1
На первый взгляд здесь все было как прежде. Серые шершавые стены, уходящие в темноту… Холодные каменные плиты пола… Непонятный сумрак в вышине… Мерцание языков пламени вокруг, теперь еще более напряженное и сильное. И вместе с тем что-то в этом коридоре изменилось. Как будто в его суровое пространство добавилось ощущение праздничности и торжественности. Глебу Игоревичу подумалось вдруг, что лабиринт представляет собой совсем не то, чем он открывается все это время. И в самом деле, его стены как будто раздвинулись широко, и в них обозначились высокие стрельчатые окна с сияющими витражами. Справа и слева пробежали вперед ряды колонн, поддерживающих далекие звездчатые своды. Гулким, просторным эхом отзывалось малейшее движение Глеба Игоревича и Старца, стоявшего рядом с ним.
Глеб Игоревич не удивился. Он понимал, что поверх внешней правды о лабиринте существует вот эта – другая истина о храме, живая и несомненная.
- Да, ты прав, – шепнул, наклонившись к его уху, Старец. – Лабиринт? Верно. Храм? И это тоже верно. Вновь ты открываешь для себя истину.
- А как же… - пробормотал Глеб Игоревич. – Как они сочетаются друг с другом? Может ли храм быть лабиринтом или лабиринт – храмом? Одновременно!
Старец еще не успел ничего ответить, а Глеб Игоревич вдруг вспомнил, что в готических соборах, на полу залов, были изображены лабиринты. Шартр… Реймс… Собор Нотр-дам де Пари… Смысл этих лабиринтов теперь уже утрачен, но ведь он был. И есть! И наоборот, есть лабиринты на Соловецких островах, явно игравшие роль святилищ. Да, эти лабиринты – храмы… И Критский лабиринт – тоже храм…
Старец улыбнулся и одобрительно кивнул.
- Да, ты быстро учишься обходиться без меня. Я уже говорил: ты хороший ученик! Только что ты увидел то, что скрывается за очевидным, - ты увидел Истинную Реальность. Она сама зовет тебя.
- Этот храм – в Истинной Реальности? Мы ведь уже говорили об этом когда-то…
- Да, и этот храм тоже.
Они медленно пошли в том направлении, где должен был находиться алтарь. Почему? Глеб Игоревич и сам не знал. К эху от их шагов прибавились странные, едва уловимые, но вместе с тем отчетливые звуки. Вот, свистя крыльями, пролетела какая-то невидимая птица, и после нее остался в воздухе дивный ароматный след… Вот где-то высоко под сводами родился и просыпался вниз мельчайшими звездами аккорд прекрасного хорала… Вот по храму разнеслись звуки молитвы, которую нежный женский голос читал на неведомом языке… Прошелестела переворачиваемая страница книги… Где-то далеко послышался звонкий смех ребенка… И вновь странная, гулкая тишина.
Глеб Игоревич повернулся к Старцу.
- Ты тоже слышишь все это?
- Да. И многое другое. Ты тоже научишься этому когда-нибудь. Просто будь внимательным.
Глеб Игоревич огляделся и увидел, что они со Старцем, как и прежде, бредут по коридору лабиринта. И ни витражей, ни колонн по сторонам, ни высоких сводов… Он растерялся.
- Мы вернулись в лабиринт?
- А мы из него никуда и не уходили, – улыбнулся Старец. – Ну? Посмотри внимательно!
Глеб Игоревич огляделся и увидел, что они вновь находятся в храме. И витражи, сияющие в его высоких окнах, освещают им путь.
- Кажется, я понимаю! – заговорил он задумчиво. – Все зависит от нашей внутренней установки. В обычной жизни мы привыкли видеть… - он чуть запнулся, но тут же продолжил уверенно: - …ту реальность, которую считаем объективной, но которая на самом деле… - иллюзия. Но мы можем изменить эту установку, чтобы за внешними проявлениями этой реальности увидеть то, что истинно.
Старец внимательно посмотрел на Глеба Игоревича и молча кивнул головой.
- Знаешь, я вот сейчас подумал… – продолжил Глеб Игоревич. – Обычная реальность как раз и существует для того, чтобы скрыть Истину. Только кто ее такой создал?
