ОТ СОВРЕМЕННОСТИ К АНТИЧНОСТИ
ВНИМАНИЕ!
Прочтение данного текста категорически не рекомендуется правоверным христианам.
Чем чаще я стал публиковать антихристианские материалы, тем чаще в мой адрес летят проклятия христиан, и это вполне закономерно.
Средневековая пыль и плесень, в которых мы барахтаемся, как в болоте, уже более 1000 лет, ох уж как не хочет, чтобы его тормошили, но и мне в этом болоте, ох уж как противно, поэтому понимая, что у меня никогда не хватит сил из него выбраться, хочется укрепляясь верой в светлое бесхристианское будущее, баламутить и баламутить этот средневековый смрад, которой хлюпает и воняет в жизни современных русичей.
Анализируя все публикации на эту тему на просторах Интернета, набрёл я на следующую статью опубликованную автором под ником IOV75 15 июля 2010 г. в ЖЖ (живом журнале).
Чем христианство плохо. /Частное мнение/ Ч. I
(https://iov75.livejournal.com/538025.html)
Статья эта понравилась тем, что автор приводит собственные впечатления от общения с христианами, которые на все 100% совпали с моими.
«В моих многочисленных беседах и спорах с представителями православной церкви, они (представители) часто отговаривались следующим образом: «Не понимайте Писание Божье буквально! Оно полно иносказаний!» И после этой отговорки трактовали Писание так, как им было выгодно.»
Именно так. Когда мне втирали православные про христианскую любовь я приводил цитату из «Нового завета» (Евангелие от Матфея):
Глава 10:
35 Ибо я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее.
36 И враги человеку - домашние его.
37 Кто любит отца и мать более нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня.
Глава 12.
47 И некто сказал Ему: вот, Матерь Твоя и братья Твои стоят вне, желая говорить с Тобою.
48 Он же сказал в ответ говорившему: кто матерь Моя, и кто братья Мои?
49 И указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои;
50 Ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат и сестра и матерь.
Глава 19.
29 И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную.»
Я спрашиваю правоверного: где здесь вы увидели ЛЮБОВЬ?
И получаю «прямолинейный» ответ:
«Под отцом, матерью и свекровью ПОДРАЗУМЕВАЙ все ветхое, а под сыном и дочерью – все новое. Господь же хочет, чтобы Его новые Божественные заповеди победили наши старые греховные привычки и обычаи - Феофилакт Охридский.
Кто без исследования упорно будет останавливаться на голой букве Писания, держась первого представляющегося ему смысла, тот, вдавшись в иудейские и бабьи басни, состарится в совершенной скудости достолепных понятий о Боге - свт. Василий Великий.»
Очень просто и доступно – не для тебя писано, а для отцов церкви, которые точно знают, что сие символ означает, так как у них было поэтому поводу откровение. (!?)
В результате, вместо бестолкового «Нового завета», мне предлагается изучать христианский канон по толкованиям мутных откровений, личностей сомнительной вменяемости.
Далее автор пишет:
«Итак, чем плохо христианство?
Очень многим! Во-первых, это ЧУЖАЯ религия. Она и воспринималась на Руси как заморская, ромейская вера».
Ранее у меня было впечатление, что только я один вижу эту мерзость, поклонение чужеземному идолу «Босоногого жида», но как бальзам на сердце, нет, не один, оказалось и другие эту мерзость видят. Проблема эта особенно актуальна после евангельских слов самого «Босоногого» (Евангелие от Матфея Глава 15:22-27):
«И вот, женщина Хананеянка, вышедши из тех мест, кричала Ему:«помилуй меня, Господи, Сын Давидов! дочь моя жестоко беснуется».
Но Он не отвечал ей ни слова. И ученики Его приступивши просили Его: «отпусти ее, потому что кричит за нами».
Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева.
А она подошедши кланялась Ему и говорила: «Господи! помоги мне».
Он же сказал в ответ: «не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам».
Она сказала: «так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их».
Многблудны и мутны откровения отцов Церкви в объяснении этого места «Нового завета», так как оно недвусмысленно исключает из паствы «Босоногого жида» всех, кто не является «овцой израилевой», но их изощренный плутовской ум, и из этого тупика находит выход:
«Господь терпеливо хранит молчание, оставляя Израилю привилегию спасения. А милосердные ученики обращаются с мольбой, и Он, зная тайну воли Своего Отца, отвечает, что послан к погибшим овцам дома Израилева. Так становится абсолютно ясно, что дочь женщины Хананеянки воплощает образ Церкви, когда женщина настойчиво просит о том, что предназначалось другим. Не то чтобы спасение не предполагалось для язычников, но Господь пришел к Своим и среди Своих, ожидая начатков веры от этого народа, Он пустил корни; прочие же должны были спастись через проповедь апостолов. Поэтому Он сказал: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам (Мф 15:26). Язычники окрещены здесь именем псов, а женщина Хананеянка обретает спасение через веру ее. Нечто таинственное внутри нее заставляет ее говорить о крошках, падающих со стола и поедаемых псами. Уничи-жительное значение псов смягчается употреблением уменьшительно-ласкательной формы. - Иларий Пиктавийский (315 ; 367)».
