7
…Через неделю, накануне выписки из больницы, благодаря активной помощи Пал Палыча были готовы все документы и мне удалось оформить опекунство. Я забрала Машу к себе домой.
А уже на второй день, когда мы с ней дружно хозяйничали на кухне, пришёл Андрей с двумя большими букетами белых и алых роз и вручил нам по очереди. При этом он одновременно нам обеим сделал предложение, встав словно сказочный рыцарь на одно колено передо мной и удивлённой Машей:
— Я активно выдвигаю свою кандидатуру на два вакантных места и готов взять полную ответственность и одновременно достойно совмещать обе высокие должности в семье — мужа и отца. Клянусь никогда не обмануть вашего доверия, всю жизнь любить и защищать вас. И быть с вами рядом во все времена! Вы согласны?
— Да, я согласна, — сдерживая смех, торжественно ответила я.
Мы оба посмотрели на Машу. Она, ничего не понимая, растерянно моргала, тогда он встал и поднял её на руки.
— Можно я буду твоим папой? — спросил он серьёзно.
Она посмотрела на меня и еле слышно ответила:
— Да… Я согласна.
В тот же день мы все вместе поехали к Лукьяну Петровичу в больницу. В небольшой больничной палате, украшенной пышными букетами цветов, было очень оживлённо. Разыскавшие его друзья-однополчане заполонили всё её пространство. Они восторженно, наперебой рассказывали последние новости, вспоминая все детали празднования Дня Победы, на котором он в этом году не смог присутствовать.
Когда мы с Машей вошли в палату, ветераны умолкли. Маша с детским визгом радости бросилась к дедушке на грудь. Старые офицеры, облачённые в тяжёлые от обилия наград парадные мундиры, тяжело, но торжественно поднимались со своих мест, по очереди приветствуя меня, и почтительно, по-мужски пожимали мне руку. Я растерянно и растроганно благодарила их в ответ. А Лукьян Петрович не мог наглядеться на прыгавшую рядом маленькую Машу и заворожённо слушал её забавную болтовню, не замечая, как крупные, неуёмные слёзы всё текли и текли по небритым мужским щекам. Доблестный герой войны вновь превратился в немногословного и ничем не примечательного старика. И только я читала в его взгляде, что в ту минуту он думал о другой войне и о другой победе. И никто, кроме меня, не подозревал, каким богатым и духовным был его мир, сколько истинно жизненной мудрости было сосредоточено в нём. Два дня и две ночи, проведённые вместе с ним в тёмном помещении склада, как ни парадоксально звучит, пролили свет на многие мучившие меня вопросы, помогли понять саму себя.
О том, что было пережито в те дни, мы с Лукьяном Петровичем не упоминали, но каждый из нас осознавал, что они стали поворотным моментом в наших судьбах. У каждого была своя исповедь и своё покаяние, но было в том и осознание единства жизненного пути, обещавшее лучшее будущее.
Когда ветераны разошлись, зашёл и Андрей. Он смущённо поздоровался, пожимая руку лежавшему на постели бывшему старому завхозу и не зная, что сказать. Лукьян Петрович удивлённо воззрился на него, потом на меня. Возникшую немую сцену оживила маленькая Маша. Она нежно обвила дедушкину шею своими ручками и громко чмокнула его в шершавую щёку.
— Дедушка! — произнесла она радостно и торжественно. — Когда тебя выпишут из больницы, ты будешь нашим общим дедушкой, и мы будем жить все вместе!
Он всё ещё непонимающе глядел на нас. Андрей серьёзно сказал:
— Мы решили стать одной большой семьёй.
Маша улыбнулась, прижимая к себе большую дедушкину руку:
— Я согласна. А ты?
Старый ветеран посмотрел на нас так же изумлённо, как в тот момент, когда, находясь между жизнью и смертью, очнулся беспомощным на полу школьного склада и увидел меня рядом с собой. От переполнявших его чувств он не смог произнести ни звука. Его сухие, бледные губы растянулись в дрогнувшей старческой улыбке, а мокрые веки на впалых глазах моргнули в ответ.
