***

                Минувших лет мгновение...
 
                Там, где когда-то были мы рядом
                Лишь опустевшая синь...
                В. Калинкин.
               
    Летние дни неумолимо бегут в конец августа. Минула почти недельная дождливая погода. Установилась тёплая безветренная солнечная, в полдень даже очень напоминающая недавнюю июльскую жару. Но дни, чем ближе к сентябрю, становились заметно короче, листва на деревьях потемнела, травы утратили бирюзовую свежесть и забеременели в пожелтевших метёлках будущим потомством,- семенами. Всё живое в природе как будто замерло в ожидании перемен. Птичьи сольные концерты, ещё недавно ласкающие слух, закончились, лишь иногда где-нибудь в зарослях тишину вдруг нарушали сорочьи склоки, да изредка высоко в небе слышался протяжный с тоскою крик, напоминающий о том, что лето кончается и журавлиные стаи готовятся покинуть родные края. 
    В который раз за последние годы я приехал опять в дорогое моему сердцу село. Здесь проходили моё детство и юность, школьные годы, отсюда я был призван в армию и куда возвратился после службы.
      О некогда большом селе в несколько тысяч жителей сейчас напоминали с десяток  заброшенных, наводящих печаль домов с провалившимися крышами по обочинам длинной, более чем в три километра ухабистой, разбитой вдрызг деревенской дороге. Проехать по ней на автомобиле невозможно ни зимой, ни весной, ни осенью. Да и в летнюю пору разумнее в объезд по полевой дороге добраться до восточной окраины умершей деревни, потому как два моста через глубокие овраги, разделяющие её на три части, пришли в полную негодность. По ним не то что проехать на любом виде транспорта невозможно, - пройти  опасно. Впрочем по дороге той никто давным-давно не ходит. Некому ходить. По бывшей деревенской улице летом, особенно в жаркую погоду, гуляет только омертвелый запах морковника, да колышется крапива выше роста человеческого. Но полную картину забвения завершают непроходимые повсюду  заросли клёна. А ведь когда-то здесь стояли дома с приусадебными участками, ухоженными огородами, дающими хорошие урожаи картофеля, овощей, ягод смородины и крыжовника, а у рачительных хозяев даже фруктовые деревья росли. Расцветающие кусты черёмухи по весне наполняли деревенскую улицу таким ароматом, что кружилась голова. Всё это давным-давно поросло быльём. А точнее кленовым чертополохом за три последних десятилетия.
    Объездная просёлочная дорога привела на восточную окраину села, там где в пору моей молодости начинался крутой спуск к речной пристани.  Когда-то открывалась отсюда чудесная панорама великолепной сибирской реки Бии. С высокого, крутого левобережья видна была цепь островов. Местные названия их запомнились навсегда. Попов остров, поросший сплошным черёмушником. Напротив его через протоку большой Оськин остров, названный видимо по имени человека, некогда владеющего им во времена единоличных хозяйственных отношений. Выше по реке остров Закрам, тоже в зарослях черёмушника. Ещё запомнился он тем, что в глубине его знал я несколько кустов смородины с ягодами  необыкновенно крупными, сладкими и душистыми. Ещё выше по течению махонький Малинов островок (название его говорило само за себя, хотя малины там почти не было), и  отделённый от него узенькой мелкой  протокой самый большой из всех названных- Берёзов остров. Почему именно Берёзов,- непонятно, потому как ни одной берёзы я никогда там не видел. Видимо когда-то росли они там, но были вырублены. Но более всего запомнился этот  остров тем, что водились там на старице дикие утки, и сюда по осени приплывал я на лодке охотиться.  Признаться, редко удача сопутствовала, однако сам процесс охоты вполне удовлетворял меня. Память  сохранила эпизод, когда после удачной охоты,- чирка  махонького подстрелить повезло,-   решили там, на острове, сварить супчик в котелке. Картошка, лук, соль, специи, хлеба краюшка,- весь необходимый для этого случая продуктовый набор был в рюкзаке. Но не оказалось ложек. Пока суп варился я на скорую руку складным ножичком вырезал из найденной неподалёку полуистлевшей щепки  что-то наподобие ложки. Ею мы по очереди хлебали суп и, может быть поэтому, он казался необыкновенно вкусным. Как же это было давно!
     Спуститься с горы и доехать до Калинкина камня, где была когда-то пристань для пассажирских теплоходов на моей любимой реке, уже много лет невозможно. Дорога ведущая туда заросла клёном и тальником настолько, что даже пешком не продерёшься.  Когда-то с места, откуда         пытаюсь разглядеть до боли знакомую с детских лет панораму, открывался широкий обзор на Бию и вид на острова, но сейчас через заросли угадывались только очертания реки.
     Горестно вздохнув и поняв, что невозможно побывать на месте некогда оживлённой пристани, развернул машину и поехал в сторону, откуда угадывался неумолчный шум падающей воды с высокого каменного уступа. Это Пильненский водопад на небольшой речушке Чапша, катастрофически обезводившей за последние десятилетия. Много лет я недоумевал, почему в двух десятках километров от Чапши есть другая речка с точно таким же названием, пока не выяснил по архивам Томской епархии, что ещё в тысяча шестьсот двадцатом году кумандинское поселение Пильна располагалось на речке  Пильня. Сказалась неряшливость бюрократов в оформлении топографических документов в более поздние времена. 
   В далёком детстве моём помню эту речку любимую достаточно полноводной, чистейшие воды которой без преувеличения кишели мелкой рыбёшкой двух разновидностей: пескарями ( с более распространённым названием- битюри) и гальянами. Хищная рыба в речушке не водилась, потому как на нерест заходила из Бии только до водопада в устье Чапши.  Эта небольшая речка даже в самые засушливые годы сохраняла полноводность за счёт подпитывающих её многочисленных родничков и ключиков. Сейчас эти малые водообеспечивающие сосудики исчезли в результате так называемого агротехнического прогресса. Тяжеловесная сельскохозяйственная техника утрамбовала все капилляры почвенные, исчезли многочисленные  ключики-роднички, болотца поддерживающие водяной баланс. Речка в конце каждого лета почти совсем пересыхает, в затхлой её воде гальянчики и битюришки плодиться перестали. В плесневелой и подёрнутой тиной воде находят себе пристанище только лягушки-квакушки, жучки да водяные паучки.
   Но была попытка иную участь речушке предопределить.
   Ещё в советские времена пильненский тракторист, её патриот и энтузиаст Уфимцев Михаил по собственной инициативе и природной смекалке своей чуть выше водопада на речушке возвел плотину. Хорошее дело, замечательная идея! И притом без особых материальных затрат сооружение совхозу обошлось. Зеркальная площадь рукотворного водоёма образовалась не менее полусотни  гектаров.  Мальков карпа, сазана, линя закупили и запустили в рукотворное озеро. Рыбы развелось видимо-невидимо! Некоторые особи до нескольких килограммов вырастали. Сторож на лодке водоём охранял, так как охочие люди отовсюду наведывались рыбкой поживиться. Но возведённая без инженерных расчётов и должных материально- технических затрат земляная дамба вскоре  была разрушена весенним половодьем. Все предпринятые  усилия тракториста Уфимцева по  укреплению плотины не предотвратили её разрушения. Рукотворное озеро в конце-концов обмелело и местами превратилось в болото, покрытое ряской, заросшее камышом, осокой, тростником, рогозом (называемое в просторечии бальками), болотным аиром. Село моё родное вскоре тоже обезлюдело и одичало.               
    В таком раздумье подъехал я к месту, откуда открывался вид на водопад.