- Кто… - то ли откликнулся эхом на этот вопрос Старец, то ли объяснил что-то Глебу Игоревичу. – Но увидеть Истинную Реальность действительно можно. И ты прав, нужно просто изменить фокус внимания. Так бывает в музыке: мы по желанию можем слышать отдельные звуки аккорда или аккорд целиком.
При этих словах стены храма вдруг затрепетали, заиграли, словно в огненном мареве, витражи оплавились и потекли по ним разноцветными ручьями, колонны стали прозрачными и совсем исчезли, своды потемнели и опустились низко. И вот Глеб Игоревич увидел, что они со Старцем вновь находятся в лабиринте.
- Пытаешься овладеть техникой переключения внимания с одной реальности на другую? – рассмеялся Старец. – Ничего. Все новое поначалу дается с трудом.
- Послушай, – Глеб Игоревич заговорил вдруг с энтузиазмом, и лабиринт с его близкими стенами и полумраком опять преобразился в огромный прекрасный храм. – Я что-то потерялся. Что в Истинной Реальности: этот храм или лабиринт?
- Истинная Реальность – в твоем сознании. И открывается она лишь твоему сознанию. В Индии сказали бы – твоему «третьему глазу». Лабиринт… Храм… Путь… Лестница… Все это разные отблески единой идеи, которая сияет, как светоч, там, в мире Истины. Вот сейчас ты учишься придавать ей тот или иной вид.
- А абсолютный облик Истинной Реальности – каков он? – Глеб Игоревич все еще был полон энтузиазма.
- Абсолютный облик Истинной Реальности непостижим! – остановил его Старец. – И говорить о нем невозможно, его можно только открыть для себя внутренне. Для этого нужно понять свою принадлежность ему. И давай об этом больше говорить не будем. Слова всегда обесценивают высокое.
- Что же нам теперь делать? – как будто бы чуть растерялся Глеб Игоревич.
- Пройти по храму, преодолевая его препятствия и поклоняясь его святыням. Ну, пройти по лабиринту!
- В храме – препятствия? Ну да, если в лабиринте… - Глеб Игоревич вдруг стал удивительно косноязычным.
- Да, нужно найти верный путь к алтарю. Ты меня понимаешь? К истинному алтарю! А препятствия – это иллюзии, ложные знания о мире, порожденные многообразием его проявлений. И еще – демоны, принадлежащие Истинной Реальности, но враждебные ей и тем, кто хочет ее постичь. Часто они несут испытания… Ты это поймешь позже. А сейчас должен понять одно: Истинная Реальность – это мир сути. И за внешним ты должен научиться видеть суть.
2
Долго шли молча. Время от времени на стенах лабиринта вдруг проявлялись знакомые уже витражи, по сторонам вставали призрачные колонны – и вновь возвращалась серая монотонность, освещаемая пламенем знания, хранимого разумом Глеба Игоревича.
Наконец Старец заговорил. И по его голосу можно было понять, что он готовится сообщить о какой-то особой, глубокой и важной истине, которой сам очень дорожит.
- Я надеюсь, ты понял, что события, с которыми человек сталкивается в своей жизни, – вообще все события в мире – складываются в Истинной Реальности и имеют свой собственный смысл, скрытый за внешней видимостью. Внешне эти события – одно, а по сути – совсем другое. Но иногда… Вот ты знаешь, что такое «черная вдова»?
- Это женщина, которая неоднократно выходит замуж, но всякий раз ее мужья умирают по какой-нибудь причине. Это выглядит так, будто их преследует злой рок.
- Да, ты прав. Но это с точки зрения объективной реальности. С этой точки зрения черная вдова – несчастная женщина, которой не везет с мужьями. Мол, у нее судьба такая.
- А на самом деле? – нетерпеливо перебил его Глеб Игоревич.
- А на самом деле, – невозмутимо продолжил Старец, – все происходит ровным счетом наоборот. Злым роком оказывается сама женщина, на которой эти мужчины женятся. Она вроде бы и заботится о них, но в Истинной Реальности несет зло, пожирает их души – их жизни. Внешне они умирают по разным причинам, но по сути просто иссякают. И смерть находит повод забрать их. Бывает, что муж не умирает, а становится пустой, безвольной куклой. Но это уже другая тема… Вот смотри.
