Дело было ещё при колхозах.
Жил у нас, в заветлужской деревне Сухоречье мужик один, Егор Громов. Не только в деревенских пересудах, но и в расчётных конторских ведомостях числился он работником справным. Проставляли ему, как механизатору, и плотнику, незаменимому трудяге вполне приличные по тем временам рубли и копейки.
А ещё его «справность» обозначалась добротной избой – пятистенком из неподсоченных сосновых брёвен с самолично вырезанными петушистыми наличниками, обрамляющими все шесть её высоких и светлых окошек. Ежели добавить к этому ещё полный двор скотины да с пяток ульев за крепкой банькой в углу обширного огорода, то и получается, что хозяин всего этого и есть справный хозяин. Управлялся он с прибытком и с артельной подёнщиной, и со своим хозяйством, везде успевал.
Называли Егора Михайловича на работе и на проулках чаще «Горя».
Выставлена была его изба, как на показ, на сухом песчаном бугре, у пруда, заросшего по берегам тальником да осокой. А за этим, выкопанным колхозным бульдозером водоёмом, по течению речки Руйки темнели изрядно прореженные вырубками леса. Ко всему прочему, места грибные да ягодные лучше Гори Громова вряд ли кто знал в округе. Не было, к примеру, белых или лисичек в урочище «Гамаюниха», он непременно находил их целыми семействами в Луконихе или на Ивановой кулиге. Лёгок на ногу был землячок наш. Водкой особо не увлекался, вечно в делах да в заботах. Кучерявым матерком изрядно владел.
Среднего роста, безбородый, с будто грубовато вытесанным острым топориком обличьем. Светлые волосы имел с рыжинкой да кустистые брови. Строгие серо – голубые глаза придавали ему вид дяденьки «себе на уме». Да так оно по жизни и было. Улыбался Горя редко. Много курил. «Ратовать», то есть говорить долго и нудно не любил, но при случае принародно ввернуть словечко был очень даже не прочь…
В один из годовосень очень слякотная была. После назначения к нам в район нового партийного начальника, он и в наш колхоз заявился. Звали его Александр Сергеевич Овечкин. В Тиханской бригаде, бабы картошку от грязи отбивали – перебирали. В обозначенное время начальственный УАЗ и подрулил. А у товарища Овечкина привычка была по «матюгальнику» - громкоговорящей рации с трудящимися общаться. Вот он и громыхнул:
- Здравствуйте колхозники – большаковцы! (Наше хозяйтво по фамилии первого председателя названо было)
«Поздравляю вас с праздником!, - провозгласил секретарь райкома.
А Горя, рядом с бригадой плотников в свинарнике полы перестилали. Запахи от мужиков – зачихаешься. Вышел Овечкин из машины, а Горюшка ему, вместо:
«здрасте» и выдал:
«А, ули ты орёшь – то? Мы и так слышим».
Осуждали Егора Громова многие за то, что на колхозных работах трудился он «как на себя». Если бы все, как он тогда вкалывали, то, наверное, коммунизм в обещанные Никитой Хрущёвым сроки был бы всё же построен. А пока в ходу такая частушка была:
«Мы Америку догоним
По надою молока.
А по мясу не догоним,
Не видать его пока.»
Четвёртую строчку выпевали, конечно с ходовым матерным словцом про то что у быка колхозного что – то там сломалось.
«Колхоз – дело добровольное», - так многие тогда с усмешкой говорили. Но в представлении большинства трудяг работали всё же они не на себя, а, похоже, на того же Хрущёва или Брежнева. Или на Овечкина вместе с местным председателем, прижимистым заполошным горлопаном Алексеем Блинковым.
А Горя Громов сам истово трудился и другим спуску не давал. Ходил по нашей землице – неродимихе так, как будто боялся лишний раз топнуть. Руки, согнутые в локтях он малость придерживал на весу, не опуская их вдоль туловища.
ДеревА ли валить, избу ли рубить, стога ли сена на кулигах – вырубках ставить; - не было в этих делах мужика сноровистей да упорней, чем он.
Со своей Марией (иначе он жену свою благоверную не называл) вы растили они сына Бориса да дочку Алену. Сын в Советской Армии отслужил, в Нижнем Новгороде шоферил на автобусе, а Алена тогда только ещё в школе учёбу завершала.
Мария Громова в передовичках ходила. Фотография её – лучшей телятницы не сходила из года в год с колхозной Доски почёта.
И всё бы хорошо, и всё бы ладно.
Но вот когда Егору Громову перевалило за пятьдесят, как рассудили бабы на деревне «сбесился наш Горя, с круга сошёл».
