Вспоминаю свою студенческую молодость.
А в ней то, что нельзя забыть – экзамены, естественно.
Будучи студентом, я любил приходить к нужной аудитории минут за тридцать до начала экзамена.
Приходить в такое время, когда мои по группе приговорённые к испытанию товарищи ешё и не думали появляться в стенах университета.
Я придерживался вполне, на мой взгляд, разумного правила: всё, что мне удалось выучить к экзамену, завершилось вчерашним вечером. Сегодня за оставшиеся до экзамена тридцать-сорок минут в моём мозгу ничего изменить, улучшить уже нельзя.
Вчера, если я на каждый экзаменационный вопрос мог произнести пару вполне связанных и разумных фраз, то у меня была чёткая уверенность, что на завтрашнем экзамене я обязательно получу оценку не меньше «удовлетворительно».
В худшем случае я не получал бы «неуд», как в школе, а имел право на переэкзаменовку.
Если вчера я мог сказать не пару фраз на каждый вопрос, а целых десять, то это, должен признаться, не давало мне уверенности, что я на экзамене автоматически получу «отлично». Мало ли какие фразы и в каком количестве будут на экзамене присутствовать в моей голове!
Итак, в день экзамена я старался подойти к назначенной аудитории первым.
Это давало мне право не нервничать зря, стоя в коридоре, а первым войти в аудиторию и первым вступить в состязание с фортуной при выборе экзаменационного билета.
Иногда (не скажу, часто) я по каким-то от меня не зависящим причинам приходил на экзамен не первым.
Мои добрые сокурсницы, зная, что я не люблю стоять долго под дверью и ждать неизбежной экзекуции, сами (по собственному их желанию, как можно дольше оттянуть время экзамена) всегда пропускали меня вперёд.
Но были случаи, когда я приходил на экзамен, а преподаватель уже заманил к себе на лобное место студентов (человек шесть-восемь) и там их мучает.
В таком случае в аудиторию не войдёшь, пока первые студенты не выйдут или пока экзаменатор сам не пригласит к себе новые жертвы.
В один из таких для меня совсем не комфортабельных случаев я подхожу у аудитории и вижу…
Три девицы под окном сидят на подоконнике и пытаются что-то вызубрить из конспектов.
Кто-то повторяет, заучивает, стоя у стены.
А по середине коридора мимо девиц, – наших сокурсниц, – держа перед собой, как молитвенник, то ли конспект, то ли свою зачётную книжку, бродит взад-вперёд перед аудиторией Вовка Прокофьев и в полголоса пытается изобразить пение:
– Чёрный ворон, чёрный ворон,
Что ты вьёшься надо мной?
Ты добычи не добьёшься,
Чёрный ворон, я не твой.
И этот куплет он заунывно повторяет, не останавливаясь…
Юмор у моего друга Владимира Прокофьева (внука поэта Александра Андреевича Прокофьева) был отменным.
Уместно здесь вспомнить, что Владимир Прокофьев завершил образование в Ленинградском Университете, тогда ещё имени АА Жданова (ныне СПбГУ) без каких бы то ни было «хвостов». А потом много лет проработал научным сотрудником в институте Русской литературы (в Пушкинском Доме).
Итак, приход раньше всех на экзамен давал мне право первым войти в аудиторию.
Моя студенческая братия смиренно шагала за мной.
Должен сказать, что за свою жизнь я только один раз попробовал воспользоваться шпаргалкой.
Было это ещё в школе, в конце восьмого класса.
Помню, от присутствия в моём кармане шпаргалки, я на экзамене был в неимоверном напряжении. В голове моей звенела уверенность, что меня, если я выну шпаргалку, непременно тут же схватят, осудят и казнят. От таких мыслей я плохо понимал, что сейчас писал, готовясь отвечать.
Не сумев воспользоваться бесполезной шпаргалкой, я потратил впустую много нервных сил.