Глеб Игоревич огляделся. Он по-прежнему находился в лабиринте, но вместе с тем ощутил себя ребенком. В голубом небе сияло майское солнце, а здесь, внизу, буйно росли молодые весенние травы. И в этих травах маленькими солнцами желтели цветущие одуванчики. Одуванчики… Это был сад возле их дома – старый немецкий сад. Сам дом выглядел неказисто, был маленький, тесный, его наспех построили по финскому проекту после войны. Но сад был роскошный – огромный, и росли в нем… Какие только деревья в нем не росли! Больше всего в нем было яблонь. Сейчас они отцветали, и бесконечная розовая метель кружила повсюду… И кружила голову.
Этому саду радовались родители Глеба Игоревича. Они выросли на земле и огород считали большой поддержкой в жизни. На самом деле так оно и было в те далекие годы. Картошка, лучок, огурчики, редиска… В этом саду был свободен и счастлив тогда сам маленький Глебка. И счастье, смешанное с чувством свободы, были тогда совсем земными. А впрочем… Этот сад был даром судьбы и окном в Истинную Реальность. Частицей рая на земле.
- Теперь ты понимаешь суть того, что тебе было дано когда-то? – прозвучал поблизости голос Старца, и стены лабиринта вновь поднялись, отгородив Глеба Игоревича от светлых воспоминаний о детстве и цветущих яблонях.
- Кажется, понимаю… – прошептал он и почувствовал, как на глазах закипают слезы. Было жаль прошлого – детства, этого сада с розовой метелью и одуванчиками в зеленой траве, чистого счастья…
- Ну тогда идем дальше, – голос Старца был спокоен и деловит, как у хирурга перед операцией.
Стены лабиринта исчезли, и Глеб Игоревич увидел себя в другом прошлом. Он сидел неудобно на подлокотнике дивана возле самой двери в комнату. На душе была какая-то противная, сосущая пустота. А мать злобно листала его школьный дневник, потрясала им и кричала, не заботясь тем, что соседи все это тоже слышат:
- Скотина ты безрогая! У тебя на каждой странице запись красным, а то и не одна: «Разговаривал на уроках! Разговаривал на уроках!» Ты что, черт тебя дери, держать себя в рамках не можешь? Мерзота! Сколько это будет продолжаться?
Глеб не чувствовал вины. В конце концов, он разговаривал не больше, чем другие, и всегда по делу. Но обращали внимание всегда именно на него. «Глеб, дневник на стол!» Может быть, потому, что мать работала учителем в этой же школе.
Опустив голову – так полагалось, чтобы продемонстрировать виноватость, – Глеб сидел на неудобном подлокотнике дивана, а где-то далеко-далеко в его сознании какой-то спокойный, взрослый голос недоумевал: «Из-за ерунды столько крика… И столько оскорблений… Нельзя же так со своим ребенком!»
А совсем рядом, в Реальности, которая простиралась по ту сторону очевидного, внутреннему взору Глеба Игоревича открылась иная картина. Из своего сердца мать исторгала на него поток ранящих, черных языков пламени, которые делали его душу слабой и беззащитной. А клубящееся вокруг нее темное облако припадало к этим ранам, вбирая в себя истекающие из них молодые силы ее сына. И глаза ее горели все ярче блеском адского удовольствия.
- Ну что? Ты узнал что-то новое про себя? – лицо Старца было совсем рядом с лицом Глеба Игоревича, а за ним угадывались серые стены, и мерцающие языки пламени стали чуть ярче. - Хочешь еще?
- Хочу! Я ведь все это знал, чувствовал. Но то, что я вижу сейчас, меня как-то… мне душу лечит. Хоть и больно переживать все это вновь.
- Правильное решение!
Эти слова Старца еще уносились далеко в пространство, а Глеб Игоревич уже увидел себя и мать у них на кухне. Лицо матери было непреклонным, губы были поджаты, она злобно, с размаху засовывала помытые тарелки в мойку. «Вот потому и посуда вся поколочена», - привычно подумал Глеб Игоревич.
