Бараний рог

               

    Жуткой и страшной выдалась эта ночь. Подобной не мог припомнить Иван Демьяныч на своём веку. Хотя, много чего было в долгой жизни у Ивана Демьяныча. Такого, что, как говорится, не приведи Господь, и такого, о чём ближе к ночи вспомнишь и содрогнёшься, лязгнув нечаянно зубами.
    Укутавшись пледом, сидит Иван Демьяныч в глубоком дореволюционном прошло-вековом кресле, в нём любил читать книги и корреспонденцию сначала дед, затем отец, теперь перешло оно по наследству ему, и следил за происходящим за тёмным квадратом окна, декорированном серой плёнкой непогоды.
    На отчаянно высокой ноте гудел ветер. То выл по-волчьи, то дьявольски хохотал, то заходился надрывным плачем новорожденного, а то хрипло скрипел старым толстым вязом, растущим в соседнем дворе.
    Заоблачные, метафизические звуки ветра проникали в дом щелями в рамах окон и дверьми. Если ветер запрыгивал в печную трубу, то заходился удушливым кашлем от едкого дыма. Тогда по всем комнатам разносилась потусторонняя мелодия, исполняемая фанатичным обезумевшим музыкантом на инфернальной флейте.
    В эти жуткие минуты добротный стары саманный дом, облицованный ракушечником, трясся подобно утлому челну, застигнутому в море внезапно налетевшим штормом. Ходили ходуном прочные стены. Истерично визжала, колеблясь люстра. Вплетались в этот гам посторонние звуки, похожие одновременно на болезненное хихиканье, старческий зубовный скрежет и едкий визг несмазанных дверных петель.
    Упорен ветер. Силён. Могуч. Не раз принимался мощным дыханием прогнуть оконные стёкла. Бился в них крутым лбом. Сильным загривком стучался в дверь. Выдерживали стёкла осаду. Ссыпалась мелкой пылью известковая замазка между рамами и стеной. Крошилась и висела в воздухе едва видимой кисеёй.
    Неудачи с домом не останавливали ветер. Оставив дом, принялся за росший во дворе старый абрикос. С фантастическим рвением ветер гнул скрюченные ветви, сгибал в шары-кулаки и с остервенением колотил ими о стену. Глухим протяжным эхо отзывались стены. Ветви-плети неистово хлестали по вибрирующей черепице, выбивая из неё, как древнего ковра, любые воспоминания о лете. И летела ледяная крошка вперемешку с корой и мшаной пылью на скованную льдом землю. Рассыпалось, прерываемое бешеным кашлем ветра тонкое стаккато игольчатыми брызгами льда.
    Ёжился Иван Демьяныч, хлебал остывающий чай, глотал из горлышка зелёной пляшки настоянный на вишнёвых веточках и можжевеловой ягоде самогон. Самое верное средство против всех существующих и выдуманных человечеством фобий.
    В перерыве между порывами и воем, думал Иван Демьяныч о том, что эта ночь вместе с непогодой никогда не кончится; ни за фунт изюму, ни за какие коврижки.
    Смотрит Иван Демьяныч грустно в серый квадрат окна тёплой веранды. Притягивает взор тёмная, вязкая и влажная суровая синева. Ровным пламенем горят, потрескивая, в печке-буржуйке яблоневые дрова. Распространяется тепло по веранде. Лилово-алые отблески скачут по стенам и исчезают в мраке преисподней, едва коснувшись холодного стекла.
    «Уснуть бы, - подумал, зевая, Иван Демьяныч и продолжил мысленную беседу с самим собой: - да уснёшь ли под какофонию ветра? Не идёт сон ни в какой глаз, не повиснет сновидением ни на одной реснице». Будто в пропасть бездонную провалился и снова вернулся в реальность Иван Демьяныч. Почувствовал чьё-то присутствие. Скосил глаз – она, родимая, бессонница! Зачастившая после кончины супруги Стефании, скромно сидит рядом на скамеечке, в излюбленной позе: слегка горбясь и сложив сухонькие, жилистые, с крупными венами руки на подрагивающие коленки. Сидит и не отводит взор крупных грустных глаз от окна. Сидит и молчит. И улыбается с печальной задумчивостью.

