Прохладное майское утро. Я с привкусом бессонной ночи вхожу в новую жизнь, начало которой во дворе республиканского военкомата. На моей голове широкая кепка. Под ней ежик темных волос. Месяц назад я уже побывал в этом широком дворе, но из-за путаницы с документами мою «прописку» отсрочили. И вот снова вокруг меня молодежь, наголо обритая, облаченная в самые что ни на есть скучные одежды. Выбираю местечко на солнышке и распечатываю первую цельную в моей жизни пачку Беломора. От затяжки кружится голова. Присаживаюсь на свернутую куртку. Из-за серых стальных ворот, отделяющих меня от прежнего мира, доносится заразительный смех. Там, наверняка, еще «зажигает» сногсшибательная блондинка, одноклассница моего сокурсника по школе ДОСААФ. Я затягиваюсь «Беломором» и с грустью возвращаюсь в юность, вспоминая последний день лета, широкое крыльцо школы имени Мусы Джалиля и белокурую незнакомку, которая «порхает», как бабочка над свежей зеленой грядкой. В движениях отличницы, я не на секунду не сомневаюсь, что она отличница, легкость и грация.
Воспоминания рвутся, как черно-белая пленка в кабине нетрезвого киномеханика – неподалеку какой-то призывник в расклешенных брюках неожиданно падает наотмашь.
- Здорово! – толкнули меня сзади.
– Надо же, встречаю тебя второй раз в жизни и в недобрый день, – механически пожимаю я руку невысокому плотному татарину.
– А-а, Ульяновск вспомнил, – невесело реагирует знакомец.
– Не забыл, – с трудом выдавливаю я улыбку и, выбив пальцем из пачки папиросу, предлагаю земляку.
Татарин отказывается.
Тем временем парнишка в клешах бьется головой об асфальт, изо рта его пузырится, как из просроченного огнетушителя, желтая пена.
Эпилептика берут под руки военные и аккуратно ведут с глаз долой.
– Повезло пацану, – говорю я.
– В смысле? – не понимает меня татарин.
– Упал вовремя, с поезда домой не возвращают.
Появляется усатенький сержант в кителе «с иголочки».
– Удостоверения у всех имеются? – интересуется он.
– У меня нет, не выдали, – растерянно поднимаюсь я с насиженного места.
– Вот это номер… Пойду выяснять.
Мое удостоверение осталось в сейфе районного военкомата. Это не близко. А до поезда остается не так уж много времени. У меня появляется шанс на повторное возвращение. Однако дважды войти в одну реку не случается – сержант принимает решение воспользоваться такси. Тем временем татарин опять ищет общения, нагнетая на меня тоску: он вспоминает, как нелегкая занесла нас, четверых проваливших физику дураков, в ульяновский продовольственный магазин, в котором помимо «Буратино», кильки в томатном соусе и маринованных огурцов в трехлитровых банках обнаружилась, совершенно неожиданно, водка «Экстра». Мой одноклассник, футболист, враг его дернул, приобрел «пузырь» в подарок отцу и положил его в рюкзак. Выйдя на улицу, мы некоторое время соображали, оглушенные тишиной безлюдной, словно вымершей от радиации окрестности, в какую сторону идти. Татарина вдруг потянуло в подворотню – захотелось распечатать «Буратино». Пока он возился с пробкой, пытаясь снять ее об обшарпанный кирпич, взвизгнули тормоза и из желтого «УАЗика» выкатился, как колобок, полковник в высокой фуражке. Оглядев нас, начальник, словно унюхав спиртное, резко потребовал от подчиненного провести досмотр. Не прошло и минуты, как бутылка Экстры, предназначенная для клепальщика авиационного завода, разлетелась вдребезги, смочив, как мочой, сырой угол подворотни.
Просидев час в камере и, потеряв столько же времени на объяснения, мы послушно подписали протоколы и заторопились на вокзал, довольные тем, что легко отделались.