Как всегда, мать была чем-то недовольна. Точнее – всем на свете. Для нее не составляло труда найти повод для претензий и опять выставить уже взрослого Глеба Игоревича в чем-нибудь виноватым. Недостаточно заботлив… Накануне слишком поздно вернулся домой (я же жду!)… Долго оставляет открытой дверь холодильника (он размораживается)… Приветливо разговаривает с соседями (что у тебя с ними? против меня объединяетесь?)… Вспоминая его давнюю любовную историю с аспиранткой, она обычно кричала: «Проституток своих в дом водишь!».
Вот и сейчас, она повернулась к Глебу Игоревичу и, пока еще стараясь быть спокойной, заговорила.
- Когда все это кончится? Я тебя спрашиваю! Когда ты перестанешь надо мной издеваться?
- Ты опять заводишь свою старую пластинку. Как я над тобой издеваюсь?
- Скоро осень кончится, а я яблочка не видела! И слив! Тоже мне сын! Не допросишься у тебя!
- А ты хоть слово сказала, что хочешь слив или яблок? – Глеб Игоревич тоже держал себя в руках, но знал, что в конце концов сорвется. Мать умела довести его до исступления.
- А почему я должна тебе об этом говорить? Сам должен понимать!
Когда-то он очень болезненно воспринимал такие упреки. Тем более что сыновнее почтительное отношение к матери считал очень важным. «Мать – это святое!» А она старательно поддерживала эту установку. «При солнышке тепло, при матери добро». Она частенько вспоминала эту поговорку, неизменно адресуя ее Глебу Игоревичу. Мол, запомни и прими к действию.
- Все тайны какие-то, тайны! Все держишь меня в неведении!
- Да что ты хочешь знать? Все, что тебя касается, ты знаешь. Что еще? – Глеб Игоревич потихоньку начинал закипать. Одни и те же претензии! Одни и те же вопросы! И главное – все ответы заканчиваются ничем. И завтра будет то же самое.
- Все молчком! – не унималась мать, тоже входя в раж, глаза ее налились стальным блеском. – Всю жизнь так! Сам себе хозяин!
- А ты хотела, чтобы я до седых волос просил у тебя разрешения на каждый шаг? – Глеб Игоревич начинал злиться уже по-настоящему.
- Да пошел ты к черту, тварина неблагодарная! Вырастила сына себе на голову! Тьфу на тебя!
В другой раз, но как будто только что, мать сказала ему тоже в ссоре, но без особого повода:
- Ишь, профессор выискался!
И в этих словах звучало желание хоть как-то уколоть, унизить и отстоять собственную позицию «главной».
Глеб Игоревич знал, что упреки – это теперь ее последнее оружие. Недовольный вид и поджатые губы уже перестали на него действовать – он научился не обращать на них внимание. Хамскому и назидательному тону он тоже научился противостоять. Как-то, когда она назвала его сволочугой и скотиной, он легко бросил в ответ: «Сама сволочуга и скотина». Так он закрывался от матери – все надежнее, все глуше. А потом заметил, что она стала быстро слабеть, не теряя при этом страсти к жизни. И только злоба, временами беспричинно поднимавшаяся в ней, давала ей силы бытия.
А сейчас Глеб Игоревич внутренним напряжением воли соткал вокруг себя кокон холодного равнодушия, оставив там, за его пределами, все эти материнские попреки, злобные выпады, проклятия. И тут перед ним развернулась знакомая уже Истинная Реальность. Из черного сердца матери прорывались редкие языки пламени и бессильного опадали, не достигая цели – души Глеба Игоревича с многочисленными рубцами на ней. И клубящееся вокруг нее темное облако тоже не достигало своей цели, задерживаясь по ту сторону кокона.
- Возвращайся, возвращайся, уже пора… – вдруг услышал над собой Глеб Игоревич. – Сейчас твое место здесь. Идти надо…
Глеб Игоревич огляделся и увидел, что лежит на полу лабиринта, а его голову Старец держал у себя на коленях. Языки пламени живо плясали повсюду. Было тихо и покойно, только душа Глеба Игоревича все еще ныла где-то в груди. Он легко сел.
