часть вторая. Агент западных спецслужб
глава 2
В самолёте, если я не сплю, люблю смотреть в окно во время взлёта и посадки, пытаясь почувствовать ощущения птиц и те, которые довольно часто бывают у меня во время сна. Увы не получается, всегда мешает ощущение опоры на пятой точке. Великий Да Винчи, на заре развития технической мысли всё стремился избавиться от этого ощущения тяготения, пристраивал крылья к своему телу и своих сподвижников, и всё напрасно - только низвергался с высоты и ломал кости себе и своим помощникам.
О, гордый альбатрос!
Свои порывы в небо я стремлю!
К тебе! К тебе! И слёз
Мне не сдержать – так я тебя люблю!
Слова великого мыслителя, олицетворяющие стремление человека к полёту тела и парению души. На этот раз эти слова мной были обращены к Родине.
Ну что ж, в очередной раз мой самолёт спустился с синего полуденного неба на летнюю землю. Посадка была мягкой и скоро нас выпустили на трап. Перед выходом на трап я коротко прощаюсь с девушками - именно так, прежде всего, я их себе представляю. Будучи бортпроводницами, мало чего от них зависит, в смысле надёжности полёта. Они сами на сто процентов зависят от надёжности железного коня, которого я всегда благодарю, постучав ладонью по арке выходной двери. Выйдя на трап, сразу чувствуешь свежесть этого невероятного вкуса бескрайнего элексира, которым сразу невозможно досыта насладиться после полёта. А своенравный тёплый ветерок приятно щекочет открытые части тела. Было приятно ощутить твёрдую почву под ногами и движение к дому, который часто всплывал в сознании в разных образах, когда находишься долго где-то далеко от Родины. Пройдя пешком до стеклянного тамбура первой российской авиагавани - Шереметьево, мы прошли в здание аэровокзала, который встретил не очень приветливо. Было многолюдно и от этого здание казалось тесным. Свободных тележек для багажа не было, а носильщики чуть ли не за пиджак хватали, предлагая свои услуги за немалые деньги. Родная реальность очень скоро своим всемогущим лассо остановила полет сентиментальной души. Я дома, - сказал я сам себе.
До конца рабочего дня время ещё было, и я успел побывать в Техстанкоэкпорте, затем в Минмаше на площади Ногина, где обменял загранпаспорт, на общегражданский.
Уже в восемь вечера я ужинал в буфете гостиницы ВДНХ.
Рано утром, на метро я доехал до городского аэровокзала, где уже сел на рейсовый автобус, идущий до аэропорта Домодедово. Проезжая среди подмосковных лесов, которые в веках видели многие полчища иноземцев, у меня всегда в душе возникал какой-то трепет от чувств людей, встававших с оружием в руках, плечом к плечу и которых впереди ждала только победа или смерть. На мою долю ничего подобного пережить не пришлось. Я ехал по дороге свободной страны с богатой историей, иногда противоречивой, идущей своим, отличающимся, от других стран, путём. Судя по событиям, в которые я невольно вник за последний год, будущее нашей страны вновь видится туманным.
