Осколок неосуществимой, кажется, эпопеи Дом под созвездием Денеб.
Ошую представало море.
В этом названии того, что там было - есть нечто завораживающее для всякого сущего, его языка, где бы носитель оного не пребывал, какими бы национальными обертонами не наделялось это поразительное слово – определение сущности, вот сейчас открытой взору по левую руку путника, так что рвущееся из его души чувство, словно сдерживается сомкнутыми губами, и разрывая эти оковы вырывается, наконец, восхищаясь и свободе своей и открывшимся простором, побуждающим изойтись в сладострастном рыке артикуляции, завершая случившийся акт ниспадающим удовлетворением
М-М -О-Р-Е-е-е.!
Здесь надо сделать некое уточнение. Поскольку развитие отношений между существами, способными перемещаться по дороге на двух ногах, обладающими также способностями и к пустопорожным, на первый взгляд, вербальным упражнениям – не потому ли они сами себя именуют sapiens? - зашло столь далеко, что, изначальные определения звуковых новообразований, приобрели по ходу неуёмных экспериментов, дополнительные смыслы – двусмысленные даже, множественные, а, порой, и противоположные первоначальному.
Ладно, если бы нелепое этим и ограничилось, а то ведь возникает исподволь и более сложное умопостроение, которое оказывается способно захватить едва ли всего тебя, оставляя остаток твоей бренности на продолжение дороги, ведущей невесть куда.
Вот, например, некий сосуд, именуемый Жизнь. Частицей малой, ничтожной во всех своих измерениях, соучаствуем мы в нём нашими перемещениями в ситуациях непредсказуемых и неисповедимых броуновскими своими блужданиями от случайной, но тщательно подготовленной такой упорядоченности, как твоё появление на свет - в хаосе бытия - к неизбежности воцарения безжалостной энтропии, то и дело совершая свой выбор на всякий раз новой развилке пути.
Что ожидает меня там, где я буду в следующий миг?
Как скажется, ничтожная в действительности, наша способность оценить реальность во многообразии её состояний, когда необходимость сделать осознанным всё-таки свой следующий шаг принуждает нас как бы разрывать - неразрывное на самом-то деле - полотно событий, сотканное в причудливых узорах из прошлого-сегодняшнего-будущего, прибегнув к некой дискретности: это - Я, это – Ты, это – Он.
Это да. Это легко и просто.
Но сколько же неприятного стоит для тебя за местоимением Мы.
Мы – это кто? Разве Я – это Ты. Это Он-то – Я. Ну уж нет! я – это Я!
Так вот замысловато открывается нам скользкая тропинка привычки к односторонней оценке явлений, очищенная от нелицеприятных обобщений.
Чем больше нас охватывают умножившиеся возможности ухватить, темные когда то, события мира, тем ниже мы опускаемся с высот душевных исканий, довольствуясь только поверхностным обзором подсунутых далеко ненароком броских картин, легко сменяющих одна другую.
Клиповое сознание.
Оно тем сильнее, чем меньше мы сопротивляемся удобной этой приобретённой привычке делить целое на фрагменты, уже существующие для нас как бы сами по себе.
И так – вплоть до той самой поры, когда былая универсальная содержательность бытия оказывается потерянной нами.
Когда?..
…Может быть при очередном переходе впечатлений, внезапно возникающих при обрыве интереса к, казалось бы к уже целиком захватившей нас теме, к теме другой, завлекательно всплывшей из былого своего небытия ненароком -да! - случайно, да так что уместность её сей час не поддаётся оценке и принимается как непреложная данность.
Благостен тот, кто совершает свой путь, ни разу не испытав мучительных мыслей о том, для чего всё было то, что было, и почему так трудно осознать неизбежность завершения своих странствий не только в смысле смыслов, а вообще – к тому состоянию, когда смыслы перестают для тебя существовать.
Тогда кто ты был в своей жизни?
Животное, питаемое обычаями от мира сего?
Или же механизм, сам себя всякий раз созидающий и скрупулёзно рассчитывающий каждый шаг наступающих последствий своей неспособности быть адекватным вызовам среды.
Homo sapiens!
Как это гордо звучит!
Но уж как-то так сомнительно, если не сказать - фальшиво.
Много ли осталось в тебе от мира живых существ, чьё единственное предназначение – выживание во что бы то ни стало. Но при этом всё то, что с ними происходит – это, оправданная необходимостью именно выживания, череда событий.
А ты, наделённый разумом, что сильно продвинулся в направлении единения с царством всего прочего живого?
Много ли ты сделал для того, чтобы укрепились фундаментальные корни одушевлённого, чтобы среда твоего физического выживания не только не источала скверну, а, напротив, побуждаемая силой твоего ума, возблагоухала и стала доступно прекрасной всем?
Что-то не идёт на ум положительный на сей счёт ответ.
А за ним на очереди ещё более уничижительный вывод.
Пригретые уже совершенно весенним солнышком долготы #174, на штабеле из металличских труб, приготовленных к спуску в тёмные недра земли, праздно сидят двое работяги-помбура. Они – укоренившиеся здесь чукотские бичи: Коля Москвач, бывший муж редактора одного из центральных журналов, сбежавший от своей благоверной, как человек порядочный, после того, как пропито им было её последнее представительское платье; и Хонти-Монти - беззубый старожил этих мест, непонятно как материализовавшийся здесь ещё, видимо, в легендарные годы отнюдь не пионерских лагерей.
И вот сидят они рядком да говорят ладком за жизнь, не особенно-то, впрочем, углубляясь в гносеологические аспекты сего безграничного предмета.
И всё же тема их разговора не так уж примитивна, как это можно было бы заподозрить у представителей их вездесущего круга; а скорее наоборот, ибо особенности научно-технического прогресса в родимой их сторонушке занимают их, непонятно каким образом образовавшийся, досуг среди рабочей смены.
- А вот есть ещё луч Лазаря,
- говорит отощавший, может быыть, еще лет двадцать назад, Хонти-Монти –
так он может прожечь толстенную железную стену, броню там, или дверцу сейфа.
-Ну, вот!
– упрекает тёмного своего собеседника просвещённый житель столицы, лицо имеющий румяное и лоснящееся, как блин на масленицу.
– какой такой луч Лазаря? Темнота! Луч Лазорева это. Наши придумали.
После чего тема эта как-то быстро сворачивается. И собеседники погружаются, не то чтобы в задумчивость, а, скорее, в бездумное созерцание окрестностей, уже приготовившихся к весёлому весеннему разбою всех участников сосуществования их пределов. Открытых сейчас для каждого от края до края своими
горными массивами;
долинами, разрезающими неподатливые с виду камни;
многочисленными водотоками и озёрами стоячих вод;
кустарниками, дающими укрытие всякой, жадной до продолжения жизни, паре:
пернатой ли, мохнатой ли шерсти, отливающей ли серебром чешуи
- и прочим иным, здесь не упомянутым как свойство сущности времён множественных, уже не поддающихся адекватному восприятию своим количеством вёсен.
С той поры прошло три десятка лет.
Многое изменилось в нашей жизни, многое. О чём и не подозревалось тогда, ни сном, ни – как говорится- ни духом.
Нет уже той страны.
Зато есть мобильные телефоны.
Есть, в конце концов, интернет.
И вот обсуждается в чате одна из легковсплываемых сенсаций, на этот раз ожидаемое через двадцать лет столкновение с астероидом.
И тогда, как говорят знатоки, придёт толстая полярная лисица.
Песец, не писец – а, всё ж таки, не очень-то радостная перспектива.
Многое по этому поводу говорят чатлане друг другу разного.
Но квинтэссенцией всеобщей адекватности запали мне в душу слова одного из продвинутых юзеров:
- Senty Jul 24 2008 12:42PM
Есть предложения я очень не грамотен такшто не смейтей можна н остеройд паслать ракеты или приземлитца прекрепить турбины и отенуть ну карочь когда останется лет 10 надо пасматреть на технологию может будет нана технология которая раскрошить етот астиройд на атомы ))) я жив жил и буду жить с насложденям.
Песец ли это, или уже откровенный ****ец – не знаю.
При всей, действительно, трагичности непреходящей схожести уровней развития этих - произвольно взятых, трёх особей такого биологического вида, на формирование компетентности которых в течение десятка, наверное, лет было наверняка потрачено немало сил и средств – одно вселяет оптимизм в стороннего наблюдателя:
))) я жив жил и буду жить – говорит девственно нетронутый грамотой чатланин, даже перед лицом нависающей над миром людей катастрофы.
И думается, что эта, сомнительная на первый взгляд, цивилизационная девственность, не признак ли скрытой жизненной стойкости перед лицом невразумительности неизбывных управленческих химер, щедро насылаемых отцами отечества на неразумный свой народец в лихую годину перемен
Да, так ли уж всё безысходно? Ну ладно, пусть наши упомянутые здесь мыслители, или вот даже я – сейчас сотрясаемый предчувствиями – никто не способен изменить свою противоестественную, казалось бы, природу; но ведь это же не значит, что никому не дано оказаться случайно выбранным судьбой спасителем.
Так грядёт ли Мессия?
И где, в какой точке нашего ареала существования он может заявить о себе, тогда как ареал этот если не велик, то уж достаточно обширен.
Ведь как устроено в природе – многие не схожие по внешним признакам явления, устроены так, что ведут себя сходным, а говоря продвинуто, фрактальным образом.
Можем ли и мы найти аналогии процесса нашей жизни в процессах более строгих, для которых уже выстроены хитросплетениями логики модели поведения частиц, ее составляющих.
Этакую частицу возьмём, на подобие электрона. Всё ли так похож один из них на другой, и нет ли в каждом из них этакой особенности, каковой мы наделяем себя - в отличие от прочих, себе подобных? А если и нет – так что из того, допустим, что есть. И так ли значим окажется этот наш произвол перед лицом явившегося возражения - любая аналогия здесь будет восприниматься условной и все аргументы вдруг да оказываются поверхностными, оставляя последнее слово за тем, кто, более детальным сопоставлением, легко разбивает самую стройную систему твоих же доказательств.
