Мифы о Солженицыне, опровергнутые им самим
(выдержки из книги «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов»: (1998. №11; 1999. №2; 2000. № 9; 2001.№ 4; 2003. № 11: https://magazines.gorky.media/novyi_mi)
Причиной написания Архипелага ГУЛАГ и других антисоветских работ его ненавистники, как правило, считают наследственную классовую ненависть к социалистическому строю, поэтому с неё и начнём.
Миф 1. Классовая ненависть Солженицына к социализму
Начало этому мифу было положено в 1976 году. Дадим слово самому А.И.Солженицыну.
"В марте 1976 “Литературная газета” печатала против меня большую статью “Без царя в голове” — и уже там был весь этот наворот: что мой дед, мужик Семён Солженицын, был некий крупный феодал, известный в округе своей жестокостью, и с фантастическими владениями в 15 тысяч гектаров, — тем не менее один его сын почему–то грабил на дорогах с помощью аркана, кастета и кляпа, а другой его сын, мой отец (самых либеральных воззрений), не вынес падения монархии и кончил самоубийством".
Летом 1978 был в СССР приготовлен (но почему-то не пущен в ход) тираж книги Ржезача.
Вот что писал об этом авторе Солженицын.
"Теперь узнаю, что коллектив чиновников и перьев не только не дремал, но занялся, наконец, непримиримым и окончательным моим изничтожением. Такой методической научной работой: подменить этого Александра Солженицына от предков до потомков. Как переклеивают клетки мозаики, сменить все клетки до единой — и взамен выставить искусственного мёртвого змея из составленных чешуек.
Переклеивали — не ленились. Сменён мой дед, сменён отец, сменены дядья, сменена мать, лишь затем сменены дни моего детства и юности, и взростности, подменены все обстоятельства, все мотивировки моих действий, детали поведения — так, чтоб и я был — не я, и жизнь моя никогда не была жита. И уж конечно, подменён смысл и суть моих книг — да из–за книг всё и затеяно, не я им нужен.
И вот, наконец, их исследование появилось отдельной книжкой (на обложке неся, как на лбу, двойное, для верности повторенное, жёлтое тавро). Автором указан Ржезач (иностранец, хорошо!), издательство “Прогресс”, ускоренный пролёт через типографию (от сдачи в набор до подписания к печати 10 дней), а тираж — скрыт, может быть, ещё и не решён, как не решена и цель: рискнуть ли продавать советским читателям (и тогда внедрить в их умы заклятое имя)? Пока решили распространять через спецотделы среди столичной публики, которая всё равно уже порчена, имя моё знает…
Так кто же этот Ржезач? Это — чех и отчасти даже диссидент: в 1967 будто присутствовал при чехословацком бунтарском писательском съезде, в 1968 вместе с вольнолюбивыми чехами хлынул в эмиграцию (тогда ли уже имея задание от ГБ или попозже его получив), вместе с ними семь лет негодовал на советскую оккупацию, затем исчез в одну ночь из Швейцарии, а через сутки выступал по чехословацкому радио, понося эту эмиграцию и деятелей её, и все подробности её жизни. По–русски это называется: перемётная сума. Собственно, для понимающих людей, рисунок автора уже и закончен.
Однако этот ржец, этот лжец пишет книгу, оказывается, не как посторонний учёный биограф, но … “принадлежал к узкому кругу друзей Солженицына, более того, был его сотрудником. Достаточно хорошо узнав писателя…”, и сочинив много тетрадей под названием “Беседы с Солженицыным” (есть такая сноска у него, стр. 108), оттуда уже сам себе приводит “цитаты”.
Вот, привыкай не привыкай к чекистским ухваткам, а до конца всё равно не привыкнешь! Ну всё–таки, не может же человек придумать знакомство, если его вовсе никогда не было?
Но что правда — очень он добивался познакомиться.
Так мой “сотрудник по Цюриху” чего совсем не берётся рассказать — это о Цюрихе.
