных рук спасают. Александр согревает жарким дыханием и горячими губами.
Приоткрыв глаза, сквозь ледяные иголки ресниц видит Таша его опушённые инеем брови и бакенбарды, сияющий безграничным, заботливым счастьем взгляд. Чутким сердцем понимает: рядом с ней – её ангел-хранитель, данный Господом за муки и безмерное терпение.
Она тихо смеется, смыкает очи, сильнее прижимаясь к Александру, и благодарная молитва беззвучно летит к небесам.
Но опасается Таша не зря. Была ещё одна забава на катании. Если ямщику, по русской традиции, разрешали или даже втайне приказывали повалять кого-нибудь в снегах, то уж тут веселье начиналось непредсказуемое!
Простодушных да неопытных сажали на хвост саней, и при крутых поворотах они неминуемо вываливались в сугробы. С хохотом и нарочитой бранью (дескать, сами виноваты! нескладные какие! крепче держаться надо!) их подбирали, ругали за неловкость и снова – вперёд!
Вот как в письме брату пишет 3 марта Александр Яковлевич:
«Я знаю ваши большие сани с хвостом; бывало, у Ал. Львовича Нарышкина надували иностранцев. Я помню, как Баварского министра, который явился на гулянье в курточке в двух звездах, посадили на конец и славно вывалили в снег; он встал и, боясь остаться на дороге, пустился бежать за зимнею колесницею». И это - представьте - баварский министр!!!
Часа через два (а может быть, и три) наша вереница саней возвернулась на Чистопрудный, в целости и сохранности выгрузив у крыльца разрумянившихся, осипших от воплей, промёрзших гостей.
А тут их давно ждут! Крепостной оркестр душевно наигрывает:
Как на масляной неделе
В потолок блины летели!
Ах, Масленица! Что за Масленица!
Мы тобою хвалимся,
На горах катаемся,
Блинами объедаемся!
Большие столы в роскошном зале уже накрыты, и чего только нет на праздничных скатертях – истинно ликующее благоутробие!
Блинцы, блинчики, блиночки, духмяные, румяные, маслом смазанные, круглые, как колеса у Весны. А где блины-блинчики, там и начищенные до блеска самовары разговаривают, и ароматный чай согревает, и ядрёная наливочка язык развязывает не хуже Малюты Скуратова.
А Платон тем временем как бы ненароком вновь около Таши, мужа в упор не замечает, блинцы на тарелочку подкладывает, беседою увлекает. Не зря в Главном архиве служит – обо всём суждение имеет.
– А знаете ли, Наталья Николаевна, что Первого марта на Руси Новый год праздновали?
Молчит Таша, не зная, что ответить, на Александра оглядывается. Пришлось вмешаться, пояснив:
– Было такое, Платон Алексеевич, было в достославные времена князя Владимира, по юлианскому календарю, по византийскому летосчислению… А вы кушайте, не отвлекайтесь и других не отвлекайте.
- Уж больно блины сытные, - пыхтит, плотоядно отдуваясь, «архивный вьюнош», вытирая салфеткою пухлые жирные губы.
- Блин не клин, - усмехается Александр, - брюха не расколет. А загадку отгадаете?
По плешивому хлопну,
На плешивого капну,
Плешь обдеру
Да опять наведу.
Что я делаю?
Смеётся Таша от всей души. Пока Платон раздумывает, приглаживая намечающуюся плешь, гости от стола отваливают, расходятся: отдохнуть в родных пенатах, переодеться да вечером на бал пожаловать на Большую Никитскую, рядом с Гончаровыми.
Вот и случай с сестричками увидеться: Александрина и Катрин непременно будут!
***
Прощальный бал – неудержимое веселье: впереди сорок дней строгого поста и молитв: никаких забав, потех, утех. А сегодня ещё можно!
Над гулом голосов струится с хоров музыка… Как море-окиян, волнуется у стен и в широких коридорах толпа приглашённых и прочих неугомонных охотников до халявных развлечений…
Расфуфыренные дамы-щеголихи кокетливо веерами обмахиваются. Солидные мужчины в мундирах с позументами, звёздами и лентами на них оценивающе поглядывают, а некоторые лорнируют втихомолку.