На казанском вокзале меня гложет злая тоска. Видимо вокзалы мне противопоказаны. Появляется сержант. По его мечтательному лицу, я делаю вывод, что ездил он не напрасно.
- Здесь девчонки красивые, – делится он персонально со мной дорожными наблюдениями. – Но мне больше всех блондинка понравилась, которая провожала тебя.
- Она не меня провожала, – огорчаю его я...
Состав дернулся и потащился. Из провожающих вижу только мать. Она смотрит на меня так, словно расстается навсегда. Я залезаю на боковушку и слушаю, как какой-то веселый выпускник радиотехнической школы делится под домашнюю закуску своими похождениями по общагам, где якобы по сей день ждут женихов гостеприимные девчонки, красавицы на любой вкус.
Сержант глотает наживку...
Я в состоянии ожидания невеселого конца, и мне ничего не остается делать, как анализировать свой скромный опыт общения с девушками. Я вспоминаю ненавистную школу, перемены, во время которых появлялась возможность отвлечься – оценить прелести незнакомых девятиклассниц. И тот день, когда меня неожиданно перехватила полная не «наша» девятиклассница с пышными волосами и ляжками. Пышка, слегка разрумянившись, передала мне записку с банальным предложением дружбы от своей подруги. Я посмотрел в сторону весело ожидающих звонка счастливых школьниц и безошибочно угадал среди них свою «невесту». На фоне старательных хорошисток из моего класса, испортивших учебой осанку, она многообещающе выделялась развитыми формами. Однако, может показаться странным, я не испытал радости от предложения. Меня, в первую очередь, интересовали хоккейные баталии наших с канадцами. К тому же первого сентября мы хоронили одноклассника (такое ужасное начало учебного года) и я не мог выкинуть из головы, как накануне дружески хлопал его по ссутулившемуся плечу (говорят, что плечи перед смертью тянутся к земле), предлагая присоединиться к коллективной прогулке по парку. Он отказался, вяло сославшись на то, что намерен проявить фотографии. Через час его убило в ванной комнате током.
Прошло несколько дней и Пышка, снова смутив меня черным капроном, вручила мне вторую записку. Судя по тексту интерес к моей персоне, совершенно неожиданно, возник у белокурой барышни, примеченной мною у крыльца в день знакомства с новой школой. «Розыгрыш», – сообразил я и, вороша новыми ботинками желтую листву, направился к выходу, увлекая за собой пустую консервную банку. У самой калитки меня нагнали скорые легкие шаги.
– Это все неправда! – сказала она и ее большие серые глаза заблестели, как фарфоровые блюдца.
– Очень жаль, – решил сострить я, но уловив запах дерьма, которое я, видимо, не разглядел под листьями, не стал развивать мысль ...
Тем временем, блондинка со спортивными формами не стала дожидаться, когда я созрею для свиданий и обзавелась кавалером, который был старше ее и, что не мало важно, отбывал «химию».
***
Станция Беюк-касик, конечный пункт нашего путешествия, встречает голыми окрестностями и запахом козьего помета. Сержант спешно формирует колонну, и мы с глупыми разговорами движемся навстречу неизвестности. Вокруг пустота. Первая живая душа попадается на глаза близ выбеленного известью барака. И выглядит она весьма необычно. Это грузный пучеглазый солдат с неровным, небрежно обритом черепом, обутый в огромные новые сапоги и облаченный в невыгоревшее еще армейское обмундирование.
Сержант, переговорив с чужеземцем, отводит нас в столовую – небольшой оштукатуренный барак. Мы с разговорами располагаемся за столом, на котором оживляются радостные мухи. Проходит четверть часа и «чужеземец» неспешно заносит алюминиевый чан. Заглянув внутрь бачка, я обнаруживаю перловую кашу с застывшими, как серые обмылки, кусочками сала.
– А что там за забором? – грустно интересуется татарин, выкладывая по примеру товарищей на стол остатки сухого пайка.
