Отец Мальчика родился в високосный год, следующий после Великой войны. Мало того, что год подозрительный, люди пытаются привязать к таким годам все неприятности, насморк случился или падёж котов в деревнях, ну что вы хотели, год то нынче какой, так он придумал появиться на свет в феврале, месяце который делает весь год корявым, а жизнь неудачников ещё задрипаннее, чем была до этого. Это не всё, отец, в будущем Шурка, родился двадцать девятого числа. Ну, это уже ни в какие ворота не пролазит. Примета чётко проясняет всю будущую судьбу младенца, именины раз в четыре года, значит и счастья выпадет на его долю горемычную в четыре раза меньше, а сам он будет не рыба, не мясо. Не украсть, не по караулить. Так и получилось. Кстати, первый год он прожил безотцовщиной.
Его родители познакомились случайно, в мае сорок пятого, в парке имени Иосифа Сталина, немного портило романтичную картину, что произошло это в бильярдной, где лихо, с невероятным стуком, загонял шары в лузы, будущий папаша. Его выделяла необычная внешность. Смоляные волосы, огромный, явно не славянский, породистый нос на красивом лице, если добавить к этому кепку восмиклинку, кожаный пиджак и белоснежные, начищенные зубным порошком, парусиновые туфли, а в уголке рта лихая папироса, рандолевая фикса, то можно и не обращать внимания на небольшой рост, видимо в детстве, когда формируется молодой организм, пришлось сильно поголодать. Будущая мама была, как бы помягче сказать, не очень, совсем не красива, хотя огромная копна рыжих вьющихся волос, которые не возможно было уложить ни под одну шляпку, отвлекала от недостатков внешности. К тому же, страна была пьяна весной, Великой победой, радостью жизни. Люди жаждали быть счастливыми и делиться этим преизбыточным чувством с другими, ну вот они и поделились друг с другом. И разъехались в разные стороны. Она куда-то под Томск, а он с утра на знакомый уже нам, авиационный завод.
Появилась Екатерина, а её звали Катя, через год, с маленьким сыном на руках. Молодой папаша задумчиво почесал, до чего смог дотянуться и с лозунгом: «Ничего не докажете», стремительно испарился. Упорная Катя не захотела лишать сына папашиной ласки и пошла к нему домой. Его многочисленное семейство занимало почти весь барак возле железной дороги. Приняли Катерину по доброму, выслушали, накормили напоили, но на слово тоже не поверили и назначили смотрины. Экспертизу значит.
К вечеру в бараке было уже не протолкнуться. Причём родственники какие то странные подобрались. Женщины говорили на своём наречии, мужчины явно на другом языке. Ну, да ладно, подумала Катя: «Были бы родственники, а договориться как нибудь сумеем». Сама она была сиротой.
Женщины, которые не собирались быть роднёй за красивые глаза, забрали ребёнка и унесли в коридоры барака, пообещав посмотреть пяточки и сразу вернуть. Действительно, вернули быстро и заголосили на своём птичьем языке. Следующим этапом был мужской осмотр.
Катя уже проклинала подружек, которые отправили её на поиски отца ребёнку и мужа ей. Кому нужна сирота, фигурой похожей на прикроватную тумбочку, да ещё и неизвестно с чьим ребёнком на руках. Положение усугублял тот факт, что по стране шёл сорок седьмой год и молодые, целые, со всеми конечностями мужики были на перечёт. И мужики этим конечно пользовались. Пользовались изо всех мужских сил, не опуская, так сказать, ну скажем рук. Молодая женщина практически падала в обморок от усталости и страха. Всю ночь она провела сидя в прокуренном холодном плацкартном вагоне, потом полдня наводила справки о суженном. На неё навалилась апатия и отчаянье. Идти было не куда.
Мужские смотрины прошли ещё быстрее. Только распеленали ребёнка и из фланелевых пелёнок появилась огненно рыжая головка, как черноволосые, но рыжебородые мужики радостно, но страшно загыгыкали, затопали сапожищами и дружно закурили папиросы, после чего были с негодованием изгнаны из комнаты. Вперёд вышла крепкая ещё старуха с палкой, села на услужливо подставленный стул и тщательно подбирая слова, явно из не родного для неё языка, спросила у Екатерины.