Новосибирский аэропорт Толмачёво встретил тихими сумерками и провинциальным безлюдьем. На автобусе я доехал до площади Станиславского, где жила моя сестра Нина, в старенькой двухэтажке построенной ещё во время войны, и давно подлежащей сносу. Нина была самая старшая из детей, бежавшая в своё время из деревни с семилетней дочкой Людой от мужа алкоголика и изверга. Она всегда была жизнерадостная, улыбчивая, в деревне работала в магазине, где просто вежливо и с улыбкой обслуживала своих покупателей. Но этого было достаточно, чтобы муж её Иван, будучи ревнивцем, напившись, гонял её и нередко бил. В деревне его все боялись за скандальный характер и немигающий пристальный, суровый взгляд бесцветных глаз. Он был высок, с большой всегда лохматой головой, посаженной на крепкой шее. Своей головой он часто в драке пользовался, сбивая с ног противника. Когда он бывал сильно пьян, он был не управляем и сестре приходилось заранее прятаться от него где придётся. Однажды, он заявился к нам с ружьём и дважды выстрелив по закрытым ставням, удалился. Очевидно патронов у него больше не было и мы вскоре вышли на улицу. Я не знаю, боролась ли как-то власть с этим буяном, но однажды заезжие артисты пели на концерте в клубе частушки, в которых высмеивали Ивана - пьяницу. И не известно сколько ещё могло это длиться, если бы однажды три брата по фамилии Гаар, не посадили её с дочкой на грузовик и не увезли её в Барабинск. Там двоюродные сёстры, по отцовской линии, купили ей билеты на поезд и отправили в Новосибирск. Новосибирск тогда быстро развивался, строилось жильё для рабочих заводов, асфальтировались дороги, которые до сих пор были уложены брусчаткой. Нина без труда устроилась на работу на один из заводов и получила комнату. Через три года, когда мама с тремя младшими детьми приехала в Новосибирск, Нина уже могла помочь маме собрать деньги на покупку маленького домика на улице Гризодубовой, состоявшего всего из двух маленьких комнат. Но и этому все были счастливы. Нина всегда была маминой опорой в жизни. От площади Станиславского мы с сестрой добрались до посёлка Южный на трамвае. Домик, который ещё до моего выезда в Германию, был перестроен и расширен в два раза, но и теперь он показался мне маленьким и убогим. Когда я проходил по дорожке у дома, я постучал в окно и помахал маме рукой. Увидя меня с бородой, она не узнала и сказала моей младшей сестре Людмиле запереть дверь на замок. Наличие моей окладистой черной бороды, которую я отпустил по приезде в Германию, превратило меня, как говорили многие мои друзья и родственники, в неузнаваемого человека.
Маме тогда было семьдесят два года. Несмотря на тяжёлую жизнь, она выглядела бодро и как всегда была со сдержанной улыбкой. Со времени переезда в Новосибирск в 1963 году, она до семидесяти лет работала на хлебозаводе, перетаскивая лотки с хлебом. Оставшись без мужа, после рождения двенадцатого ребёнка, она всю свою жизнь, вынуждена была покорно делать всё необходимое, чтобы хоть как-то прокормить и одеть детей. Деревенские условия жизни были тяжёлыми, и она делала любые, часто непосильные мужские работы. Дома она сама шила на машинке "Зингер", вязала, подшивала валенки, вышивала и приучала всех детей делать эту работу. Тогда вся эта работа была для нас естественным делом.
Наш отец умер 11 апреля 1956 года, когда ему было сорок девять лет, а маме было сорок два года. Теперь я понимаю - какими молодыми они тогда были. Отец работал ветеринаром и обслуживал шесть деревень в округе. Мама, в свободное от родов годы, работала в колхозе, а в какие-то годы санитаркой у отца. Он часто привозил домой ветеринарные инструменты, грязные пробирки после анализов у животных, которые мама и мы - подростки, помогали мыть в специальных растворах в огромных ваннах. Эти запахи креолина и другие запахи подолгу оставались в маленьком доме и в одежде. Отец был быстрый и горячий, но никогда не занимался дома с детьми уроками. Да, и вообще все дети учились самостоятельно, помогая друг другу. Очень боялись если бы родителей вызвали в школу. Иногда зимой отец привозил домой две - три большие щуки, которых мы разделывали, перекручивали на мясорубке и стряпали рыбные пельмени. Редко случалось, чтобы он что-то с нами делал на кухне. Он почти всегда был на работе и мы его видели только по вечерам и то не каждый день. Он часто помогал деревенским людям с обслуживанием домашних животных, нередко его угощали выпивкой. Когда он приходил домой выпивши, был с нами веселей чем обычно и мы любили играть с ним, кататься на нём верхом. Никогда мы не слышали, чтобы мама ворчала на отца по поводу выпивки, но мы понимали, что это плохо. У мамы был покладистый характер, но не смотря, что к спиртному была категорична, тем не менее мужу перечить не смела.
