В полнолуние номера вековых маршрутов изменились.
– Вы – прямо? – стучали в кабину авиатора, задавая странный, одним им понятный, вопрос.
– Тебе помочь? – глухо спросил чемодан и ловко спрыгнул с колес.
– Куда ты мчишься? – еле успевала за ним Жанна Никифоровна.
Повсеместно объявили апельсиновый уровень опасности. Женщинам определенного веса запрещалось выходить на улицу. Иногда какая-то непослушная дама пролетала мимо. Ее с трудом вылавливали бравые молодцы в форме. Им помогали добровольцы. Летающие женщины с визгом цеплялись за рекламные щиты.
«Будьте осторожны! Не допускайте массовых скоплений!» – кричали усилители. Апельсины крутились в вихре, догоняя особо стойких, и опрокидывали их с ног.
«Скорый виртуальный поезд в Никуда проследует без остановок. Просьба отойти от края невидимой платформы», – бодро прохрипел диспетчер, и Жанна Никифоровна спешно влетела в вагон, где и смогла отдышаться. Стукач, оказавшийся на нижнем месте, радостно стучал по клавиатуре.
Поезд с успехом тормознул у столовой, где готовый шведский стол давно стоял у порога. Залетевшие апельсины вылавливались и выдавались дольками, чтобы не кормить пришельцев. Послышалось сиплое дыхание. Зажав в руках дверную ручку, Жанна Никифоровна резко оглянулась. Вокруг спокойно пережевывали пищу. Она глубоко вздохнула несколько раз, прислушиваясь. Сиплость усиливалась. Рядом за столом расположились двое. Один небольшой, с маленькими глазками, другой большой, и тоже с маленькими глазками. Они говорили полушепотом. Большой сложил посуду высокой горой и ушел, небольшой, бросив вилку, побежал за ним. На его тарелке лежала надкусанная котлета. Прошло много времени. Маленькие глазки не возвращались. Котлета в средине тарелки продолжала безмятежно лежать в объятиях молодой картошки. К столу, крадучись, стараясь не привлекать к себе внимание, подходила Жанна Никифоровна. За закрытыми окнами слышался шум перекатывающейся бурлящей морской пены.
Отовсюду недоуменно переговаривались: «Кто-то ее оставил», «он еще придет, наверное», «куда же он ушел?», «придет, придет». Забытая котлета требовала к себе внимания. Там за дверью с ампирной ручкой паслось восемь: три черных, одна кормящая, три палевых и один с мордой.
– Это отец, – сказала в вязанной шапке русалка.
– Как вы узнали? – вполголоса спросила Жанна Никифоровна.
– У него на морде написано, – тихо ответила русалка, поправляя на себе кофточку, – вас сфотографируют и пошлют снимок в СовБез, не кормите его.
«Он страдает, они страдают», – мучительно сжимала Жанна Гавриловна белую салфетку. «Пора! Никто не вернется!»
Салфетка взлетела ввысь, расправилась и плавно покрыла возлежавшую добычу. Маленькие глазки неожиданно выкатились из дверей и, подпрыгивая, неумолимо приближались. Свернутое в белое, незамедлительно плюхнулось обратно, изменив место расположения.
От этого глаза у морды были невеселые. Апельсины улетели в другие страны. Морская волна поднималась все выше, брызгая рваной пеной. Теперь Жанна Никифоровна могла наступать на камни, не опасаясь улететь. Вечнозеленые елки раскачивались в такт морскому прибою. Улица опустела. Начинался белый уровень опасности.
Жанна Никифоровна давно предчувствовала его. Щемило нервы. Белая пена вздымалась над белыми камнями. Черные оголенные ветви осыпались белым порошком, а верхушки деревьев колебались по кругу. Отстиранные дороги вновь покрывались белыми толстыми слоями. Жанна Никифоровна с усилием оторвалась от гладкого камня и направилась в нужную, как ей казалось, сторону. Белая круговерть случилась попутной. Двери хлопали после каждого, просачивающегося внутрь, в углу стояли приготовленные метлы. «Я же забыла взять свою метлу!» – вспомнила и затрепетала Жанна Никифоровна, прилепившись к крашеной стене, но, скрипнув зубами, крепко зажмурилась и опасливо вошла в распахнутую балконную дверь. Баба в халате, вытянув полную обнаженную руку, пыталась запечатлеть на носителе белую опасность.
– Ко мне нельзя, – заголосила она, – у меня холодно!
– Это мое любимое состояние! – хладнокровно ответила ей Жанна Никифоровна.
Баба собрала вещи и, громыхая, протащилась с узлами по ступеням на соседний этаж. Сталинка не любила лифты. Серпы и молоты свешивались на самом высоком уровне опасности. Из марева выползла красная звезда с оголенными ребрами.