-Сыночка то как назвала.
-Никак. Отец у него есть, он и должен имя дать.
Старуха повернулась к входной двери и крикнула в проём.
-Ну, что, нашли ушкуйника. Антон. Иди сюда.
Да, будущего деда Мальчика звали Антоном. Сильным тычком в спину, молодой папаша влетел в комнату и в нерешительности замер. Старуха, как оказалось в дальнейшем, приходилась ему матерью, показывая на свёрток с ребёнком, строгим голосом приказала.
-Всё. Хватит шлындать по кабакам. Дай имя сыну.
Екатерина потеряла сознание и громко упала с табуретки. Очнулась она, от того, что какая то незнакомая девушка брызгала на неё изо рта холодной водой. Больше в комнате никого не было.
-Ох. Чего это я. Придумал имя.
-Придумал.
-Какое.
-Александр.
-Почему Александр.
-Так ты у него и спроси.
-Страшно то как. Мне кормить надо, а где.
-В вашей комнате. Всё в порядке с ним. И с тобой теперь всё хорошо будет. Брательнику давно остепениться пора. Надоел он всем своими гулянками, хуже редьки. Тетя Паша у тебя пульс потрогала и сказала, что с тобой всё в порядке, что ты устала и трогать тебя не надо, пока не очнёшься. А мне надоело ждать, да и дует по полу. Я и брызнула, чтоб ты очухалась побыстрее. Тётя Паша у нас врач. Настоящий. Давай вставай, я тебя провожу.
-А ты сестра Антону значит.
-Ага. Младшая. Маша меня зовут. Сестёр у него много. Три. Я вчера из Китерни, с мамой приехала, в училище документы подавать. А тут такое. Жуть. Смотрины. Ребёночек хорошенький, весь наш, никто не сомневался. А ты, бряк с табуретом вместе. Я чуток, со страху, не пискнула. Свадьба наверно скоро. Я на свадьбах люблю гулять. Может и жениха встречу. В Китерне, то женихов нету, медведи, да комары.
-У меня тоже сестра Маша, только старшая. Да чего у вас коридоры такие длинные. И младший братишка, Степан. А родители умерли, ещё до войны.
Маша завела её в маленькую комнату, в которой из мебели была панцирная узкая кровать и всё. Но зато в углу, счастливый отец, собирал чудесную детскую кроватку-люльку. Тут же находились свекровь и две похожих на неё женщины. Судя по сосредоточенным лицам и сжатым губам у них шёл серьёзный разговор о её, Катерины, будущем. Наречённый Александр лежал на кровати и спокойно сопел носом.
-Значит так, Катя. Жить ты будешь здесь. Хозяйством, каким никаким, обзавестись поможем. Я мама Антона, Полина Поликарповна. Зови меня мамой. Он в субботу поедет и привезёт сюда все твои вещи. В понедельник пойдёте в ЗАГС и распишитесь. Ребёнка не забудь на него записать, а то он и не догадается. Свадьба в следующую пятницу. Мне возвращаться надо.
-Мама. Спасибо. Не забуду вашей ласки, отплачу добром. Я на работу пойду. Я продавцом могу. А вы кто. Нация у вас какая.
-Эрзя. Мордва мы, дочка.
Катя давно хотела поплакать и вот сейчас решила себя не сдерживать. Жених бросил кроватку, подошёл и крепко обнял, вдыхая запах волос. Как только у они расписались, авиазавод дал им ордер, на новую квартиру. Антон оказался специалистом на хорошем счету и работал в каком-то секретном месте. Однокомнатную, полногабаритную, в новом пятиэтажном доме, отдельную, с двумя окнами, первый этаж это даже удобнее, легче детскую коляску выносить. Новая школа через дорогу, детский садик в пятидесяти метрах от дома. Вот оно счастье.
