Ниже приведена глава из романа "Евангелие от Афея"
Жизнь подростка - это аттракцион под названием "Сумей увернуться!". Ему следует пересечь площадку, над которой во все стороны раскачиваются мешки с песком. Строго говоря, они раскачиваются всю нашу жизнь, но их удары особенно болезненны именно в этот период.
Подростку никак нельзя без друзей. Есть старшие друзья, с которыми нужно ладить. Есть младшие, которых нужно держать в узде. Есть один, просто друг, самый лучший и самый верный. Есть непонятно для чего девчонки. Иногда одна из них начинает испускать розовые лучи и тогда подросток прячет от нее взгляд, словно этот свет его слепит. Особую угрозу представляют взрослые, которые все, как назло, желают ему добра. Некоторые ему особенно симпатичны, но это, как ни странно, те, кого не любят его родители. Жизнь подростка - это сбитые локти и колени, ссадины и ушибы. Это жадно раскрытые глаза, навостренные уши и пальцы, готовые сжаться в кулаки. Это начало всех увлечений, искушений и пороков. Это вольер, откуда выходят волки и волкодавы, пастухи и овцы.
Организм торопится сформировать скелет, плоть не поспевает за костями, и от этого Матвей кажется худым. Он возбужден, нетерпелив, сверх меры гримасничает, говорит торопливо и неряшливо, срывается на крик, командует младшими. Он боится боли - вернее, не самой боли, а ее ожидания: уколов, например. Он боится матери: замечаниями, подзатыльниками и окриками она воздвигает между ним и соблазнами стены, одни из которых он впоследствии разрушит, а другие признает разумными. Ему давно уже ведом страх наказания, и чтобы избежать его, он, когда нужно, убедительно лжет. Он старательно воспроизводит вредные привычки взрослых: например, тайком курит, а запах заедает хлебом. И лишь бдительность скорой на расправу матери на десять лет отвращает его от этой пагубной привычки. Он знает плохие слова и пользуется забором, чтобы сообщить об этом другим - до того беспечно, что делает это однажды на глазах вездесущей матери, за что, как и в случае с курением, порот до визга, до костей. Он нетерпим к чужим ошибкам и снисходителен к своим. Он непримирим к предательству и трусости, и компромиссы ему, как и клятвопреступления пока чужды. Вместо "любите врагов ваших" он их ненавидит, и материальные сокровища на земле ему бесконечно ближе и дороже, чем неведомые сокровища на Небе.
Время у него пока в союзниках, и он, приложив поверх его природных проявлений (день, ночь, сезоны) свои и чужие порядки (школьные будни, выходные, праздники, каникулы, дни рождения), неплохо с ним ладит. Ему нравится грузная, кумачовая торжественность ноябрьских праздников, и революционные песни отдаются в нем священной дрожью. На особом счету хвойно-белоснежно-апельсиново-карнавально-многообещающий Новый год. Легкий, приподнятый май хорош предчувствием каникул. А вот и сами каникулы - вольные, смуглые, босоногие, звонкоголосые. Ну и, конечно, день рождения - день бескорыстного внимания, улыбчивых взглядов и смущенных поздравлений. По сути, его рождение - это в первую очередь заслуга матери, и сам он имеет к нему лишь прилагательное отношение, но чтобы он так не думал, ему дарят подарки.
Хорошо жить в ладу со Временем! Правда, иногда Матвей нет-нет, да и упрекнет его за медлительность.
Мое одиннадцатое лето.
Я с дружком и двумя пацанами играют в пристенок, или, как это зовется в наших краях - "чИку". Мы устроились в закоулках деревянных бараков, подальше от взрослых. Черные от времени доски обильно покрыты рисунками и надписями недетского содержания. Самая безобидная из них - "Привет безногому Хамыре!" - прославляет местного бродячего пса без одной ноги. Земля вокруг, как и все дороги в городе от души засыпана шлаком. Городок наш - паровозный, и этого добра здесь, что называется, навалом. Есть и связанные с этим неудобства: босиком не разбегаешься.