    «Страшно, поди?» - ни с того, ни с сего вдруг интересуется она у Ивана Демьяныча. – «А то!» - отвечает он. – «Сильно?» - «Терпимо». – «Неразговорчив ты ноне», - замечает бессонница. – «И ты не трещишь без умолку», - в тон ей говорит он.

    И снова тишина. Слышен шум в ушах, в голове. С улицы барабанный треск частит. Валторны вдалеке с горнами рулады исковерканных гамм рассыпают. Молчат, будто воды во рты набрали Иван Демьяныч и бессонница. Непогода всё лютует за окном. Расправил плечи Иван Демьяныч, потянулся до хруста косточек: под пледом тепло да нервный озноб ка-ак пробежит паучьими лапками по спине, ка-ак покроется кожа инеем, ка-ак зашевелятся волосы, частичной полностью на голове выпавшие, поневоле вспоминаются черти, выползающие из тёмных углов да скрытых щелей, да вслед всем скопом начинают куражиться, кривляться да ломаться, кричать да люлюкать, покоя всем живым не давая.
    «Ух- гху-ух!» - тянет несносную мелодию ветер, дует в испорченную дуду. Слышна мелодия. Страшная, кошмарная, дикая, неизвестно кем и когда придуманная из отвратительных осколков и обломков чего-то душного и отчаянно умиротворяющего. Тягостно на сердце, мрачно на душе от всего этого. Да куда денешься, коли так сейчас по всему белу свету? «У-у-у!» - поют зловеще тысячи труб. Едина, неизменна, монотонна тональность, - адская, инфернальная, запредельная. Ежели и прерывается, то в короткие паузы, в кои усталость мертвит аспидной хваткой уста музыкантов.
    Тихонько, тяжело вздыхает Иван Демьяныч. Следит за старым абрикосом. Жаль старику дерево, как самого себя, да не помочь ему… Ветер, чёрт знает, что вытворяет с ним, потешается над ветками. На веранду сквозь толщину стен долетает сухой треск ствола, не приведи страсти отчасти, расколется пополам, горемыка. А веточки тоненькие, - ай-яй, что творится, люди добрые и недобрые, живые и усопшие, - летят, крутятся-вертятся отмершие частички от огромного неживого. Протяжно и сухо, будто залп холостыми снарядами, прозвучал истерический крик – обломилась и на тонком ремешке древесной плоти повисла длинная ветка. В пору весеннего цветения она похожа на огромный красивый цветок, составленный из маленьких цветков, густо прижатых друг к другу. Осенью, в урожайную пору, гнулась она почти дугой от облепивших её ярко-жёлтых, сладких и ароматных плодов.
    Вскрикнув, - болью разошёлся крик внутри веранды, - оторвалась ветка, упала на заледенелую землю. Будто что в сердце оборвалось. Охнул болезненно Иван Демьяныч. Схватился рукой за сердце.

    «Схватило?» - «Ноет», - не разжимая рта, проговорил с трудом Иван Демьяныч. – «Сильно болит?» -  прошамкала бессонница беззубым провалом рта. - «Что ты знаешь о боли?» - «Ох, родимый, мне-то ли не знать», - горько запричитала бессонница. – «Болит, спасу нет, - признаётся Иван Демьяныч. – Поверишь ли?» - «Поверю, - охотно соглашается бессонница, потерев сухонькими ладошками. – Зело беспокоит?» - «Сама, что ль не знаешь, - криво усмехнулся Иван Демьяныч и прижал сильнее руку к сердцу. – Долго ль ждать-то?» - «Ты ещё, - хе-хе, - пожалуйся на несправедливость и молви: сколь мучиться, - хохотнула, будто ставней хлопнула бессонница без тени сочувствия. – Терпи, всяко здесь лепше, нежели там, - она махнула рукой на окно. – Да токмо не жалуйся».

    Беззубой пастью голодный дряхлый истощавший волк зимы вгрызался в разворошенное пространство, пропитанное каплями мелкого ледяного дождя, застывшего на ветках деревьев и кустов прозрачно-серебристой глазурью.