Зато обо всей остальной моей жизни — лавину. Правда, извините, не по порядку: что–то “мне не захотелось писать биографию такого низкого человека, как А. Солженицын. И несколько изменив литературную форму… я отказался следовать строгой хронологической последовательности”.
О да, конечно. Так — насколько же легче! Ось времён — это непроглотный стержень, его не согнёшь, не угрызёшь, не пропустишь, вечно привязан к этим точным датам, точным местам, пришлось бы описывать совсем ненужные периоды — как этот Солженицын выбивался на фронт из обоза или как умирал в раковом корпусе, ссыльный и одинокий.
И Сума избирает такой приём: поэтический хаос. Одни и те же эпизоды в разодранном виде разбросать по разным частям книги, чтоб их казалось много похожих и не было бы охотников взяться за труд — снова их собрать и сопоставить. И одни и те же заклинания в разных местах повторять и повторять для убедительности. На свободе от хронологии и системы — все построения Сумы.
Но упрощая задачу читателю, выделим всё главное, что удалось ему открыть:
1. Дед — грозный тиран округи, таинственно исчезнувший.
2. Отец — белогвардеец, казнённый красными.
3. Дядя — разбойник.
4. Солженицын рос с детства припадочный.
5. С детства же — антисемит.
6. С детства же — патологический честолюбец.
7. Трус. “Самый трусливый человек, которого когда–либо знали”.
8. Вор.
9. Развратник .
10. Писатель–предатель.
11. Сел в тюрьму нарочно: хитро подстроил собственный арест в конце войны.
12. Старался засадить в тюрьму друзей и знакомых (но КГБ никого не тронуло из доброты и мудрости).
13. Весь лагерный срок — ретивый стукач.
14. Лицемерно искал одиночества под предлогом писательства.
15. Все книги, особенно “Архипелаг”, написаны из злобы и честолюбия.
16. “Для солженицынского литературного метода типична конъюнктурная ложь”.
17. Мерзким трюком соблазнил почтенное КГБ захватить свой литературный архив.
18. Подлым приёмом уклонился от поездки за Нобелевской премией.
19. Хитрым манёвром вынудил КГБ захватить спрятанный “Архипелаг” — и так заставил выслать себя из Советского Союза.
20. “Во всём, что говорит и пишет Солженицын, проявляются верные признаки душевной болезни. Представляет интерес лишь для психиатра”. (Последний диагноз — был бы очень подходящий, только до высылки.)
Далеко–далеко ещё не все результаты исследования, но главные — тут".
Как видим, здесь представлены практически все современные мифы о Солженицыне. Это и есть их основной источник. Остальные «антисолженисты» лишь добавляли к ним новых красок. Но, вновь дадим слово Солженицыну.
"С тех пор, как марксистское мышление стало господствующим в нашей стране, техника опорочения всегда начинается с родителей и прародителей. Этому рецепту следует и Сума. Однако по материнской линии не так привяжется, фамилия не та, и потому Сума минует деда по матери, Захара Фёдоровича Щербака, действительно богатого человека (впрочем, пастуха из Таврии, разбогатевшего на дешёвых арендных землях северо–кавказской степи) и которого, действительно, на Кубани в округе многие знали со стороны щедрой и доброй (после революции 12 лет бывшие рабочие его кормили). А всё имущество его — 2 тысячи десятин земли и 20 тысяч овец, приписывает деду по отцу, Семёну Ефимовичу Солженицыну, рядовому крестьянину села Саблинского, где таких богатств и не слышали никогда, и приписывает ему же 50 батраков (ни единого не было, с хозяйством он управлялся сам и четыре сына): “человек, прославившийся своей жестокостью далеко за пределами собственного поместья” (то есть хутора, а жестокостью — к своим детям? к домашним животным?), “крупный землевладелец, который мог позволить себе всё” (и что же именно? оказывается: отдать младшего сына в гимназию, потом отпустить в университет, — всё та же дремучая легенда, что в России учиться могли только дети богачей, а в России учились многие тысячи “медногрошёвых” и многие — на казённое пособие). Но — что бы ещё о нём солгать? — ведь всё–таки дед по отцовской линии — это славное будет пятно.