Сынок быстро подрастал, а чтобы ему было не скучно, от такого счастья у него появились сестрёнка и братишка. Рыжий мальчишка всегда должен уметь хорошо драться, если хочет спокойно ходить по своему району и школе, вот он и пошёл в ближайший спортивный заводской клуб на бокс. Там ему быстро поставили удар, чем он с юношеской непосредственностью и пользовался. А имея такие возможности трудно не стать хулиганом, тем более когда родители всегда на работе. Отец на заводе в ЛИСе, а мать в ближайшем продуктовом магазине продавцом, название у магазина было лаконичным и понятным. «РыбаМясо». Без знаков препинания и лишних букв.
Несмотря на хулиганские замашки, юношей он рос не злобным, читал много и без разбора, учился при этом плохо. Как-то так получилось, что книги не пошли ему в пользу, а наоборот, исказили действительность, они сделали неприемлемые поступки романтичными. Он себе представлялся не хулиганом, а справедливым разбойником, не вором, а как минимум Робин Гудом. Некому было поправить сдвиги в его голове. Ну и уголовную романтику заводского района никто не отменял. И пошёл Шурка на малолетку в шестнадцать лет. Ладно бы скок был добрый, так ведь хулиганка чистой воды, оторвали пару досок из задней стенки склада, вытащили несколько банок сока, ну три банки выпили, сколько то разбили. Получили бы условку и в ПТУ, а там на поруки коллектива, а коллектив уже просто так своих членов не отдаст, но действовали они группой, ущербу наделали достаточно для статьи, не признались, по неопытности родители наняли бестолкового адвоката. Два года.
Вернулся он уже с синими перстнями на пальцах, родители с трудом разбирали его феню, он целыми днями дефилировал по улице, подметая асфальт чудовищной ширины клёшами, задирал граждан и улыбался гражданкам. Гражданкам он нравился, в колонии с ним случилась необычная метаморфоза, уходил огненно рыжим, а вернулся жгучим брюнетом. Такое изменение внешности в роду по мужской линии было обычным делом, все мальчики рождались рыжими, а потом переходили во взрослый окрас. Национальность мужской линии в семье всегда была под вопросом. Никто из родни отца никогда не отвечал на осторожные расспросы. По внешности это были кавказцы, но какой нации, откуда и как попали в Мордовию никто не знал. Ростом он вытянулся выше среднего, занятия боксом развили плечевой пояс, подкупала расслабленная манера двигаться как на шарнирах, масса прочитанных книг подвесила язык, ему всегда было о чём поговорить, а ещё он был красив до неприличия, для хулигана даже слишком смазливым. А гражданкам нравилось.
Очень крепко он сдружился с Геннадием. Генка стал в доску свой, хоть и постарше на три года, но скок у него был настоящий, не разбитые банки с соком, и отбывал свой первый срок он на взрослой зоне. Ростом и лицом похож на Маяковского, чем гармонировал с красавчиком Шуркой. Так они вдвоём и мутили что-то на карман, бездельничали, лихо забивали папиросы, неумело пока кололись, снимали бикс на проспекте и водили их к Генке на хату. У него жилплощадь выгодно отличалась от, пусть и полногабаритной, но однокомнатной квартиры Шурки, в которой ещё и сестра с братом, квадратными метрами и количеством комнат, две штуки, и наличием удобной кладовой, куда ловеласы запирали младшую сестрёнку Геннадия, если она не соглашалась пойти погулять на пару часиков. Эта сестрёнка и стала отцу Мальчика женой.
Сразу после свадьбы, на следующий день, когда гости ещё догуливали, случилось пренеприятнейшее событие. Младшая, пятнадцатилетняя сестра Шурки, Любка, всем разнесла, что её, на свадьбе, изнасиловал Генка. То, что она это рассказывала только своим подружкам и даже не рассказывала, а скорее хвасталась, ставило под сомнение всю историю целиком. Шурка, не тратя время на предварительное дознание, просто и прямо попросил у друга разъяснить, компрометирующие его сестру обстоятельства. На прямой вопрос был получен прямой ответ. Да, было, но не изнасилование, а «она заебала на меня вешаться, а чо делать-то», после чего получил приглашение на дуэль. Да, да, на настоящую дуэль, с настоящим пистолетом. Пушкин против Дантеса. Два дебила это сила. Пистолет был один, самодельный и где его достали неизвестно. Стрелялись по очереди, предварительно подкинув монетку, как и следовало ожидать оба промахнулись, а патрона было только два. На этом всё и закончилось. Дружба тоже. Через месяц Геннадий сел на полтора года за мелкую кражу.
