Вскоре после катастрофы с военным самолетом, приключившейся в одном из карликовых африканских государств, падкие на сенсации СМИ передали сообщение о многочисленных пострадавших. Во всезнающем Интернете можно было найти отрывочные сведения о том, что среди них было несколько членов правительства, включая самого президента Бурна-Тапу. Их доставили в клинику Сан-Тапу в бессознательном состоянии. Привлекал внимание тот факт, что в числе пострадавших оказались граждане России. Один из них, бывший губернатор. Другой – высокий военный чин. Трое-четверо принадлежали к элите отечественной кинематографии. Помимо того, было еще несколько известных деятелей из политического истэблишмента – сплетничали, что даже кое-кто из правительства. Шокирующим оказалось присутствие среди них известного главаря ОПГ, а также еще одной темной личности – наркобарона или даже работорговца из среднеазиатской республики. Были там еще какие-то не совсем внятные людишки. Подробности были противоречивыми, а то и умалчивались вовсе.
Тогда в Москве, помнится, снарядили самолет МЧС, и на место катастрофы прибыла экстренная команда специалистов с собаками породы лабрадор, особенно прославившейся своими феноменальными спо¬собностями в обнаружении погребенных под развалинами людей. С их помощью пострадавшие были молниеносно обнаружены, иностранцы отделены от местных, и россияне в бессознательном состоянии доставлены в Москву, где их определили в знаменитый институт, специализирующийся в области травматологии.
Там известные светила медицины долго пытались привести раненых в чувство. Безрезультатно! Не помогли ни высокие должности, ни звания, ни горы трудов заслуженных эскулапов. Пострадавшие, как заколдованные, оставались по ту сторону грани, отделяющей реальный мир от небытия. Врачам не оставалось ничего иного, как успокаивать безутешных родственников надеждой на прогресс медицины и на время, которое, как они утверждали без особой, впрочем, уверенности, лечит.
Было, все же, одно исключение. Проскочило даже имя пришедшего в сознание счастливчика – некто М. П. Корунд. Правда, счастливчиком назвать его можно было с большой натяжкой, ибо и он оставался в тяжелейшем состоянии из-за черепно-мозговой травмы на фоне сильнейшего психического расстройства. Доктора категорически запретили нагрянувшим следователям прокуратуры, беспокоить больного. Поэтому ответ на главный вопрос временно оставался открытым.
А вопрос имелся! Что именно и каким образом объединяло таких разных людей в одной компании, а следовательно, какова была цель их пребывания на злополучном острове?
Редко кто имел представление о той стране, затерянной где-то в экваториальной Африке, и уж совсем немногие смогли бы усмотреть какую-либо связь между нашими и африканскими делами. И, как и водится, спустя короткое время, СМИ начисто потеряли интерес к этой теме и переключились на новое событие – дело тамбовского людоеда. Так бы и забыли о жертвах катастрофы, случившейся, к тому же, вдали от родных берегов, если бы вдруг в печати, причем и в российской, и в американской одновременно, ни появилась серия репортажей, казавшихся поначалу художественным вымыслом – настолько невероятными были освещенные в них события. Авторами материалов были трое журналистов: два наших – мужчина и женщина, и еще один – американец.
В центре событий, освещаемых ими, оказалась группа отечественных предпринимателей, а также военных и государственных служащих высокого ранга. Организатором являлся некто М. М. Проньин. Жуткий, как оказалось, тип.
Пресытившись всеми мыслимыми и немыслимыми развлечениями, которые можно нынче получить за деньги, эти плохие парни вспомнили забавы древних – стали устраивать гладиаторские бои. Не театральную инсценировку, а настоящие – заставляли современных рабов на потеху избранным мира сего сражаться не на жизнь, а насмерть. Начали с традиционных схваток, на манер античных. Но потом в чьей-то больной голове родилась идея стравливать новых гладиаторов, вооружив их по последнему слову техники. Венцом изобретательности стали воздушные бои с применением боевых самолетов. Военная техника поставлялась как списанная по налаженной схеме, прямиком с армейских складов. К примеру, боевой истребитель МиГ-29 мог стоить меньше игрушечного, какой можно приобрести в магазине «Детский мир». Дело было поставлено на солидную основу. Существовала хорошо законспирированная система поставки рабов, в основном из неблагополучных регионов мира, и, в частности, из республик бывшего СССР. Их обучали спецы, которые часто не подозревали об истинной цели своих усилий.
