Очень много событий детства и юности было связано с семьей из дома, во дворе которого мы с Танюхой познакомились. Бабушки наши дружили с хозяйкой, Глафирой Алексеевной - тётей Фирой. Помню её очень смутно: вечно кашляющая, не слишком приветливая. Я её боялась и недолюбливала. Не помню, обращалась ли она ко мне лично и вообще обращала ли на меня внимание - слишком уж я была мала. И мне тоже не хотелось обращаться к ней, а тем более называть тётя Фира. Было совершенно непонятно, какая же она тётя, если она - бабушка? Уже после её смерти смутно вспоминаются пересуды о том, какой это был сложный, тяжелый и властный человек. У тёти Фиры был муж - дед Снеток. Его я совсем не помню: либо не застала, либо не сохранился в памяти. Говорят, что он был весёлым, смешливым человеком. О тёте Фире же у меня осталось два ярких воспоминания. Первое - её надсадный, затяжной кашель. Очень долгое время я пребывала в уверенности, что и зовут её Глафира именно из-за кашля. Кашляла она подолгу и с нарастающей громкостью: "Глахфи-афи-афи-афи-ара! ГлахФИ-АФИ-АФИ-АФИ-АРА!". Я пыталась выяснить у бабушки, почему тётя Фира кашляет своим именем, но бабушка лишь посмеялась.
Второе воспоминание – похороны тёти Фиры. Об этом немного позже.
С тётей Фирой жил её сын, Виктор. Мы его прозвали Будулаем: из-за сильного внешнего сходства с главным героем фильма «Цыган» и его общения то ли с цыганами, то ли с какими-то бандитами. Мрачный, бородатый и замкнутый в себе человек, сердито смотрящий на нас с Танюхой, бегающих мимо его двора по проулку. Его я побаивалась тоже. Особенно после того, как однажды, проходя мимо их двора, увидела Будулая в окружении толпы бородатых мужиков цыганистого вида и услышала разговор.
- Зачем вы пришли в мой дом? - спрашивал Будулай.
- А убивать тебя будем, - был ответ.
- Да за что же, что я вам такого сделал?
- А за всё хорошее и чтобы еще лучше был! - задорно ответил ему какой-то бородач и весело взглянул в мою сторону.
Меня моментально сдуло с места. Я рассказала об этом разговоре Танюхе и мы потом несколько дней ходили мимо, вытягивали шеи и заглядывали во двор, чтобы понять: убили Будулая или нет. Будулай был жив, но слухи об этих людях и каких-то нехороших делах еще долго ходили по селу.
Скорее всего наши детские страхи были совершенно необоснованны и Будулай вовсе не был столь грозен и ужасен, как нам казалось в наши 5-6 лет. Но наша неуёмная фантазия и обрывки непонятных разговоров среди взрослых рисовало нам страшные картины.
Будулай был женат, у него росло двое сыновей: Володя и Костя. Вовка был старше нас на 5 лет, а Костя помладше на 2 или 3 года. Уже в подростковом возрасте я узнала, что Вовка и Костя приходятся мне пятиюродными братьями по линии бабушки.
Жену Будулая звали тётя Валя. Для нас она была тётя Валя Толкунова. Во-первых, за имя, во-вторых, за роскошную косу как у Валентины Толкуновой. Ну и, конечно, тогда она нам казалась на неё очень похожей внешне. Работала она на почте, что, по тем временам, было весьма престижно. О, как я любила ходить с бабушкой на почту! Тогда она располагалась в уютном голубом домике в центре села, на пригорочке. В помещении почты пахло сургучом, стояли столики, за которыми люди заполняли какие-то бумажки, писали телеграммы перьевыми ручками, которые макали в чернильницу. Рядом обязательно лежала промокашка, пёстрая от клякс и росчерков. Мне всегда было очень интересно разглядывать этот чернильный калейдоскоп загогулин, закорючек и пятнышек. Очень скоро появились шариковые ручки, привязанные веревочками, и промокашки исчезли. Но остались запахи сургуча, свежих газет и деревянных посылок.