    «Давно не виделись?» - зевая, спросила бессонница. – «С кем?» - «С тем, с кем давно не виделись, - протарахтела дизельным мотором бессонница. – Что не понятно». – «Мне не понятно». – «Хорошо, - покладисто бессонница меняет тон. – Представь…» - «Представил». – «Ладно, проехали, - хрюкнула носом бессонница. – Встречаешь ты хорошего знакомого, с которым не виделись много лет». – «Ерунда, как можно не видеться с хорошим знакомым много лет!» - «Так получилось, - терпеливо объясняет бессонница. – Разбросало вас по белу свету». – «Как горсть горошин». – «Каких горошин?» - «Песня есть одна. В ней такие слова: разбросало нас как горсть горошин, брошенных однажды в белый свет». – «Очень меткое замечание, - сухо сказала бессонница. – Песню не слышала. Что в итоге?» - «С песней?» - «Далась тебе эта песня, - удивляется бессонница. – Я о хорошем знакомом». – «Всё о том же». – «Да, хочу услышать, что придёт тебе в голову, когда увидишь…» - «Стоп! Нужно подумать». – «Думай». – «Спасибо. Я недолго». – «То, что ты не тугодум, давно заметила». Пауза. – «Придумал. Слушаешь?» - «Валяй». – «Когда давно не видишь хорошего знакомого, первое, что бросается в глаза при нечаянной встрече, то, как он выглядит. Либо сильно похудевшим, либо очень…» - «Не продолжай. Ход мысли ясен».