Вслед за вышеупомянутыми репортажами на американских – затем и на одном из российских, правда, провинциальном – каналах телевидения появился фильм-отчёт по следам того журналистского расследования. Цинизм «героев» истории потряс общественность.
Однако все фигуранты, то есть те, кому можно было предъявить счёт по упомянутым эпизодам, находились в состоянии глубокой комы. В связи с этим невеселым фактом, снять с них показания не представлялось возможным.
Толку от единственного свидетеля, пришедшего в чувство – того самого М. П. Корунда, – тоже было не густо. Случившееся подействовало на психику больного крайне деструктивно – он замкнулся, на вопросы не отвечал, а если и отвечал, то односложно и невпопад. Например, если его спрашивали: «Какой сегодня день?», он мог ответить: «да» или «нет». Если спрашивали: «Вы помните, что с вами случилось?», он отвечал: «Достал все-таки, гад!». Кто имеется в виду, он не объяснял. И жутко боялся журналистов. При одном упоминании этого или однокоренного с ним слова пугался, начинал плакать, и дальнейшие разговоры теряли смысл. Врачи категорически возражали против продолжения допросов, и, учитывая, что помешательство было тихим, а сам ненормальный никому не причинял вреда, в итоге его пришлось отпустить, сохранив за ним медицинское наблюдение.
Статьи об этом человеке постепенно исчезли из прессы, за исключением одного случая, имевшего место спустя небольшое время. Тогда проскочила заметка, что некий М. П. Корунд пожертвовал крупную сумму в московский фонд поддержки гастарбайтеров. Оказывается, есть и такие курьезные, если не сказать, нелепые, фонды.
Что касается членов преступной группы, пребывающих в коматозном состоянии, остается только сообщить следующее, да и то, забежав вперед.
Примерно через год все пострадавшие одновременно повели себя очень странно. С закрытыми глазами понесли какую-то околесицу на неизвестном языке. Через некоторое время все дружно прокричали что-то вроде «Хок хабет! Иугула!», а затем так же дружно заново вернулись в кому. Приглашенный консультант определил – это латынь. Он перевел их слова примерно так: «Пусть умрет!». И пояснил, что так кричали зрители в Древнем Риме во время гладиаторских боем, если желали обречь на смерть поверженного воина.
Случилось это 1 июля и с тех пор повторяется ежегодно в тот же день.
Теперь несколько слов о Синистере.
Фил женился.
Казалось бы, неисправимый холостяк – он до конца не верил, что вообще когда-либо решится совершить столь безумный, в его представлении, шаг.
Но любовь – исключительно загадочная материя. Несмотря на впечатляющий технологический прорыв последнего столетия, людям так и не удалось досконально разобраться в элементарном, на первый взгляд, вопросе: кто тот мастер, который прядёт ее волшебную ткань и где находится его мастерская? Единственное, что удалось выяснить наверняка, это то, что любовь безрассудна, безжалостна и, самое главное, внезапна.
«Никто не застрахован от подобных глупостей», – только и нашелся Фил что сказать друзьям в свое оправдание сразу же после состоявшейся церемонии бракосочетания.
А примерно через полгода после потрясшей публику по обе стороны океана серии репортажей, совместных с русскими журналистами, совет директоров утвердил Фила в должности главного редактора газеты – той самой, которой он не изменил ни разу в течение всей своей журналистской карьеры. На церемонии передачи власти мистер Ставински сообщил сотрудникам о главном заблуждении своей жизни: еще лет десять назад он обещал умереть на своем рабочем месте. В своей речи хозяин и бывший главред издания произнес много теплых слов в адрес нового редактора и попросил всех сотрудников любить его. Последнее было лишним – только заслуживающий самого строгого порицания человек мог отно¬ситься к Филу плохо.