- Да надо идти. Я чувствую, уже скоро все произойдет…
- Да, скоро, – отозвался Старец, не спрашивая, что именно. – Но ты ведь понял, что все увиденное тобой – не игра памяти. Все это действительно живет в особом настоящем. А Истинная Реальность, которую тебе тоже удалось открыть, – подавно.
3
Старец внезапно замер на месте, рукой придержал Глеба Игоревича.
- Стой! Ты ничего не слышишь?
- Нет.
- А ты вслушайся. Только постарайся сделать это не ушами, а самой сутью своего сознания. Просто слушай.
Глеб Игоревич прислушался к тому, что происходило в его сердце, и действительно услышал «нечто». Сначала это были далекие звуки – слабые, неразборчивые, как будто кто-то размеренно читал стихи вслух за толстой стеной или играл на незнакомом музыкальном инструменте. Потом они начали усиливаться, разрастаться… Вот их волны нахлынули на Глеба Игоревича и стали для него единственной реальностью. Из звуков вырос голос, произносящий слова, и каждое из них загоралось маленьким цветным фонариком, а их вереницы, исполненные глубокого смысла, повисали в пространстве, как сияющие гирлянды.
Глеб Игоревич растерянно взглянул на Старца, но тот только кивнул головой и прошептал едва слышно:
- Слушай внимательно…
Голос удерживал слова, играл ими, а они, в свою очередь, творили его, давали ему жизнь и плоть. И это было волшебство, недоступное простому человеческому пониманию. Наконец, все эти слова оформилось в фразы.
Истина…
У Истиной Реальности свои планы.
Она открывается тем, кто сердце свое разбил страданиями до крови.
Только тот, кто по жизни земной идет с кровоточащим сердцем, постигает Истинную Реальность.
Она есть! Она рядом!
Она сама находит тех, кому она дорога и кто будет служить ей до смерти и после.
Она стучится в сердца человеческие, но не каждое сердце открывается ей навстречу.
Призываю: не закрывайте сердца свои. Примите Истинную Реальность, ищите ее повсюду.
Но ищите в молчании. Помните: самые высокие истины неизреченны. Они лишь постигаются сердцем!
Голос умолк, стало тихо. Глеб Игоревич увидел, что они со Старцем вновь оказались в храме, и сияющие в его темноте гирлянды слов летают повсюду, кружа и наполняя все его пространство сияющими смыслами. Как будто фуга, превратившаяся в свет, неслышно ткет свою музыкальную ткань повсюду.
- Да, – вновь зазвучал таинственный голос, и теплая волна весеннего ветра пробежала по молодым зеленым травам с желтыми головками одуванчиков, а потом ушла дальше в цветущие розовым цветом яблоневые сады. – О самых высоких истинах следует молчать.
Истинная Реальность сама открывается вам в образах – вы называете их символами.
Это язык, на котором она говорит с людьми.
Но и люди, творя символы, обращаются к Истинной Реальности, говорят с ней.
А говоря с ней посредством символов, люди творят ее и в конечном итоге творят сущее.
Вот – Мистическое. В этом – космическая миссия человека.
Голос вновь замолчал. А сквозь накатившую тишину вдруг пробился тонкий трепетный звук – как будто серебряные звездочки вновь просыпались с небес на землю. Вслед за этим повсюду разлилось странное благоухание, рождавшее у Глеба Игоревича мысли о рае и вечной жизни на небесах.
- Это подарок тебе, – шепнул Глебу Игоревичу Старец. – Ты ведь и впрямь его заслужил. Но погоди…
В самом деле, голос опять зазвучал, но на этот раз в нем слышались какие-то новые, суровые нотки.
Если вы приблизились к Истинной Реальности, будьте бдительны. Берегитесь демонов.
Они – вместилища зла. Но жизнь им даете вы, когда-то допускаете зло в свое сердце.
Да, демоны – от зла. Они – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно творит благо.
Они несут страдания, но служат высшей цели.
Борьба с ними очищает человека и раскрывает его глубинную суть.