    Стефания. Стефа. Стеша. Они учились в одной школе. Она на два класса младше. Ходили по одним коридорам, обедали в одном буфете, участвовали в школьных олимпиадах и соревнованиях и ни разу не пресеклись. Заметил он её после первого экзамена в выпускном классе. Так вышло, первый экзамен выпускников восьмого и десятого классов совпали. Впоследствии, было иначе. Толкотня и сутолока мешали сосредоточиться на ответах.
    Сдав экзамен первым, Ваня вышел на стадион, уселся верхом на «козла» и подставил лицо солнцу. «Я тоже первой справилась, - сказала Стефания. – Билет лёгкий попался». – «Аналогично», - ответил Ваня. – «Ты же в нашей школе учишься?» - «Учился». – «Почему тебя раньше не видела?» - «Мелкая была», - свёл к шутке ответ Ваня. – «Сейчас в размере прибавила?» - «Немного». – «Заметней стала». – «Бесспорно, - ответил Ваня и пристально посмотрел на Стефанию. – Ты интересная». – «Ха! Это чем же?» - «Ну, не знаю», - пожал Ваня плечами. – «Ты тоже ничего, - сказала Стефания. – Жаль, что старик».
    Втора встреча произошла в сентябре после первого звонка в школе и в техникуме. Они столкнулись нос к носу в городском парке на аллее. Он один. Стефа с подружками. – «Привет, старик!» - крикнула она и махнула рукой, улыбка во всё лицо. Ваня смешался, покраснел, пробурчал что-то и свернул на боковую аллею. Отойдя на пару шагов, услышав вопрос: «Стешка, кто это?» и разобрал ответ: «Так, старик один. Ничего путного».
    В третий раз они встретились в том же парке на той же аллее. Стоят друг против друга, смотрят и молчат. «Ты где пропадал», - спросила Стефа. – «Учился в техникуме». – «Молодец, - похвалила она. – Сидел сиднем дома. Никуда не выходил. Да?» - «Выходил». – «Почему не встретились?» - «Не судьба, - сказал Ваня. – У меня событие хорошее». – «Поделись». – «Меня призывают на службу, вот, повестка, - он показал Стефе документ. – Иду служить». – «Хочу на флот. Как папа и дядя, и брат двоюродный». – «Это три года!» - «Да». – «Долго». –«Время пролетит быстро, - сказал Ваня. – Не успеешь заметить». – «Ты прости меня за старика, ладно»? – спросила Стефа. – «Я и не обиделся». – «Ваня, правда не обиделся? – в глазах Стефы недоверие. – Скажи!» - «Честное слово, Стефания! – Ваня положил руку на сердце. – Как я могу на тебя обижаться, когда ты мне нравишься». – «Ваня, ты мне тоже нравишься, - Стефа покраснела и опустила голову. – Я буду тебя ждать». – «Не надо, Стефа. Не дождёшься». – «Вот увидишь, дождусь!»
    Человеческое счастье из области научной фантастики. Стефания не дождалась и вины её в том не было; сразу по окончании средней школы родители переехали к родственникам во Львов. Связь оборвалась.
    На втором году службы Иван было не женился на симпатичной коренной ленинградке Ирине. Познакомился с ней в увольнительной. Роман закрутился головокружительный. Симпатичная, фигуристая, начитанная, учится на четвёртом курсе в Ленинградском университете на филолога русского языка и литературы. Несуществующее счастье длилось какие-то квазисекунды по сравнению с возрастом Вселенной. Скоропалительные решения вспыхиваюти гаснут подожжённым порохом. Ирина втолковывала, отстаивая свою правоту, к словам Ивана не прислушиваясь: «Я учусь. Ты служишь. Меня ждёт научная карьера. Ты сказал, учишься на повара. Что у нас общего? Без обид. Ничего. Тебе пока не говорила, считала – рано. Уже можно, мой папа адмирал. На этом, думаю, можно закончить».
    Пустота его накрыла возле Исаакиевского собора. Морок прошёл возле трапа корабля. «Куда мне тягаться с будущим научным светилом лингвистики и с папой адмиралом…»
    В народе говорят, бог любит троицу. Ещё говорят: первая жена от людей, вторая от чёрта, третья – от бога.
    С Настей всё шло, будто было кем-то расписано в небесной канцелярии. Жили душа в душу в полной гармонии. Выискался один малозаметный пунктик, штришок в её натуре: она категорически не хотела детей. «Мне не нужны эти вечно орущие и гадящие в пелёнки вы****ки». Через пять лет расстались. Тихо. Спокойно. Без претензий. Иван собрал вещи и ушёл.
    Ему исполнилось пятьдесят. Стояла ранняя осень. Красивая, полная ароматов недавнего лета. Небо оставалось по-летнему чистым и безоблачным. Ветерок свежел с каждым днём, становился холоднее и пронзительнее.
    Иван сидел на лавке в тени туй. Смотрел по сторонам, на небо, пускался в размышления. Никого не замечал. Со знакомыми здоровался автоматически, не выходя из астрала. И вдруг… «Здравствуй, Ваня». На протяжении жизни голос человека меняется незначительно. По знакомым интонациям он узнал Стефанию. Она стояла в двух шагах от него. Он встал. – «Ты?» – «Как видишь». – «Не надеялся больше встретиться с тобой». Стефания развела руками. – «Хожу сюда каждый день вторую неделю. Всё гадала, когда произойдёт встреча». – «Мне писали, ты уехала…» - «Всё верно. Родители переехали к родственникам. Во Львове поступила в университет, окончила, преподаю математику». – «Как оказалась здесь?» - «Всё очень банально: не сложилась семейная жизнь. Дважды замужество оказалось неудачным. А как у тебя?» - «Холост». – «Коротко и полно». – «Живёшь здесь, в городе?» - «В Донецке. Там же и работаю. Сейчас в отпуске». – «Не поверю, что приехала сюда ради встречи со мной». – «Ради встречи с тобой и приехала. Так получилось некрасиво тогда. В молодости. Не писала, думала, ты тоже встретил свою судьбу». – «Повторю вопрос: зачем ты здесь? С какой целью, Стефания?» - «И я тоже, Ваня, повторю: встретиться с тобой. Можешь не верить, я всю жизнь думала о тебе, мечтала о встрече». – «Не верю. Кино сплошное». – «Знать бы, где упадёшь, соломки бы постелил, - задумчиво произнесла Стефания. – Ты, наверное, дедушка?» - «Нет, Стефания, трижды разведённый. Ни детей, ни внуков».