Теперь несколько слов о Федорыче и его необычных друзьях. Никто их больше так и не встречал. Игнаточкин неоднократно предпринимал попытки повторить тот путь, который он однажды проделал с журналистом Максимовым. Каждый раз старший лейтенант начинал «плясать» от станции метро, рассчитывая с разгона найти тот подвал, в котором Тажик-ака рассказал про забрызганную алыми каплями маков степь и про всадников, несущихся во весь опор к горной гряде у горизонта. Тщетно! Ничего не выходило. Дом, а вместе с ним и подвал исчезли. Будто их никогда и не было. Или были, но в другом измерении, которое доступно только таким, как Федорыч, любознательный Синяк, неразговорчивый Вольтметр, угрюмый Деса;д и другие обитатели мрачного подземелья. Может статься, что проникнуть туда посторонним было возможно только в сопровождении предприимчивого мальчишки-проводника. А без него вход бесследно затягивался. Старший лейтенант пробовал расспросить обитателей площади у метро. И надо отдать должное – все искренне старались помочь.
«Федорыч? – спрашивала какая-нибудь из постоянных обитательниц торгового пятачка. – Так он, эта... только что здесь околачивался со своим, как его, упырём этим, прости господи... Десадом. Вон, спросите у Варьки, мужчина.».
Но Варька пожимала плечами и отсылала еще к кому-то. Что примечательно – все утверждали: дескать, только что видели или, слышали Федорыча, но толком о его местонахождении ничего сказать не могли. Возникало чувство, что он всё время находится где-то рядом, но всякий раз в последний миг ускользает, как бы избегая взаимодействия с реальным миром – к чему, помнится, и стремился. Кончилось тем, что Игнаточкину пришлось отказаться от попыток выяснить хоть что-то о судьбе этих обиженных обществом скитальцев по недоступным нам, простым смертным, измерениям.
Кстати, сам старший лейтенант так и не прижился в своем ведомстве. Иммунная система этого учреждения отторгла парня. Под влиянием своего благоприобретенного друга он увлекся журналистикой, заочно окончил соответствующий факультет. Позже, пользуясь опытом предшествующей работы, он достиг, говорят, неплохих результатов в одной из газет, в освещении всего того, что связано с «отходами жизнедеятельности социума».
В органах никто не переживал по поводу ухода Игнаточкина. За исключением, разве, Тамары Поликарповны, которой молодой следователь был симпатичен.
Между прочим, сама товарищ капитан Трюфелева, отделалась, как говорится, легким испугом – сломала ногу! Классическая, представьте себе, травма – поскользнулась на банановой шкурке. Шла после работы домой, точно в тот день, когда получила очередную взятку за слив важного вещдока. Совпадение? Возможно…
К слову, было бы несправедливо обойти вниманием главного неодушевленного героя нашего повествования, периодически появляющегося на сцене для того, чтобы…
Кстати, действительно, а для чего?
К сожалению, так и осталось недоказанной та роль, которую он, если верить легенде, сыграл в судьбах своих обладателей. Но легенда легендой – может быть, давным-давно так и было. Но сейчас, в наш просвещенный век, верить в подобные сказки несерьезно.
Помнится, в последний раз другой герой, всецело одушевленный А. Ф. Максимов, держал в руках этот уникальный предмет, когда профессор Иванишин возвратил его после экспертизы. Но затем сведения становятся еще более отрывочными и противоречивыми. Правда, Максимов неоднократно видел во сне подобный меч и даже убедил себя, что именно тот самый. Но согласитесь – смешно делать выводы на основании одних только снов, пусть и весьма положительного, но тем не менее, человека обыкновенного, не обладающего ни талантом прорицания, ни даром ясновидения, ни какими-либо другими паранормальными способностями.
С другой стороны, что-то всё же было. Например, нельзя было отделаться от впечатления, что за этой штукой велась своего рода азартная охота.
Чем она закончилась – неясно. Но какое-то время после описанных событий, в полутора тысячах километров на юг от Москвы, в огромном замке с трехцветным флагом на главной башенке, имел место, с виду, незначительный, эпизод.
Невдалеке от замка широкий ручей, на берегах которого лет сто назад селились бондари, с легким журчанием нёс свои прозрачные воды навстречу морской волне. Объект был надежно защищен от любых внешних вторжений высокой каменной стеной и вдобавок охранялся вооруженными до зубов бойцами специального подразделения. Совершенно естественно, что журчание воды, бойцы и стена внушали чувство спокойствия и уверенности обитателям замка.