– Ара, не дай бог вам туда попасть, – лениво отвечает толстяк. – Это дизбат, там е… от подъема до отбоя.
– Как это? – поперхнулся прыщавый «ковбой»
– Ара, там не ходят обычном шагом, только строевым, от подъема до отбоя...
– Срочно оправляемся в Баку, – сообщает с порога сержант. – Опоздали на сортировку.
«В Баку дуют ветры», – вспоминаю я название фильма и забрасываю за плечи «отощавший» рюкзак.
В поезде взобравшись на верхнюю боковую полку, я снова предаюсь воспоминаниям.
Сероглазая отличница заинтересовалась красивым спортивным юношей из восьмилетки, не ведая, что ее избранник давно испытывает влечение к моей, с черными, как ночь, глазами, однокласснице и много времени уделяет занятиям каратэ. Насколько были эффективны подпольные уроки, я мог судить по поведению выросшего у оврага Мухи, которому не терпелось проверить свой удар. С такими намерениями он начал подступаться ко мне. Но его опередил мой белобрысый одноклассник, тоже подсевший на каратэ. Так получилось, что в начальных классах, когда я передрался с многими сверстниками, белобрысому от меня немного прилетело. Муху тоже не миновала подобная участь. Что поделаешь, если мальчик «из оврага» намеревался бесцеремонно завладеть прирученным мной шестимесячным бездомным псом-переростком. Драться с одноклассником я совсем не собирался. Но, чтоб не упасть лицом в грязь, полез. Не знаю, доводилось ли кому наблюдать, как собаководы, зайдя в клетку к большому питомцу, на которого страшно посмотреть, порою сразу начинают его метелить ногами и руками. Примерно с таким настроем дрался и я. Однажды, пропустив на хоккейной площадке от занимающегося боксом школьника два длинных неприятных прямых удара в подбородок, я бросился ему в ноги и отомстил за причиненную боль. Штангисту, который был выше меня на целую голову, я, понимая ,что не освобожусь из его рук, пробил, оттолкнувшись от плинтуса, лбом по носу. Но это было в начальных классах. Когда штангист повзрослел, то вместе с товарищем по секции, которому я тоже успел кулаком «носопырку» за то, что он содрал с моей головы кепку, зажал меня в раздевалке. Выход для меня был один, и он пришел в голову мгновенно : ударить тому, что пониже болтающейся туда-сюда трубой с крючками. Но я прохлопал свое «звездное» мгновение и вскоре, воспользовавшись длительным отсутствием старшего брата, ко мне пришли два, совершенно «левых пассажира». Старший, поинтересовавшись, кого я знаю, с опаской поглядывая на клюшку, предложил отойти. Я отошел, но клюшку, как ему хотелось, не оставил…
Муха, печальный по жизни персонаж (в армии ему окончательно отобьют голову), все-таки проверил свой удар. Его недруг «поплыл» после хлесткой, без замаха, оплеухи нижней частью ладони. Но безбашенного «каратиста» в тот вечер наказали за дерзость «соцгородские». Случилось это во время танцев в туалете ДК Ленина.
***
В Баку, там чувствуется свежесть моря, мы битый час слоняемся возле войскового штаба. Сержант периодически совещается с начальством и куда-то телеграфирует.
– Забираю одного в Тбилиси, – наконец сообщает он, и предлагает мне и прыщавому рассказчику тянуть спички.
Мне выпадает огрызок.
– А с нами что? – подает голос круглолицый татарин.
– Трое, по желанию, поедут в Нахичевань, с остальными пока неизвестно, может даже вернут в Казань.
Ночью я много курю, изучая, лежа на лавке, бездонное бакинское небо, и анализирую ошибки прошлого.
Уже на первом собрании «классная», парторг школы, на всякий случай предупредила: в институт имеют шансы поступить не более пяти успевающих учеников, у которых окажется «сильная» характеристика с записью о выполнении какой-нибудь общественной нагрузки. Выставив на «продажу» пять вакансий, она добавила, что любит лесть. В общем, довольно скучное предложение для юноши моего склада, часто пребывающего в депрессивном состоянии.