В этом толковании очень примечательно то, что язычники окрещены псами, т.е. иного места в христианстве для них не предусмотрено, и они с благоговейной покорностью приняли на себя роль христианских псов, и с неистовством доказывают сами себе, что это их гордое звание христианского раба.
Это же в каком расслаблении ума надо находиться, чтобы после подобного толкования новозаветной мерзости, продолжать поклоняться «Босоногому жиду»?
Но возможно современный критический ум по-иному воспринимает религиозный туман средневекового христианства, поэтому вернёмся на сто с небольшим лет назад, и заглянем в «Исповедь» Л.Н. Толстого:
«Я был крещен и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей и с детства и во всё время моего отрочества и юности. Но когда я 18-ти лет вышел со второго курса университета, я не верил уже ни во что из того, чему меня учили.»
То есть, не смотря на то, что с малых ногтей он воспитывался в тоталитарном христианском режиме, где наказывали за невыученный урок Божий, закончив обучения он не стал исступлённо верующим, а скорее относил себя к неверующим. И это явное противоречие между внутренним восприятием христианства и его внешними формами проявления постоянно мучило Толстого, и он пытался найти ему объяснение. Так появилась работа «Исследование догматического богословия» (1891 – 1896), которую он решился опубликовать только за границей, не смотря на своей огромный, к этому времени, авторитет в России. Во вступлении Толстой пишет:
«Я был приведен к исследованию учения о вере православной церкви неизбежно. В единении с православной церковью я нашел спасенье от отчаяния. Я был твердо убежден, что в учении этом единая истина, но многие и многие проявления этого учения, противные тем основным понятиям, которые я имел о боге и о его законе, заставили меня обратиться к изучению самого учения.
Я не предполагал еще, чтобы учение было ложное; я боялся предполагать это, ибо одна ложь в этом учении разрушала всё учение. И тогда я терял ту главную точку опоры, которую я имел в церкви как носительнице истины, как источнике знания того смысла жизни, которого я искал в вере. И я стал изучать книги, излагающие православное вероучение. Во всех этих сочинениях, несмотря на различие некоторых подробностей и некоторое различие в последовательности, учение одно и то же - одна и та же связь между частями, одна и та же основа.
Я прочел и изучил эти книги, и вот то чувство, которое я вынес из этого изучения. Если бы я не был приведен жизнью к неизбежному признанию необходимости веры, если бы я не видел, что вера эта служит основой жизни всех людей, если бы в моем сердце это расшатанное жизнью чувство не укрепилось вновь, если бы основой моей веры было только доверие, если бы во мне была только та самая вера, о которой говорится в богословии («научены верить»), я бы, прочтя эти книги, не только стал бы безбожником, но сделался бы злейшим врагом всякой веры, потому что я нашел в этом учении не только бессмысленность, но сознательную ложь людей, избравших веру средством для достижения каких-то своих целей.
Я прочел все наши катехизисы — Филарета, Платона и др., прочел послание восточных патриархов, потом православное исповедание Петра Могилы, прочел изложение православной веры Иоанна Дамаскина и, наконец, свод всего этого - Введение в богословие Макария, потом самое Догматическое богословие того же Макария. Я долго колебался о том, какую из этих книг признать за основную, содержащую всё учение и, следовательно, какую из них анализировать. Hо, прочтя по нескольку раз их все, я, наконец, убедился, что они все содержат одно и то же и что разница только в полноте изложения. Позднейшие полнее ранних. Содержание же и последовательность совершенно одна и та же. Все эти книги суть только амплификации символа веры. Самая позднейшая и полнейшая и пользующаяся наибольшим распространением из этих изложений есть Богословие Макария, и потому я для разбора избрал его. Исследуя это сочинение, я исследую и символ веры и все катехизисы, и Дамаскина, ибо Догматическое богословие включает в себя всё это.
Очень долго я бился над этой книгой, отыскивая тот тон, в котором следует разбирать ее. Серьезный, научный тон, тот самый, которым написаны эти книги, особенно новейшие, как Богословие Макария, при разборе этих книг был невозможен. Нельзя было разбирать эту книгу так, как разбираются научные изложения. В каждом научном изложении есть внутренняя связь частей, в этом же сочинении такой связи нет, и потому необходимо следить за ней механически - глава за главою. Но мало того, что нет связи в самых частях изложения, очень редко удается схватить ту внешнюю связь, которою в представлении пишущего связывается одна мысль с другою. Только что хочешь ухватиться за мысль, чтобы обсудить ее, как она тотчас выскальзывала именно потому, что она выражена была умышленно неясно; и невольно возвращаешься к анализу самого выражения мысли. Рассматривая же выражение мысли, находишь, что выражения умышленно неточны и запутаны. Слова все не имеют того смысла, который они имеют обыкновенно в языке, а какой-то особенный, но такой, определение которого не дано. Определение или разъяснение мысли всегда если и бывает, то бывает в обратном смысле: для определения или разъяснения слова мало понятного употреблялось слово или слова, совершенно непонятные. Я долго не поз-волял себе отрицать того, чего я не понимаю, и всеми силами души и ума старался понять это учение так, как понимали его те, которые говорили, что верили в него, и требовали, чтобы все так же верили. И это было тем труднее для меня, чем подробнее и мнимо научнее излагалось учение.