Так с луковицы снимается рубашка за рубашкой, пока в самой глубине ее не открывается зеленый росток – продолжение жизни.
Ваши главные демоны – ваши близкие. Сказано: «И враги человеку – домашние его».
Это крест, который вам нести по жизни…
Голос звучал все тише, сияющие змейки в пространстве храма… нет, уже в тесном коридоре лабиринта быстро меркли, догорая. Небесный аромат, восхитивший Глеба Игоревича, пропал без следа. И только звук падающих где-то далеко серебряных звездочек напоминал об Истинной Реальности, о важности открытого сердца и о благе, к которому подталкивают человека его демоны. Странно, не правда ли?
4
Шаги Глеба Игоревича и Старца, отставшего и теперь идущего где-то далеко позади, отдавались в коридоре лабиринта тупым коротким эхом. В памяти встал храм.
Сияющие змейки смыслов вокруг… Небесный аромат… И голос… Да было ли все это? Или душа успокаивала себя небывалыми видениями, стараясь заглушить в себе далекую, неизбывную боль. Боль, а с ней приходит мудрость… Они всегда рядом. И невозможно обрести мудрость, не пережив боль. Только сам, только своими силами! Лучший опыт тот, что приходит наедине с собой. В одиночестве.
Глеб Игоревич вдруг ощутил, как холодная волна родилась где-то высоко у него над головой и обрушилась вниз, оставляя после себя острое мертвенное чувство. Вот откуда эта боль души! Одиночество… Все – пустое, все – напрасная трата душевных сил. Вся жизнь прошла зря! Как там у Екклесиаста? «Все суета и томление духа».
Глеб Игоревич подумал вдруг, что о таких же переживаниях писал любимый им Карл Густав Юнг. Он объяснял их так: «Тот, кто знает больше других, становится одинок». А еще он вспоминал, что с детства чувствовал себя очень одиноким, и это одиночество происходило не оттого, что рядом никого не было. Дело было в другом. Не было никого, с кем он мог бы поделиться важными для него мыслями и кто бы его понял. А еще он был нелюбим матерью...
В лабиринте почему-то стало совсем тихо, и даже шагов Глеба Игоревича и Старца не было слышно. Лишь языки пламени вокруг вяло шевелились и быстро бледнели, теряясь в темноте. Не хотелось ничего. Дойти до конца лабиринта? Получить от Старца новое знание? Вернуться на берег моря с его волнами и песчаным берегом? Нет, все не то… Было безразлично, превратился ли этот лабиринт в храм, как совсем недавно, зазвучат ли в нем вновь звуки небесного хорала, будет ли дано новое небесное откровение…
В сознании Глеба Игоревича вдруг вспыхнули слова Христа, сказанные Им перед смертью на кресте: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Он тоже испытал это одиночество перед… Да, перед шагом в новую, небесную жизнь. И сколько еще похожих примеров!
- Прямо закономерность какая-то вырисовывается! – Глеб Игоревич заговорил сам с собой вслух. – Мудрость рождает одиночество. А одиночество вкупе с разными бедами знаменует грядущее новое рождение. Получается, что это чувство, порожденное открывшейся мудростью, – это закономерность… Если вдуматься хорошенько!
- Да, так и есть! – неожиданно прозвучал рядом голос Старца. – Чувство одиночества действительно приходит к человеку перед его переходом в Истинную Реальность.
- Это ты? – Глеб Игоревич вздрогнул от неожиданности. – Ну как всегда вовремя! Куда ты скрылся в этом лабиринте? И как раз тогда, когда ты мне особенно нужен.
- Не сердись, я всегда рядом. Просто настало время очередного испытания – одиночеством. Да ты это и сам почувствовал.
- Тебя послушать, – не унимался Глеб Игоревич, – так эти испытания обрушиваются на меня постоянно.
- Обрушиваются. Потому что ты быстро учишься.
- Да? Я сам в них еще и виноват! И кто меня испытывает? Ты? Демоны эти вездесущие? Или, может быть, сама Иная Реальность?