*Село Полново, где я проводила каждое лето моего детства и юности, расположено на северо-западе озера Селигер. Оттуда пошел наш род Селигерских. Еще в середине 1 тысячелетия нашей эры на месте Полново было выявлено селище. В начале 15 века на берегу озера Селигер образовалось поселение под названием Полново. Точно нельзя сказать, откуда пошло такое название. Может быть от слова "полнова - прибылая вода в полнолуние, может быть от слова "полница" - полное и безраздельное крепостное владение.
Около 1495 года в Демянском присуде Деревской пятины имелся «Полоновский погост» и «озеро Полоново» недалеко от озера Селигер. На погосте стояла каменная церковь Николы. Сначала Полново состояло из чиновников-таможенников. Позже в Полново стали поселяться люди, занимавшиеся торговлей - ведь не так далеко раскинулось государство Великий Новгород. Очень быстро Полново стало торгово-транспортным пунктом. Товары, которые доставлялись по Селигеру, перегружались в телеги и доставлялись на озеро Велье, где на судах отправлялись на север. Постепенно сюда стали заселяться и мелкие ремесленники. До Великой Октябрьской революции в Полново было три гончарных завода. И хотя они были небольшие, но полностью обеспечивали гончарной продукцией не только односельчан, но и жителей Демянского уезда, Осташкова. И по сей день стоят, уже полуразрушенные и практически неиспользуемые дома купцов Трошнева, Стахеева, Шахова, Зиновьева, Бедринского. А вот усадьбу помещика Линина я не застала. Остался лишь "Лининский", куда мы ходили купаться, когда на нашей любимой "Валентинке" кто-то купил землю, построил дом и закрыл нам доступ к озеру.
С победой Октябрьской революции лавки купцов были экспроприированы и объявлены социалистической собственностью. В 1926 году Полново стало центром выделенного из Демянского уезда Полново-Селигерского района.
В годы Великой Отечественной войны весь Демянский район подвергался германской оккупации. В Полново тоже были немцы. Они почти полностью разрушили церковь Николы. А следы от бомбёжек и по сей день видны на сохранившихся домах помещиков.
Но вернёмся из прошлого в годы нашего детства.
Кроме почты в центре находились продовольственный и промтоварный магазины, стоящие напротив друг друга. В промтоварном магазине продавалось, по моему прошлому пониманию, всё! Нитки, лейки, клеёнка, обои, одежда, игрушки. И ещё там был запах,ни с чем несравнимый запах новых вещей и товаров. Очень хорошо помню двух продавщиц. Они носили коричневую униформу и знали абсолютно всех. Пока бабушка что-то покупала или разговаривала с продавщицами я, как завороженная, ходила по магазину и рассматривала все подряд. Конечно, очень хотелось вон того мишку или новые формочки, но это было не самым главным. Главное - много-много разных вещей. И, казалось бы, не было в то время такого изобилия, как сейчас, но этот небольшой сельский магазин вызывал у меня восторг более горячий, чем самые современные гипермаркеты с огромным количеством товара. Продовольственный же магазин восхищал меня не так сильно. Пусть даже там были конфеты и лимонад. В нём всегда было много людей и очередь, в которой мне не нравилось стоять. Но зато каждое утро, не спеша, к нему приходила лошадка, которая привозила хлеб из пекарни. Запах горячего хлеба был умопомрачительным, а лошадка тихая и смирная. Мне разрешали кормить её растущими рядом лопухами и гладить по теплой мордочке.