…
И, достигнув этого, я понял и весь смысл учения и ужаснулся. Я понял, что всё это вероучение есть искусственный (посредством самых внешних неточных признаков) свод выражений верований самых различных людей, несообразных между собой и взаимно друг другу противоречащих. Я понял, что соединение это никому не может быть нужно, никто никогда не мог верить и не верил во всё это вероучение, и что потому для невозможного соединения этих различных вероучений в одно и проповедывания их как истину должна быть какая-нибудь внешняя цель. Я понял и эту цель. Я понял и отчего это учение там, где оно преподается, - в семинариях - производит наверно безбожников, понял и то странное чувство, которое я испытывал, читая эту книгу.
Я читывал так называемые кощунственные сочинения Вольтера, Юма, но никогда я не испытывал того несомненного убеждения в полном безверии человека, как то, которое я испытывал относительно составителей катехизисов и богословии. Читая в этих сочинениях приводимые из апостолов и так называемых отцов церкви те самые выражения, из которых слагается богословие, видишь, что это - выражения людей верующих, слышишь голос сердца, несмотря на неловкость, грубость, часто ложность выражения; когда же читаешь слова Дамаскина, Филарета или Макария, то ясно видишь, что составителю дела нет до сердечного смысла приводимого им выражения, он не пытается даже понимать его; ему нужно только случайно попавшееся слово для того, чтобы прицепить этим словом мысль апостола к выражению Моисея или нового отца церкви. Ему нужно только составить свод такой, при котором бы казалось, что всё, что только написано во всех так называемых священных книгах и у всех отцов церкви, написано только затем, чтобы оправдать символ веры.
И я понял, наконец, что всё это вероучение, то, в котором мне казалось тогда, что выражается вера народа, что всё это не только ложь, но сложившийся веками обман людей неверующих, имеющий определенную и низменную цель.»
Выводы Толстого с абсолютной точностью совпали с моими, хотя, когда я приобщался к христианству, я не знал об этой работе Толстого, от слова совсем.
После падения коммунистической идеи в СССР, я решил покреститься сам и своих детей, в надежде обрести то, чего был лишён в юности: нечто таинственно спасительного, что скрывалось в тумане неизвестности, гонимой и презираемой коммунистами православной вере. Но после крещения ничего в моём мировоззрении не произошло, никакие откровения на меня не снизошли, поэтому я решил сам познакомиться с первоисточником этой веры «Новым заветом». И тут я столкнулся с тем, с чем, за сто лет до меня столкнулся Толстой:
«Слова все не имеют того смысла, который они имеют обыкновенно в языке, а какой-то особенный, но такой, определение которого не дано. Определение или разъяснение мысли всегда если и бывает, то бывает в обратном смысле: для определения или разъяснения слова мало понятного употреблялось слово или слова, совершенно непонятные.»
Именно так. Именно так всё и происходило. То, что я читал никак не совмещалось с тем, что я себе представлял о православии. Мало того, все мои попытки разъяснить эти противоречии, наталкивались на агрессивную реакцию правоверных, смысл которой сводился к одному: не надо мудрствовать, надо верить. Но это уже точно, был не мой путь.
В отличие от Толстого, мой скепсис никак не изменил мою жизнь, а Толстого, как мы знаем в 1901 г. РПЦ отлучила от Церкви. Он не раскаялся в своём богохульстве на основы веры и Церковь, но остался верен христианству до последнего вздоха. В отличие от Толстого мой духовный путь привёл меня к полному, не только, неприятию, христианства, как религиозного мировоззрения, но и к восприятию его, как метального гнёта некогда свободных русичей. Отныне я посвятил свою жизнь обличению христианской лжи, и его колониальной сущности, как особо вредного и разрушительного идеологического яда для будущих поколений русичей.
Дэвид Юм (Хоум, 1711 - 1776), шотландский философ, «препарируя» христианство в работе «Исследование о человеческом познании», в частности отмечал:
«Я не стану спорить о словах; достаточно будет заметить, что наша уверенность в действительности любого подобного аргумента основана исключительно на нашем наблюдении правдивости человеческих свидетельств и обычного соответствия между фактами и показаниями свидетелей. Так как общее правило гласит, что нет доступной нашему наблюдению связи между объектами и все заключения, которые мы можем выводить относительно одного объекта, исходя из другого, основаны исключительно на нашем ознакомлении из опыта с их постоянным и правильным соединением, то очевидно, что мы не должны делать исключения из этого общего правила в пользу людских свидетельств, связь которых с любым явлением сама по себе так же мало необходима, как и всякая другая. Если бы память не обладала известной степенью устойчивости, если бы люди не имели в общем склонности к правде и принципам честности, если бы они не испытывали стыда, когда их уличают во лжи, если бы, говорю я, мы не могли узнать с помощью опыта, что все эти качества свойственны человеческой природе, мы никогда не питали бы ни малейшего доверия к свидетельству людей. Человек, находящийся в бреду или известный своей лживостью и подлостью, не пользуется у нас никаким авторитетом.