    Как старается ветер. Как ломает упрямца. То гнёт абрикос, то крутит в бараний рог. Крепко держится дерево корнями в земле. Цепляется за неё. «Мне цепляться нечем и незачем, - тоскливо пришла мысль и занозой засела в голове; махнул ею Иван Демьяныч, да не пришло облегчение. – Что было, всё жизнь отняла. Друзья немногие давно ушли. Кресты да стелы на могильных холмиках украшают последнее местопребывания. Таблички с датой рождения и смерти. Да фото на эмалевых жестянках. Всюду снимки, где все запечатлены молодыми, красивыми, здоровыми. Всё забрала жизнь за оплату самоё себя. Нет снимка, где хоть кто-то снят стариком. Что проку от старости? Одно разочарование. Сплошное дикое одиночество. Ни молодости. Ни красоты. Ни здоровья. Тяжёлое дыхание и запах старости от тела и изо рта».

    «Никого не пожалела эта жизнь, - шмыгнула по-детски носом бессонница. – Всех в бараний рог скрутила». – «Так ли уж?» - «Несомненно». – «И меня?» - «Ваня, не смеши бога, - расхохоталась бессонница и мелкими серебряными колокольчиками рассыпался смех. – Чем ты лучше прочих? Ничем. Верно?» - «Так точно». – «Иль у тебя семь пядей во лбу?» - «Одна если есть и то…» - «Иль косая сажень в плечах?» - «Сейчас-то? смеёшься». – «Не думаю. Или знак какой на тебе или отметина?» - «Нет ничего. Могу раздеться». – «Хорошо. Верю. Не хватало мне мужского старческого стриптиза. В заключение: корысть какую имеешь?» - «Да нет, собственно, не имею. Да и в чём?»

    Если человеческое счастье не научная фантастика, то уж точно фольклор, миф и сказка.
    Стеша пошла в магазин. Погода в тот день была такая же мерзкая и отвратительная. Лил ледяной дождь. Дороги и тротуары в наледи. Ветер с ног сносил. Уговаривал Иван Стешу не ходить в магазин. «Не ходи, пожалуйста. Продуктов мало, что ли? День-другой протянем. А там потеплеет, лёд сойдёт. Ну его к лешему этот магазин!» Настояла Стеша на своём: «Хочу проветриться, прогуляться, засиделась дома. Пройдусь, ноги разомну».
    С тяжёлым сердцем смотрел вслед Стеше Иван Демьяныч.
    Столько лет торчал из земли штырь, кусок арматуры, оставшийся после приема дом в эксплуатацию. Ходили мимо него. Не запинались. Бог миловал. Стешу наказал. Поскользнулась она. Упала на спину, затылком прямо на штырь. Вошёл он в череп легко и крикнуть не успела, а уже стояла рядом с собой и смотрела на бледнеющее лицо, на обостряющиеся черты, на глаза смотрела и видела, как из них уходит жизнь, видела отражение в зрачках низкого серого осеннего неба и гряды мрачных туч.
    После происшествия штырь оперативно удалили.
    Спустя неделю пришёл в себя Иван Демьяныч и пошёл искать правду по кабинетам. Да что проку после драки кулаками махать. Дело открыли и быстро закрыли без формулировки.
    Пытался достучаться до сердец и до сочувствия у сидящих по кабинетам, да куда там! Не услышали его. Остались глухи и немы. Хотел Иван Демьяныч проклясть всех, да не получилось. Не очерствел душой. Не ожесточился сердцем.

    Большой сноп искр выдул из печи заглянувший в трубу ветер и рассыпались они по полу. Потоптался Иван Демьяныч, загасил искры. Кое-где плеснул водой из кувшина. После снова укутался в плед и уселся в кресло.

    «Совет прими, - напомнила о себе бессонница, - ожесточи своё сердце». – «Не могу». – «Ты через не могу, - настаивает бессонница. – Тебе же легче будет». – «Не могу, отстань». – «В терапевтических целях, - упорствует бессонница. -  Вместе с таблетками». – «Повторяю: не могу!» - «Тогда готовься, сердобольный ты наш». – «К чему?»

    Резкий вопль на высоких тонах разорвал небо. Посыпался густой снег. Сильный порыв ветра встряхнул абрикос. Разошёлся ствол дерева надвое. Затрепетали ветви. Пришли в движение. Вспыхнули мёртвым холодным пламенем намёрзшего льда и осыпались мелкими искорками, отразившись на короткое мгновение в застывших зрачках Ивана Демьяныча…

                Глебовский, 6 января 2024 г.