- Кто? – отозвался Старец, и глаза его задорно блеснули в языках пламени, оживающих вокруг. – Ну давай поговорим об одиночестве. Оно сейчас тебя особенно волнует. И это правильно.
- Давай поговорим! – Глеб Игоревич все еще чувствовал раздражение и не скрывал этого.
- Ну что же? Очень хороший пример для понимания его сути – гора. Вот представь себе гору!
Старец сделал паузу, испытующе посмотрел на Глеба Игоревича. Тот стоял, опустив голову, мыслями уйдя глубоко в себя.
- Сколько людей живут у ее подножия! – продолжил Старец. – Всех их – ну, почти всех! – объединяют общие человеческие заботы. Они ходят в церковь, молятся одному и тому же богу, празднуют одни и те же праздники, носят похожие имена и одежды, одинаково понимают добро и зло… Их устраивает эта жизнь, гора им не нужна. Они понимают друг друга, и поэтому не одиноки. Рядом с ними всегда есть кто-то другой, такой же.
- Гора – это символ? – перебил Глеб Игоревич. – Это… образ высшего… Высшего знания?
- Не забегай вперед, – улыбнувшись, одернул его Старец. – Да, это символ высшего знания, но также и пути к нему. Символ ведь многомерен. Ну так вот, у подножия горы – многие. И им не одиноко друг с другом. Но среди них есть те, которые начинают всерьез задумываться о горе и ее вершине. И однажды они отправляются в путь с единственной целью – достичь этой вершины. Она сама зовет их к себе. И такие люди – званые. Ты меня понимаешь?
- Понимаю. «Много званых…» Продолжай.
- Да, званых в самом деле много. Они идут по пути высокой мудрости, часто общаются с такими же, как они, и радуются этому общению. Они тоже далеки от чувства одиночества. Но они все еще далеки и от вершины горы – от Истины. Успеваешь следить за моей мыслью?
- Успеваю, – кивнул Глеб Игоревич, и окружающие его языки пламени взметнулись высоко и сильно, освещая стены лабиринта, превратившиеся в стройные колоннады знакомого храма, его свездчатые своды, пропорхнувшие под ними белоснежные фигурки ангелов, скрывшиеся между трубами органа…
- И лишь избранные достигают вершины горы, – продолжил Старец. – Достигают! И радость их от покорения вершины всегда велика. Ведь им открылась Истина! Но и расплата за это тоже оказывается огромной. Они остаются наедине с Истиной, и рядом не оказывается никого, кто смог бы понять и разделить эту радость. Отныне одиночество – их удел. Так что в испытании одиночеством ты не виноват. И никто не виноват. Просто так устроен мир. Великая мистерия перехода в Иную Реальность знаменуется переживаемым чувством одиночества.
- Получается, что одиночество – это тоже символ? Только… эмоциональный.
- Да, символ. Знак. Он открывает двери в высокое знание и обеспечивает переход в Иную Реальность. А еще знаками такого перехода выступают разные беды – тяжелые болезни, увечья, утрата близких, их предательство. Так этот мир провожает тех, кто уходит из него, рождаясь для Иной Реальности. Вот и о тебе можно с уверенностью сказать: главное событие твоего земного существования – все ближе.
5
Университетский корпус, находившийся в старом зеленом районе города, просыпался медленно, исподволь. Вот какой-то человек неторопливо, но споро смел с его асфальтовых дорожек опавшие за ночь сухие сентябрьские листья. Вот заспанная вахтерша отперла изнутри его массивную входную дверь, вышла на ступеньки крыльца и, щурясь на солнце, закурила свою утреннюю сигарету. Вот как-то незаметно открылись железные ворота, запиравшие на ночь въезд на его территорию. День начинался.
Внутри корпуса тоже все было покойно и тихо, но и он потихоньку оживал. Вот где-то далеко в конце коридора гулко хлопнула дверь, и звук от нее эхом пробежал по этажам... Вот там же послышался шум воды, вытекающей из открытого крана, звякнула ручка железного ведра… Женский голос как будто бы окликнул кого-то…
Грузная, пожилая уборщица Татьяна Григорьевна, в синем сатиновом халате, сбившемся на затылок платке и домашних тапках, шаркая смятыми задниками, ходила по коридору второго этажа от одной двери к другой, символически протирая их ручки и проверяя, заперты ли они.
