Анатолий ВЫЛЕГЖАНИН
БЕЗ РОДИНЫ И ФЛАГА
Роман-дилогия
КНИГА ПЕРВАЯ
ИЛЛЮЗИИ
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ОСЕНИНЫ
7.
Кому праздник, а кому час от часу не легче.
Шилов повел первого и свиту в контору к себе коньяк пить, а его не взяли. И не надо. Не до этого. И не до них.
Домой пришел, обедать не стал, на крыльцо веранды вышел, жену позвал. Картошку копала, лопату воткнула, где стояла, стала к нему подниматься из-под берега. Усталая, видно, меж гряд с морковью ступает, боты «прощай молодость» рваные, юбка вся в земле, руки будто грабли - советская крестьянка. За стол усадил и - без обиняков - сообщил вкратце, что ему Ванька-курок в уши надул. На фестивале. Ничего хорошего.
В общем, этот Ванька, как во вторник обещал ему, когда приходил, замять дело с баней, наверх не сообщать, так слово и сдержал. Вечером к «пупку» сходил, проинформировал, что, мол, у Боброва, у него, то есть, у Семена Ивановича, был, беседу воспитательную, видите ли, с ним провел - на предмет улучшения воспитания близнецов, а тот что-то вспыхнул так, недовольный, и борзо так себя, пожалуйста, повел.
В тот же вечер, то есть, во вторник - живешь и дел не знаешь — состряпал «телегу» в адрес начальника отдела милиции, в которой все собрал: лодку, петуха, кота, поленницу ту, у бабки Симихи разваленную, ну и про баню, конечно, - во всех красках. А еще - про самого Ваньку-курка, который будто все это покрывает, сор не выносит, и в глазах народа роняет честь органов внутренних дел.
Вечером же этот «пупок» договорился с соседом, со Славкой, и на другой день увез дочь в районную больницу. Сначала - в «скорую». Там зарегистрировали и послали в головную больницу, в приемное отделение. Половина врачей в отпусках, девать куда, не знают, направили пока в реанимацию, до понедельника, а там - разберутся. А поскольку она - по двум журналам регистрации, «пупок» справки, что приняли, собрал, к «телеге» приколол и - в милицию. Ну не гнида?! А еще - коммунист!
В четверг Куртов, Ванькин начальник, Ваньку - на ковер. Наехал по полной, заявление с медсправками «курку» - в нос и вопросы «это что такое?!» А он у них полковник крутой видать, орал, говорит, едва крышу не сорвало. Короче, объявил «курку» неполное соответствие и сказал, что еще одно такое заявление, и будет ему полное несоответствие. А значит - из органов... Но дело - в другом.
Поскольку заявление да с такими справками в милиции официально зарегистрировано, встал вопрос, как на него реагировать. В худшем случае - это поставят наших Мишу и Гришу на учет в детскую комнату милиции. Тогда меня - с работы уж точно. В лучшем, но тоже ничего хорошего, - в комиссию по делам несовершеннолетних. Но в любом - через эту комиссию. Тем более, что при его, Семена Боброва, должности даже Куртов при своей должности и звездах против него, секретаря парткома и штатного сотрудника райкома партии, делать ничего не может, вернее - не будет, а санкций на это Бортников не даст, чтобы опять же не позорить партию.
Вот Куртов и попросил председательшу комиссии выехать на место, прояснить обстоятельства, удостовериться в правдивости изложенных в заявлении «пупка» фактов и тогда уже решать, что с этим всем делать. Короче, сегодня суббота, а в понедельник, то есть, после завтра, эта самая Аркадьевна, то есть Любовь Аркадьевна, председательша комиссии, сюда заявится, и Ванька-курок просил быть к десяти утра у него в опорном пункте ему и ей, законной жене, для беседы. Без детей. А к «пупку» она сходит одна. И сказала еще Ваньке, что звонила и в «скорую», и в реанимацию узнать, как там Зинка. Сказали, что нормально, нет причин для беспокойств, и в понедельник наверно отпустят.
-Такие вот дела у нас невеселые, законная жена. И надо бога молить, чтобы обошлось, - закончил Бобров.
-Вот ты и моли. Своего бога, - ответила она. - Еще не хватато, чтобы меня - по милициям! Ты законный отец, и это у тебя и твои - дела невеселые. А меня уволь.