Но — что солгать о старом крестьянине, не выезжавшем из своего села? И сочиняет гебистский коллектив: “После Октябрьской революции он долго скрывался и затем исчез бесследно”.
Ври на мёртвого! Семён Солженицын как жил в своём доме, так и умер в нём — в начале 1919 года. В Саблю Сума не ездил (туда дорога очень тряская), не узнавал: менее чем за год семью Солженицыных тогда посетило четыре смерти (беда по беде как по нитке идёт) — они начались со смерти моего отца 15 июня 1918 года, и в этой быстрой косящей полосе выхватили другого сына, Василия, и дочь Анастасию, и старика–отца.
В семью Солженицыных настолько Сума не вникал, что даже не знает ни имён братьев отца, тем более сестёр, ни — сколько их было. Но о каком–то брате, “мне к сожалению не удалось установить ни даты его рождения, ни даже его имени”, пишет: “он был бандитом. Выходил на большую дорогу, чтобы грабить путников и повозки. Никто никогда не узнает, как он кончил”. Впрочем: “это лишь неподтверждённое предположение” (стр. 24).
Ай, Сума, но зачем же неподтверждённое предположение в такой научной книге? Ведь оно не украшает. Два оставшихся брата Солженицыных, Константин и Илья, продолжали крестьянствовать в Сабле до самого прихода разбойников–коллективизаторов. Один, к счастью для него, умер перед самым раскулачиванием, а всю его семью и другого брата сослали в Сибирь в том потоке.
Но чернедь — не чернедь, если она не промазана через отца. Главное — отец. Какую же ложь выдвинуть о нём? Хронология очень бы мешала Суме, а без неё он может делать лёгкий передёрг: будто отец мой умер не за 6 месяцев до моего рождения, а через 3 месяца после (без даты, конечно), и это “известно достоверно” — и этим сюжетным ходом он вдвигает папину смерть в разгар гражданской войны — на март 1919. Время смерти само подталкивает: должен стать лютым белогвардейцем и быть убит красным мечом. И всё же гебистский коллектив не спроворился бы лучшим образом, если б на помощь не поспешил Кирилл Симонян. Сперва в своей брошюре, затем и в долгих дружеских беседах с Сумой он распахнулся издушевно: “Таисия Захаровна (моя мама. — А.С.) ему одному [Симоняну] поведала, что Исай Семёнович Солженицын во время гражданской войны был приговорён к смертной казни”.
Вот даже как: не в бою честном убит, но — казнён. И вот как: сыну родному мать не сказала, и никому на земле, но чужому мальчику, чтобы тот донёс до потомства…
А у меня, стараньем покойной тёти Маруси, как раз–то и дохранилось! Хотите, господа чекисты или цекисты, — метрика Ставропольской духовной консистории (летите, выскребайте запись, рвите лист!): о рождении отца моего и крестьянском звании Солженицыных, как Семёна Ефимовича, так и Пелагеи Панкратовны? Хотите — обыкновенное гражданское свидетельство, удостоверенное причтом Вознесенского собора города Георгиевска, Владикавказской епархии, Терской области, о смерти отца моего от раны 15 июня 1918 и погребении его 16 июня на городском кладбище? Как понимаете, ваши ревтрибуналы, расстреливая у ям, не посылали за священником, дьяконом и псаломщиком.
После несчастного нелепого своего ранения на охоте папа семь дней умирал в обычной городской больнице Георгиевска, и умер–то по небрежности и неумению врача справиться с медленным заражением крови от вогнанного в грудь кроме дроби ещё и пыжа. И похоронен он был в центре города (ещё и фотография выноса гроба из церкви долго хранилась у нас), и я сам хорошо помню, как посещали мы его могилу до моих 12 лет, и где она находилась относительно церкви, пока не закатали то место тракторы под стадион.
(Источник: ж-л Новый мир. № 2, 1999. «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов». Часть 1. Глава 5. С. 110-115)
((Эту статью в более полном виде (со всеми иллюстрациями) можно прочитать в дзен.ру на моём канале: Ю.Тарасов. История от историка)