Да что из того? Довольно самоедства.
Итак, электрон, который парадоксальным образом вроде бы как не существует в материальном смысле, но в то же время проявляет себя основателем и водителем свойств вещества.
Что мы знаем о нём из истории теперь повсеместного и кажется, что безграничного теперь практичного использования его потенциала? Знаем, например, что наибольшая плотность заряда сосредоточена у поверхности проводника.
Теперь же, наделяя некий отдельный электрон судьбоносной функцией мессии, мы можем сказать, где выше вероятность возникновения спасителя нас от скверны, нами же создаваемой, и всё больше нас окружающей.
И что?
Если мы хотим из полученного таким образом прогноза получить некую для себя выгоду –правильно ли мы делаем, рассчитывая на это? Если да, то вероятность твоего успеха тем самым возрастает, однако же, возрастает и чудовищность ошибки. Что, в конечном счёте, оказывается ничтожным, потому что это – твоя всего лишь проблема.
Поток же жизни, пока ты погружаешься в зависимость от собственных предпочтений, проходит мимо.
А тот, кто несёт в себе ядро будущего откровения вполне может оказаться вовсе не там, где ему отводят место статистические выкладки, а совсем уж в непредсказуемом месте, где и сама вероятность-то его обнаружения прозябает в районе нуля, или, если уж предположить вовсе невероятное – совсем где-то близко.
Может быть, даже в тебе самом, в твоём изнурённом сомнениями сердце.
Пусть последнее это предположение покажется тебе совсем уж невероятным, но высшая мудрость неразумного, случайного, не управляемого ничьей персонифицированной волей, а только лишь бесстрастным, холодным и не осознанным актом творения – так диктует своё условие, перед которым тщетны любые отговорки.
"Быть". Значит ли это только то, что ограничено понятием "находиться"?
Конечно, на вольном просторе, будучи предоставленным самим себе, свободным от пут условностей, во множестве расставленных в доведённой до крайности среды, сотканной из тенёт контактов, неизбежных между существами себе подобными, откуда условия среды природной кажутся не только жёсткими, а и жестокими даже - в такого рода изысканиях не возникает потребности.
Это понятно.
А вот если такого рода мыслитель оказывается в неком узилище, когда путь к свободному поглощению пространств сурово ограничен, а время, доселе существовавшее как неуловимый для чувств эфир, бесповоротно материализуется в главного мучителя, действующего бестелесно, но весьма продуктивно? Вот в этих условиях определение "находиться" обращается в монстра, безусловно повергающего в ничто определение "быть".
Но всё ещё есть возможность приискать себе место, свободное – если это воспринять условно – от уз, но не настолько, чтобы остаться совсем уж наедине с природой, действительно предстающей дикой, а, значит, исполненной неясных угроз.
Так вот тот носитель языка, который в своих блужданиях натолкнулся здесь на море, действительно может быть - да что там говорить! – действительно заворожен.
Везде, где бы человек ни пребывал: в горах, лесах ли, степях, на самом ли побережье – везде море и по сей день таит в себе нечто возвышенное, загадочное, утешающее, обещающее. Всё лучшее, чего так не доставало тебе в более естественной среде, доставшейся при рождении в пользование, могло быть – да уж наверняка и есть уже! – сокрыто в пучине: на дне ли топком, во чреве ли чудища морского, в лоне ли утки-нырка, прячущей в водах и самоё себя, и то яйцо, что хранит железную иглу твоей жизни, на острие которой закодирована тайна твоего бытия; упругая нержавеющая ипостась эта, пока ты жив, может - если её потереть подушечками трепетных твоих пальцев – может в одно мгновение исполнить то, что ещё и не измыслилось тебе пока в конкретной форме жгучего желания, а только ещё бродит где-то по закоулкам мечтаний. Но для того чтобы реализовались чудесные эти возможности, следует искать, найти и отважится включить волшебный этот механизм.
А до той поры жить простолюдином, на преодолении мелочных неурядиц бытия испытывать свои способности к совершению решительного поступка, иногда лишь в праздности обращая свой взор к созерцанию поверхностей колеблющихся вод в обрамлении небес.
Ну, покиньте меня, вы, упрямо мирские, накаты!
Дайте волю тонуть в ароматах представшего здесь мирозданья,
Воздух моря впускать, лицезреть витражи облаков на закате.
-В вечный говор волны, в эти вздохи морского дыханья,
Пусть в пучину морскую - падут, и останется вольной душа
Растворяться в безбрежности этой на длительно длящийся миг,
Слившись с берегом, небом – и дальше уж жить не спеша…
Сколько бы ни были пустопорожни, или же, наоборот, беспросветны в тени предметных забот наши дни, захватывая в свой утилитарный круг, кажется порой и саму вселенскость бытия – одно море непокорно, а, точнее, своевольно. И своеволием этим своим не уничижает наблюдателя, а приглашает быть соучастником освоения беспредельности так доступно явившейся свободы.
Продолжение на http://proza.ru/2024/01/04/104