Неожиданно «немку», конкретно обозначившую наши перспективы, сменили на физика, скучного старикана. Пенсионер настолько был рассеян, что забывал застегнуть пуговки на штанах, пошитых из толстой темно-синей ткани в рубчик. Свой предмет он вещал заунывным протяжным голосом, опустив глаза в пол. Иногда, вооружившись указкой, дедуля гонял, забавно семеня сведенными в коленях ногами, какого-нибудь «негодяя», попытавшегося сорвать урок. Вскоре я заметил, что старик сознательно занижает мне оценки за правильно выполненные лабораторные работы. «В чем же дело?» – попытался разгадать я причины несправедливости. Ответ подсказал средний брат, закончивший десять классов в другой, нормальной школе, от которой нас отговорила злая «лилипутка». Выяснилось, что наш «старшенький» однажды закрыл дедушку на ключ в лаборантской комнате, причем на целый урок.
Тем временем некоторые одноклассницы, сформировавшиеся за лето, уходили с занятий с нетрезвыми ухажерами, горделиво задрав подбородки. Я не знал вкуса вина, и, следовательно, отставал от жизни. В общем, я, как и многие мои сверстники, взрослел, не приобретая столь ценного опыта, отвлекаясь играми в футбол на хоккейной коробке и поединками в настольный теннис.
Теннисный стол имелся в Красном уголке. Соревнования проходили азартно, сопровождаясь словесными перепалками (часто с применением ненормативной лексики), привлекая внимание коменданта. В такие минуты немолодая крашеная блондинка в голубых кримпленовых расклешенных брюках останавливалась на безопасном расстоянии и, затягиваясь сигаретой, молча наблюдала за игроками. У Крысенка, отбывающего срок в колонии№ 9, был опыт общения со строгой блондинкой, она его в раннем возрасте лупила по голой заднице солдатской пряжкой. Однажды даму навестил куратор с погонами майора. После совещания он пригласил меня зайти в подсобку. Разгоряченный игрой, безо всякого волнения, я прошел в тесную комнату. Оттого, что майор пристально смотрит и ничего не говорит, в мою душу стал проникать тревожный холодок…
- Что, щенок, с тобой сделать? – прервал он, наконец, тяжелую паузу. – Ты, кажется, самый шустрый, как водичка в унитазе… Представляешь, вообще-то, с кем имеешь дело?
Последняя фраза майора, произнесенная ледяным тоном, погрузила меня в какой-то фильм про войну, где лощеный немец на ломаном русском языке предупреждал пленного: «Вы знаете, что попали в гестапо?»
Я молчал и с опаской смотрел на сапоги офицера, предвкушая расправу. Неожиданно майор провернул торчащий из замочной скважины ключ. У меня в нижней части поясницы дернулся нерв.
Настойчивый стук в дверь поломал планы майора. Он нехотя выпустил меня. За дверью меня ждали товарищи. Их лица были бледные, как, должно быть, и у меня…
Зима 78-го года, помню, выдалась морозная. На улице Карагандинская (неподалеку от дома, в котором проживал некоторое время Борис Ельцин), рядом с бараком, на месте картофельных полей, заложили стройку. Сторож, косноязычный татарин, пускал нас греться в бытовку, нагоняя на меня тоску своими пошлыми примитивными рассказами. Иногда к бараку в сумерках подходил молодой чернобровый, узколобый, усатый «дурачок» Вовка и, нацелившись на желтые окна общей кухни, мастурбировал. У дурачка, как и полагается, было достаточно заметное «хозяйство», и он в отличие от нас имел опыт близкого общения с подружкой в зарослях оврага, довольно симпатичной, отучившейся полгода со мной в первом классе. Девочка запомнилась мне тем, что на редкость коряво писала, роняла кляксы, а однажды у нее на уроке свесилась ужасная сопля, дав повод некоторым «дебильным» деткам повеселиться. После этого случая будущую подружку Вовки-дурачка перевели в интернат.