Нет, не спился – запился, хотя по его же выражению любил иногда «вздануть на каменку».
Тут другое. Тут секс примешался, прости, Господи. Тогда, как известно, в Советском Союзе его, как бы и не было. Ну, а в колхозе имени Боьшакова и слова- то это мало кто знал. А оказывается, это и есть как раз то, от чего ребятишки получаются. И ведь что интересно! Названия – то знать – не знали, а парнишек и девчонок разномастных по всем деревням многолюдно было.
Дело было так. Сенокосничали на кулигах да на дальних заливных лугах. Мягких автобусов тогда и в помине не было. Утюкают, бывало, всю Сухореченскую бригаду в кузов «газона» с наставками и поехали на покос. И стоя покачивает мужиков да баб, парней и девок, да швыряет от борта к борту на рытвинах и ухабах. Поневоле прижиматься друг к другу да обниматься приходилось. А одёжка – то по июльской жаре известно какая – почти что нагишом народец справлялся и туда и обратно.
Разок, глядишь съездили да протряслись, да ещё пару раз. А потом уж и понятно делается, где чьё местечко в кузове – то. Будто бы нечаянно, а так и сбивались парочки – «бараны да ярочки».
Бывало, и ночевать приходилось на приволье, у стожка или у костерка с ведёрным котелком ушицы из свежевыловленных окуньков да щурят. Вот тут – то, несмотря на усталость, парней и девок после ужина, как ветром сдувало. Будто бы растворялись парочки в тумане вдоль речки.
По осени на свадьбах гуляли. А через годик – полтора на проулках и новорожденные «сенокоснички» голосок подавали.
И это, опять же всё бы хорошо да ладно.
Причём же тут Егор – то Громов? А вот при чём. Как – то раз, в той самой сенокосной сутолке нечаянно иль с намереньем снюхался в прямом смысле Горя со смазливой и крикливой бабёнкой, поваром колхозной столовой Любашкой Куропаткиной. А той ещё годиков – то только тридцать с хвостиком. Вот так страсти – мордасти! Слыханное, ли дело! Сроду в деревне подобного не случалось.
«Куропатиха» - (так в Сухоречье Любашку называли) была разведёнкой бездетной. После школы в город она уехала. Замуж вышла. Да что – то жизнь семейная не задалась. В деревню вернулась. Жила с матерью в избёнке, на верхнем порядке, рядом со столовой.
Бабы на деревне рассудили так:
« Ну ладно бы, покружился мужик малость, и концы в воду, и хватит.» Нет, всё круче разбирал нечистый парочку, Егора да Любаню. Людей стесняться перестали. Ковырнул бес Горино ребро и отпускать не думал.
Больше того, вход пропилил ещё один в свою избу со стороны леса,
крылечко сколотил и Куропатиху к себе жить пригласил. Стала его изба двухквартирной. Другой бы глаза на народ не показывал. А он, бесстыжий только курить почаще стал да на слова ещё скупее. Мужики только фыркали да подмигивали Горе:
- Эх, как, мол она, молодуха – то тебя, старый жеребец, обротала да взнуздала!»
Уж было да было пересудов и в самом Сухоречье и в округе. Но потом, как – то всё поутихло.
Саму Марию Громову сын Борис в Нижний жить приглашал, но она своих колхозных теляток бросать и не думала. Алёнка её к тому времени замужем жила в соседних Тиханках.
Была Мария женщиной осанистой, крепко стоящей на ногах, с тёмными волосами, тронутыми сединой. Её большие светлые глаза излучали мудрость и спокойную, властную силу. Приметными были руки её. Крупные, как у иного мужика ладони с приплюснутыми пальцами и с обозначившимися, словно пучки ржаной соломы, венами.
Чтобы не мельтешить перед окошками, молодуха муженька её законного натоптала тропку со своей половины огородом и поначалу бочком – бочком всё же в улицу выходила. А вскоре и по общей деревенской тропе смело выхаживала вдоль порядка. Не здоровались они при встречах с Марией, но и стычек каких – либо не слышно было. Как – то всё тихо произошло, без скандалов и битья стёкол.
А Любка, как бы малость и расцвела. Вот мол, так неудачница! Гляньте – ка, какого мужика захомутала!
Наверное, карими своими, доверчивыми глазками, а может быть и всей своей ладной фигуркой, в которой угадывалась нерастраченная и манкая бабская сила и завлекла она Егора Громова. Могла, могла Любашка глянуть так, будто гладила по лицу своей мягкой ладошкой.