Через год после свадьбы родился Мальчик. Антону Михайловичу, в связи с резким увеличением количества членов семьи, выдали ордер не на двушку, на которую он стоял много лет в очереди, а сразу четырёхкомнатную квартиру, на строящемся заводом Гусинобродском жилмассиве, куда молодые и заехали в одну из комнат. Наверное это была самые счастливые и спокойные пару лет. Чего ещё желать, когда рядом красавица жена с огромными цыганскими очами и всем остальным в достатке, маленький сынишка. Беззаботное время. Молодые не работали и не желали, холодильник наполнялся родителями. Но случай распорядился как распорядился.
Родители Мальчика предпочитали такси другим видам транспорта. Такси или «мотор» считалось дорогим транспортным средством и обычные граждане прибегали к его услугам только при крайней надобности. Например, домчаться до аэропорта если опаздываешь на рейс или ночью, когда общественный транспорт уже не ходит или после обильного застолья и возлияния, когда в приличный автобус уже не пустят, а можно и в медвытрезвитель попасть. А если ты в вечернем коктейльном платье, то ехать в троллейбусе не комильфо, трудящиеся не оценят. Во общем мотором пользовались в редких случаях. Наши люди, в булочную на такси не ездят. Но не таковы были молодые, только на моторе, а если нет денег, то кинуть водилу, вот так запросто, по жигански за рубль.
Правила пользования таксомотором, в городах были разные. В Питере например, тогда Ленинграде, невозможно было остановить такси на дороге, сколько не проси, исключительно на специально оборудованных остановках, где необходимо было отстоять очередь из желающих воспользоваться услугой, в Риге было также заведено, но остановок было меньше и идти до них надо было дальше, а вот в сибирских городах мотор можно было остановить простым поднятием руки, если водитель был в поиске пассажиров и ты ему глянулся, то он притормаживал на обочине, соискатель объявлял адрес, водила назначал цену и если всех всё устраивало, то ты, уже как пассажир, отправлялся в нужном направлении, следя за счётчиком, который лихо отсчитывал копейки, но по пути таксист мог остановить другому голосующему и подсадить на свободные места. Это были уже деньги мимо счётчика, они шли в карман водителя, из которых он делился с диспетчером, что бы ставил в удобную смену, с рембазой, что бы быстро и качественно починили, ну и с начальником смены, потому что он начальник смены.
Случалось так, что голосующих было много, час пик, а таксомоторов мало или не хотели брать. Предположим было две пары, которые желали быстро и с относительным комфортом добраться туда, куда планировали. Все одновременно поднимают руку с целью привлечь водителя автомобиля с зелёным огоньком, что значит свободен, водитель лихо притормаживает, но не понятно кому он остановил, кого выбрал Меркурий, и вот пары несутся к автомобилю, ломая каблуки и роняя зонтики, что бы первыми назвать заветный адрес и предопределить выбор водителя. При этом неизбежны тактильные контакты и достаточно сильные. Пока Шурка называл адрес, Галка уже грела задницей, обёрнутой в новое платье, мокрый асфальт и голосила на всю «гусинку». Возможно, мужская половина другой пары даже пытался извиниться, но было поздно. Прекрасная возлюбленная, сидящая в луже и взывающая к немедленному отмщению, за попранную честь и платье, выкуренный косяк на дорожку и горячее сердце победили здравый рассудок, которого не было. В голове замелькали образы: «Я капитан Блад и немедленно всех спасу. К пекло капитана. Я мушкетёр короля. А, тысяча чертей, гвардейцы. Всех убью, один останусь. Не умирай Констанция» Вот только у «мушкетёра» в руке была не шпага, и слава богу, а связка ключей от квартиры и гаража. Представьте себе боксёра с кастетом. Короче, тяжкие телесные, но хороший адвокат, а хороший значит с большими гонорарами, снял тяжкие и в итоге два года и шесть месяцев.