-Что значит - уволь? Ты же все же мать.
-А то и значит. То вот и значит, что по селу уже идешь - глаза деть некуда! От выходок твоих... спиногрызов.
-Однако, ты как-то грубо я бы...
-Тебе совершенно чужой человек, едва тебе знакомый, работу нашел не в пример этой, меня в любой больнице - с руками, тот же Логинов, квартира готовая, а ты рогом уперся в свой навоз, и никакими тебя вилами из этого навоза! По-томственность! Такое и потомство!
Она еще хотела что-то такое, наболевшее, резкое, горькое бросить в лицо ему, да... А не будет она! Больше - не будет! Пе-ре - горело! На-до-ело!
Встала, повернулась, пошла-потопала в ботах своих в суглинке заляпанных, тяжелых, с ног спадают, дивясь самой себе, какая она смелая прямо за гранью. Такая она вся вызывающая! И будто очертя уже голову и с вызовом! И как она стойко себя держала. Хватит! Будь, что будет! И думать не хочется.
Два рядка у нее осталось, самые нижние у самого берега. Картошка - горох, выгорело все. Копнула куст, где лопату воткнула, еле выворотила - опять горох! Собирать нечего!
Бросила лопату, руки от земли отряхнула, выпрямила натруженную спину, повернулась к озеру, глаза закрыла, лицо солнышку подставила. Тепло еще, греет, хотя - сентябрь. Вспомнила...
Вспомнила самое теперь...
Самое теперь у нее прекрасное!
Самое!
Субботу, театр, и - воскресенье, и - понедельник, и - вторник, и - счастье, когда... когда... в ручках... и так... и - так... и - так и... когда и - язычком и - пальчиком и...
Все вспомнила!
Такой умелый!
...и - простонала сладостно:
-М-м-м!..
А что бабе?!
Что ей надо?!
Был бы милый рядом...
Только - был бы!
Постояла, подумала еще...
Ни о чем.
Тупик пока, а там...
Пусть, - как будет.
Копать не захотелось, да и - обед. Надо что-то на стол собрать, почти два часа уж. И охламоны сейчас появятся. Вы****ки. Сбегутся. Опять начнут гитары просить. Во им - не гитары! Чтобы мать - по милициям?!
Лопату взяла, поднялась мимо террасы по меже, по жухлой траве, к сараю, лопату к стенке поставила, услышала в распахнутую дверь из хлева:
-...ну и свинья же ты после этого - на хозяина пятак поднять?! На заведующего отделом обкома партии?! На зав.отделом?! Скотина же ты! Если бы, конечно, первый обкома! товарищ Безруков! сам позвонил, пригласил: уж, пожалуйста, Семен Иванович, выберите время, как вам удобнее, надо посоветоваться. Вы ведь партийный работник от земли. А мне мои чинуши уже вот где. Что они могут? А у вас свежая кровь, свежие мысли, новое мышление. Такие нам сейчас очень нужны. Вы ведь носитель чаяний народа. Так уж не оставьте. Помогите. На вас вся надёжа (Надёжа на него!). Нет, конечно, и горком - ничего. Тоже - ничего. Да если бы еще - квартиру ко всему. Чтобы не с тещей, когда - во все щели!.. Так что, моли свинтуса-бога своего и я своего помолю, чтобы эта Зинка «пупкова» оклемалась. А не то сдам тебя, скотину, в колхоз живым весом, и будешь на опиле гнилом у Поликарповича печенку студить да посыпку жрать из общей колоды. Так что думай, Борис Борисыч, мозгами своими поросячьими. Парень ты - куда с добром! Вон щековину-то нагулял! Харя шире плеч, и зенки заплыли.
Он что-то говорил еще, не разобрать, а только в интонациях добрых, ласкающих бу-бу-бу доносилось из хлева через тьму сарая, да она не слушала. Любимчик у него, едва не целует, с отряхолками своими бы так.
В дом пошла, в сенях юбку грязную скинула, надела домашнюю. В кухне руки от земли отмыла, вытерла, борщ вчерашний на газ поставила, конфорку включила, и тут...
И тут ее будто осенило.
После этих слов его, к хряку обращенных. За которыми - догадка. Будто озарение. А в таком случае... В таком случае... Когда, пожалуй, надо поспешить.