Когда нам с Танюхой было лет по 10, мы бегали в этот магазин за шоколадными плитками. Те, кто не застал советское время, вряд ли знает разницу между шоколадной плиткой и плиткой шоколада. Нашей страстью были именно шоколадные плитки, хотя по качеству они существенно уступали шоколаду. Но и стоили намного дешевле. К тому же, мы были охвачены азартом: однажды Танюхе попалась не разделенная на скучные квадратики плитка, а монолитная, с нанесенным на нее рисунком разведенных мостов и надписью «Ленинград». О, как же это было волшебно! Казалась даже, что она в два раза вкуснее той, обычной. Танюха, как настоящая подруга, разрешила мне один раз откусить от её красивой плитки.
За продовольственным магазином, на первом этаже кирпичного здания со следами бомбёжки (в бывшем доме помещика Трошнева) располагался хозяйственный магазин. Там тоже было интересно, хотя не так, так в промтоварном. Нравилось, что многие товары лежали прямо на полу перед прилавком: какие-то шланги, мешки с удобрениями, большие тазы и вёдра. Что было на втором этаже и было ли что-то вообще для меня так и осталось неизвестным.
Еще чуть дальше, во втором двухэтажном доме Трошнева, тоже пострадавшем от фашистских обстрелов, располагалась больница и аптека. В больнице я была только один раз: бабушка кого-то навещала, а я осталась её ждать на лестнице, между этажами. Но этот единственный раз впечатался в мою память на всю жизнь. Помню жгучее желание поскорее уйти оттуда и страх, граничащий с ужасом. Там даже дышать было трудно. Мрак, вдруг навалившийся со страшной силой, сковал меня, я могла только молча смотреть на окружающую обстановку. Мимо ходили какие-то забинтованные, хрипящие и кашляющие дядьки, и мне казалось, что я очутилась в каком-то военном госпитале, где лежат раненые бойцы, а снаружи - война. Сейчас не берусь утверждать, было это правдой или нарисовало моё воображение, но мне виделись окровавленные забинтованные головы, животы и ноги. Откуда в моей голове возникли подобные ассоциации, почему мной овладел такой дикий страх, я не знаю. Конечно, мне рассказывали про войну, я читала книги, смотрела фильмы. Но в этом помещении, казалось, все до сих пор было пропитано войной, болью, кровью и ужасом и это ощущалось даже на физическом уровне. Там жила сама Смерть, и я как-то почувствовала это душой. Кажется, бабушка тогда не поняла ни моего испуга, ни заплаканных глаз, да и объяснить, в чем дело, я не могла: не было у меня таких слов. С того дня я наотрез отказалась заходить в больницу и, если бабушке туда было надо, ждала её на улице.
В аптеке, расположенной во втором подъезде дома, царила совершенно иная атмосфера. Там было светло, чисто, пахло лекарствами, и было совсем не страшно.
Правее стоял дом купца Шахова, в котором в советские времена располагалась амбулатория, а теперь он стоит пустой и никак не используется. Интересно, что туда мы заходили тоже, но ужаса, подобному тому, что был в больнице, я не испытывала.
Ближе к озеру, перед спуском к пристани, был, пожалуй, самый любимый магазин, книжный - бывшая купеческая кладовая. Да, книги с малых лет были объектом моего пристального внимания. А также всевозможные тетрадки, блокноты, альбомы для рисования. Но главное сокровище того магазинчика - открытки! Мы выклянчивали копейки на них, покупали, менялись, привозили домой. Самые красивые бережно хранились. Открыточки похуже, по моему мнению, подписывались и отправлялись кому-нибудь в виде поздравлений с Новым годом, 8 марта или днём рождения.
Интересное наблюдение: если мы собирались по магазинам, это звучало как "Я иду в Полново". Почему центр села называли как само село - мне неизвестно.