Я выпрямилась и, почтительно пожимая его сухопарую руку, сказала:
— Товарищ капитан, давно ждала этого момента, чтобы поздравить Вас с Праздником Победы.
Он глубоко вздохнул, набираясь сил и, наконец, хрипло произнёс:
— Ты победила! Ты необыкновенная! У тебя волшебное имя! Ты даришь другим надежду!
…Из больницы мы поехали прямо в школу. Накануне мне позвонил сам директор школы и просил нас непременно приехать, намекая, что нас ожидает большой сюрприз.
В школе уже давно начались каникулы, но дети готовились к моему приходу. Они вместе со своими родителями устроили целое шествие вокруг школы, а потом и митинг, требуя вернуть мне прежний классный кабинет в отремонтированном виде до наступления нового учебного года.
В многочисленной ликующей толпе, окружившей нас, я искала тётю Шуру, но её нигде не было. Андрей, тоже справлявшийся о ней, подошёл и сообщил мне, что она уже вышла на пенсию и в школу больше не вернётся. Мне стало грустно.
— Теперь я ответственный за все её цветы. Я решил, что отныне здесь будут цветы повсюду! Ты мне поможешь? — спросил он восторженно.
— Конечно. Я даже придумала новую стенгазету на тему «Наша школа — цветущий сад!»
— Замечательная идея.
— И мы будем оформлять её вместе? — заговорщически спросила я.
— Только, чур, ночевать будем дома. Я уже почти женатый мужчина! — ответил Андрей шёпотом.
— А ещё, — добавила я серьёзно, — предлагаю взять шефство над Александрой Ивановной и навещать её. К тому же, она обещала научить меня печь пироги.
— А кто это? — удивлённо подняв брови, спросил Андрей.
— Это наша Тётя Шура.
Мне вдруг очень захотелось подняться в тот самый тридцать четвёртый кабинет. Я взяла Андрея за руку, и мы, просочившись сквозь толпу, поспешили на третий этаж. Взбегая по лестничному пролёту, мы заметили стоявшую на втором этаже одинокую женскую фигуру. Я направилась к ней. Она вздрогнула и обернулась. Это была Ядвига Вольфовна. Она растерянно хрустнула костяшками пальцев и криво улыбнулась.
— Я рада видеть Вас здоровой и невредимой, уважаемая Надежда Романовна, — сдержанно вежливо сказала она.
— Спасибо. И я очень рада найти Вас в здравии… — я подошла к ней поближе, оставив Андрея стоять на лестнице, и удивлённо развела руками: — Что ж Вы тут стоите в одиночестве, уважаемая Ядвига Вольфовна? Весь вестибюль заполнен родителями. Они пришли сегодня не на родительское собрание, где приходится выслушивать критику и жалобы учителей о недостатке воспитательной работы дома. Они пришли сюда, как на праздник! Разве это не здорово? Ядвига Вольфовна, дорогая моя, идите к родителям, поговорите с ними. Это очень удачный момент, узнать их мнение о нашей педагогической работе, о нашей школе! Может быть, мы даже получим от них полезные советы. Я долго думала над этим. Нам надо открыто и активно общаться с родителями и быть внимательней к детям. Они понимают порой больше, чем взрослые.
Я повернулась, чтобы уйти, но вспомнила ещё кое-что.
— Да, Вы не поверите, но Вы спасли меня.
Она подозрительно посмотрела на меня, ожидая очередной двусмысленной колкости.