Как я сдал экзамен за восьмой класс, – не важно; разумеется, как-то сдал.
Но, усвоив, что пользоваться шпаргалками я не умею, более к ним уже никогда не прибегал.
Возвращаюсь к своему студенческому бытию.
Я, желая сдать экзамен, первым входил в аудиторию, отдавал преподавателю свою зачётную книжку, брал со стола любой попавшийся на глаза экзаменационный билет, показывал его экзаменатору, чтобы тот мог записать его номер.
Потом садился за стол перед экзаменатором, привычно раскладывал чистые листы бумаги формата А4 и, прочитывая экзаменационные вопросы, на секунду задумывался, слегка покусывая шариковую ручку.
Я знал, что на подготовку к ответу по билету (чаще всего в билете было три вопроса) у меня минут двадцать, от силы двадцать семь.
Студенческая жизнь приучила меня, что двадцати минут на добротный ответ по всем вопросам вполне достаточно.
Мои сокурсницы рассаживались на дальних столах, желая по возможности укрыться за моей могучей спиной.
Готовясь к ответу, я порой отвлекался от своих мудрёных мыслей и оборачивался назад, чтобы посмотреть, как мои подружки подготавливают себя к экзамену.
Одна укладывала перед собой бумажные листы так, чтобы был виден текст, написанный мелким почерком на маленьком листочке, другая медленно вытягивала из рукава тоненькую бумажную трубочку и аккуратно расправляла её на столе, третья слегка приподнимала край своей юбки и внимательно читала то, что у неё было написано чуть выше колена.
Я делаю усилие над собой и возвращаюсь к своим экзаменационным вопросам. Экзаменатор тоже в это время внимательно что-то перебирает у себя на столе.
Мне совершенно было непонятно в студенческие годы, да и теперь, в годы старческие, непонятно, как можно написать шпаргалку (хорошо, не одну, а две-три-пять шпаргалок) на все экзаменационные вопросы, их-то вопросов –120 – 150, как минимум?
И как можно запомнить в каком рукаве, на какой коленке нужно искать правильные ответы?
Сейчас мне хочется вспомнить экзамен по русской литературе первой половины XIX века на филфаке ЛГУ.
В описываемом случае готовиться отвечать на третий вопрос мне было не нужно; согласно билету, его должен был задать на своё усмотрение экзаменатор.
Какими были первые два вопроса экзаменационного билета, я не помню.
Но отвечая на них, я по реакции профессора понимал, что отвечаю вполне достойно.
Но вот свой ответ на третий вопрос, что выбрал для меня профессор, я забыть не могу.
Профессор спросил меня:
– Скажите, от кого в пьесе Гоголя «Ревизор» все действующие лица узнали, что Хлестаков не ревизор?
То ли от обилия умных мыслей, то ли от пережитого предэкзаменационного волнения, то ли от рано пришедшей уверенности, что я экзамен уже сдал, в моём мозгу, видимо, что-то заклинило: я не могу вспомнить элементарного, хорошо знакомого…
Нервное напряжение тут же возросло.
Наступила пауза покруче финальной в гоголевском «Ревизоре».
А экзамен продолжается, отвечать экзаменатору непременно надо.
Пауза, я понимаю, затягивается и не в мою пользу.
И тут меня осеняет:
– В пьесе Гоголя «Ревизор» все узнали, что Хлестаков не ревизор, естественно, от самого Николая Васильевича.
Профессор усмехнулся, но мой ответ оценил по-своему и по-учительски строго сообщил мне истину:
– Все действующие лица «Ревизора» узнали, что Хлестаков не ревизор, от почтмейстера.
Желая спасти своё положение, я говорю:
– Э, сказали мы с Петром Иванычем, ну, конечно-же, от почтмейстера…
Профессор, если и улыбнулся вторично, виду не подал и отпустил меня с миром.
В моей зачётке стояла оценка за сданный экзамен – «УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНО».