(ИЗ - "ВОСПОМИНАНИЕ ЛЮДМИЛЫ ПАНКЕЕВОЙ" АЛЕКСАНДР ЛОФИЧЕНКО).
ЕЙ 8 ЛЕТ.
Был какой-то день, когда открыли тюрьмы – выпустили всех политических и уголовников. В этот день с утра ничего не предвещало беды.
Мы сидели с мамой на диване, я играла с куклой.
Зашли несколько человек в шинелях, очень худые, с лицами зелёно-чёрного цвета, и сказали, что пришли «реквизировать».
Мама сказала: «Это я вам не отдам!» – накинула на себя каракулевое пальто и села на замшевые ботинки. Всё вынесли и стали выгружать в стоящую у входа телегу последнее добро, серебро, бельё, посуду.
Один остался в комнате и сидел напротив нас с мамой, играл браунингом, говоря при этом: мол, если будем сидеть смирно, останемся живы, а будем скандалить… – дальше он начал молча подбрасывать и ловить браунинг.
Потом все собрались в передней и долго о чём-то совещались, потом вошёл тот, кто сторожил нас, и сказал: «Ну оставайся – я тебя отстоял»
В тот день в Херсоне было ограблено несколько семей и несколько красивых молодых женщин увезено, которых потом нашли замученными во рву под Херсоном.
Мы уезжаем из Херсона. Голод всё сильней свирепствовал в Херсоне, и надо было думать о спасении жизни.
Отчим Илья Садомский (напомню, племянник Троцкого) получил назначение инспектора паровых мельниц Херсонской губернии, и мы уезжаем из Херсона в село Березниговатое. Тётя Вера остаётся в Херсоне распродавать последние тряпки, чтобы не умереть с голоду.
Мы едем без вещей на арбе, запряжённой парой волов, на соломе.
Везёт нас возница-хохол, осторожный и трусоватый, так как боялся махновцев, которые в ту пору рыскали по дорогам и убивали красных. А Илья был представитель красных. Ехали несколько дней, по целине.
Я не забуду этой поездки до самой смерти: ничего прекрасней, чем степь, я не видела, но описать не могу. Лучше, чем Чехов, этого сделать нельзя, не получится. Аромат полыни, бескрайние просторы целины, только курганы по горизонту и между кустов полыни тушканчики на задних лапках, как столбики, а когда подъедешь близко, сразу исчезают, как сквозь землю провалились.
Ехать по дороге – боялись махновцев, а когда днём разбирал зной, волов распрягали, предварительно возница находил что-либо вроде ложбинки, и мы ложились под арбой в тени. Большей частью ехали ночью.
И когда однажды возница увидел вдали клубы пыли, испугался махновцев. Распрягли волов – и все полегли на землю.
Но вот наконец показалось вдали Березниговатое. Вначале макушки церквей, тут же сыскал на окраине в низине около пересохшей речки, где, несмотря на засуху, ещё не вся зелень высохла, и хатка, к которой мы подъехали, была в зелёном вишнёвом садочке, а на крыше, крытой соломой, сидели два аиста.
Хатка была вся белая, вымазанная снаружи и внутри, земляной пол вымазан свежим коровьим помётом, на окнах вышитые рушники, кровать с вышитым подзором и гора подушек с вышивкой. А стены потрясли меня больше всего, все разрисованы сце- нами из битв, конями и всадниками с саблями.
Встретила нас старушка неласковая сгорбленная и похожая на ведьму. Проводила нас в горницу, а сама – во вторую половину дома и не выходила оттуда.
Илья по роду службы уехал и часто отсутствовал, а когда его не было, то во второй половине дома, где жила хозяйка, по ночам бушевали оргии, пели, плясали, жарили мясо, так что аромат по всему дому шёл.
Утром, идя на колодец за водой, мама с бабами, охочими до сплетен, разговорилась и узнала, что в доме, том, где мы живём, «нечисто», что старуха – ведьма, что по ночам она превращается в чёрную кошку или с распущенной косой прокрадывается к соседям и доит их коров, после чего у коров из вымени идёт не молоко, а кровь. И ещё узнала, что есть у хозяйки два сына, но они утекли к махновцам, и где они, никто не знает.
Когда приехал Илья , мама устроила истерику и сказала, что в этом доме не останется. Илюшка выругал её и сказал, что она капризная и наслушалась всяких сплетен. Скандал был большой, но кончился тем, что мы переехали на новую квартиру. Теперь мы жили в самом центре села Березниговатое, на горе возле церкви, на пыльной улице, где от засухи всё посохло, ни травинки, ни зелёного деревца.
Хозяин дома – дед Гаврила, богатый кулак, дом каменный, крытый не соломой, а цинковым железом, полы деревянные, комнаты как в городе, высокие, с большими окнами. Дом обнесён каменным забором, во дворе амбары, набитые зерном, куры (все белые), индюки, сарай полон голубей (тоже белых). А сторожит всё это огромная лохматая овчарка Полкан. Она сидит на цепи, а цепь на проволоке, и никого Полкан к дому и амбарам не пропускает.