 В который раз за последние годы и здесь замечаю  неотвратимые перемены. В весеннее половодье за сотни метров слышен шум водопада. Но с наступлением лета уровень  воды в речке становится всё меньше и меньше, и к августу вместо бурного, низвергающегося с каменного утёса  десятиметровой высоты потока стекают жалкие капли позеленевшей затхлой воды. Когда-то, ещё в начале прошлого века, здесь, на водопаде, была построена деревянная  мельница. Падающая с высоты на огромное колесо с лопастями в круглой деревянной башне вода приводила в движение жернова мельницы. В периоды большой весенне-летней воды жители из многих соседних сёл и деревень привозили сюда на помол зерно. В конце пятидесятых годов мельницы не стало. Деревянное сооружение постепенно  разбирали и растаскивали охочие до халявки люди, каменные жернова еще несколько лет валялись неподалёку напоминая о мельнице.  Некогда довольно широкий и удобный подъезд к мельнице, где запросто могли разминуться конные повозки, размыт потоком воды в год обрушения  плотины на пруду. К водопаду с того времени подойти почти невозможно. Тропинка по обрывистым уступам ведущая к нему настолько узкая и опасная, что не каждый рискнёт по ней пройти. На спуске к водопаду еле проглядывается устье впадающей в Бию обмелевшей Чапши,  скрытое буйными зарослями ивняка и клёна.  На этом пространстве восточной окраины села, известном в недавние времена под названием Романовка, когда-то вдоль широкой улицы размещался десяток жилых домов с приусадебными постройками, огородами, банями и, особняком,- большое полуподвальное здание сырзавода.   Сейчас вместо всего этого взору  предстают непроходимые дебри.    
     У меня вдруг возникло необъяснимое желание пройти по этой одичавшей окраине села до противоположной, заречной стороны. Там, скрытое теперь от глаз зарослями, находилось таинственное для меня  с ранних детских лет местечко под названием Круглая горка. Холм высотой в пять-шесть метров и диаметром не более пятнадцати, почти идеальный по окружности, стоящий особняком у подножия горы на небольшой ровной поляне всегда вызывал какое-то мистическое любопытство. Помнится, что никто из многочисленных друзей  моих не осмеливаливася забраться на вершину холма. Ещё с тех далёких лет у меня осталось предположение, порождённое легендой неоднократно повторяемой, что холм этот не что иное , как древнее захоронение знатного кумандинца.  Однако предположение далеко не всегда истина.
     И всё-таки повинуясь возникшему чувству я спустился вниз, оставив машину на горе. Пройти по бывшей окраине села именуемой Романовкой до намеченной цели оказалось далеко не просто. О некогда торной, широкой деревенской дороги ничто не напоминало. Куда ни глянь- заросли крапивы, высоченные, казалось под самое небо, кряжистые стволы тальника и клёна. С большим трудом преодолевая заросли наконец  дошёл до всё той же Чапши. И здесь, ниже водопада, была она тоже не более, чем ручей.  Пришлось всё-таки разуться, чтобы перебраться на другой берег. Присел отдохнуть.Огляделся.Передо мной небольшой прибрежный участок не заросший кустарником. О чём же напоминает мне эта небольшая поляна? Вспомнил!
   В детстве прибегал я сюда с друзьями своими поглазеть на цыганский табор. Да! На этой самой поляне каждое лето цыгане разбивали лагерь, устанавливали свои шатры и недели на две располагались на этом месте. Жизнь деревни замирала парализованная  страхом. В первый же день по деревенской улице на лошадях с гиканьем и свистом бешеным галопом проносились один за другим всадники.В следующие дни на улицах деревни появлялись цыганки. По двое-трое они заходили в дома предлагая нагадать судьбу. От нежданных  гостей трудно было избавиться.Закрываться на запоры - себе дороже: у дверей, отвлекая жильцов бесконечными предложениями погадать на судьбу, оставалась одна из них, другие шли в огород, в стайки.После таких визитов недосчитывались кур, гусей,всё что попадало в огороде под шуструю руку. Запустить в дом, тоже не лучший вариант. Пока в доме хозяев отвлекали назойливыми гаданиями, одна из них шастала в сенях или кладовке.Если по жалобам жителей сельсовет пытался приструнить табор, поднимался такой крик на всю округу, устраивались такие сцены истерики с детьми, что представители власти в бессилии ретировались.В середине пятидесятых годов указом Правительства цыганская вольница прекратилась.         