Выключила газ, прибрала волосы, ушла в комнату переодеться. Муж явился, спросил оторопело:
-Куда это, на обед глядя?
-В село.
-Что это вдруг?
-Надо мне.
Хотела сказать еще, что... да промолчала. Это - ее дела. Только - ее. И когда по тропочке сухой вдоль дороги шла из «дворянского гнезда», еще до того, как в село попасть, уверилась - уверилась уж точно, без сомнения, что правильно и очень правильно она делает: надо поспешить. Потому что если девочку в понедельник выпишут, чирей рассосется. Как бы. И замылят. А потом если и выплывет что, так представят, мол, когда это было, в прошлом веке. А если эта, из комиссии, которая в гости в понедельник собралась, утром, до выезда, в больницу позвонит и ей там ответят, что девочка при смерти (не при смерти по факту, а только так ответят), тогда Семен Иванович, муж дорогой, уж вам не сдобровать, и гоните-ка скотинку вы свою живым весом прямо лесом в колхозный свинарник.
По субботам медпункт их не работал, но по случаю сегодня фестиваля, медсестра дежурила - мало ли что: народу опять вон понаехало. При ней, из кабинета своего, звонить не стала, а - из приемной, и не сразу, с третьего звонка, но к радости своей, нашла... однокурсницу Нинку Малахову, которая, как и она, Роза, в Архангельском, гниет уж столько лет. Девочку ей сбагрили, да, она - «лечащий» и в недоумении - чего там лечить? Ну, хватанула, говорили, угара, а дрова сухие, видать, были, «бездымные», наверно, маленько и покашляла, да вон - во дворе под липами носится. И привезли зачем, - непонятно? Папочка наверно излишне - с перепугу.
Роза Максимовна пока Нинку слушала, да раньше еще, по дороге когда шла, аргументы приготовила, серьезные и веские. Потому что Нинка хоть и однокурсница, бывшая, но по работе они с ней - как-то редко, и от «личной сферы», чтобы ни намека. А главный аргумент выставила тот, что в больнице у нее, сельской, убогой, для диагностики и контроля состояния с таким заболеванием (назвала заболеванием) ничего, а девочка «спортивная», вернется, так ведь справку ей будет надо на освобождение от физкультуры. А она, Роза, в этом не спец, а вдруг на уроке да асфикция, хлопот не оберешься. Так, что в идеале «ты бы, Ниночка» подержала бы ее ту недельку до пятницы, а лучше - до понедельника, да сама бы в заключении отметила, что школу и уроки физкультуры посещать может. У них таких случаев с угаром не бывало, а что случись, что ей, Розе, делать? А с нее бы, Розы, большая шоколадка, а «где это найдет в наше время шоколадку?» - так в том и презент. Нинка, она стервочка, конечно, еще та, еще - с институтских времен - поупиралась, доводы всякие, да - «ладно, так и быть уж, только для тебя»...
...Остаток субботы и все воскресенье в семье у них как-то странно прошли. В такой атмосфере не то, чтобы гнетущей, нет, а наверно такая бывает, когда... гроб с покойником ждут. Могила уж готова, родня - по углам, корзина с поминальным под «землю - пухом» собрана, вот привезут из морга и - на кладбище. А пока - ожидание-пережидание да текущие нужные дела.
Картошку докопала - больше землю доковыряла, ботву на берег сгребла да подпалила. В воскресенье занавески с окон сняла да другое белое что собрала, постирала. Оглоедов «на лодки» в село унесло - и хорошо: глаза не мозолят. Сам туда-сюда, будто от безделья. Угол у террасы подкрасил, в сарае брус какой-то зачем-то строгал, рубанок подколачивал. И оба дня молчком, пару слов разве о чем необходимом изречет, а в лице то ли следы, то ли признаки следов этой самой - когнитивной деятельности. Будто он на чем-то уж так сосредоточен! Будто взвешивает что, перегребает варианты. И даже будто сам с собой, мысленно - дебаты, или как у них там, у партийных. По-своему неглупый мужик. Институт, преподает математику, в райком на работу взяли. Не всякого. Но - эта узость, приземленность, убогость! Работа, дом, огород, хлев, диван, телевизор, на горшок и - спать. Уровень амебы.