Беда случилась на работе на скотном дворе во время кастрации. Бык вырвался из верёвок и сильно ударил отца рогом в грудь. Ему предлагали лечь там же на нары, чтобы оказать помощь. Но он отказался и пошёл домой. По дороге он зашёл к Нине в магазин, попросил полстакана водки. Выпив, он смог дойти до дома, лёг в кровать не раздеваясь и, казалось, уснул. Мы сидели молча в рядок на деревянном синем диване, словно чувствовали, что происходит что-то выше нашего понимания. Мама была дома и она сразу всё поняла. Она подошла к отцу, обняла его и приглушенно всхлипывала.
На кладбище все шли за гробом шлёпая башмаками по весенней грязи. Нас, самых маленьких, везли в плетёном коробе на отцовой рабочей упряжке. Хоронили отца под ружейный салют как фронтовика 13 апреля 1956 года. Мне было семь лет. Младше меня были ещё два брата - Витя и Саша, и сестра Люда. Старше нас, из несовершеннолетних, были ещё двое: сестра Люба - 12 лет, брат Вовка -14 лет. Брат Иван тогда уже служил в Армии.
Сразу после смерти отца мы поняли что такое жить без кормильца. Мамино здоровье из-за переживаний подорвалось. Она всегда была бледная с синими губами, почти всегда лежала и не только не работала, но и дома ничего не могла делать. Каждый раз, когда ей становилось совсем плохо, её увозили за двадцать пять километров в соседнюю деревню Новоярково, где была больница. Лежащая на телеге на подстилке из сена, она была безучастной ко всему происходящему. Мы немного провожали её по деревне, держась за телегу, успокаивали её, что мы дома справимся, и каждый раз не знали привезут ли её обратно живой. Нам не говорили что с ней. Так длилось несколько лет. Когда она бывала дома, приходила деревенская бабушка, которая маму лечила: что-то шептала; поила травами; ставила банки. В мае мне исполнилось восемь лет и невольно в такой ситуации у всех детей появились свои посильные обязанности, и мы сами вынуждены были добывать пищу. Уже в том возрасте мы ловили рыбу, занимались огородом. Летом старшие работали в колхозе на взрослых работах, а мы с Витей уже работали на покосе. Во время сенокоса мы верхом на коне возили копны к стогу, подскребали сено. Колхоз за работу деньги не платил совсем, а начислял трудодни. Трудодень, это условная единица, за которую начисляли от полутора до четырёх килограммов зерна в день, с выдачей осенью убранным урожаем. Помню, все лето люди постоянно говорили о погоде, от которой зависел урожай. Хороший урожай – начисляли больше зерна на трудодень. Полученную за трудодни пшеницу, мы привозили домой и складывали в кладовку. Каждый зимний месяц мы брали из кладовки по одному мешку зерна и на санках возили на колхозную мельницу, где мололи в муку. Однажды приводной мотор, вращавший жернова, сгорел и мельница долго не работала. Для нас это было серьёзным испытанием. Тогда нам приходилось больше ловить рыбы и выменивать у сельчан на другие продукты. Причём рыба оценивалась очень дёшево, что нам казалось несправедливостью. Государство выплачивало маме деньги только за потерю кормильца - двадцать пять рублей в месяц. Как правило, деньги мы тратили на самое необходимое: керосин( в деревне не было электричества), соль, спички, дрожжи на стряпню и т.д. Электричество появилось когда я уже пошел в четвёртый класс. Каждый хозяин около своего дома должен был выкопать яму определённого размера для установки столба. Испытывая огромную радость от предстоящего события, мы - мальчишки, одни из первых в деревне выкопали яму у своего дома. К началу зимы в деревне появилось электричество. Это был настоящий праздник. Ничего более яркого и праздничного в детстве я не помню. Под строгим контролем старших мы по очереди включали или выключали свет дома. Баловства с выключателем не допускалось. Современные дети не понимают той радости, которую испытывали мы, пользуясь выключателем. Наконец мы смогли уйти от керосиновой лампы.