Так как очевидность показаний свидетелей и людских свидетельств основана на прошлом опыте, то она меняется вместе с опытом и рассматривается или как доказательство, или же как вероятность сообразно тому, постоянна или изменчива связь между различными родами свидетельств и фактов. Во всех суждениях такого рода надо принимать в расчет множество условий, а последнее мерило, с помощью которого мы разрешаем все возможные споры по этому поводу, всегда берется из опыта и наблюдения.
Чудо есть нарушение законов природы, а так как эти законы установил твердый и неизменный опыт, то доказательство, направленное против чуда, по самой природе факта настолько же полно, насколько может быть полным аргумент, основанный на опыте.
Естественным выводом из всего сказанного является нижеследующее (и это общее правило, (вполне достойное нашего внимания): никакое свидетельство недостаточно для установления чуда, кроме такого, ложность которого была бы большим чудом, нежели тот факт, который оно старается установить. Да и в этом случае происходит взаимное уничтожение аргументов, причем сильнейший дает нам только уверенность, сообразную со степенью силы, остающейся у него после вычета слабейшего аргумента.
Когда кто-либо говорит, что видел, как умерший человек ожил, я тотчас же спрашиваю самого себя, что вероятнее: то, что это лицо обманывает меня или само обманывается, или же то, что факт, о котором оно рассказывает, действительно имел место. Я взвешиваю оба чуда и высказываю свое решение в зависимости от того, которое из них одержит верх, причем отвергаю всегда большее чудо. Если ложность показания свидетеля была бы большим чудом, нежели само явление, о котором он рассказывает, тогда и только тогда мог бы он претендовать на веру, или согласие, с моей стороны.»
Когда я приступил к серьёзному анализу Тетраевенгелия («Нового заве-та») я даже не подозревал о существовании Дэвида Юма, но тем не менее, я сформулировал принцип прочтения «Нового завета» следующим образом («Правда и ложь Нового завета»):
«1. Весь сплошной массив текста необходимо разделить на отдельные смысловые блоки и анализировать каждый такой блок отдельно, при необходимости сравнивая его содержание с другими блоками.
2. Необходимо помнить, что все четыре евангелия написаны в 80 - 200 годы н.э., т.е. спустя 50 - 170 лет после казни Иисуса, следовательно ни один из евангелистов не мог быть свидетелем тех событий которые описывал в своем повествовании. Если учесть, что ни Иисус, ни его ближайшие ученики (Апостолы) ни оставили после себя никаких письменных источников, то следует признать, что евангелисты пользовались лишь изустными преданиями о своем кумире. Что кстати и подтверждает Лука:
«Как уже многие начали составлять повествования о совершенно из-вестных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями слова, - то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего с начала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен.» (Лука, гл.1, ст.1:4).
3. Все события, излагаемые в евангелиях необходимо соотносить с реальными жизненными ситуациями. Если в тексте говориться: что кто-то идет, то это надо воспринимать, что человек идет по земле самым естественным способом. То же относится и к таким действиям как говорить, видеть, слышать, плыть, ловить и к прочим, которые естественны для нашей обычной земной жизни. Это же касается и естественных жизненных ситуаций: супружество, рождение детей, пиршество и проповеди, когда, то или иное, событие касается сразу нескольких людей.
4. Отношение к различным необычным явлениям, чудесам и пророчествам должно быть непредвзятым, и определяться только после тщательного сравнения с общеизвестными фактами, накопленными оккультизмом и магией за всю тысячелетнюю историю человечества. В том случае, если приведенные факты хорошо согласуются с логикой собственного изложения евангелий и известными возможностями магии, то эти факты должны быть приняты как близкие к истине, если же отмечаются какие-либо разногласия, то такой факт должен браться под сомнение.
Итак, следуя этим не сложным четырем условиям, можно приступать к изучению, обращаю особое внимание читателя, не к прочтению, а именно к изучению текстов канонических евангелий «Нового Завета», так как эти повествования представляют собою не художественное произведение, а свод сведений необходимых для утверждения всего христианского учения в умах своих последователей.»
Вопрос методологии прочтения «Нового завета» не праздный, так как он просто нашпигован сентенциями: «истинно, истинно говорю», и описанием самых разнообразных чудес, которые у обычного человека, как мы это видим у Дэвида Юма, вызывают обоснованные сомнения.
По поводу сентенций, это только для слепо верующих, которых это откровение действительно убеждает, а злоупотребление чудесами, которыми переполнили своё повествование евангелисты, лишь повышает уровень негативного восприятия текста, особенно сегодня, когда в Деда Мороза уже даже дети не верят. Поэтому, убрав все свидетельства о чудесах, и сентенции об истинности, в сухом остатке остаётся не так уж много значимого, чтобы признать это вероучение истинной в последней инстанции.
В небольшом эссе «О суеверии и исступлении» Юм раскрывает природу религиозной экзальтации свойственной всем христианам:
«Человеческий дух подвержен всякого рода безотчетным страхам и опасениям, происхождение которых можно объяснить либо неудачным стечением обстоятельств в личной или общественной жизни, либо плохим здоровьем, либо меланхолическим и мрачным характером, либо сочетанием всех указанных обстоятельств. При таком состоянии духа [человек] со страхом ожидает бесчисленных неизвестных зол от неизвестных сил, и там, где реальные объекты, вызывающие страхи, отсутствуют, душа, откликаясь на свое собственное предубеждение и разжигая свои же склонности, отыскивает объекты воображаемые, приписывая им беспредельную мощь и злобность. Поскольку такие враги совершенно невидимы и неизвестны, то и способы их умиротворения совершенно необъяснимы и находят свое выражение в церемониях, обрядах, ритуалах, умерщвлении плоти, жертвоприношениях и других действиях, которые, как бы они ни были абсурдны или фривольны, рекомендуются слепой и запуганной доверчивости глупостью или мошенничеством.
Таким образом, истинные источники суеверия - это слабость, страх и меланхолия в сочетании с невежеством.
Но человеческий дух подвержен также странному подъему и самонадеянности, возникающим вследствие наличия успеха, превосходного здоровья, жизненной энергии (strong spirits) или самоуверенного характера. При таком состоянии духа воображение преисполняется величественными, но путаными представлениями, которым не соответствуют под луной никакие красоты и никакие удовольствия. Все смертное и тленное исчезает как недостойное внимания. Воображению предоставляется полный простор в невидимых областях, или мире духов, где душа свободна тешиться любой грезой, лишь бы она лучше всего удовлетворяла ее вкус и настроение в данный момент.
Это порождает восторженность, увлеченность и удивительнейшие полеты фантазии; с еще большим возрастанием самоуверенности и самонадеянности эти восторги, будучи совершенно необъяснимыми и кажущимися такими, будто они совершенно превышают наши обычные способности, приписываются непосредственному вдохновению, даруемому тем божественным Существом, которое является объектом поклонения. И вскоре такая вдохновенная личность начинает видеть в себе возлюбленную избран-ницу Божества. И как только случится такое безумие, а это есть высшее проявление исступления, любая причуда приобретает священный характер, человеческий разум и даже нравственность отвергаются как лживые советники, и безумный фанатик слепо и безоговорочно предает себя мнимо безошибочному духу и вдохновению свыше. Надежда, гордость и богатое воображение в сочетании с невежеством - таковы, следовательно, подлинные источники исступления.
Суеверие опирается на страх, печаль и подавленность духа; вследствие суеверия человек сам себе кажется столь презренным, что считает себя недостойным предстать перед лицом Бога, а потому, и это совершенно естественно, он ищет помощи у любой другой личности, святость жизни которой, а возможно, дерзость и хитрость снискали ей, как он полагает, расположение Божества. Этой личности суеверный человек вверяет свои упования: ее заботе он вверяет свои молитвы, ходатайства и жертвоприношения, с ее помощью он надеется добиться того, чтобы его мольбам вняло разгневанное Божество.
Этому обязаны своим происхождением жрецы. Их по праву можно считать изобретением боязливого и жалкого суеверия, которое, будучи всегда в себе неуверенным, не осмеливается само воздавать поклонение, а, обнаруживая все свое невежество, надеется поручить себя попечению Божества через посредство его предполагаемых друзей и слуг. А поскольку суеверие составляет значительную часть почти всех религий, даже самых фанатичных, и нет ничего, кроме философии, что могло бы полностью преодолеть упомянутые необъяснимые страхи, то отсюда следует, что почти в любой религиозной секте имеются жрецы, причем, чем больше сгусток предрассудков, тем авторитет духовенства выше.»
Таким образом, Юм, даёт нам исчерпывающую картину психологической деформации религиозного фанатика, отличающего его от людей не пораженных этим недугом. И вместе с тем, Юм даёт очень важную рекомендацию, как преодолеть этот психологический недуг – замена веры на знание. Это очень сложный путь, так как покорность жрецам (клирикам) не требует умственного напряжения, достаточно всего лишь следовать своему инстинкту страха, и с макушкой окунувшись в латризм отдать себя во владение клириков. Сопротивление суеверию требует либо следовать внутреннему голосу, без напряжения интеллекта и духовных сил, либо найти в себе силы и перейти от веры к знаниям реальности. Поэтому в Иринианстве, которое, я надеюсь, в обозримом будущем вытеснит христианство, базовыми являются всего три заповеди: Доброта, Любовь, Знание. (http://proza.ru/2023/12/08/1521)
Одним из самых значительных и известных, благодаря христианским апологетам, критиков христианства является Порфирий Тиринский.
Родился он в Тире (Сирия) примерно в 233 г., а умер в около 304 г., то есть до официального признания христианства государственной религией Римской империи в 313 г., получил хорошее образование, и был активным членом школы Плотина (204 – 270), последние пятнадцать лет до его смерти. Известны его произведения на самые разные темы, начиная с философии и истории и заканчивая астрономией и математикой, но самым значительным представляется его труд «Против христиан» в 15 книгах. Порфирий тщательнейшим образом проанализировал христианские тексты, и подверг их аргументированной и остроумной критике. Ни об одном из авторов того времени апологеты христианства не отзываются столь едко и враждебно, что явно говорит о значимости его труда. О нем высказывались и Евсевий, и Мефодий Тирский, и Апполинарий, и Филосторгий (из них Евсевий посвятил опровержению Порфирия 20 книг, а Апполинарий - 30). Такая работа не могла не удостоиться и внимания властей, поэтому в 448 году императоры Валентиниан III и Феодосий издали указ, чтобы предать все антихристианские работы Порфирия огню, что и было исполнено, поэтому сегодня мы их можем изучать исключительно по цитатам его оппонентов.
Порфирий в трактате «Против христианства», в частности, писал:
«Некоторые, желая, вместо того чтобы отвергнуть жалкие иудейские писания, найти решение их, обратились к нескладным и несоответствующим (тексту) толкованиям, которые не столько служат оправданию чужих писаний, сколько приносят одобрение и похвалу их собственным. Хвастливо заявив, что ясно сказанное у Моисея представляет собою иноска-ания, и окружая их благоговением, как оракулы, полные скрытых тайн, они навязывают свои толкования, заглушив в своей ереси способность суждения.
Основоположником этого вида нелепости был весьма прославившийся человек, с которым и я встречался еще в молодости, пользующийся еще и теперь известностью за оставленные им сочинения, - Ориген; он в большой чести у учителей этого направления. Он был слушателем Аммония /1/, который больше всех сделал для успеха философии в наше время. От этого учителя он получил большую пользу в смысле научной подготовки, но в отношении правильности выбора жизненного пути он пошел по направлению, противоположному от него. Аммоний, будучи христианином и воспитанный в христианской семье, когда стал мыслителем и философом, вернулся к законному образу жизни; Ориген же, будучи эллином и получив эллинское образование, сбился на дерзостное учение варваров. Отдав ему всего себя и продав ему свои способности ученого, он в личной жизни жил, как христианин и в беззаконии, а в своих воззрениях на общественные дела и богословие остался эллинствующим, приспособляя к эллинским взглядам чуждые им мифы. Он никогда не расставался с Платоном, и хорошо был знаком с сочинениями Нумения, Крония, Аполлофана, Лонгина, Модерата, Никомаха и прославленных пифагорейцев. Он пользовался также книгами стоика Херемона и Корнута. Ознакомившись с их методом объяснения греческих мистерий, он применил его к иудейским писаниям.»
Важно, что в III веке христианство, по мнению Порфирия, воспринималось как варварское учение, пытающееся с помощью греческих ренегатов, вроде Оригена, предавших своих учителей, интегрироваться в античную философию. Главное негодование Порфирия вызвала практика произвольного толкования исходных текстов «Нового завета», на чём до сих пор настаивают христианские апологеты, и с чем не мог согласится Л.Н. Толстой, даже ценою отлучения от Церкви.
Иероним Блаженный Стридонский (Софроний Евсевий (347 – 420) акцентирует внимание на критику Порфирия учения пророка Даниила (Comm, in Matth., 1. IV = v. PL, v. 26, p. 178):
«К XXIV, 16. По поводу этого места, то есть «о мерзости запустения», о которой говорит пророк Даниил как о находящейся в святом месте, много богохульствовал Порфирий в тринадцатой книге своего сочинения против нас; ему ответил Евсевий, епископ Кесарейский, в трех томах - восемнадцатом, девятнадцатом и двадцатом. Аполлинарий тоже написал обширный труд.»
Такое внимание к этому месту критики Порфирия не случайно, так как фактически, на пророчестве Даниила покоится всё основание христианства, поэтому уместно будет воспроизвести это пророчество дословно. Уместно ещё и по тому, что начиная с первых критиков христианства Цельса и Порфирия, до настоящего времени никто не связал происхождение термина «Христос», ставшего основой христианства, с вульгарным переводом иудейских текстов на греческий язык в III – II веках до н.э. септуагинтой.
Книга пророка Даниила, гл.9, ст.25,26:
«Итак, знай и разумей: с того времени, как выйдет повеление о восстановлении Иерусалима, до Христа Владыки семь седмин...