— Действительно. Меня спасло именно то, что я в последнее время работала в тридцать четвёртом кабинете. Я знаю, что в нашей школе достаточно свободных кабинетов — больших и светлых. Но Вы почему-то лишили меня права выбора… и в этом мне повезло, потому что одно из окон этого кабинета выходит как раз в сторону нашего вестибюля. В ту последнюю ночь, когда мне пришлось остаться допоздна в школе, чтобы написать первомайский плакат, Андрей Рубин тоже случайно задержался в своей мастерской и, проходя через вестибюль, увидел свет в этом окне. Тогда он решил вернуться и узнать, не нужна ли мне какая-то помощь. Его присутствие в кабинете и спугнуло Лаврентия Карловича, который уже давно охотился за мной. Всё остальное Лаврентий Карлович просто выдумал. Он нарочно распространил грязные сплетни обо мне, чтобы опорочить и вынудить меня уволиться. Я слишком много знала... Вот вкратце и всё, что я хотела Вам сказать, Ядвига Вольфовна. Всё устроилось, благодаря Вам. И не важно, с какими прежними намерениями… Важно то, что сейчас мы можем всё исправить. Поэтому от чистого сердца прошу Вас, давайте забудем все наши распри и начнём новую счастливую жизнь! — я широко улыбнулась. — Я имею ввиду нашу совместную работу в школе.
Она озадаченно молчала.
— Я написала заявление об увольнении, — тихо сказала она.
— Зачем? — искренне удивилась я.
— Я думала, Вы… Вы имеете сейчас такой успех… Я была уверена, что Вы будете на меня жаловаться.
Я вздохнула.
— Я не думаю, что Вам стоит увольняться. Давайте лучше жить дружно!
Ядвига Вольфовна стояла совершенно ошеломлённая и нервно поправляла свою шикарную причёску. И я уже повернулась уходить, когда она вдруг остановила маня.
— Погодите… Вы ни словом не упомянули о заявлении в прокуратуру, в котором я обвинила Вас в хищении школьного имущества… Вы ведь знаете об этом?
— Да, следователь мне всё рассказал, — неохотно ответила я. Мне очень хотелось избежать этого разговора, но раз она сама начала...
Она взволнованно прокашлялась.
— Помните? Вы отдали мне ключи от Вашего стола, и я их действительно тут же положила в сейф. Но н-накануне Первого Мая, после школьного с-собрания, Ла-лаврентий К-Карлович… гм, — я впервые увидела, как она заикается. И даже её громкий бас куда-то подевался. — Завуч подозвал меня и сказал, что п-подозревает Вас в некрасивом п-поведении и предполагает, что Вы неслучайно задержались в школе той ночью, что, на с-самом деле, Вы использовали это время для того, чтобы с-совершить кражу…
— Как всё интересно! — воскликнула я, не удержавшись.
Ядвига Вольфовна ещё больше смутилась и покраснела.
— Он приказал мне открыть ящик Вашего стола и… попросил уборщицу быть второй свидетельницей…
— Уборщицу? Больше никого не нашёл? — злорадно усмехнулась я. — Или с ней легче было договориться?
— Я не знаю! Он мне сказал, чтобы я открыла Ваш стол и…
— …И там…
— …Было пусто.
Я громко хлопнула в ладоши, впечатлённая её рассказом и довольная своей догадкой.
— Выросла капуста!
— Ничего смешного я в этом не вижу! — она обижено выпятила густо накрашенные губы.
Сочетание её гордо «накрахмаленной» причёски с плаксивым выражением лица вызвало во мне смех, и я открыто рассмеялась.
— А что, по-Вашему, я должна плакать?
— Послушайте, у меня не было другого выбора: если не я, то, значит, Вы... — нервно оправдывалась она. — Я… я действительно поверила ему! Ведь всё это время Ваши ключи лежали в сейфе!
— Смешно! Как же я смогла открыть свой стол?
Она вздохнула и выпалила:
— Завуч предположил, что Вам помог учитель труда в ту ночь, когда вы остались одни в школе. Он мог это сделать…
Я ошарашенно посмотрела на неё.
— Вы и его сюда приплели? Как всё у вас чудненько сложилось!.. Сначала отобрали у меня мой кабинет, затем отправили туда Андрея под видом каких-то ремонтных работ. Вероятно, для того, чтобы он оставил там свои отпечатки пальцев. Всё сходится! А я всё время ломала себе голову, для чего этот театр?! Действительно, гениальный план! Я всё же недооценила этого негодяя!.. Завуч давно охотился за мной и ждал удачного момента… А Вы-то зачем?