Но снова и опять об этом думать не хотелось. А хотелось о том, что правильно она, очень правильно она сделала, что сбегала и Нинке позвонила. Правильно! Есть шанс, и не надо его упускать! Тем более, что очень похоже - дело-то сдвинулось. И теперь не важно, кто именно, пусть даже сопляки эти два кирпич на трубу положили, а получается, может случиться, что именно кирпич этот всю судьбу ее - всю! - перевернет. В которую сторону? Дождемся понедельника.
Утром в понедельник этих двух накормила, в школу собрала, отправила, а сами уж позднее завтракали. И что заметила, и невозможно было не заметить, что - не любила она это слово, а - супруг другой совсем, будто и впрямь для него утро оказалось мудренее вечера. Спокойный такой, покладистый, к разным мелочам рассудительно-внимательный, Будто он что-то важное решил и окончательно в чем-то уверился, и никто уже, никакая сила оглобли его мыслей никуда не повернет. И вообще он будто в другой галактике И это - отчего, непонятно, - а совсем ее не обрадовало. Спросить бы, да осточертело уже все, осточертел уже...
Чай уже пили, позвонил участковый, предложил у него, у Боброва, собраться, в кабинете, а не в опорном пункте милиции, чтобы не выглядело «приводом» или тем более «явкой с повинной»: село не столица - вмиг разлетится.
Сам к восьми ушел, и когда она минут за несколько перед десятью в кабинете у него появилась, все были уже тут. Вошла, поздоровалась, села на один из свободных стульев вдоль стены справа, сумочку (потом в магазин сходить) поставила рядом, через стул от милицейской фуражки. Участковый Неустроев за столом буквой «Т», боком к мужу, спиной к ней, волосы немытые к черепу прилипли. Напротив эта, председательша комиссии. Крупная белая дама средних лет, пышная прическа светлыми волнами и - вся в золоте: на пальцах - кольца, на груди - колье, в ушах - клипсы длинными каплями, во рту - золотой частокол. Неужели всегда на работе в таком виде? Или во власти уже, как вошь в коросте? Если у нее, у Розы, возможность была бы, она бы так же себя блюла, чтобы все дуры вокруг вяли, как она сейчас - перед этой...
-Ну что же, все в сборе. Слушаем вас, Любовь Аркадьевна, - произнес Бобров, будто начал заседание парткома. Тон уверенный такой, поставленный, взглядом этак искоса-горделиво туда сюда стреляет, в кресле откинулся, внимать приготовился, ее, жену, вообще «не замечая». С чего бы?! - недоумевала, на мужа глядя, вообще «не узнавая». Это его, Семена Боброва, да и ее, Розу, мать этих - слов уже нет - сейчас бы слушать...
-Миссия моя, товарищи, грустная, да служба такая у меня - копаться в белье человеческом, не весьма свежем, - начала властная гостья. И с первых слов ее она, Роза, почувствовала, как «золотая» эта дама золотом своим, блеском бликов утреннего солнца в клипсах и кольцах, возвышающим образ ее до... богини, давит тебя в ничтожество, в грязь, и ты будто полное уже «никто». Она «к сожалению, напомнила»... кота, петуха, поленницу, кошку, угнанную лодку, камешек на ниточке, которым «ваши дети» весенней ночью тому же «уважаемому Виталию Ивановичу Пупышеву в оконное стекло постукивали, отдыхать мешали». Но то все было хулиганство «на грани, а теперь уже формат криминала». И сообщила, что сегодня утром (Роза Максимовна вся - в слух!) она по дороге сюда побывала в больнице, лично встретилась с лечащим врачом, Ниной Андреевной Малаховой, которая сообщила (вся - в слух!), что состояние девочки «тяжелое, но стабильное, без динамики ухудшения». Что о выписке до будущего понедельника, не может быть и речи (молодец Нинка!), и на всякий экстренный случай даже сделана предварительная заявка на вертолет санавиации (ну, Нинка!). Она еще хотела с самой девочкой встретиться, «чтобы - своими глазами и лично, но к ней никого не пускают, только врач».
-Будем надеяться, что все обойдется, - продолжала «золотая» дама. - Но даже в лучшем случае, даже в лучшем, Семен Иванович, - я уж к вам как к главе семейства, - если девочку в будущий понедельник и выпишут, то, вы же сами понимаете - десять дней реанимации. И тогда ни товарищ Куртов, ни я, как председатель комиссии, ничего не сможем... Да и по сумме прошлых фактов. И если даже юридическую сторону не брать, а вашу должность и статус - вы же понимате... В этом случае - без товарища Бортникова?.. Вы же понимаете...