Так шли год за годом, а мама по-прежнему нигде не работала, но постепенно её здоровье улучшалось. Всё чаще рано утром, особенно холодной зимой, сквозь сон мы слышали мамины шаги по дому, треск горящих дров в большой русской печке, распространяющегося тепла по дому. Когда большая русская печь прогорала, мама загребала угли в одну сторону и ставила тесто в формах к поду печи. Через час по дому уже распространялся запах свежего хлеба, который уже больше не давал уснуть и мы перебирались на теплую печь. Если мама стряпала ещё блины, оладьи, пироги или просто лепёшки, она подавала нам готовые прямо на печь. Тогда мы осознавали что значит здоровая мама и всегда помогали, чтобы она не болела. Старшие подрастая уезжали в город учиться или работать. Когда сестра Люба в свои пятнадцать лет уехала в Куйбышев Новосибирской области учится в медучилище, она освободила мне одиннадцатилетнему "мужику" место старшего в доме. Надо сказать, что детство помнится часто голодным, холодным, но насыщенным на события, вольным и вовсе не трудным. Казалось, что жизнь такая и есть и другой она быть не может. Хотя мы видели, что в некоторых семьях, где оба родителя были живы, дети имели больше свободного времени и часто звали нас играть в лапту, в войну или на озеро. Но мы не всегда могли позволить себе этого. Мы сами косили сено литовкой домашним животным в лесу между околками, где колхоз из-за неудобья и малых размеров оставлял участки брошенными. Но для нас это лесное богатое разнотравье для заготовки сена казалось самым лучшим, особенно если оно вовремя скошено, высушено и сложено в стога. Зимой, когда мы давали сено корове или козам, или даже поросёнку, душистый запах высушенных летних трав распространялся по хлеву, и сам двор как-то облагораживался. Косить сено, это физически очень трудная работа и наши детские руки быстро уставали. Но случалось, когда колхозные косари, видимо из жалости, проезжая мимо на обед или по окончании работы вечером на прицепных косилках в пять - шесть штук одна за одной, подкашивали нам пару кругов, что сразу давало нам большую прибавку к скошенному за день. Мы в знак благодарности набирали им в кустах смородины, или тут же в траве землянику.
Осенью по первому снегу на лошади запряжённой в сани, возили сено домой. А когда снегу становилось много и на лошади невозможно было по глубокому снегу пробраться к стогу, колхоз притаскивал стог целиком на тракторе, опоясав тросом. Помню однажды мы с братом Витей, в начале ноября, приехали в лес за сеном и остановились у полевого стана. Запряжённую в сани лошадь поставили у специального длинного бревна, предназначенного для привязи коней во время сенокоса, когда их бывает до двадцати одновременно, а сами ради любопытства зашли внутрь покопаться в разных старых железках от разной техники, брошенные здесь за ненадобностью. Вскоре мы услышали ржание и громкое фыркание коня на опасность. Мы быстро вышли из дверей помещения и сразу увидели волка метрах в семидесяти от нас. Он спокойно бежал в нашу сторону и по всему было видно, что он сытый и нападать на нас или на лошадь он не собирается. В это время года волки ещё сыты. Тем не менее мы решили спугнуть его. Мы забежали в внутрь, взяли первые попавшие в руки железки и выбежав опять на улицу, стали громко стучать ими, идя волку навстречу. Волк на мгновение остановился, как бы удивляясь нашему недружелюбию, повернулся и не глядя на нас спокойно рысцой побежал мимо нас. Конь успокоился и мы, тоже слегка взволнованные встречей с диким животным, решили больше время зря не тратить и направились к небольшому копяку, у которого мы и планировали накласть возок сена. Тут же я вспомнил о другой встрече с волком в августе прошедшего лета, когда я ходил на куропаток. Барабинские околки преимущественно состоящие из берёз, гостеприимно принимают в свои ряды редкие осины в окружении кустарников. Берёзы тогда уже начали золотеть, а осины резко контрастировали с берёзами своим гранатовым и бордовым цветами листьев. В тот день удача не сопутствовала мне и я дойдя до леса Бехтенской гривы, уже собирался поворачивать домой, как вдруг метрах в десяти от меня из-за кустов выбежал волк и остановился как вкопанный, подняв одну переднюю лапу, как это иногда делают собаки. Он был очень похож на мою собаку Пирата только мельче, оставленного дома из-за его вздорного характера. Пират часто бывал непослушным и мог убежать далеко от меня и раньше времени вспугивать птицу. Видя волка мне ничего не стоило поднять ружьё и выстрелить в воздух спугнув зверя. Но я тоже как волк стоял неподвижно и смотрел в его карие глаза на серой морде. Он постоял несколько секунд, показывая свою выдержку и независимость, затем медленно повернулся, пару раз оглянулся то через одно плечо, то через другое, словно раздумывая - надо ли ему ретироваться, и не собираюсь ли я поднять на него ружьё.