Метрах в десяти от нас группа ребят постарше набивает «зоску» - кусочек свинца, залитый в клочки шерсти так, что клочки равномерно торчат из него со всех сторон и придают устойчивость в полете. Зоску набивают внутренней стороной ступни, как мячик, кто больше. Тот, кто набивает, ловко пританцовывает и громко считает вслух, остальные стоят вокруг. Многие курят, матерятся все.
Вот мой дружок Юрдон, которого его собственные родители больше знают под именем Юра, привычно прищурив глаз и примерившись, точным ударом ребра о стенку сарая посылает свой пятак точно на пятак одного из пацанов. Звякнув, пятаки разлетаются.
"Чика! - кричит Юрдон. - Гони монету!"
"А это видел?! - показывает ему пацан руку, согнутую в локте с ребром ладони другой руки посередине. - Сначала натяни!"
"А я и не должен! Была чика!" - орет Юрдон и толкает пацана в плечо.
Пацан кидается на Юрку, и оба падают на землю. От группы старших отделяется один, подходит к дерущимся, растаскивает их, потом поднимает Юрку, как щенка и говорит, ощерившись: "Ты чё, сука, на моего брата тянешь?!" Ставит его на землю, отнимает деньги, толкает его так, что тот снова оказывается на земле и заканчивает: "Канай отсюда, ..... твою мать!"
От злости и бессилия Юрдон начинает реветь. Делать нам здесь больше нечего, и мы, понеся моральный и материальный урон, постепенно отступаем. Удалившись на безопасное расстояние, мой друг кричит в сторону обидчика:
"Ну, подожди, падла, я братану все расскажу! Он тебе сопатку-то начистит, сука!"
Падла и сука делает вид, будто собирается бежать за нами, и мы припускаемся во весь дух в сторону спасительного Юркиного дома.
Юрке хорошо: он может пожаловаться старшему брату. А кому жаловаться мне? Не родителям же...
Кривыми дорожками рабочей слободы подхожу к Юркиному дому. Издалека виду стриженую Юркину голову, которая мелькает во дворе. Подойдя ближе, вижу самого Юрку, бегающего по двору в страшном возбуждении. Смысл траектории его движения мне непонятен. Увидев меня, Юрка останавливается и, загребая воздух рукой, зовет к себе. Я подхожу, заинтригованный. Юрка, блестя глазами, показывает рукой в дальний угол двора и выпаливает:
"Витька собаку убил из батькиного ружья!"
Витька - старший брат Юрки. Зачем он убил собаку - непонятно. Раньше он собак не убивал. Я растерянно спрашиваю:
"А зачем?"
"Развелось их здесь, проходу нет!" - негодует Юрка явно словами брата.
Я смотрю туда, куда показал Юрка. Там, метрах в двадцати, лежит что-то лохматое и неподвижное. Невозможно понять, где лапы, где голова, где хвост. Лишь шевелится от ветра рыжая собачья шерсть на самом верху бесформенного тела.
"Может, она еще живая?" - с надеждой говорю я.
"Пойдем поближе, посмотрим!" - предлагает Юрка, и мы боязливо направляемся в сторону убитой собаки. Не доходя метров пяти, мы останавливаемся, вытягиваем шеи и пытаемся ее рассмотреть.
Наш город полон собак и, конечно, я видел не одну собаку, пристроившуюся где-нибудь в укромном месте вдали от людей, чтобы поспать. При виде такой собаки не возникало сомнения, что она, хоть и неподвижная, но живая. Здесь же, без сомнения, была мертвая собака. Которая еще недавно была живая. Зачем же Витька ее убил?
Мы возвращаемся к дому и останавливаемся у крыльца. Юрка говорит:
"Витька сказал, чтобы я ему сказал, если еще собаку увижу…"
Я не знает, что мне делать - караулить вместе с Юркой других собак или идти домой. Мне не хочется смотреть, как убивают собак, и в то же время какое-то тайное любопытство удерживает меня.
Я остаюсь, и мы с Юркой крутим головами по сторонам, пытаясь обнаружить в высокой траве появление новых собак. Вдруг Юрка толкает меня в бок и шипит:
"Смотри, вон там!"