В летние каникулы я стал похаживать на танцплощадку, где со мной познакомилась худенькая «всех знающая» девчонка, потребляющая вино и много никотина. Наше знакомство сразу попало в поле зрения «соцгородских», и вскоре ко мне подвалил развязанный с забинтованной рукой хулиган, лидер всегда поддатой компании. В тот вечер у танцплощадки оказался мой старший брат и, почувствовав неладное, сходу вмешался в ситуацию. «Перевязанный», как и полагается «соцгородскому», оказался на редкость «борзым». Он назвал брата козлом и тотчас за козла ответил, оказавшись на пятой точке. Все произошло мгновенно, на глазах его компании и наряда милиции, стоявшего буквально в нескольких шагах. Попытка задержания у патрульных не увенчалась успехом, от погони брат оторвался, перелетев через непролазные кусты акаций, как человек-Амфибия. Воспользовавшись переполохом, я ушел. Через пару дней в школе ко мне подошел муж отвергнутой мной блондинки и процедил сквозь зубы:
- Я слышал, что ты «кипишь» поднимаешь против всего Соцгорода.
- При чем тут весь Соцгород, – удивился я, пояснив, что брат в Соцгороде знал и знает, кого нужно. Друзья брата,пятьдесят пятого года рождения, жили под влиянием блатной романтики поселка Стандартный и почти все отбывали. Больше других татарин Хайдар. Он огреб со второго захода десятку за неумышленное убийство. Представитель уголовной династии, тоже ответил "за козла" Несчастному хватило одного удара в солнечное сплетение, и если бы у Хайдара был бы хороший адвокат, то он не отправился бы в «Белый лебедь»
***
Незаметно подошло время получать аттестаты. Выпускной бал, я плохо его помню. Разве что удивленные глаза учительницы по литературе, прозванной куколкой. Поклоннице модного тогда писателя Нагибина неловко было видеть, как взрослый кавалер, мастерски поглаживает спину беременной выпускнице, которой она, видимо, не смогла привить манеры клятвенных и скучных девственниц из русской литературы. Физик правах классного руководителя охарактеризовал меня, как человека вспыльчивого, не раз проявлявшего неуважительное отношение к одноклассникам. С такой характеристикой на дальнейшей учебе, конечно же, можно было ставить крест. Но тут, весьма кстати, подвернулась «немка» и, прочитав сочинение физика, пришла в ярость. Затем она написала свою версию характеристики и заверила ее у директора, а военрук, принимавший в операции по моему спасению активное участие, сагитировал меня и еще двух выпускников на военное училище.
***
Утром по нашу душу прибывает сержант – задумчивый грузин с поседевшими висками. Он из Кировабада. Я ничего не знаю про этот город. Но соглашаюсь там служить. Не дожидаясь отъезда, я пишу письмо маме, решив, что ей, она родилась в Кирове, тоже понравится мой выбор.
Тихие переулки, низкие, мрачные, словно заколдованные, дома с решетками на низко посаженных окнах, лотки с лепешками и американскими сигаретами, небритые продавцы в широких кепках – все это Гянжа (Кировабад).
– Широко шагает Азербайджан! – многозначительно произношу я цитату Леонида Ильича, узнав цену (один рубль) за пачку сигарет Winston.
– Эй, солдат! – делает мне знак дядя, сверкая позолотой рта – Сюда иди, да-а.
Дядя, мне показалось, что он в восторге от моей черной щетины, протягивает мне лепешку и вытягивает из пачки сигарету.
– Рахмат, – благодарю я продавца.
Мы прибываем на КПП и с некоторой задержкой на формальности проходим на территорию воинской части.
Глазам моим открывается довольно скучное зрелище: два азиата в панамах, туго перетянутые, как муравьи, ремнями, «вооруженные» простейшими малярными принадлежностями, обрабатывают меловым раствором бордюры; слева, за забором из проволочной сетки, торчит тренажерная вышка.
Свернув с дороги, проходим метров сто меж остриженных кустов и останавливаемся у зеленого барака с табличкой «Строевая часть». Сержант оставляет нас. Через несколько минут в дверях появляется радостный поджарый кривоногий подполковник.
Он насмешливо осматривает нас с ног до головы:
– Ну, бойцы, кем работали на гражданке?
– Пионервожатым в школе-интернате, – открываюсь я.
– Пионервожатый с такой вот (подполковник сделал жест рукой) елдой.
Развеселившись от собственной шутки, подполковник с острой козлиной челюстью, ткнув носком сапога в стоящее у крыльца ведро, озвучивает первую «боевую» задачу:
– Сейчас будете драить пол. Вымоете плохо – будете перемывать энное количество раз.
Мы дружно принимаемся за дело.
***
Азербайджанская баня, в нее нас отвел добродушный прапорщик-азербайджанец, усиливает тягостное ожидание неизвестности. А от бесконечной восточной композиции с заунывными «а-а», от которой «тащится» худощавый, с недельной щетиной банщик, у меня вдруг появляется слабость, как от первой затяжки «Беломора»
Глаза мои цепляются за стоящий на столе графин с водой.
– Дэсять копеек, – предупреждает банщик, угадав мое желание.
Я развожу руки.
– Налей так, – кивает он
– Рахмат, – благодарю я и жадно осушаю стакан.
Вода сладковатая, с привкусом лимона.
После бани прапор, дорогой он вспомнил, как на казанском вокзале у него утянули из-под ног чемодан, ведет нас на армейские склады.
Подшить погоны не так уже просто – иголка с трудом проходит через толстое сукно, и я едва не ломаю ее. Команда на построение застает меня с одним погоном, да еще небритым.
Ходьба строевой шагом – занятие не самое приятное. Особенно, когда ноги не привыкли к сапогам и наспех обмотаны портянками.
– Справа по одному! – командует сержант, и мы, сняв панамы, гуськом проскакиваем в столовую.
После сытного обеда (еда оказалась лучше той, что предложил нам караульный на сортировочном пункте) и пятиминутного перекура колонну ведут на плац, который буквально дымится от лучей белого солнца.
Идти в ногу мне, благодаря первому школьному физкультурнику, отставному майору Ивану Харитоновичу, удается, и поднимать высоко «копыта» тоже не составляет особого труда. Но вот беда – колено моей левой ноги в струнку не выпрямляется (сказывается старая травма) и стоило сержанту обратить на это внимание, как несколько человек в строю моментально повернулись ко мне, злобно прошептав ругательства на «иностранном» языке. Я отключаю нервную систему, сосредотачиваясь на ампутированной ноге соседа Мухи, которому после ушиба на тренировке колена, назначили парафин.
После изнурительной шагистики я, исколов пальцы, «добиваю» погон, после чего татарин выскабливает ручной «кусачей» машинкой с моей головы все до последнего волоска.
Уже в сумерках мы входим в казарму. В спальном отсеке, на койке второго яруса восседает, свесив босые ноги, «великан» Он не обращает на нас внимания, продолжая весело переговариваться с обритым наголо армянином, смахивающим на борца сумо. «Русских что-то совсем не видно,– вздыхаю я. – Тяжело, наверное, тут, братьям-славянам, на чужбине...» «Ара, вай – вай…» – слабо донесся грустный, заунывный голос из враждебной тишины. «Вай- вай- вай…», – громко, но не менее печально, поддержал одиночку целый хор.
***
В дороге я не спал нормально пять-шесть ночей. Поэтому, лишь только тело мое обрело горизонтальное положение, мозг мой сразу «отключился» Не успел я поговорить во сне с родственниками, как случилось пробуждение, болезненно-кошмарное, словно меня кто-то потащил за волосы из-под воды.
Я, с горечью осознав, что нахожусь вовсе не дома, приподнимаюсь и, угадав в темноте физиономию «Ары» машинально спускаюсь с кровати.
- Что такое? – вмешивается дежурный сержант. – Быстро отбой.
«Хорошо, что дежурит мой земляк, другой бы, наверное, и не заметил бы», - решаю для себя я и снова «отрубаюсь»
Утром перед построением я выбираю аккуратного новобранца и заговариваю с ним:
– Для чего меня ночью разбудили?
– Припахать хотели, – поясняет солдат. – Эти ары зае… всех, скорей бы в часть, там их не будет.
– Ара, как твоя фамилия? – интересуются у меня двое в красных погонах.
– Ахманов, – свободно отвечаю я.
– Ахманов?.. – переглядываются краснопогонники. – Откуда ты, Ара?
– Из Казани.
– Казань это где, Ара?
– На Волге.
– Хорошо там?
– Не всем…
– Зема, не угостишь сигаретой? – поворачивается ко мне косоглазый паренек с крепкой загорелой шеей.
Я вынимаю пачку «Астры» – сигареты мгновенно расходятся по рукам.
– Не жалко? – улыбнулся стоящий рядом солдат с орлиным носом, напоминающий мне профилем танкиста Гуслика.
– Нет, – с безразличием отвечаю я.
– А они бы не дали.
– Мой отец, – вдруг важно заявляет мне косоглазый,– очень рад, что я попал на Кавказ.
– Чему тут радоваться?
– Понимаешь, тут воздух, как раз для моих легких.
– Зачем же куришь эту гадость?
« Ара, как твоя фамилия?», – раздался совсем рядом визгливый голос.
– Писаник, – смущается согнутый вопросительным знаком солдатик, тоже угостившийся сигаретой.
– Ара, я твою маму е…, – подступает вплотную похожий на злого чертенка чужеземец. – Завтра на камне будет написано «Писаник»
« Инч, Ара? – берут в кольцо Писаника южане. – Калрис глух, калирс ццес…»
Славяне молча опускают головы. К строю подходит сержант, с виду армянин, подтянутый, словно взят напрокат из передачи «Служу Советскому Союзу», и его появление дает передышку Писанику.
***
Я заступаю в первый наряд. Дежурство на кухне – это непрерывная изнурительная работа. От вида грязной посуды и огромных, заполненных остатками пищи, кастрюль, которые периодически нужно выносить по скользким от жира ступеням и сливать в бак, у меня к концу смены идет кругом голова. И тут в «кормушке» появляется знакомая, наглая рожица:
- Ара, почему медленно делаешь? – давит на меня «краснопогонник».
У меня возникает желание залепить наглецу, который все время где-то отлынивал, по физиономии тарелкой с кашей.
- Ара, что так смотришь? Ара, я твою маму …
Мой кулак вылетает, как из пращи, пробив сквозное отверстие в несуществующем стекле. Ара исчезает. Сослуживцы испугано переглядываются.
Спустя некоторое время неожиданно появляется русый прапорщик с простым, как овсяная каша, лицом и объявляет построение для ракетчиков.
***
Прапорщик – мужик доброжелательный. Он без лишних придирок доводит колонну из пятнадцати человек до крыльца выбеленной известью казармы и великодушно разрешает перекурить. Белорусов из города Мозырь сразу же обступают земляки. Картина складывается почти идеальная.
В казарме, туда мы входим едва ли не цыпочках, блестит, «как у кота яйца», натертый мастикой линолеум. У стены, в пяти метрах от входа, стоит полированная тумбочка с полевым телефонным аппаратом, а рядом с ней квадратный солдат с хмурой, красной мордой. Шкаф, на вид ему лет тридцать, встречает нас улыбкой душегуба и выдавливает из себя одну лишь фразу: «Долго же я вас ждал, сынки…»