Я, поскольку уже собирался возвращаться домой, тоже повернул к деревне, и не однажды оглянувшись - не передумал ли зверь уходить прочь - и пошёл в противоположную от волка сторону.
Встреча с волком произошла была там, где в начале осени мы с Витей рубили сухие берёзы и осины на дрова и возили на бричке с высокими бортами похожими на лестницы, чтобы лесины не разваливались с воза.
В начале зимы по окрепшему льду мы косили на озере камыш и увязав верёвками, возили домой по льду на самодельных широких санках. Камыш использовали как для изготовления различных изгородей, так и для топки печи. Заготавливать камыш приходилось много, т.к. в печи он сгорал быстро. В летнее время мы делали кизяк, который зимой в печи горел очень хорошо и давал много тепла. Кизяк делался из накопленного за зиму навоза от животных. Навоз укладывался в ограде огромным блином в диаметре метров пять, и толщиной сантиметров сорок -пятьдесят. Эту массу навоза поливали водой и месили лошадью часа два - три, до превращения его в однородную массу. Затем полученный состав накладывали в специальную деревянную форму размером чуть больше кирпича, утрамбовывали ногами и выкладывали из формы на землю для сушки. Подсохший кизяк складывался в пирамиды и после полной просушки прятали его от непогоды под навес. Вся эта работа по изготовлению кизяка длилась недели три, в зависимости от погоды.
Обычным и обязательным делом для всех, включая малышей, было собирание ягод, грибов и других всевозможных даров природы не только для повседневной еды, но и для заготовки на зиму. Охота и рыбалка - это отдельная история. Это было нечто из разряда увлекательных дел, которые мы исполняли не по обязанности, а по огромному желанию. У нас были две лодки. Одна - металлическая плоскодонка подаренная городскими охотниками за настрелянную для них дичь. Вторая лодка была деревянная долблёнка, которую мы нашли в камышах старой, дырявой и наполовину затопленной. При чём в лодке валялось чьё-то старое и ржавое ружьё. Поскольку деревенские мужики бесследно не пропадали, то мы сделали вывод, что хозяин этого имущества утонул или ещё что-то с ним случилось. Не найдя хозяина, мы, с огромной радостью притащили лодку на свой берег и привязали к своему причалу на цепь. Заклеив все дыры и зашпаклевав швы, мы с гордостью пользовались ею, пока не уехали совсем из деревни. Дичь и рыбу, которую мы добывали – вялили и солили на зиму. Вяленую - подвешивали в мешках, а солёную хранили в бочках. Как правило, к концу февраля все запасы в кладовке заканчивались, и мы переходили на подлёдный лов. В этом деле трудным было только долбить прорубь пешнёй. Прорубь должна была быть 60 - 70 сантиметров в диаметре. Толщина льда за зиму порой достигала одного метра, в зависимости от морозов. При большой толщине льда одну прорубь иногда долбили часа 3-4. Сама ловля рыбы была интересной и азартной. На проволочное кольцо натягивалась мерёга(сетка). От кольца к верху шли три-четыре стропы, которые заканчивались одной более крепкой верёвкой. Чем толще лёд на озере, тем меньше оставалось воде и рыба начинала испытывать кислородное голодание. Мы спускали в прорубь сачок, рыба изголодавшаяся по воздуху, минут через 5-7 накапливалась в проруби. Нам оставалось только аккуратно, не вспугнув её, быстро выдернуть сачок из воды уже с рыбой. Добыча иногда была до десяти штук зараз. Тех рыб, что были мельче, мы отпускали. За полдня иногда добыча составляла до ведра рыбы. Такой рыбалкой, как правило, мы занимались в воскресенье