Помимо магазинов в центре села расположилось кладбище. Когда-то очень давно на его территории находилась еще и каменная церковь. В 1942 году её почти разрушили захватившие село немцы. В середине-конце 80-х годов её снесли окончательно и позже построили новую деревянную церковь Николая Чудотворца, правда, немного дальше. На месте разрушенной каменной церкви установили поклонный крест в центре кладбища. А само кладбище с одной стороны частично разрушили, когда расширяли идущую вдоль него дорогу, а с другой стороны оно естественным путём увеличилось в размерах. На кладбище было скучно и, пока бабушка навещала умерших родственников и знакомых, я лазала по развалинам, оставшимся от церкви. Иногда брали с собой Танюху и тогда мы с ней бродили вдвоем. Самого кладбища мы старались избегать. И не потому что боялись, а потому что начинались сплошные одергивания, замечания и упрёки. Бегать нельзя, громко разговаривать нельзя, трогать цветы, обрывать их с венков для кукол и есть конфеты тоже нельзя. Мы искренне не понимали - почему? Покойникам ведь абсолютно все равно, бегаем мы шумим или сидим тихо. А конфеты они не едят - почему бы не забрать себе? И чтобы не нервировать бабушек мы оставались подальше от могил.
С конфетами у нас вообще были очень сложные взаимоотношения. Сложные - потому что хотелось их всегда, а давали мало. Все конфеты делились на три категории. В третью - "Годные" - вошли карамельки, подушечки, лимончики, морские камешки. Во второй категории, "Вкусные", преобладали различные ириски, батончики, раковые шейки, гусиные лапки, а также шоколадные конфеты с белой начинкой или конфеты "Ромашка", "Лимонные" и "Буревестник". Первой категорией, "Праздничной", считались конфеты, которые мы видели, соответственно, только в праздники. Это были почти все шоколадные конфеты с темной начинкой и конфеты в нарядных коробках, которые мы потом непременно выклянчивали, чтобы хранить в них разные девичьи сокровища. Особое место занимали "Кара-кум", "Белочка", "Мишка косолапый", а также "Мишка на севере" и большая конфета "Гулливер". Но такая роскошь попадалась только в новогодних подарках и в очень ограниченном количестве. Надо сказать, что мы с Танюхой никогда не жадничали и всегда делились друг с другом конфетами, если их удавалось внепланово раздобыть. И только один раз мы добровольно отказались от конфет, предназначенных нам.
Как и в любом селе или деревне у нас был свой собственный местный пьяница - Пушкин. Он частенько заходил к моей бабушке, занять денег. Иногда приносил свежую рыбу. Где он её брал - неизвестно. То ли угощали, то ли подворовывал. Бабушка ворчала, гнала его со двора, но он упорно возвращался, стоил глазки, томно вздыхал и просил взаймы. Очень гордился своей фамилией и часто повторял "Да! Я - Пушкин! Только не кучерявый". На нас с Танюхой он обращал внимание только тогда, когда был в хорошем подпитии. Видимо, тянуло на разговоры, всё равно с кем.
Тут надо немного рассказать про расположение нашего дома. Находился он в самом конце проулка, рядом с болотом. Если кто-то шел мимо нашего двора, то практически полностью огибал его: сначала по дороге, мимо калитки, и, затем, по тропинке, которая разделяла двор и болото. Вместо забора у нас была натянута рабица, что обеспечивало отличный обзор с обеих сторон. Таким образом мы могли идти по двору и спокойно беседовать с любым человеком, идущим по ту сторону. В зависимости от того, в какую сторону шли люди, путь описывался как "от начала забора и до бани" и "от бани и до конца забора". Будучи маленькой, я успевала от начала забора и до бани рассказать любому, на свою беду поздоровавшемуся со мной, прохожему о себе все: кто я, откуда, сколько лет, и кем буду, когда вырасту. Пушкин был не исключением, и в подпитии очень любил поговорить с нами, пока шел мимо двора. А, поскольку, шел он неуверенно и медленно, то и разговоры были долгие. В тот день Пушкин был особо разговорчив, весел и щедр. Щедр до того, что в конце забора остановился и задал совершенно дурацкий, на наш взгляд, вопрос:
- Девочки! Вы такие хорошие, девочки!!! Хотите конфет?
- Хотим! - немедленно сказала Танюха.