Молодые франты в модных фраках увиваются около юных барышень, предусмотрительно заранее записываются на танец.
В хрустальных люстрах, трёхлапых бра и настенных светильниках из золочёной бронзы чадят свечи, но гости того изъяна не замечают.
Открывает бал величественный полонез. Выжидающе улыбаясь, сёстры Гончаровы, в прелестных нарядах, стоят рядом с Александром. Пригласил бы кто!
Таша танцует в паре с Сергеем Ивановичем – глаз не оторвать от её грациозной, как дивный цветок, фигуры. Александр и не отрывает – гордится, восхищается, торжествует!
А вальс он не отдаст никому! Кружит голову мелодия, покоряя лёгкостью – скользишь, словно взлетаешь вместе с той, что улыбается тебе (и только тебе!) нежно, трогательно, любовно!
На мазурку наконец-то знакомые студенты увлекли сестричек. Ах, как умелые партнёры прихотливо припрыгивают, пристукивают каблуками!
Князь Мещерский расшаркивается перед Ташей. Шаловлив французский котильон! Платон Алексеевич изящно встаёт на колено, обводя партнёршу вокруг себя! Не жалеет пламенных взглядов, хотя Таша и глаз-то на него не поднимает…
Ревнивые коготки скребут душу Александра. Отвернулся от танцующих и…
Ну что за оказия!
Рядом с ним вновь Додо Сушкова! Небольшого роста, изящно сложенная, с выразительными чертами смуглого лица, она пылко улыбается Александру, и кажется, именно сейчас рождаются в её душе страстные строки:
Когда б он знал, что пламенной душою
С его душой сливаюсь тайно я!
Когда б он знал, что горькою тоскою
Отравлена младая жизнь моя!
Когда б он знал, как страстно и как нежно
Он, мой кумир, рабой своей любим...
Когда б он знал, что в грусти безнадежной
Увяну я, не понятая им!..
Когда б он знал!..
Да знал он! Конечно, видел! всё понимал, но сердцу не прикажешь!
Укоряющей горечью преследует Ташу пристальный, готовый испепелить взгляд соперницы. Позже, как в зеркале, он отразится в ядовито-желчном приговоре:
Он сравнивал ее с картиной:
Он прав! Бездушно-весела,
Кумир всех мотыльков гостиной,
Она лишь слепок божества!..
В ней огнь возвышенный, небесный
Красу земную не живит...
И вряд ли мрамор сей прелестный
Пигмалион одушевит!..
Она кружится и пленяет,
Довольна роком и собой;
Она чужой тоской играет,
В ней мысли полны суетой.
В ней спит душа и не проснется,
Покуда молода она,
Покуда жизнь ее несется,
Резва, блестяща и шумна!..
Боже, как же несправедливы её обвинения! Как бурно переливается через край в язвительном монологе ревность отвергнутой, страдающей женщины!
Пушкинисты почему-то редко вспоминают графиню Ростопчину. А ведь судьба первой русской женщины-поэтессы навечно связана с дорогим именем. И от этого никуда не уйти.
Так что хочу заполнить досадный пробел, внести малую лепту, рассказав хотя бы вкратце о жизни Евдокии Петровны Ростопчиной, точнее о тех её моментах, что соприкасаются с жизнью Пушкина и Натальи Николаевны.
Старше Наташи Гончаровой на год, Евдокия (Додо – ласково называли её в семье), рано потеряв мать, выросла в семье деда, в богатстве и заботе, с семи лет начала писать стихи.
Экзальтированная, романтически увлекающаяся, она впоследствии назовёт себя не только преемницей Пушкина в поэзии, но и его тайной любовью. Вот так – и не меньше!
Но хорошо хоть, что только тайною, ибо в личную жизнь обожаемого идола Евдокия не вмешивалась никогда – и слава Богу. И спасибо ей за это несомненное благородство!
Как и Катрин Ушакова, она мечтала стать Александру достойной женой – наверное, могла бы, но, увы, опоздала.