и рыбы нам хватало до следующего выходного. Конечно, на ветру было холодно, шуб и тулупов у нас не было. Фуфайка была излюбленной одеждой, а что такое шарф мы не понимали. С началом зимней рыбалки, возле проруби мы строили укрытия из снега высотой до полутора метров, нарезая пилой снежные блоки. Для крепости стен кладку обливали водой. Идя на рыбалку всегда брали с собой хлеб и соль. Как только пойманная рыба замерзала, в основном это были окуни, мы, срезав верхний слой шелухи и плавники, нарезали рыбные пластики, клали на нарезанный хлеб, солили и, давясь слюной, уплетали эти бутерброды. За зиму мы с братом сами вязали 2-3 новые сети, которыми уже с мая ловили рыбу с лодки. Кольца - грузила сетей мы делали из проволоки, а поплавки свивали из бересты берёз, коих в лесу было достаточно.
Осенью, на открытие охоты к нам в деревню приезжали разные охотники, даже прилетали на вертолёте и на одномоторном самолёте. Сбегалась вся деревня, не только ребятня. Как-то летом, моего старшего брата Володю взяли в вертолёт, чтобы он показал лучшие места охоты. В деревне мы славились удачливыми рыбаками и охотниками. На Вовку мы смотрели с завистью. Но вернувшись с полёта и уже выйдя из вертолёта, он коротко сказал: "не понравилось, сильно трясёт и страшно". Ему было 14-15 лет.
Приехавшие на охоту, располагались кто в палатках, а кто в стогах сена или в скирдах свежей соломы. Вскоре многие из них оказывались выпивши, и им было не до охоты. У них была своя радость. Мы же ловили рыбу сетями от трёх до пяти ведер каждый день. Поставив сети вечером, утром мы уже снимали их и вывязывали рыбу. Всю рыбу передавали охотникам свежей или пластали её и тут же солили в довольно большие углубления в песке ближе к воде перекладывая солью, ограждая от стен камышом. Чтобы рыба от солнца не нагревалась в яме, тщательно накрывали сверху камышом. Перед возвращением домой, охотники с удовольствием брали у нас и свежую и солёную рыбу, которую мы выполаскивали в чистой воде и складывали в мешки, или вялили, разбросав по траве. Что касается озёрной дичи, то мы её настреливали каждый день по десять - двадцать штук. Иногда, как мы выражались – в утиный год, особенно на озере Писарева, было чёрно от гагар. Это озеро было богато растительным кормом, так что по нему нельзя было плавать на лодке с мотором. Винт заматывался травой. На своей долблёнке на вёслах мы особенно легко добывали чернедей, чирков и гагар лысух, у которых мясо было диетическое как у кур. Охотиться мы любили именно на озере Писарева. Плывя по ветру, почти не работая веслами мы постепенно притесняли птицу. Через некоторое время чернеди влетали вертикально, и стрелять их было сложней. А гагары взлетали, разбегаясь против ветра как самолёт, т.е. нам навстречу. По другому гагара не взлетает. В таком случае промахнуться было трудно. Достаточно много дичи мы отдавали охотникам. Они в свою очередь не скупились на провиант. Капсулы, порох, дробь, пыжы, чучела, профили на гусей - всего этого у нас было в достатке. Мы были счастливы! У охотников мы не спрашивали о их счастье. Думаю, что они время потратили не впустую. Ведь все цели достигнуты: провиант использован, а дичи и рыбы полная кошёлка. А удовольствия от общения с природой - каждый получил по мере своего аппетита, вкуса и количеству спиртного. Каждый год нашего детства это целая череда различной интересной информации и историй, которые вспоминаются как повесть о жизни детей, попавших в почти дикие условия существования и выживания.