С зоной повезло, она располагалась на окраине города и именовалась «пятёркой», по понятным причинам, что позволяло его матери раз в месяц подогревать сыночка колбасой копчёной и сигаретами. Но его постоянно лишали права на свидания и передачи. Видимо по этой причине он и вышел без УДО. Освободился он уже мужчиной, возмужал, покрупнел, добавилось наколок, ссутулился и стал менее разговорчивым, но любовь к чтению только усилилась.
И началась уже другая жизнь. О работе или учёбе он даже и не помышлял, ну нет у человека тяги к труду и знаниям, зачем же его заставлять или даже уговаривать. Всё же нормально сложилось. Вот и сынок уже подрос, а жена придумала интересную мутку с ханкой. Это же весело, вмазаться и всю ночь чайной ложечкой доставать из бидона коричневую массу и осторожно взвешивать её на самодельных весах, уравновешивая чашки копейкой и разделяя по одному грамму на «палки», а потом спать до обеда за непроницаемыми шторами. К вечеру уже надо было сидеть в сквере им.Ф.Э.Дзержинского, на лавочке. Через клумбу, напротив, также на лавочке, сидела Галка. Она была кассир. Товара у неё не было, она только принимала деньги и показывала пальцами Шурке, сколько палок нужно отдать клиенту. У Шурки товар был на кармане, но не более того веса, за который можно поднять статью в крупных размерах. Основной товар лежал за лавочкой в кустах, куда и ходил он, как бы по нужде и пополнить карманные запасы. Продавцы и клиенты знали друг друга и постороннему конечно же ничего бы не продали.
Так продолжалось около года, деньжата водились, шмотки, рестораны, таксистам на чай и они конечно же с Галкой обсудили возможность ареста и тактику поведения перед задержанием и стратегию после предъявления обвинений. Как обычно бывает в таких случаях, всё произошло неожиданно и в воскресенье, без объявления войны. Уверенный стук сразу насторожил домочадцев и на вопрос: «Кто там?» Уверенно ответили: «Милиция. Откройте» и пока Шуркина мать заводила гуся за амбар в квартире началась форменная паника. Шурка метнул основной кусок ханки, завёрнутую в полиэтилен, в форточку, но вспомнил, что Галка не велела так делать, а нужно смывать в унитаз. Сама то укатила в командировку.
-Какая милиция?-Екатерина Георгиевна изо всех сил тянула время.
-Советская. Откройте.
Геннадий, который оказался здесь по случаю раскумариться на халяву, схватил Мальчика и как-то по глупому посадил его перед телевизором на одиноко стоящий стул. Засунул в трусы что-то холодное и велел не бояться, а Мальчик и не боялся, по телевизору началась передача «В гостях у сказки» и все игрища взрослых стали сразу ему до лампочки.
-Ой. Я не одета. Подождите.-продолжала тормозить следственные мероприятия сообразительная и не потерявшая присутствие духа мать.
-Открывайте немедленно. Мы будем ломать дверь.
Но ломать не стали, а наоборот затихли и всем своим поведением показывали, что терпения у них много и под дверью они простоят хоть до утра, а вы давайте, заканчивайте свои преступные дела, мы подождём, воскресенье ведь и нам спешить некуда. Шурка, судорожно матерясь, безуспешно пытался что-то смыть в унитаз. Надо было раньше попробовать, провести ученья по скидыванию товара. Геннадий подошёл к Мальчику и сел рядом на такой же одинокий стул. Понял, что тоже выглядит очень глупо, сидя перед телевизором и с интересом вникая в интригу «Морозко», когда в дверь ломятся опера, он повернулся к племяннику, потрепал его по голове и сказал: «А что делать. Не ссы. Всё будет хорошо». Мальчику было не до переживаний взрослых и их предчувствий будущего, на экране разворачивались не виданные доселе события: злая мачеха, социальное неравенство в семье, оборотень, говорящий гриб, дохлый журавль, небольшой сюжет из сказки немецких братьев, котик на свиносанках, Баба-Яга такая натуральная, энты, Дед Мороз колдун, некромантия, халявное богатство, неудачное ограбление, падающие с неба комли деревьев, три поросёнка. Когда экшн закончился и Мальчик вернулся в действительность, милиционер уже закончил писать протокол, новое для него слово, и понятые, сколько новых слов, ставили свои подписи. Как оказалось, под окном ждали опера с понятыми и дождались, унитаз не справился со своей задачей, а ещё к следствию попали самодельные весы с которыми так любил играть Мальчик. Во общем папа уехал на пять лет, в прекрасный город Лесосибирск, а Мальчика увёз дядя Гена, к другим дедам, в подъезде вытащив из детских трусов маленькие пакетики.