В один из осенних вечеров в одном из залов в камине, отделанном розоватым каррарским мрамором, уютно потрескивали сухие дрова, а весело гарцующее по ним пламя отбрасывало блики на книжные полки. Приглушенный свет проливался из плафонов для того, чтобы люди, живущие здесь, ощутили комфорт и умиротворение. По центру зала стоял длиннющий стол, инкрустированный мозаикой из карельской березы, всю поверхность которого занимали горы разнообразных предметов. Вокруг стола от одного предмета к другому переходил человек невысокого роста. Одет был непритязательно: джинсы, теплая (по вечерам в замок, несмотря на усиленную охрану, проникала прохлада) кофта, на ногах кроссовки. Его сопровождал секретарь с айпадом. Каждый раз, когда человека заинтересовывал следующий предмет, секретарь елозил по экрану пальцем и докладывал, например, так:
– Композиция «Рыбаки Приморья». Выполнена из китового уса. Подарок китобоев плавбазы «Кашалот».
– В общую экспозицию, – коротко распоряжался человек и продвигался дальше. – А эт чё за фигня? – спрашивал он, вертя в руках очередную штуковину.
– Копия алмаза «Граф Орлов» от стеклодувов Гусь-Хрустального. Обратите внимание на идеальную передачу формы и цветовой гаммы.
– Понятно... На настоящий, значит, пороху не хватило.
– Так ведь настоящий в «Алмазном фонде».
– Знаю! Не дурей тебя... Совсем шутки разучились понимать! – оборвал его невысокий человек. – В экспозицию... Та-ак... это что за картина? Кто автор?
И так далее…
Они продолжали свой путь вокруг стола, пока не остановились напротив продолговатого деревянного ящика с тусклыми бронзовыми защелками, с виду настолько древнего, что одним только этим он приковывал к себе внимание. Крышка была откинута, позволяя взгляду проникнуть внутрь, где в углублении, отделанном темно-зеленой тканью, покоился короткий прямой меч с широким клинком и рукоятью, обвитой темной кожей. Навершие рукояти увенчивал большой синий камень.
– А эт чё за антиквариат? – последовал вопрос.
Секретарь коротко глянул на наклейку с номером, прилепленную на крышку футляра, и сунул нос в планшетник.
– Та-акс... римский гладий, датируется примерно концом I века до нэ-э, началом нэ-э, – сообщил он.
– Подлинник?
– Конечно! Проверили.
Человек извлек меч из футляра и стал рассматривать его.
– От кого? – спросил он после минутной паузы.
Секретарь испуганно оглянулся – такая предосторожность показалась излишней ввиду того, что поблизости не наблюдалось ни единой живой души – и, склонившись к уху невысокого, что-то прошептал.
– Уже сидит? – недовольно поморщился тот.
– Пока нет... Несчастный случай. В коме.
– Ясно... – человек неожиданно возмутился: – Ну что у нас за народ, а?! Ну дали тебе возможность…, – он осекся, потом продолжил: – так не наглей! К чему ни прикоснутся, всё дерьмом вымажут. А…, да хрен с ним! В мою личную коллекцию!
Он взялся за крышку ящичка. Перед тем, как она захлопнулась, в глубине синего кристалла проскочила едва различимая багровая искра, но для его глаз она осталась незамеченной. Впрочем, возможно это был лишь отблеск от камина, в котором как раз в тот момент березовое полено, с треском расколовшись, исторгло сноп искр...
И наконец, мой терпеливый читатель...
Миновало несколько месяцев. Стоял июль. Было жарко. Они бродили по Риму, как по старой квартире, из которой никто никогда не брал на себя труд вышвыривать ненужный хлам. Со временем хлама накопилось много. К нему привыкли, сроднились, проделывали в нем ходы, прилаживали для новых надобностей, подновляли, подкрашивали, а порой использовали как фундамент для новых прихотей до тех пор, пока не стали воспринимать его, как естественную и неотъемлемую часть жизни.
На Палатине подолгу задерживались у полуразрушенных стен дворцов, остатков акведуков, прикасались руками к древним камням, будто надеялись, что они вот-вот нарушат обет молчания и выдадут им тайны, свидетелями которых являлись на протяжении своей долгой жизни. Порой им казалось, что они чувствуют тепло рук каменотеса и пламень пожаров, многократно уничтожавших город, но так и не сумевших его победить – всякий раз он вновь вырастал на пепелище. Полторы тысячи лет назад город превратился в заброшенную деревушку с ветшающими домами, обрушившимися храмами, сожженными стадионами и театрами, разграбленными базиликами и цирками. Варвары – эти будущие повелители мира – не пощадили ничего... Но возродился волею судеб, оправдал свое название – «Вечный».