Заметили соседи, что поколов дровишки у своего «лесного» крыльца, Горя переходил к другому и там пластал берёзовые чурбаки. Вездесущая и всезнающая Нинка Пекосина доложила деревенским, что при всём при этом, Мария его на свой порог не допускает. А ежели подвыпивший когда крылечки перепутает, так она муженька ещё и запиркой угостить норовит.
С год – полтора всего эта история продолжалась.
Егор Громов стал чаще «за воротник закладывать». Придёт на свою (Любашкину) половину, сядет на крыльце и смолит табак самосадный. На сорок – воровок всё глядел, налетающих ячмень из куриного корытечка поклевать . А потом спать заваливался и храп его в обеих половинах избы слыхать было…
В то раннее весеннее утро от цветущих палисадников исходил черёмуховый дурман. Именно он перекрывал все другие ароматы, доносящиеся ветерками с Сухореченского пруда.
Егор очнулся с великого похмелья в бане, на Марьиной стороне. Ещё не бывало, чтобы так сильно болела голова, всё тело, да и грешная душа его. За печкой вдруг ожил сверчок. Его цивиканье показалось страдальцу ржавым скрежетом. Согнувшись в три погибели, с трудом поднялся. А вот разогнуться Горя уже не смог. Сознание покинуло его тяжёлую головушку.
Мария обнаружила сердешного, когда пошла по делам в сарайку. Раскорячившись, её Горюшка что – то несвязно мычал.
Лицо его было мало узнаваемым. Левая половина обвисла, а прокуренные зубы застыли в страшном оскале – улыбке.
-Любк, поди – ка сюда, погляди, что я нашла! , - прокричала Мария «квартиранке».
Та, обежав избу в накинутой наспех кофтёнке вмиг появилась у бани:
- А что он тут делает?
-А как он здесь оказался?, - завелась, было, она.
- А ты погодь, не клохчи, побегай – ка за Галей - медичкой
-Да что хоть с ним? – не унималась Куропатиха
- Не видишь. Мужика удар хватил! Пулей, давай!
Любка тут же метнулась по деревне за фельдшером.
Галина Кирюшова в считанные минуты была в усадьбе Громовых. За это время, Мария, как могла, подоткнула одеяло под остамевшее тело неверного своего муженька, не ворочая его. Инсульт посетил Егора Громова изрядный. Транзитом через районную больницу доставили Горю на скорой в городскую, Семёновскую.
Любка постоянно около него не дежурила, но регулярно посещала и доставляла всё, что необходимо было болящему. Но когда пришла пора забирать малоподвижного сожителя для восстановительного лечения и ухода домой, заминка вышла. По донесениям всё той же досужей Нинки Пекосиной, соседушки Громовых, Мария сама посетила соперницу.
А вот о чём они, без скандала, опять же, толковали никто не знает. Да если и узнают, то только от Любки, которая в тот же день переселилась со своими пожитками в свою избу.
Мария Громова с помощью мужиков из Гориной бригады перевезла муженька к себе. Аленка на первых порах частенько забегала. Сын Борис, пару раз приезжал помочь по хозяйству.
А потом около года Мария выхаживала Егора Михайловича. А он капризничал и слова всё больше матерные выговаривал, беспомощности всё удивлялся да проклинал хворь свою. Но настал момент, когда несколько слов и без мата произнёс. Как – то по зиме, окинув взглядом ухоженную горницу и почуяв запах наваристых щей, Горя скрежетнул зубами и, отвернувшись к стене выдавил из себя очень даже разборчиво:
- Ты, Мария, это… прости, коли сумеешь.
И только, слава Богу, к следующей весне он потихоньку стал выходить на крылечко. А жить – то сильно, видать, захотелось.
На спуске к пруду день за днём, как мог, трудился он. Острой лопатой ступеньки аккуратные выделывал в песчаном откосе, поросшем свежей травой. И получилось у Егора Михайловича всего восемнадцать ступенек.
Вот их потом и штурмовал он каждый день, взбираясь и опускаясь туда- сюда. Прибавлял нагрузку постепенно, по ступенечке, как и велели врачи. А потом и карасиков золотистых наловчился таскать из пруда. Расходился постепенно. Пчёлами стал заниматься. Про Любку всю историю с ней связанную, он с Марией, не сговариваясь, будто забыли.
А как – то, в середине дня, возвратившись из огорода от ульев, Егор Михайлович принёс собой букетик неуклюже собранных цветочков. Небывалое для него дело! Ткнул этим пучком с комочками земли на корнях Марии в локоть и пробурчал:
- Вот… Тебе это.
А Мария с серьёзным лицом положила Горин букетик на полочку под образами, перекрестилась и проговорила чуть слышно:
- Ну вот и слава Богу. Кажись, и впрямь Горюшка на поправку пошёл___-2 января 2024 г.