– Только не это, только не это, – шептала Жанна Никифоровна.
– А, вы, что, кусочки кошкам собираете?
Где они укрылись – три черных, три палевых, одна кормящая и один с мордой? Где они спрятались? Белая вода смешалась с белой кашей. Изба покачивалась, двери вздрагивали, постукивали закрытые створки, замолкли голоса, стихли шаги. В кашу никто не вступал.
И вот он, начался! Земля содрогнулась и двинулась на восток, оставляя рваные проломы. Рушились стены, придавленные крышами. Молоты стучали по обломкам. Серпы забивались в разщелины. Далеко, за тридевять земель, гудела канонада. Золотая птица остановилась в полете, сопротивляясь враждебным вихрям.
«Это за то, что чебурашку пытались убить лопатами и вилами, – опечалилась Жанна Никифоровна, – зачем так жестоко охотиться на искусственный интеллект».
Луна раскачивалась от ветра. Ласковая морская волна окатила зимние ботинки. Под ногами хрустели ониксы, яшма и халцедоны.
– Как вас зовут? – неожиданно, совсем рядом, прозвучал нежный вкрадчивый голос.
Жанна Никифоровна долго думала – отвечать или не отвечать. Но голос опять ласково спросил:
– Как вас зовут?
– Жаннетта.
– Вы святая женщина, Жаннетта.
Гигантская волна тщеславия окатила ее с ног до головы. «Вы святая женщина, Жаннетта», – несколько раз с наслаждением повторяла она, отряхиваясь. Мимо, тяжело дыша, промчался молодой абориген.
– Стой! Стой! – Кричал он маленькому скользкому тираннозавру. И чем громче он вопил, тем радостнее, вприпрыжку, скакал тиранн.
– Стой!
Силы были неравные. Только вылупившееся чюдище, мчалось на четырех толстых лапах, взмахивая перепончатыми неоперенными крыльями, а маленький заостренный хвост развевался парусом. Черная облегающая жилетка на нем увеличивала скорость. Он грозно визжал.
– Стой, тебе говорят! – Тираннозавр резко уткнулся продолговатым носом в двух, ничего не подозревающих, старожилов, шедших навстречу, и облизал сначала одного, потом другого, но это показалось ему мало, и он вцепился маленькими зубками в дымящуюся обувь. Поводок, усыпанный изумрудами, плавно опустился на мощенный тротуар, и хозяин, тяжело дыша, поднял барахтающегося тираннозавра и сильно сжал его в руках. Тот оскалился и рыкнул.
– Не обижайте его, – кротко проговорила Жанна Никифоровна, как и подобает святой.
«Вы святая женщина, Жаннетта», – опять послышался тот самый голос, но только очень глубоко, изнутри.
«Фу, какая же я святая?» – опомнившись, ответила она, довольная собой. Поговорив еще немного, Жанна Никифоровна пошла к медицинскому работнику.
Дверь в сером домике была не заперта и легко открылась, пропуская ее в темный пустой коридор. Просмотрев множество табличек на закрытых дверях, Жанна Никифоровна дошла, наконец, до тупика. Две медсестры в белых халатиках, похожие как одна капля воды на другую каплю, спрятались от сглаза и ели из банок. «Вполне возможно, что у меня двоится?»
– У нас обед с часу.
– Еще нет часа, а ваш час еще не настал, – смело возразила Жанна Никифоровна.
– Никого нет, – невозмутимо продолжали греметь ложками медсестры.
– А я – что? – удивилась Жанна Никифоровна. «Они меня не видят!»
– И не пытайтесь забрать градусник.
Ровно в час дня ртутный столбик пропал за горизонтом.
– Проклятье, так я и знала, – пробормотала Жанна Никифоровна.
Большая тень зашевелилась под ногами и, изгибаясь кругами, поднялась вверх. Это был димитродонт. Он задумчиво обмахивался хвостом, взирая желтыми блестящими глазами вдаль, Жанна Никифоровна открыла ладонь с утащенным куском. Влажная пасть потянулась к ладони и осторожно проглотила подаваемое, обжигая руку. Перпендикулярные зрачки жадно высматривали добычу поверх ее головы. Кондиционер мерзко выдувал горячий воздух, телевизор губил души направо и налево, солнце палило, оставляя огненную дорогу. «Не гуляйте в это время, у вас начнется преждевременная старость». Жанна Никифоровна сбилась со счета уровней опасностей. «Она уже началась. Как быстро пролетели эти пятнадцать миллионов лет», – подумала, засыпая, Жанна Никифоровна.
Печально завыл среди кипарисов, оставшийся в одиночестве, черный.