- Хотим! - отодвигая Танюху повторила я. Все-таки это в моём дворе конфеты предлагают.
- У меня тут ириски.... - Пушкин неуверенной рукой нашел карман и выудил оттуда четыре ириски "Золотой ключик". - Вот, это вам, девочки! Вы кушайте и бабушке кланяйтесь, Наталье Павловне! Золотая она женщина у вас, добрая...
Пушкин, расчувствовавшись упоминанием о бабушке, одной рукой утирал слезы, а другой пропихивал сквозь дырочки рабицы грязные ириски. Не попрощавшись, и что-то несвязно бормоча, он пошел дальше, а мы остались стоять, держа в ладошках ириски.
Не брезговавшие, до этого, слопать протухшую кильку в томатном соусе из котовой миски, впервые в жизни мы засомневались: можно ли их есть? Уж больно замызганными, даже для нас, они казались. Но отказаться от конфет? Не зная, что предпринять, мы молча рассматривали дары дяди Пушкина. Или надо есть или...нужна какая-то очень веская причина, чтобы отказаться от них. И тут умничка Танюха с ужасом прошептала:
- Машка....а вдруг они отравленные?!
Это было спасением! Но сомнения еще были.
- Может и отравленные, - я поёжилась. - Но только зачем дяде Пушкину нас отравлять?
Танюха задумалась.
- Незачем! - решительно объявила она. - Но ириски то не его! Ему их кто-то дал! И его отравить хотели! Чтоб денег не просил на водку!
Я с восхищением смотрела на Танюху! Какая ж она умная! До этого и Шерлок Холмс с доктором Ваксоном не додумались бы - куда им до моей Танюхи!
- Выкинем? - спросила я.
И мы побежали за калитку. Там, спустившись поближе к болоту, мы закинули ириски как можно дальше, чтобы никто их, случайно, не нашел и не отравился.
Но вернемся к делам нашим скорбным: кладбищу и похоронам.
В один из дней произошло событие, полностью перевернувшее наше представление о кладбище, похоронах и покойниках. В том плане, что это и не скучно вовсе. Уже мной упомянутая и долго болевшая тётя Фира скончалась. Поскольку обе бабушки и Танюхин дед пошли на похороны, нас взяли с собой. Оставлять одних было гораздо опаснее, чем взять на кладбище. Самое страшное, что могло случиться на кладбище: мы бы сожрали конфеты со всех могил. А оставлять нас одних дома было рисковано. Вернувшись, можно было дома и не обнаружить. Потому что мы уже научились лихо чиркать спичками и испытать восторг по поводу вкусного спичечного запаха и красивого пламени. Но спичками можно было пользоваться только тогда, когда разжигали печку в доме или топили баню. А так как разжигать печку часто не приходилось, по причине теплого лета, то разжечь мы пытались все остальное: мусор в ведре, доски во дворе, стружки в сарае, куриные перья в проулке, сухой стог сена у Танюхиного двора, не очень сухую траву, скошенную дедом Борей... Исключительно проверить: так же хорошо она горит, как сухая или нет. В общем, наш бурный дух исследования и закрепления нового навыка - разжигать - несколько смущал старшее поколение, поэтому дома нас не оставили.
Гроб с телом везли от самого дома до кладбища на телеге, а на кладбище заносили несколько мужчин, подняв его над собой. Мы с Танюхой прониклись изо всех сил....как же это было торжественно и красиво!!! Все плачут, ну или почти все. Яркие венки с красивыми цветами! Красный гроб. А самое главное - поминки! Тут и пироги, и конфеты и домашний квас. И мы непременно решили, что должны кого-то похоронить. И устроить поминки.