Во все время этого монолога «золотой» дамы Роза Максимовна не на нее глядела, а... на мужа, пытаясь уловить в лице его отражение ее слов и намеков. Но - на удивление и странно - тот как будто и слушал ее, но весь вид его и поза с раскинутыми и опертыми на край стола руками, выражение лица, взгляд не на даму, а будто мимо... в другие галактики - все и впервые в нем - рождало образ... Наполеона перед сражением. И когда «золотая» дама умолкла, он, - что ее вновь удивило, - не меняя позы, выдержал короткую, но выразительную паузу и...
-Вы знаете, Любовь Аркадьевна, я всей душой, чтобы с девочкой Пупышевой все обошлось и... должен признать... мы с супругой... должны признать те неприятные моменты в прошлом, но... вот эта наша беседа и этот разговор, как у нас говорят, уже «в проходе лета да в куст по малину». Дело в том, что меня переводят на партийную работу в область (у Розы Максимовны дрогнули глазки с явным намерением «округлиться»). Вопрос решен еще в по за ту неделю, дней десять назад. Завтра еду в обком на прием к товарищу Безрукову, утрясти разные мелочи да посмотреть свой новый кабинет. А с будущего понедельника я уже... У нас с этим быстро. У Розы Максимовны тоже... повышение. С жильем - без вопросов. А здесь, - окинул он «прощальным» взглядом кабинет, - я до пятницы. Сдаю дела. Как говорят, - «рву бумажки».
Все, что угодно, любую глупость, любой словесный бред она была готова услышать от него, но - только не это. И первым движением-побуждением было - укротить от «округления» собственные глазки и сделать вид, какой, она не знала, а чтобы, если «золотая дама» вдруг глянет на нее, подтвердить, что да, «вопрос решен» - они едут в Орлов. И - слышал бы Ромочка! Слышал бы эту восхитительную ложь такую восхитительную! А «золотая дама», явно не ждавшая такого оборота, который... освобождает ее и товарища Куртова от хлопот вокруг близнецов Бобровых, которые всего через семь дней исчезают из «зоны их юрисдикции», она «в таком случае... ей в таком случае остается только пожелать Семену Ивановичу и вам, Роза Максимовна, успехов на новом месте».
На этом, собственно, встреча и закончилась, Розу Максимовну отпустили, она спорхнула с крылечка конторы и на легких крылышках ласточки, земли не касаясь, - разве ласточки земли касаются в полете своем, - устремилась... А сначала - куда?! Сначала - к себе! Позвонить сначала Ромочке, обрадовать! Она уж потом, уж потом ему, когда снова - вместе, все расскажет! Главное - скоро! Совсем! Он там сидит, Ромочка ее, в кабинете своем, чертежи для Москвы готовит и ни-че-го! ничего! не знает. Ромочка милый ее Ромочка! Она бы сейчас к нему - птичкой! На крылушках! Так и умчалась бы! Уж обраду-уется! Уж - то-очно! Ромочка ее! Предупредить, что этот наверно сейчас будет звонить, а завтра собрался к нему. Сказать. Потом - Нинке! Нинке обязательно! И даже - санитарная авиация! Ну - Нинка! Она тогда еще, на курсе, такие прируэты откидывала, что!.. Теперь - в долгу перед ней. Авиация! А говорили - стерва. Потом - в магазин, к Валентине. Шампанского хочется. Отметить! Шампанского и мандаринов, как раньше. И коробку конфет. Большую. И чтобы не кончались. Шоколадных. Как в те годы. И - за реку. Где пески. И под широким «грибом», в тени, в шезлонге, развалиться, разнежиться. И - чтобы в золоте вся! Как эта. Как богиня! И из фужера на длинной ножке тянуть вино, слушать шум прибоя, а щечки ласкает теплый бриз... Чудо бы, как!.. Да, еще мамочке. Обязательно. Обрадовать. Уж обрадуется! Столько лет! А все, что потом?
А все, что потом, - переживаемо.
Главное - отсюда!
Скорее!
Скорей!
(Продолжение следует)