Город был такой, какого нигде в мире не было и, наверно, никогда уже не будет. Неповторимый. Чтобы его повторить, потребовалось бы еще три тысячи лет.
Потом опять вернулись к Колизею. Бродили по нему, переходя с яруса на ярус, присаживались на каменные ступени, подолгу рассматривая арену, вернее то, что от нее осталось. Потом долго изучали императорскую ложу. Он принципиально не хотел присоединяться ни к одному из многочисленных косяков туристов. Она понимала и не обижалась – встреча с Колизеем была для него глубоко личной. И потому ни о чем не расспрашивала, старалась вообще не мешать.
Вышли на улицу ближе к пяти вечера.
Решили перекусить, и с восточной стороны, на Пьяцца дель Колоссео, заглянули в крошечную тратторию «Хостария аль Гладиаторе». Со стороны площади был солнцепек, но, к счастью, за углом, в устье улочки Виа дей Санти Куатро, впадающей в площадь, было выставлено несколько столиков. На противоположной стороне улицы стояли мусорные контейнеры, но, подражая горожанам, они не обращали внимание на такой пустяк – тем более, что она отказалась идти дальше, обещая умереть, если сделает еще хоть шаг. К тому же место было неплохое. Главное – в тени, и шикарный вид на амфитеатр, на клин новой кладки, подпирающий стену, обвалившуюся во время землетрясения полтысячи лет тому назад.
Официант, слегка за тридцать, то ли услышав их речь, то ли по каким-то другим признакам, по которым соотечественники безошибочно узнают друг друга на чужбине, признал в них своих и без околичностей заговорил по-русски.
Они заказали пиццу – считали, что быть в Риме, в обеденное время и не попробовать пиццу – это пошло.
– И еще закажи мне эспрессо… без молока и сахара, – попросила Алена и вдруг побледнела.
– Что? – понимающе глянув, спросил Максимов, и слегка сжал ей руку.
Алена молча кивнула и промолвила с мечтательной улыбкой:
– Уже лучше. Алик, давай назовем ее Гера.
– Я думал об этом. Но, тебе не следует пить много кофе.
– Ну, пожалуйста, только не сегодня. В такой прекрасный день. Обещай, что будешь воспитывать меня в Москве.
– Ладно, твоя взяла.
Долго сидели молча. Городской шум остался на площади, а сюда, в переулок, почти не залетал. Алена откинулась в плетеном кресле. В нём было так уютно, что у нее даже отяжелели веки. Усилием воли она стряхнула с себя дрему и взглянула на Максимова.
– Расскажи, что было дальше, Алик, – попросила она.
Он развел руками:
– Это, пожалуй, всё… История подошла к концу и, по существу, рассказывать больше нечего. Но возможно…, возможно, тебе было бы небезынтересно узнать еще кое-что.
Алена вздрогнула и согласно закрыла глаза…
...За столиком в траттории «Хостария аль Гладиаторе», любуясь на освещенный заходящими лучами солнца Колизей, уютно расположилась пожилая пара.
Седой как лунь синьор продиктовал заказ официанту – тоже не первой молодости: он с женой хотел бы попробовать пиццу. Быть в Риме и не отведать пиццу – нелепо. Акцент выдал в нем иностранца, и официант вдруг спросил по-русски:
– Тысяча извинений! Не из России ли bella синьора и синьор?
– Да, мы русские. Вы говорите по-русски! – обрадовалась пожилая синьора.
– Я русский, да... но уже много лет живу в Италии, здесь, в Риме. Дети почти совсем не говорят по-русски. Конечно, понимают, мы с женой стараемся с ними говорить только на родном языке, но они неизменно отвечают на итальянском. Они родились здесь, и он для них родной... О внуках я и не говорю, – вздохнул официант. – А вы в Риме в первый раз?
– Уже бывали, но давно… прошла целая вечность, – ответила синьора. – Кстати, тогда мы тоже обедали здесь, в этом самом ресторанчике, и, кажется, тоже заказывали пиццу.
Она улыбнулась.
– Я извиняюсь, – прищурился пожилой господин, – не вы ли тот парень, который обслуживал нас тогда? Тот тоже был из России.
– Я работал в то время... – он смутился. – Нет, вас не припомню, scusi mi, signora . Столько русских! Сейчас даже больше, – оживился он, – многие переезжают на Запад, особенно в теплые края. Видно, климат в России стал хуже...