Лесосибирск город северный, далеко от транспортных магистралей, но близко к Енисею, дороги там заканчиваются и начинается море тайги, которое тянется бесконечным бело-зелёным ковром, украшенным редкими вкраплениями одиноких поселений по берегам рек и рассекающими безмолвное однообразие, тысячекилометровыми просеками. Через не тающее плато Путорана, ледяной Таймыр к стылым и безжизненным берегам Карского моря. Вечная мерзлота. Где то там, на вершине горы Холокит и должен находиться дворец Ледяной королевы с маленьким дурачком Каем, который ходит по сверкающим залам лагерного барака и с удивлением рассматривает свои синие негнущиеся пальцы. Ну это было во дворце ледяной стервы, а в советском лагере относительно тёплые бараки и работа на опилочной-стружечной фабрике, где зека делали лучшую в стране, знаменитую, лесосибирскую фанеру.
Шурка раз в месяц получал от сынишки письма, сначала обведённую ладошку на последнем листике, где дед, Галкин отец, отчитывался о досуге Мальчика и его развитии, потому что он один занимался подготовкой внука в школу, потом читал смешные каракули, которым научил ребёнка дед, а затем и осмысленное самостоятельное изложение мыслей и жизни своего сына. В ответ тоже слал письма, раз в месяц, режим то строгий, даже умудрился прислать посылку. Ящик кедровых орехов, пару шишек и чучело белки с пришитыми ушами из кроличьего меха, как потом выяснилось, лагерные мыши отгрызли изделию уши. Мальчик часами гладил зверька и ковырял чёрные бусины маленьких глазок, а дед долго не решался забрать подарок у ребёнка и приладить его на стену. Белка оказалась на удивление стойкой и продержалась в этой квартире ещё тридцать лет, не потеряв своего зимнего наряда и чужих ушей.
На зону со строгим режимом не так просто передать подогрев, да и расстояние от дома было не малым, уже пожилым родителям такое не под силу. Четыре посылки в год, с самым необходимым и четыре бандероли. Вот и вернулся Шурка жарким летом как и был в лагере, в зековском. Чёрная фуфаечка, сапоги кирзовые, да шапка ушанка на бритом затылке, черные брюки заправленные в сапоги и белая майка, по случаю жаркой погоды. Из документов только справка об освобождении.
С вокзала сразу поехал к сыну, к родителям Галки. Мальчик хорошо запомнил этот момент, как сидели они с дедом на кухне в пьяном разговоре, кочан квашенной капусты на столе и сковородка с салом и картошкой. Жилистое белое тело отца, в калейдоскопе наколок, загорелая голова и кисти рук, несколько ненужных страшных шрамов, к которым не прикасалась рука врача. Разговор шёл в обнадёживающем русле, мол было время подумать и осознать, принял нерушимое решение, всё для сына, жизнь положу на алтарь семьи.
А утром поехал искать жену и нашёл. Жена его мгновенно вмазала, да так хорошо, что очнулся он только через полгода. В наручниках. Всё подписал, всё на себя. Четыре года, но что уже хорошо, общего режима. Ну, а жизнь на алтарь семьи можно и потом положить. Обстоятельства.