Когда шёл мне шестнадцатый год,
Со мной август прощался в миноре-
Срок пришёл разбирать старый плот
И покинуть охотничьи зори.
При костре, тычась в темь, камыши
Как молитвы мне шёпот дарили,
В небе клёкоты были слышны,
Тех, кто гнёзда на озере свили.
Я на утро раздал провиант,
и охотничьи Тульские ружья,
Лишь собаку по кличке Пират
Не велела предать наша дружба.
Он ходил всё за мной попятам
И плескалось в глазах его небо,
Он скулил по любым пустякам,
А под вечер не съел даже хлеба.
Я себе и представить не мог,
Что мне в городе делать с собакой...
А Пират всё под тучею мок,
А на утро он сдох под корягой.
И осенний рыдал небосвод
И собаки, (не дети ли) выли,
Я свершил с ним последний поход,
Схоронив за погостом в могиле.
В конце августа 1963 года я уехал учиться в город Барабинск. Живя в общежитии, я сначала был совершенно потерян, и моя жизнь утратила привычный ритм, обязанности и смысл. Жить стало скучно. Учёбу в железно - дорожном училище, куда я поступил, серьёзным или трудным делом я не считал. Но постепенно меня захватило совершенно новое и интересное направление знаний - металловедение. А из наших рук выходили готовые настоящие, закалённые по всем правилам науки: плоскогубцы, молотки, стамески, лекальные линейки и другие поделки. А сама наука открыла не только неведанные ранее подробности структуры и свойства металлов их лигирующих элементов, от кристаллической решётки до свойств атомов и цветов побежалости во время термообработки, дающих получение необходимых физических свойств.
К концу первого года обучения мама с двумя моими братьями и сестрой уехали из деревни жить в Новосибирск. Там всей роднёй собрали деньги, и как я уже рассказал, купили тот самый маленький домик.
Закончив в Барабинске железно-дорожное училище и получив высший разряд слесаря - инструментальщика, какой только могли дать тогда выпускникам, я решил ехать в Новосибирск, где теперь уже жили все члены моей семьи. Там я поступил на завод Сибтекстильмаш, который и дал мне старт в новую жизнь. А пока я ещё в Куйбышеве на заводе Автозапчасти, куда был направлен после выпускных экзаменов, быстро проел последнюю стипендию, зарплату ещё не заработал и перебивался подработками на товарной станции, где платили в конце каждого дня. Старенькая, добрая хозяйка дома, где я снимал комнату, умерла. Пьяница сын со мной не церемонился, и уже на следующий день выгнал меня. Несколько дней я ночевал на крыше его сеновала, до первого дождя. Испортившаяся погода окончательно подтолкнуло меня ехать в Новосибирск. Я нашел в Барабинске моего младшего брата Витю, гостившего у маминого сводного брата дяди Симы, и мы решили ехать домой вместе. Не имея денег на билет, мы ходили вдоль вагонов и попытались договориться с проводницами проехать без билета. Но оказалось, что таких как я - выпускников, окончивших одновременно несколько Барабинских училищ, было много, которые разъезжались по своим родным станциям и селам. Нам отказывали, ссылаясь на ревизоров. Ничего другого не оставалось, как ехать на крыше вагона. Когда двери закрылись и поезд тронулся, то по крышам вагонов уже сидели кучками молодые ребята, в том числе и мы с Витькой и двое одногруппников - Антонов и Семёнов, ехавших в родной Чулым. Было начало июля и погода была замечательная. Встречный ветер раздувал рубахи и срывал фуражки. Постепенно привыкнув к скорости, мы испытывали азарт и даже играли в карты прижимая их коленями. Наигравшись, и подарив часть карт ветру, мы бегали по крышам, перепрыгивая с вагона на вагон, наклоняясь, чтобы не зацепить головой контактный провод. Беспокойство доставляли стрелки на которых вагоны раскачивало и была опасность свалиться вниз, но мы их видели издалека по изгибам передних вагонов, для чего определяли одного смотрящего. При подъезде к станции Чулым - это на полпути до Новосибирска, пришлось слезть с вагона т.