– Да уж... Климат у нас никудышный... Никогда, знаете ли, не отличался особенной теплотой, – подтвердил господин, переглянувшись с женой.
– Решили посмотреть «Игры» отсюда, из Рима? – поинтересовался официант.
– Нет... Так вышло. Случайное совпадение. Вообще-то мы не любим Римские Игры. Вот так! – он покачал головой.
Официант ушел выполнять заказ, а они уставились в огромную, во всю стену панель. Она и была, пожалуй, единственным, что отличало интерьер траттории от той, сорокалетней давности. Даже плетеные стулья, кажется, были такими же.
Передавали рекламу. Стереоизображение создавало эффект присутствия такой силы, что зрители порой ощущали себя находящимися во внутренностях гигантских механизмов, производящих реки расплавленного шоколада, пива, колы. Зрители неслись на автомобилях с умопомрачительной скоростью, смачно хрумкали сухариками, летели под облаками на параглайдерах, давясь на лету йогуртами, рассекали океанскую волну на борту сногсшибательных яхт.
– Хочешь кофе? – спросила пожилая госпожа, равнодушно отвернувшись от экрана.
– Да, конечно... После пиццы закажем кофе.
– Кстати, забыла сказать. Вчера разговаривала с Герой.
– Она стала редко звонить. Как дети?
– Сашка хворал, а Филипп ходит в школу. Ты забываешь, сколько у нее забот.... Кофе будешь, как всегда, без сахара, – безапелляционно заявила она.
– На этот раз с сахаром.
– Но тебе же нельзя, Алик, – она попробовала оспорить его просьбу, но он с твердостью в голосе, перебил:
– Мне захотелось сладкого. Ведь я же не прошу у тебя пирожное, дорогая. Что было бы тоже неплохо. Всего лишь один, нет – два кусочка сахара. В моем возрасте глупо бороться за лишний год жизни. Вернее сказать, старости. Да, – вздохнул он, – еще год старости. Да и, честно говоря, мир, который я скоро покину, не заслуживает того, чтобы сокрушаться и цепляться за любую возможность остаться в нем подольше... Ну, да ладно, не хочу навевать на тебя грустные мысли. – Старик вдруг оживился: – И вообще, кофе еще даже не принесли, а мы уже торгуемся. И, не забудь про мою порцию коньяка... Гвардейские «сто грамм», помнишь?..
– Можешь не волноваться, гвардеец, но тебе хватит и двадцати, как и полагается в Европе, – рассмеялась Алена.
Вернулся официант, расставил тарелки с едой, пожелал:
– Bon appetit!
Когда он принес кофе, реклама еще не закончилась. Он замялся – похоже, хотел что-то сказать. Пожилая госпожа ободряюще посмотрела на него. И официант, смущаясь, вдруг заговорил:
– Я только хотел сказать, что тоже не люблю эти новые игры... Зря отменили старые добрые Олимпийские... Что-то происходит с людьми, вам не кажется? Им стали неинтересны просто спортивные состязания... Что это, вы не знаете? Я тоже отказываюсь понимать. Люди стали чрезмерно жестокими. Хотят видеть кровь, настоящую смерть. Как такое могло произойти?! Ведь это убийство... Они говорят – добровольно! Ну и что? И уж совсем не могу понять людей, которые рискуют своей жизнью, синьоры. Вы тоже так думаете? Говорите, им хорошо платят? Да, да, – официант горестно вздохнул, – опять деньги... Но зачем, спрашивается, они нужны, если тебя убьют? Да, вы правы, сударь..., не против, если я буду вас так называть? «Синьор» – это для итальянцев... А мы русские. Я читал, что было такое красивое обращение: сударь и сударыня. Спасибо… Конечно, шанс остаться в живых есть у каждого, сударь. Но всё равно, не варварство ли забавляться тем, как люди убивают друг друга на самом деле... Видите, они даже спорт из этого сделали, тотализатор. Снимают на камеры все подробности... Это омерзительно! Согласны? Мне очень приятно встретить людей, разделяющих мое мнение. Мир помешался на Римских играх. Умопомрачение нашло на человечество. Вот вы женщина, сударыня, скажите, разве недостаточно крови в кино и по телевизору? По мне как-то всегда спокойней было знать, что это малиновое варенье, а не настоящая кровь. И самое главное – дети, сударыня! Они впитывают все это. Мы с женой всегда говорили: до добра это не доведет. Вот и дожили...