И по истечении шестидесяти двух седмин предан будет смерти Христос, и не будет, а город и святилище разрушены будут...» /2/
Это единственной место в Ветхом завете, где упоминается имя Христа. Для понимания абсурдности этого перевода надо помнить, что у иудеев было запрещено записывать священные тексты, и они передавались из поколения в поколение изустно, вплоть до появления христианства в первом веке нашей эры. В начале III века до н.э. практика иудейских культов, за пределами Иудеи стала испытывать серьёзны трудности, так как евреи-иммигранты уже не понимали иврит, на котором проходили религиозные службы, и потребовались греческие переводы священных учений. Над переводами трудились тогда разные раввины (более 70-ти), поэтому и случилось то, что случилось. При переводе Книги Даниила, место нейтрального «Помазанник» появилось «Христос», что с точки зрения переводчика наиболее точно отразило понятие «Мессия» на греческом языке.
Сама мессианская идея пронизывает Ветхий завет, практически с первых страниц:
««Вижу Его, но ныне ещё нет; зрю Его, но не близко. Восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля, и разит князей Моава и сокрушает всех сынов Сифовых» (Чис. 24:17)
«Я воздвигну им Пророка из среды братьев их, такого как ты, и вложу слова Мои в уста Его, и Он будет говорить им все, что Я повелю Ему; а кто не послушает слов Моих, которые [Пророк тот] будет говорить Моим именем, с того Я взыщу» (Втор. 18:17-19)
«Я утвержу престол Царства Его на веки» (2Цар. 7:13).
«А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаевает сердце мое в груди моей!» (Иов. 19:25-27)
«Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное? Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его» (Пс. 2)
«Младенец родился нам — Сын дан нам; владычество на раменах Его, и нарекут Имя Ему: Чудный, Советник, Бог Крепкий, Отец вечности, Князь мира…» (Ис. 9:6)
«…Вот, наступают дни, говорит Господь, и восставлю Давиду Отрасль праведную, и воцарится Царь, и будет поступать мудро, и будет производить суд и правду на земле. Во дни Его Иуда спасется и Израиль будет жить безопасно; и вот имя Его, которым будут называть Его: „Господь оправдание наше!“…» (Иер. 23)
Таким образом, другие переводчики ни разу не использовали термин «Христос» при описании мессии, которая на иврите звучала как «машиах», на арамейском как «мешиха».
Из повествования «Нового завета» мы узнаём, что Иисус Христос проповедовал в Галилеи и Иудеи о том, что он и есть именно тот самый мессия Помазанник божий, которого уже столько веков тщетно ожидают благоверные евреи, но при этом называет себя странным и совершенно непонятным для них словом «Христос» ссылаясь на Даниила. Но Септуагинту, греческий перевод священных иудейских учений, в Палестине вообще никто не знал, во-первых из-за того, что священные учения никогда не записывались, а во-вторых, греческий на территории Палестины был исключительной редкостью, и доступен в понимании единицам. Поэтому когда Марк пишет (гл.1:34):
«И Он исцелил многих, страдавших различными болезнями; изгнал многих бесов, и не позволял бесам говорить, что они знают, что Он Христос», для евреев это звучало примерно так: «что он Бармалей».
Кто-нибудь из вменяемых евреев мог узнать в нём ожидаемого Мащиаха? Даже просвещённый римлянин Тацит (56 – 120) не видел никакой разницы между «Христос» и «Крестос» от слова «крест».
Поэтому евреи, увидев какие обороты раскрутила секта христиан, срочно принялись записывать свои священные учения на иврите. В результате сложилась парадоксальная ситуация: письменные источники христианства оказались практически ровесниками древних иудейских преданий.
С другой стороны Христос-Бармалей ни при каких обстоятельствах не мог стать иудейским мессией, так как совершенно не отвечал требованиям необходимы для этого, и в первую очередь своим греческим названием, по-этому евреи не считают христианскую ересь заслуживающей их внимания, но между тем, благодарны ей за пиар иудаизма.
В заключении, хочется вернуться к евреям, с радикальной секты христиан которых начался этот мировой религиозный бедлам.
К началу 1990-х годов они устали ждать очередного мессию, и раввинский суд Иерусалима назначил на эту «должность» 14 апреля 1992 г. Любавичского Ребе, получившего титул «бехезкат (потенциальный) Машиах».
Рабби Менахем-Мендл Шнеерсон (18 апреля 1902, Николаев - 12 июня 1994, Нью-Йорк), чаще упоминается как Любавич(е)ский ребе.
Таким образом, как всегда, евреи поторопились, или опоздали, но за два года своего машиахинаства Шнеерсон не совершил ничего выдающегося из того, что евреи от него ожидали. Главное он не противопоставил себя широко распиаренному Христу, который так и остался несокрушимой скалой христианской секты, поправ всех признанных иудеями мессий начиная с Кира Великого, вернувшего евреев в Палестину в 536 г. до н.э. и возведенного в достоинство Машиаха пророком Исайей.