Дверь одного из кабинетов оказалась незапертой. Татьяна Григорьевна распахнула ее, заглянула внутрь… На полу возле самого порога кабинета лицом вверх лежал Глеб Игоревич.
- Боженька ж ты мой! Глеб Игоревич! – позвала она. Глеб Игоревич не отзывался. Татьяна Григорьевна встала перед ним на колени, сорвала с себя платок, подложила ему под голову…
- Так ты же здесь всю ночь пролежал один, голубчик! – запричитала она по-бабьи.
– И помочь было некому! Жив хоть?
Она распахнула пальто на груди Глеба Игоревича, откинув на сторону галстук, расстегнула рубашку, приникла ухом к его груди.
- Не слыхать… А так вроде теплый…
Тяжело встав с колен, она выбежала из кабинета в коридор, изо всех сил закричала, призывая на помощь свою напарницу.
- Ленка! Ленка! Да где же ты, чертова кукла?
Из дальней двери коридора, ведущей на лестницу, выскочила испуганная Ленка с широко открытыми глазами, тоже в синем халате поверх брюк, со шваброй в руке.
- Чё орешь? Случилось что?
- Наш Глеб Игоревич в своем кабинете лежит! – Татьяна Григорьевына перевела сбившееся дыхание. – То ли без сознания, то ли помер. Скорую надо срочно.
Ленка округлила глаза, но вмиг сосредоточилась.
- Да ладно тебе! Сейчас…
Наскоро вытерев руки о халат, Ленка задрала его полу, из кармана брюк выдернула мобильник. Тут же, стоя в дальнем конце коридора, набрала скорую.
- Алло, это скорая? У нас здесь человеку плохо… – голос ее был взволнован, но деловит. - Не знаю. Лежит на полу, без сознания… Точно не знаю. Ну, слегка за шестьдесят… Университет. Чернышевского, пятьдесят шесть… Хорошо. Ждем.
Засовывая телефон обратно в тесный карман брюк, Ленка затрусила в сторону Татьяны Григорьевны. Подбежав, в нерешительности остановилась. Теперь-то что делать? Обе молчали. Обе понимали свою растерянность.
- Хорошо хоть, дозвонились быстро, – попыталась разрядить ситуацию Ленка. Но эти слова повисли в воздухе, и опять обе притихли. Обе задумчиво смотрели на тело Глеба Игоревича.
- И что делать, не знаю, – наконец, проговорила Татьяна Григорьевна тихо. - Как-то массаж сердца делают… Искусственное дыхание… Да надо ли ему это сейчас? – Знаешь что? – она обратилась к Ленке и голос ее окреп. – Иди-ка ты вниз, встреть скорую. Она уж должна подъехать.
Ленка молча ушла, а Татьяна Григорьевна, все так же не спуская глаз с тела Глеба Игоревича, уже в полный голос заговорила сама с собой.
- Вот так и ходим под Богом… Сегодня жив, а завтра… Или повидаешься с Ангелом, чтобы потом опять на землю – доживать что полагается. Эх…
На лестнице послышались мужские голоса, торопливые шаги. Это были три санитара скорой помощи с носилками. Ленка что-то объясняла им на ходу.
Санитары вошли в кабинет, молча подвинув Татьяну Григорьевну и Ленку, развернули носилки, ловко переложили на них тело Глеба Игоревича. Один наскоро попробовал пульс у него на шее, удовлетворенно кивнул головой. После этого они решительно взялись за ручки носилок, теснясь в двери кабинета, но стараясь действовать быстро, вышли в коридор, двинулись в сторону лестницы. Ленка, засеменив за ними, коротко взглянула на Татьяну Григорьевну:
- Я провожу…
В кабинете Глеба Игоревича и в коридоре поблизости вновь стало тихо. Только Татьяна Григорьевна все еще оставалась на том месте, где только что лежало его тело.
- Торопятся… - прошептала она, крестясь. – Видать, жив еще. А ведь всю ночь одинешенек пролежал… Ну дай-то Бог, дай Бог.