Оглушительный шум прервал его на полуслове – тишину разорвал лязг гусениц. Вдали стал гулко вбивать гвозди в доску пулемет. Грохот стальных механизмов сотряс стены. Бензиновая гарь, запах раскаленного железа шибанули в ноздри. Внезапный порыв ветра сорвал салфетки со столов, они разлетелись по залу, и официанты бросились их собирать. Стена – та, на которой помещалась телевизионная панель, – исчезла. Огромный полигон раскинулся до самого горизонта. Повсюду над полем битвы, выпучив глаза камер, словно огромные серебряные рыбы, зависли дирижабли телевидения. Навстречу друг другу, насколько хватал глаз, преодолевая овражки, переползая через ручьи, перемалывая в клочья пласты дерна с остатками травы стальными башмаками гусениц, ползли шеренги бронированных чудовищ. Пехота с автоматами наперевес не отставала от танков, укрываясь за их широкой кормой, как за щитом. Над головами пехотинцев проносились сеющие смерть гигантские шмели.
Всё было готово к бою не на жизнь, а на смерть...
«Не на жизнь, а на смерть!» – поплыл в воздухе перед экраном начертанный пылающими буквами девиз новых гладиаторов. Над буквами в безоблачное небо воспарил шлем с пересекающимися под ним двумя короткими мечами.
«Не на жизнь, а на смерть!» – надсаживался ведущий, пытаясь перекрыть грохот сражения...
«Не на жизнь, а на смерть!» – беззвучно шептали губы тысяч смертников.
«Не на жизнь, а на смерть!» – повторяли миллиарды человечков на планете, прилипнув к трехмерным экранам, оснащенным синтезаторами запаха и ветра, дождя и обжигающего зноя и другими мыслимыми и немыслимыми технологическими ухищрени¬ями.
Первого июля состоялось открытие I Римских Игр….
– Ваш кофе, синьора... Scusi mi, вы меня слышите? – как из облака донесся взволнованный голос молодого официанта. – Синьор, вы уверены, что с вашей дамой всё в порядке?
«Где-то я уже слышала этот голос... Ах, да! Это же тот русский парень, официант» – пронеслось в голове у Алены.
– Tutto bene! Всё хорошо, не беспокойтесь.
«А это Алик... Его голос... Где я нахожусь? Что всё это значит? Не помешает быть чуточку осмотрительней...». Она успокоилась и осмотрелась. Всё было опять, как прежде. Она бросила взгляд на то место, где – она могла поклясться – только что был огромный экран, но вместо этого увидела стену с пилястрами, между которыми мозаичные панно изображали сцены античных гладиаторских сражений.
Алена перевела взгляд на столик. Напротив нее сидел и улыбался во весь рот Максимов. Нет, не тот старик, которому какая-то старуха – неужели это была она?! – отсчитывает кусочки сахара, а коньяк наливает по утвержденному расписанию... Нет! Молодой, здоровый, такой любимый.
«О, боги, не допустите, чтобы такое свершилось!» – впервые в жизни взмолилась она по-язычески.
– Алик, неужели...
– Тсс! – он приложил палец к губам. – Вот, выпей воды.
– Так значит, это был...
– Сон, это был всего лишь сон, – успокоил он ее. – Ты переутомилась на солнце и задремала. Видишь, как здесь прохладно и тихо. Этот парень, русский, пока ты дремала, рассказал, что у него тоже скоро родится ребенок... Сын. Он собирается обучить его русскому. Они с женой – она тоже русская – дали слово разговаривать с ним только на родном языке. И…, так и быть, можешь выпить чашечку кофе. Тебе сейчас не помешает взбодриться. Только запивай холодной водой – в Италии самая вкусная минералка.
Аромат вскружил голову. Такой кофе, по утверждению римлян, умеют готовить только римляне. Она отбросила все мысли и сделала глоток из микроскопической чашечки. Проваливающееся за Палатин солнце, как и две тысячи лет назад, освещало верхний ярус амфитеатра. В его предзакатных лучах листья аканфа на капителях колонн коринфского ордера привиделись ей раскаленными докрасна.
Дармштадт-Уфа-Москва, 2019