А семья деда Гаврилы живёт на хуторе, а с ним только его любимая внучка Дашка. Дашке 12 лет, по росту чуть пониже Миши Садомского, ведёт всё хозяйство. Очень бережливая, если мама выбрасывала какую-нибудь коробочку или кусок тряпочки, она подбирала и прятала, говоря: «На шось* сгодится».
Улица пыльная как вымершая, и только вечером, когда прогоняли стадо коров, у калиток появлялись бабы. Впереди стада шёл бык, от которого все прятались. Бык был свирепый, одни глаза, налитые кровью, чего стоили, рядом пастух с кнутом, и в конце стада подпаски.
Улица наполнялась пылью, коровы мычали, овцы блеяли. Коровы сами заходили в свои ворота, а вот бестолковые овцы беспокойно блеяли, жались в кучи, и бабы сами их загоняли кнутом. А рано утром, когда мы мирно спали, пастух трубил в рожок, и коров снова выгоняли в стадо.
Голод как-то обошёл село Березниговатое, но нищие, страшные, исхудавшие, – ходили. Дед Гаврила ничего им не подавал, только мама жалела женщин с детьми и иногда выносила им по куску хлеба. Илья был инспектором паровых мельниц, всё время в разъездах, а когда приезжал, у него были в шинели два кармана, обычно наполненные мукой, – нам хватало.
А кроме того, он где-то раздобыл сепаратор, и мама перегоняла бабам молоко, за что ей платили маслом. Мы жили неплохо.
Но вот случилась в Березниговатом беда – дождей всё не было, пастбища высохли, и надо было искать новые пастбища. Нашли. Недалеко от Березниговатого было имение помещика Марченко. Помещика давно не было, усадьбу разграбили, дом сожгли, но остались культурные пастбища.
То ли земля там была пойменная, то ли он траву сеял, что засуху не боялась, но пастбища в засуху сохранились, и погнали березниговатовцы туда свой скот.
Возле разрушенной усадьбы сохранился небольшой ставок (прудик), и построили по бережкам шалаши, и в каждом шалаше поселилась семья.
Днём угоняли коров в степь, а вечером пригоняли, привязывали к вбитым колышкам. Всё было хорошо, мама перегоняла через сепаратор молоко, я бегала с ребятишками в заброшенную усадьбу, где посреди заросшего сада стояло обгорелое здание – подвал сохранился. Говорили, что в подвале живёт огромная собака и выходит только по ночам, и хотелось убедиться в этом. Со страхом мы, нагнувшись, пробирались в повал, но далеко ходить боялись, и вдруг кто-то закричал: «Собака!» Тогда все бросились бежать, спотыкаясь и обгоняя друг друга.
А ещё было развлечение – купание в ставке, мы обмазывали себя грязью так, что делались как негритята.
Но самое прекрасное – это было ходить в степь. Курганов здесь не было, и была голая плоская степь, но запах полыни, трав и цветов кружил голову, и бескрайние просторы делали меня неповторимо могучей.
Но вот что было ужасно, это навоз возле куреней и мухи: если один кушал, другой должен был стоять и отгонять мух.
Но настала зима, и мы опять в Березниговатом. У нас уже есть друзья, это семья Яковенко, жившая рядом: мать, старуха лет семидесяти, старший сын Леонид – агроном, первый жених на селе, высок, красив, умён, второй сын Гришка – учитель, его жена – учительница и дочка лет трёх-четырёх.
Когда Илья уезжал в командировку, Леонид приходил в гости, садился напротив мамы и спрашивал: «Если Илью Григорьевича убьют махновцы, вы пойдёте за меня замуж?» Мама в сердцах говорила: «Почему его должны убить махновцы?» На что Леонид неизменно отвечал: «Всё бывает, сейчас такое время – всё может случиться…»
Илью махновцы не убили, он приезжал с полными карманами муки.
Но вот мама заболела сыпняком, и меня отдали на постой к Яловенкам.
Яловенки хотя и не были кулаками, но жили зажиточно и даже по тем временам роскошно.
По воскресеньям делали вареники с вишней и делили их по старшинству.
Маленькой девочке два вареника, мне – три, жене Григория – четыре, Григорию – пять, Леониду – шесть и бабке – семь вареников.
А так как с водой было плохо, большинство колодцев пересохло, то воду носили издалёка, наливали в большую бочку и мылись. Первую мыли бабку, потом – Леонида, затем Гришка, потом его жена, и потом дочка.
Жена Григория протестовала и хотела дочку купать первой. Но Леонид, как глава семьи, имел законодательную силу, и спорить с ним было бесполезно.
И вот кончается наша жизнь в Березниговатом. Людочку надо отправлять в школу (а Людочке уже 8 лет). И мы едем обратно в Херсон.