— Как я могла подумать такое?.. — она совсем сникла под моим эмоциональным напором.
— А почему нет? Вы же умная женщина! А повелись, как… — я удержалась и вовремя совладала с собой. — Я теперь уверена, что завуч имел дубликаты всех ключей нашей школы и использовал, как хотел.
— Я не знаю… Может быть... Но дело не в этом... Честно говоря, Надежда Романовна, я с самого начала сомневалась в том, что это сделали Вы. Я и следователю об этом сказала...
— Вы сомневались? Почему?
Она пожала плечами и опустила голову.
— Вы не способны на такое.
Я была искренне удивлена её признанием.
— Но в том заявлении обвинили именно меня!
— Мне приказал Лаврентий Карлович…
— А Вы когда-нибудь пробовали не выполнять указаний свыше, если они противоречат голосу совести?
Она, наконец-то, подняла на меня свой взгляд и открыто посмотрела мне в лицо.
— Я признаю свою ошибку. Простите меня, — твёрдо произнесла она.
«Вот это да!» — подумала я и подошла к ней ближе, уже не боясь, что она меня укусит.
— Замётано! — ответила я и протянула ей свою руку.
«О таком повороте дел я даже не мечтала», — думала я, возвращаясь к Андрею, который всё это время терпеливо ждал меня на лестничной площадке. Взявшись с ним за руки, мы торопливо направились в тридцать четвёртый кабинет.
Внутри было сумрачно и неуютно, как и раньше. Но именно здесь мы провели нашу первую ночь узнавания, о которой напророчил мне незнакомец. Я закрыла глаза и вздохнула. Андрей обнял меня и нежно поцеловал. Чувствуя моё напряжение, он спросил:
— Тебе страшно? Давай уйдём от сюда. Там все уже ищут нас.
Я ещё раз огляделась вокруг и вспомнила, как когда-то была возмущена и оскорблена ссылкой в забытый всеми угрюмый кабинет под номером тридцать четыре. Но всё изменилось. Вернее — я изменилась. Теперь мне виделось всё иначе. «Тридцать четвёртый. В нём тесно и темно, как в танке, — подумала я, — а танк и должен быть таким».
Я сбросила тяжёлое наваждение и воскликнула:
— Да, скорей, нас ждёт какой-то сюрприз.
Разве можно представить мой неописуемый восторг, когда я узнала, что к моему приезду в актовом зале была устроена огромная выставка рисунков? Здесь были работы не только моих учеников, но и многих других ребят, пожелавших принять в ней участие. И на каждом рисунке был изображён свой символ победы добра над злом. Как бы мне хотелось, чтобы дети усвоили высшие общечеловеческие ценности, учились у мифологических героев и сумели постоять за себя при встрече с настоящим злодеем, даже если он им покажется неодолимым.
Дети толпились, плотно обступали меня со всех сторон и наперебой весело голосили.
— Надежда Романовна! Надежда Романовна! Возьмите наш класс с нового года, будьте у нас классной!
— Я поговорю с директором, — пообещала я радостно.
— Ура! Надежда Романовна! Самая классная — это наша классная!
— Надежда Романовна! Лучше возьмите наш класс! Пожалуйста! У нас самая лучшая успеваемость в школе! — умоляли другие.
Я, счастливая и растроганная, смотрела на них и кивала:
— Будь моя воля, я бы вас всех взяла!
В душе я уже твёрдо знала, что отметки ровно ничего не значат. Не важно, как тебя оценивают другие — их мнение часто ошибочно и предосудительно, но оно могущественно и может преследовать всю оставшуюся жизнь. Важно то, что ты сознаёшь в себе истину, свою внутреннюю реальность, в которой всегда точно знаешь, кто ты и в чём твоё предназначение. Главное, чтобы самообман не лишил тебя жизненных сил.
Продолжение следует...
http://proza.ru/2024/01/05/10