Новый май. Он сменил отсчитанный метрономом ещё один год моей жизни, жизни, поверенной рядом небывалых испытаний, которых, как говорят, и врагу не пожелаешь, жизни, в которой до сих пор и врагов-то не было, жизни, на чей искорёженный войной порог шагнул новый день – очередной день моего рождения.
Полинялый, устало покосившийся влево после недавних обстрелов резной забор. Иссечённый осколками венчающий ворота конек. Бумажными бинтами крест-накрест перечёркнуты глаза-окна приземистого дома, моего дома на окраине пережившего новую войну города.
Сегодня, восьмого мая, не будет в нашем дворе обычной для миновавших лет суетливой гурьбы гостей, провозглашающих здравицы в день моего рождения. Мы с дедом и семилетним сыном заняты приготовлениями к иному, более важному для всех нас событию – Параду Победы, который во что бы то ни стало состоится завтра на центральной площади города.
Наша усердная троица расположилась в саду, на крытых полосатыми домоткаными «дорожками» скамейках, в тени яблоневого квартета. С долгожданным, наступившим неделю назад теплом обрядились деревца в бело-розовую кисею бальных платьев. Несмолкаемым оркестром в шитых золотом чёрных фраках гудят над ними пчелы. Изящные кроны трепещут, готовые в такт дирижирующему невидимой палочкой ветерку закружиться в венском вальсе.
На толстом суку ближнего ко мне дерева, покачиваясь на деревянных плечиках, дышит воздухом китель артиллериста, наконец-то вынутый из стоящего наготове у порога чемодана с документами и семейными реликвиями.
– Смотри, деда, – удручённо протянул Егорка, бережно проведя ладошкой по сухой и потрескавшейся от пережитого горя коре нижней ветки яблони-соседки, – не зеленеет.
Раненная в середине августа осколком снаряда, обронившая наземь ещё не успевшие созреть яблоки, она упрямо держалась из последних сил, калекой опершись на заботливо вырезанный дедом костыль.
– Не оклемалась, значит, – сокрушённо вздохнул дед. – Знать, напрасно я надеялся, что со мной она век вековать будет. Эти липы, Егорка, мы с братьями моими посадили весной 41-го. Каждый по деревцу. Мечтали, что будет наша жизнь молодая цвести яблоневой зарёй, душистым запахом долго литься. Да не судилось. Через пару месяцев как четыре стороны света разбросала нас война. Под родительский кров я один вернулся. Не создали братья семей, не оставили следа на родной земле. Только эти яблони буйно цветут и щедро плодоносят из года в год в память о них. А вот моя чахнуть стала, – уже отрешённым взглядом смотрел дед сквозь внука, обременённая тягостными мыслями, трудно вздымалась грудь.
– Но ведь и она пышно цвела прошлой весной, – громко возразила деду детская непосредственность. – И твоя давняя рана зажила, – решительно гнала она обуявшие старика сумрачные думы. – И мы у тебя есть, – уже тише выговорил Егорка сокровенное, крепко сжав обеими ладонями мою и дедову руки.
Тотчас вернувшись к внуку оттаявшим взглядом, дед широко улыбнулся:
– Ты моя веточка, молодая и живучая.
Веснушчатое лицо Егорки осветила взаимная улыбка.
Вооружившись замшевым лоскутом, сынишка принялся истово натирать разложенные на видавшем виде табурете медали улыбающегося украдкой в пепельные усы деда, любующегося детским рвением.
– А эту ты за какую отвагу получил? – поднял вдруг вихрастую голову Егорка.
На вспотевшей от усердия детской ладошке – круглая медаль с серой пятиугольной колодкой.
– За прорыв вражеской обороны на дебальцевском направлении, когда наш Донбасс от фашистов освобождали. Мой артиллерийский расчёт после успешной воздушной атаки уничтожил на южном фланге несколько боевых единиц противника. Били немца нещадно до последнего снаряда.
Выслушавший деда Егорка бережно уложил ревностно начищенную медаль рядом с остальными.
Пришпилив мудрёно сложенную георгиевскую ленту к лацкану, я подняла взгляд от только что украшенного жакета. Не видно ещё несколько минут назад деловито гудящих пчел и шмелей.
В неожиданно наступившей тишине с надрывным треском громыхнуло за спиной. Машинально вжала голову в плечи. Взмахнувший руками, нечаянно опрокинувший табурет сын прикрыл свою ладошками. Тотчас прижавший его к груди дед ласково провёл заскорузлой ладонью по волосам внука и успокаивающе произнес:
– Не бойся, Егорка, это не снаряды, это гроза, первая в нынешнем году.
Яростный ливень сменился монотонным мелким дождём, назойливо стучащим по жестяной крыше всю ночь.
Шагнувший утром с крыльца Егорка, чем-то чрезвычайно возбуждённый, запыхавшись, влетел в дом и, ухватив за рукав только что закончившего чаепитие деда, потянул его за собой на улицу.
– Смотри! – с неудержимым восторгом пританцовывал сынишка возле раненой яблони.
На вчера ещё чахнувшей ветке дерева взбухло несколько ярко-зеленых клейких почек, наполняя потрясённый миновавшей грозой воздух новым запахом – духом Победы, Победы Жизни.