Понимая это и смирив боль утраты, благоразумная девушка через два года, чтобы обрести самостоятельность, примет предложение молодого красавца графа Андрея Ростопчина.
Он будет восхищаться её стихами, но несходство интересов быстро охладит любителя "карт, лошадей и женщин".
Родившиеся дети (а их шестеро) тоже не принесут счастья, и каждый из супругов станет жить по-своему и для себя. К тому времени поэтический талант графини Евдокии Ростопчиной, признанный всеми, расцветёт небывало.
Кипучая светская жизнь, путешествия за границу, толпы поклонников, среди которых влюблённый Мишель Лермонтов, не помешают творчеству – напротив, на мой взгляд, лишь поспособствуют.
Её с пиететом назовут: "ясновидящая", "великая дочь Москвы", "русская Сафо". В Петербурге блистательный салон Ростопчиных соберёт цвет литературного сообщества, лучших деятелей культуры, поэтов, в том числе и Пушкина.
Евдокия по-прежнему обожает его, однако открыто не показывает – упаси Боже! Прочитайте её маленькую поэму «Две встречи» - и вы всё поймёте.
Она подружится с Натали, постарается понять её чувства. И, мне кажется, поймёт, ибо вложит в её уста чистосердечный монолог:
Нет, я поэта разгадала,
Язык любви мне внятен был:
Его я сердцем понимала,
Но миг кокетства все сгубил…
«Его я сердцем понимала» - это признание бывшей язвительной соперницы дорогого стоит!
«Но миг кокетства всё сгубил» - по мнению Ростопчиной, скорбно и жёстко Натали обвиняет только себя. И разве не права поэтесса, пророчески предсказав её будущие страдания?
Тогда, покинув сцену света,
И одинока и грустна,
Воспомнит верного поэта
С слезой раскаянья она!..
Неравнодушная свидетельница жизненной драмы и душевных страданий поэта, Евдокия Ростопчина, безусловно, сочувствовала ему горячо, всем сердцем, но безмолвно, потому что по-женски чутко понимала, что помочь не в её силах.
Она переживёт поэта на двадцать лет. Лишь после его смерти выпустит свои первые книги: "Очерки большого света" (1839) и книгу стихов (1841) - и тогда же с честолюбивой гордостью признается:
Я отгадала, поняла
На нём и гения сиянье,
И тайну высшего призванья,
И пламенных страстей порыв…
Графиня Ростопчина умрёт в 46 лет. Разорённая мужем, не принятая новыми читателями, тяжело больная (рак), она будет вынуждена жить в доме ненавидевшей её свекрови. Но жизнелюбивый, жизнеутверждающий дух творчества не покинет её. Свой последний роман она назовёт «Счастливая женщина».
Рассказывают, что перед ней встал на колени посетивший Россию в 1858 году Александр Дюма и попросил перевести на французский пушкинское "Во глубине сибирских руд...". Его знаменитый роман «Учитель фехтования» – о любви француженки Полины Гебль и сосланного на каторгу в Сибирь декабриста Анненского. /Вспомните потрясающий фильм «Звезда пленительного счастья»!/
Несомненно, давали ей силы жить и воспоминания о встречах с Пушкиным:
Я много узнала, изведала я,—
Но живо и ныне о нем вспоминанье;
Но речи поэта, его предвещанье
Я в памяти сердца храню как завет
И ими горжусь… хоть его уже нет!..
С благоговейной нежностью Евдокия Ростопчина в своих записках подчеркнёт, что она «была одной из последних, кому великий поэт пожал руку перед смертельной дуэлью».
Может, и не было этого факта, но вырвавшиеся из глубины любящей души слова, как и эти горькие, искренние строки посвящены Пушкину:
Смотри: существенный, торгующий наш век,
Столь положительный, насмешливый, холодный,
Поэзии, певцам и песням их изрек,
Зевая, приговор вражды неблагородной.
Он без внимания к рассказам и мечтам,
Он не сочувствует высоким вдохновеньям,—
Но зависть знает он… и мстит своим гоненьем
Венчанным лавром головам!..
На иллюстрации: Б.Кустодиев "Масленица"
Продолжение на http://proza.ru/2024/01/18/1459