Красного гроба у нас не было, поэтому мы взяли матрас от кукольной кроватки. Если его перевернуть, то получалась вполне себе уютная коробочка. На "поминки" Танюхина бабушка обещала дать нам "едычки", а именно - напечь пирогов. Под кладбище вполне подходила помойка, которая находилась между нашими домами, уютно расположившаяся под раскинувшейся бузиной. И нести на вытянутых руках, над головами, недалеко, и закопать можно там же. Оставалось самое сложное: нужен был покойник. Куклы и прочие игрушки не годились, так как они изначально были не живые, а нам было необходимо, чтобы всё было по-настоящему. Дохлую крысу, которую нам, посмеиваясь, предложил дед Боря, мы брезгливо отвергли. И тут мы увидели Кешку. Кешка был котом. Мирно жил у Танюхиных бабушки с дедом. Ловил крыс и мышей, с нами вел себя дружелюбно и всегда был преисполнен чувством какого-то кошачьего достоинства. Может быть он постиг дзен или еще что-нибудь в этом роде, потому что такого спокойного, умиротворенного и добродушного кота я больше не встречала. Если бы он знал... Сначала мы ему объяснили, чтобы он не боялся, зарывать мы его не будем. Просто донесём до импровизированного кладбища, там он немного полежит, пока мы его поминаем, а потом может идти по своим кошачьим делам. Уже во время наших объяснений Кешка что-то заподозрил и, вальяжно потянувшись, направился в сторону кустов малины. Но отсутствие покойника ломало нам всю игру, поэтому Кешка был немедленно пойман. Мы уложили его в коробку. Кешка обнюхал её и категорически отказался быть покойником. Мы снова уложили его и даже приподняли. "Покойник", нервно подергивая хвостом и не понимая своего счастья - прокатиться до помойки за наш счёт, снова отказался участвовать в мероприятии.
- Нет, мы его так не похороним, - сказала я. - Надо его привязать.
Пока я бегала за пояском от халата, Танюха сжимала недовольного кота, попутно объясняя ему, что надо потерпеть и будет ему кошачье счастье.
Убедившись, что с этими двумя малолетними дурами не договориться, Кешка перешел в наступление. Вопя и вырываясь он не желал смирно лежать и привязываться. Танюха прижимала его к коробке двумя руками, я обвязывала по всей длине и ширине, Кешка орал матом, мы ревели, потому что когда тебя связывают и везут хоронить насильно - тут весь дзен растеряешь, и будешь царапаться изо всех сил, лишь бы свалить от ненормальных девочек. Кое-как привязав орущего кота, сквозь слезы умоляя его заткнуться, поскольку покойники обычно тихие, мы подняли его над головой и понесли. Мы даже прошли пару шагов. Собрав последние силы, Кешка рванулся, вырвался из наших рук, упал на землю и со скоростью самолёта метнулся в кусты малины. Вместе с пояском. У нас осталась только пустая коробочка. Опечаленные, мы пришли на помойку. Хоронить было некого. А тут и бабушка Таня подоспела, с пирогами.
- Что, сбежал ваш покойник? - ухмыляясь спросила она.
- Сбежал, - печально ответила Танюха. - Бабушка, ты дай нам пирогов все равно. Мы помянем.
- Да уж помяните, вот я вам и пирогов, и еще едычки принесла: огурчиков, ягодок...Только может во двор пойдете, с помойки-та?
- Нет, - Танюха вздохнула. - Будем тут.
Бабушка ушла, а мы грустно жевали пироги. сидя в самом центре помойки и сокрушаясь, что нам так и не удалось похоронить кота.
Надо сказать, что Кешка нас простил. На следующий день он пришел ко мне во двор, как ни в чем ни бывало ткнулся мордочкой мне в исцарапанные руки, как бы извиняясь. Я погладила и обняла доброго котика.
Не так много времени прошло и мы с Танюхой, сидя на той же помойке, уже поминали Кешку по-настоящему, заливаясь горькими слезами. Бабушка Таня нашла его за нашей баней, насмерть заклёванного воронами. Похоронили его под бузиной, около помойки.
*История села Полново частично взята с официального сайта Администрации Полновского сельского поселения и из других источников сети Интернет