Я смотрю в сторону Юркиной руки и вижу в двух метрах от мертвой собаки тщедушного пса. Пес стоит на месте и, подавшись вперед, вглядывается в своего мертвого сородича.
"Стой здесь, я - за Витькой!" - снова шипит Юрка и исчезает в доме.
Я стою, затаив дыхание, и наблюдаю за псом - убежит или нет? Странное дело, ведь я могу прогнать его одним движением руки, я чувствую, что этого хватило бы. Но я этого не делаю.
За моей спиной скрипит дверь. Покосившись, я вижу Юркиного брата с ружьем в руках, осторожно занимающего позицию на краю крыльца, и Юрку за его спиной. Юрка, сделав страшное лицо, знаками показывает мне, чтобы я зажал уши. Я указательными пальцами торопливо зажимаю уши, зажмуриваюсь и втягиваю голову в плечи. Где-то надо мной бабахает, от неожиданности я приседаю и тут же открываю глаза: задние лапы и хвост живого пса скрываются в траве!
"Эх, слабый пыж попался!" - с досадой сплевывает Витька и исчезает в доме, чтобы его не видели соседи. Запах пороха расползается по двору.
"Не попал?" - чувствуя облегчение, спрашиваю я Юрку.
"Пыж слабый попался!" - с досадой отвечает Юрка и цыкает через щель верхних зубов, как настоящий блатной.
И все же, зачем Витька укоротил и без того короткий собачий век?
Я живу в двухэтажном многоквартирном доме.
Из таких домов построен целый микрорайон. Каждый дом - самостоятельное мальчишеское государство, и мы враждуем друг с другом. Не дай бог пересечь чужой двор, чтобы срезать дорогу: поймают - поиздеваются вволю. Так делаем мы, так делают с нами.
У нас подобралась неплохая компания - девять пацанов приблизительно одного возраста. Наш атаман на три года старше меня, он курит, ругается матом и даже пробовал водку. Он заключает союзы с соседними дворами или объявляет им войну, и тогда все мы беспрекословно либо братаемся, либо встаем под ружье.
Сейчас зима. Мы собрались в снежной пещере, вырытой в одном из сугробов, которыми завален наш двор. Здесь никто нас не видит и не слышит. Горит свеча, мы обсуждаем план налета на соседний двор. Там есть два бугая, и мы хотим звать на подмогу верных союзников. Но сначала нужна разведка. На повестке дня - как это сделать и кто пойдет. Настроение сосредоточенное.
Я обвожу глазами компанию. Дорогие, полузабытые детские лица!
Вот наш командир, Коля Таранов. Когда мы вырастем, то будем на голову выше его. Жить он будет так, как живут в провинции: работа, бутылка, работа, бутылка. По пьянке потеряет ключи от своей квартиры, сорвется и погибнет, пытаясь перебраться с соседнего балкона на свой.
Вот Вовка по прозвищу "Кошкин", получивший его за необыкновенную прыгучесть. Не было лучшего вратаря во всей округе. Певун и комик - жизнь била из него ключом. До тридцати лет он состоял вратарем разных команд города, постепенно теряясь и опускаясь. Он умрет в сорок, никто не знает, почему. Его отец, с которым я встречался в один из моих редких приездов, скажет мне:
"Они говорят, что от водки: врут. Он просто не хотел жить…"
Вот Вовка Крымчук, с которым я отучился десять лет в одном классе. Мы дружили и ссорились, дрались и мирились и даже бегали за одной девчонкой. Победила дружба, а девчонка умерла в двадцать лет мучительной смертью от энцефалита. Вовка женился на красивой девочке Гале из нашего класса, честно и покладисто работал сварщиком в любую непогоду, испортил легкие и умер в сорок восемь от их воспаления.
Остальные в разное время разлетелись по стране и больше мы не виделись.
Но это все потом. А сейчас мы планируем налет на соседний двор, и нет на свете дела важнее, чем это.
Кстати, пройдет немного времени и мы подружимся с нынешними врагами, и будем вместе с ними отбиваться от шпаны на танцах в городском саду.