На этот раз он посетил замечательный город энергетиков и химиков, город трудовой славы Братск. Но в первую очередь это острожный город. Город сидельцев. И город, этот контингент, очень успешно использовал. В основном в строительстве. ЖБИ располагалось прямо на территории исправительного учреждения или наоборот, зона находилась посреди комбината. Неважно, стали исправлять Шурку тяжёлым физическим трудом на свежем воздухе. Несмотря на то, что труд был мало оплачиваем, потому как шли отчисления и за пропитание, и за одежду сибулонскую, ну и вообще деньги зэкам не игрушка, Шурка втянулся, может и взаправду решил, что-то куда-то положить, но в эту ходку он уже не блатовал, а тянул лямку как мужик. Выработал даже невысокий разряд монтажника, а это уже профессия. И получив положительные характеристики, а это минус к уголовной карме, отбыв полтора года в исправительной колонии общего режима, отправился в колонию-поселение. То есть в соседний барак. Соседний то он соседний, а режим другой, облегчённый. Посылку можно раз в месяц, свиданий сколько хочешь, зарплата почти целиком идёт на карман. Главное не накосячить, не получить взыскание. И тогда можно рассчитывать на УДО.
Неожиданно прикатила на свиданку Галка. При лаве, вся на понтах, молодая красивая белая и предложила жить вместе. Иди, мол, к начальству и попросись на домашнюю химию. Химия это самый облегчённый режим содержания, почти условно-досрочный, только работаешь там, где ты больше всего требуешься для народного хозяйства и зарплата полностью тебе. Надо раз в неделю отмечаться у инспектора и без залётов. Без пьянок в общественных местах и приводов в милицию.
Галка быстро сняла маленький домик-времянку и привезла сына. На удивление, всё же третья ходка, так сказать рецидивист, химию одобрили. Началась спокойная, ну насколько может быть спокойной у химика, размеренная жизнь. Каждый день на работе, в субботу в кино, в воскресенье можно даже в гости сходить. Костюм тройка появился, прибавился вес. Галка пошла работать буфетчицей в аэропорту. Место оказалось хлебным, она там что-то мутила с чаем-кофе, деньжата появились. Иногда баловались покуривали, иногда закидывались, но без фанатизма.
И тут, как с горы на лыжах, объявился Ислам. Ислам вор авторитетный, знакомый, тем более только откинулся, нуждался в подогреве. Отказать было нельзя. Короче, он остался жить. Мутное время началось. Чифир, план, кухнар, библия и прочая уголовная атрибутика. Походы в кино и по гостям закончились. Иногда появлялись другие сидельцы, недолго кантовались и пропадали. Постоянно катали, оттачивая мастерство. Подтягивали на кидок фраеров, бомбили их безжалостно. Из жилья, домик превратился в хату. Это грозило сменой режима в сторону усиления. Но как то прокатило и Шурка получил справку об освобождении.
К этому времени, у Ислама и Галки образовались какие то нездоровые отношения, может они и раньше были, но замечать Шурка начал только теперь. Как-то пытался с этим жить, как-то бороться, пробовал ****овать в отместку, но не получилось или не понравилось. Пришлось объясниться и уйти.
А куда в Братске уйдёшь. Поселился на брошенной даче в Зяби, пить не умел, в запой уйти не получилось, потому раскумарился ханкой по полной, там его и приняли. Непонятно, может беглых зэков ловили, а может облава по розыску проходила, одним словом взяли его случайно. Найденных наркотических средств хватило на пять с половиной лет строго режима.
На этот раз Шурка отправился в славный город Усть-Кут, в посёлок Половинка. Сам город мало отличался от уже знакомого Лесосибирска, ну разве что вытянулся он вдоль Лены и делали здесь не фанеру, а просто и без затей пилили лес и гнали его кругляком на БАМ и вниз по Лене, через самый большой в мире речной порт «Осетрово». Поэтому Шурка пилил лес. Режим ему не облегчили, потому что четвёртая ходка и он освободился только начале восемьдесят седьмого года. В разгар перестройки и образования частной собственности. Пахло весной и переменами. Возвращаться на Родину он не стал и замутил бизнес в Усть-Куте. Ну, как замутил, для начала устроился на пилораму, так как был несколько, последних лет, очень близко знаком, с таким производством. Выбился быстро в бригадиры, огляделся и увёл всю бригаду в другой цех, где уже сам арендовал пару пилорам. Приехала Галка, у неё открылся талант по общему руководству бригадой и переговорным процессом с поставщиками, а так же погрузкой пиломатериалов в вагоны.