В 530 г. до н.э. Кир погиб в Скифии. В жестокой битве пало почти всё персидское войско. По утверждению Геродота, «царица» массагетов Томирис, мстя Киру за смерть сына, приказала найти его тело, и окунула его голову в винный мех, наполненный кровью, таким образом предлагая ему утолить ненасытную жажду крови. Спасшиеся царедворцы, в последствии выкупили останки Кира, чтобы с военными почестями захоронить его в персидской столице Пасаргады, где его гробницу в 330 г. до н.э. посетил Александр Македонский. Архитектуру гробницы Кира использовал А.Щусев при строи-тельстве мавзолея Ленина в Москве.
Были и иные Машиахи, например, Шимон Бар-Кохба, предводитель иудейского антиримского восстания в 132 – 135 г., которого Машиахом признал рабби Акива (45 – 135), впоследствии казнённый вместе с ним. Это было время, когда придуманный еретиками Христос, осваивал умы римской элиты, чтобы через 200 лет (313) г. основать папский престол, существующий по настоящее время, пока евреи ждут очередного Машиаха.
Примечания.
/1/ Аммоний Саккас (175 - 242) - древнегреческий философ, живший в Александрии, основоположник школы неоплатоников, учитель Плотина; никаких сочинений, по-видимому, не оставил, так как пропагандировал свое учение, как и Сократ, устно. Его учениками были Ориген Язычник, Ориген Христианин, Евтокий Аскалонский, Кассий Лонгин, Геренний. По сообщению Феодорита Кирского (386 – 466), происходил из бедной христианской семьи, работал грузчиком в порту Александрии, возможно отсюда и его прозвище Саккас (мешок). Но, возможно, это прозвище связано с его христианской набожностью, и он носил саккос – траурное платье, в духовном смысле вретище (власяница), напоминающее о хламиде и смирении Спасителя. В этом смысле заявление Порфирия об отказе Аммония от христианства представляется надуманным. Более вероятно, что он так и умер убеждённым христианином, отсюда и христианская неистовость Оригена.
/2/ В христианском богословии утвердилось мнение, что слово «седмина» означает семилетний период, тогда между повелением о восстановлении Иерусалима, до Христа Владыки пройдет 490 лет (семь седмин), а по истечении 434 лет (шестидесяти двух седмин) предан будет смерти Христос, и не будет, а город и святилище разрушены будут.
Разрушение святилища в Иерусалиме было только два раза: первый раз в 586 г. до н.э., второй в 70 г.
Повеление о восстановлении первого храма вышло в 538 году до н.э., после завоевания Вавилонии, персидский царь Кир Великий издал декрет, разрешавший изгнанникам возвратиться в Иудею и восстановить Иерусалимский храм, разрушенный вавилонским царём Навуходоносором. Декрет устанавливал размеры Храма и содержал распоряжение об оплате расходов на его строительство и о возвращении Храму священной утвари, захваченной из Храма Соломона Навуходоносором.
В соответствии с пророчеством Даниила и принятым содержанием седмины в христианском богословии, явление Христа должно было произойти в 48 г. до н.э., а умереть Христос после этого должен был в 386 г., тогда же должно было произойти и второе разрушение иерусалимского храма. Даже пальцем в небо не попали.
Теперь представим, что у Даниила седмина означает неделю. Тогда пришествие Христа было намечено через один год и четыре месяца, то есть в 536 г, а казнить его и вновь разрушение храма должны были произойти через 10 месяцев, в 535 г. до н.э. Не сложилось, ошибся пророк, не пришёл, не казнен, да и храм ещё не успели возвести, чтобы его разрушить.
Есть ещё один вариант седмины – семь месяцев. Тогда приход Христа должен был состоятся через 41 год после извещения о восстановлении храма, т.е. в 497 г. до н.э., а казнь его через 36 лет, в 461 г. В это время иудейская история знает только двух пророков Неемию и Ездра, которые в 445 г. привели иудеев к присяге – неукоснительно соблюдать заветы Торы. Власть в Иудее, которая стала персидской провинцией, перешла в это время к первосвященнику Храма, и страна стала управляться как гражданско-храмовая община. Высшим органом юридической, религиозной и политической власти самоуправления стал «Кнесет гагдола» (Великий собор), но они не удостоились звания Машиахов. В соответствии с сообщениями «Нового завета» «Кнесет гагдола» (Синедрион) не признал Машиахом и Иисуса Христа, что не помешало литературному герою, «Босоногому жиду», стать миссией для других народов, не имеющих ничего общего с евреями.
Таким образом, всё пророчество Даниила, на котором выстроили монстра «христианство», не более чем мыльный пузырь.
Евреии в этом плане молодцы, они к этому относятся стоически, ну не идёт к ним Мессия, подождем еще 5 – 10 тыс. лет, может и дождёмся. А вот почему русичи исступлённо верят в эту ахинею с «Босоногим жидом» у меня в голове не укладывается.