   Отдохнув продолжил свой поистине тернистый путь до намеченной цели. Вот и Круглая горка.  Как же изменился до неузнаваемости вид её со времён моего детства! Взгляду предстали непроходимые заросли, колючий кустарник, сквозь который едва ли продерёшься. Признаться, после увиденного ни смысла, ни желания осуществить задуманное я не ощутил.
     Оставалось развернуться и покинуть настолько разочаровавшее меня место. Но неожиданно пришло иное решение. Не продолжить ли начатый путь в прошлое? На каменных выступах видны едва заметные приметы заросшей тропы ведущей когда-то через гору в соседнее поселение Красный Октябрь. А далее, вспоминал я, уже полевая дорога вела в Усть-Кажу, Фрунзе, Смоленку, Макарьевку, Культурный животновод, Сосновку и Балыксу. Неспроста в памяти  всплыли эти сёла. В пятидесятых и в начале   шестидесятых годах многие выпускники начальных и семилетних школ названных населённых пунктов продолжали учиться в Пильненской десятилетке. Интернат при ней  не   обеспечивал проживание всем желающим получить среднее образование. Большинство квартировало у местных жителей. Но не из за бытовых неудобств большинство учеников из этих периферийных сёл в первые же два-три месяца  покидали школу. Продукты питания для себя на неделю они приносили в заплечных вещмешках, и каждый выходной  вынуждены были совершать  походы домой.  С наступлением осенней распутицы, зимних холодов и снегопадов такие переходы в десятки километров по бездорожью становились непосильными. В начале каждого учебного года  параллельные восьмые классы открывались. Но выпускались с аттестатами о среднем образовании  не более десяти- двенадцати человек. 
      Всё-таки решился я на подъём по еле заметной каменистой тропе. На половине горы, признаться, чуть не смалодушничал. Трудным для моего возраста оказалось восхождение. Завершил подъём на пределе своих физических возможностей. Обессиленный долго сидел, успокаивая дыхание и истошно бьющееся сердце, но, как ни странно, удовлетворённый глупо совершённым подвигом. А ведь были времена, когда этот подъём, как говорится, на одном вздохе преодолевал.   
     Никаких признаков тропы ведущей далее не осталось. Всё вокруг изменилось до неузнаваемости. Помню, что где-то неподалеку небольшое озерцо здесь было, и летом всегда утки чирки потомство выводили. Не раз, когда по осени мимо проходил, вспугнутая стайка их взлетала. Сейчас о нём напоминали только заросли осоки. А вот невдалеке  на косогоре в полусотне метров особняком,  как бы в объятиях ветвей стоит пара берёз с растрескавшейся от времени, огрубевшей и почерневшей у основания корой. Давным-давно в пору юности перочинным ножичком начертал я на белоснежной коре этих берёзок смешные рожицы и имена наши. То ли буря, то ли удар молнии сломили когда-то вершину дерева что с ветру, обозначенного именем моим. И сейчас берёзка, что с под ветра, ветвями своими как бы оберегает, поддерживает, не даёт погибнуть ему. Никаких следов моего глупого творчества на стволах берёз не осталось. Время стёрло прошлое! И только в памяти отозвалось болезненным эхо. Опустившись на колени обнял берёзы, прислонился щекой  к их шершавой коре и закрыв глаза надолго замер, ощутив сердцем своим не умолкающие звуки  мгновения далёкого прошлого.
      Поднявшись почувствовал такую апатию и усталость, что продолжать путь далее в никуда уже не смог. Здесь мне отныне не быть, здесь время навсегда вычеркнуло меня. Опустошённый, не в состоянии более воспринимать причастность свою к давно минувшему, вернулся к машине. Пытаться увидеть ещё что - то напоминающее прошлое ни желания, ни сил не осталось.
      Уже на выезде остановил на горе машину, вышел и долго без каких-либо мыслей смотрел на родное село, точнее на то место, где оно когда-то располагалось, деятельно бурлило, было единым целым в жизни большого, величайшего в мире государства под названием СССР, а потом после гибели страны долго и мучительно умирало, преданное забытью временем и властью. Прощай, моя деревенька! Увижу ли я тебя ещё???