Появилась существенная проблема со сбытом. Не просто было получить расчёт, а предоплату все опасались делать. И поехал Шурка домой, за подмогой. Но дома помогли только советом, советом правда дельным. Далее дорога увела его к родственникам в хлебный город Ташкент, который очень и всегда нуждался в пиломатериалах, но имел избыток фруктов, овощей и консервированных продуктов. Которых в свою очередь сильно не хватало в денежном Усть-Куте. Родственники свели с Наджиёй, которая и организовала приёмку леса и отгрузку консервов. И бизнес заладился и ново обретённый партнёр оказался женщиной приятной во всех отношениях. И Шурик влюбился. К тому же Галка стала срываться в чудовищные запои. Пришлось привлечь племянника Димку, сына Геннадия, который к этому времени уже умер от рака лёгких. Дмитрий ускорил бизнес, раздавая взятки американскими президентами.
Но опять всё пошло как пошло. На этот раз прям беда беда. У Наджии погибают две маленькие дочери. Пожар. И бедная женщина уже ничего не хочет. Ни денег, ни Шурку. Ничего. Он тоже как-то сломался. Зачем то уехал в Братск, пробовал бичевать, не получилось, что-то замутил с блатными и отправился, по их поручению в Усть-Кут. Где и получил от Шакала нож между лопатками. Галка молнией метнулась на выручку. Договорилась с врачами. Операция прошла успешно и без последствий. Важные органы не задеты. Свезло. А Шакала, она нашла и отправила вниз по течению Лены, подо льдом. Не сама конечно, братва подержала, пока она его на куски резала, заливая кровью белый лёд.
И вот Шурка опять на Родине, постоянно вмазанный и с книгой в руках. Сыт, одет, делать ничего не надо. Что ещё нужно, чтобы встретить старость или что там встречают старые наркоманы. Прокантовался таким макаром он года четыре и отправился ещё на пятилетку за казённый счёт, на шестую ходку, но путешествия не получилось. Страна обнищала к тому времени в край и отправлять осужденных в дальние дали уже не могла. Да и по большому счёту делать им там нечего было. Зоны по закрывались, вертухаи разбежались, а бараки и вышки растащили на дрова. Оставили его в родном городе, в «восьмёрке». Подходили к концу девяностые и с подогревом проблем не было. Мальчик, официально завозил в зону, на «газели», тонну сахара и оформляли это как партнёрскую помощь, так же окорочка из-за лужи, ну а сигареты и тёплые носки, это уже носили, ещё живые родители Шурки.
Освободился он в начале нулевых, зимой второго года. Седой, обозлённый, сильно постаревший мужчина, разменявший шестой десяток не в самых лучших условиях. Во время отсидки бросился в религию, да как-то остервенело, с надрывом. Уверовал, но колоться не перестал. Обложился, в двушке родителей Галки, глупыми книжками про фэнтези, стены обвешал иконами. Как он всё это умещал у себя в голове, было не понятно. Его мать ушла, отец лежал разбитый параличом у сестры. Получив причитающееся ему наследство от квартиры родителей, он какую то часть отдал сестре, на содержание отца, а сам укатил в неизвестном направлении. Никому ничего не сказав. Вернулся осенью, сразу заселился в свою комнату у Галки и попросил вмазаться.
Через год, когда пришли с обыском, он молча встал, собрал вещи и прошёл на свою последнюю ходку. Определили его на уже знакомую «восьмёрку», но не надолго. Через год его этапировали в лечебно-исправительное учреждение. «Десятку». С предсказуемым диагнозом туберкулёз. А ещё через полгода его досрочно освободили по причине невозможности достичь цели наказания. Рак лёгких. Умер он через полгода под сильным кайфом.
Семь ходок. И только три за себя. Больше двадцати лет в путешествиях за счёт государства.