к. по пирону ходили милиционеры и обходчики проверявшие техническое состояние тормозной системы. Через полчаса поезд тронулся и из-за наличия тех же милиционеров на перроне, мы побоялись залазить на крышу вагонов. Дело шло к вечеру, становилось прохладно, а ехать как-то надо было. Мы перешли на соседние грузовые пути и выждав когда следующий товарный поезд тронется в сторону Новосибирска, забрались на тамбурную площадку. Конечно это не пассажирский поезд, но мы всё-таки двигались. На скорости пустой вагон изрядно трясло, качало и летела в глаза оставшаяся в вагонах угольная пыль. На станции Обь, что в десяти километрах от Новосибирска поезд остановился. Мы решили сбегать на вокзал попить и сразу наткнулись на милиционера, который буквально схватил нас за рукава. И только тут при вокзальном освещении мы посмотрев с братом друг на друга, увидели какие чумазые наши лица. Сдержав смех, на вопрос милиционера я нашелся и соврал, что мы разгружали бабушке уголь в углярку, а сейчас едем домой к маме, назвав Новосибирский адрес. Милиционер очень высокий и худой, но с добрыми глазами, махнул рукой и сказал: -"идите". Когда товарняк тронулся, мы опять заскочили на площадку вагона. Когда поезд выезжал со станции, он повернул направо, в сторону станции Инская, но это нам было не по пути. Пришлось спрыгнуть на ходу. До дома оставалось ещё километров шесть - семь. К двум часам ночи усталые и голодные, мы доплелись по полутемным улицам домой. Мне было тогда семнадцать лет, а Виктору шестнадцать.
С тех пор прошло восемнадцать лет. Теперь я приехал к маме с очередной командировки, но уже не "зайцем", с чистым лицом и с другим жизненным багажом. Мама бодрилась, и была с глазами светившимися добром и радостью. Она всегда была внимательна к людям и у неё постоянно был полон дом людей и не только родственников. Мама стряпала очень вкусные, пышные пироги с ливером, картошкой, луком и яйцом, зеленью или с разной ягодой из варенья. И на этот раз, когда я приехал без предупреждения, у мамы оказались мои любимые пироги с луком и яйцом домашних кур. После долгих разговоров за полночь, я хорошо выспался, как это всегда бывает дома после долгого отсутствия.
На утро я появился в святая святых - Новосибирской телестудии. Режиссер Ерназарова Раиса Мулдашевна, встретила меня в своём небольшом кабинете и как раз разговаривала о завтрашней съёмке на заводе.
Она положила трубку, и я назвал себя. Она живо встала и улыбаясь, протянула мне руку для приветствия:
- Здравствуйте Жуков. Я думала Вы убелённый сединой мужчина, а ты ещё по сути юноша, - перешла она на "ты". Она была средних лет, хорошо слажена, с восточными глазами на приятном лице и открытой улыбкой.
- Спасибо, Раиса Мулдашевна за "юношу", но я уже давно перевалил за возраст Христа, и мне давно наверное заготовлены гвозди за мои грехи.
- Не кощунствуй, Христос страдал не за свои грехи, а за искупление грехов всего народа. А ты если сильно нагрешил, зачем согласился сниматься. Мне ведь в фильме нужны достойные герои, каких я уже многократно снимала.
- Значит я из тех грешных претендентов, которым везёт и они всегда случайно попадают в какие-либо интересные истории, будучи тайным грешником. Кто признает свои грехи добровольно, покажите мне пальцем. На первый взгляд все хороши, а покопаться...
- Но начальство назвало тебя в качестве главного героя по экспорту. А это значит, что мне предстоит открыть твои грехи во время съёмок,- и она по девичьи засмеялась, - кстати, ты привёз какой-нибудь план съёмок в Германии?
- Да, согласно вашей телеграммы, я набросал географию съёмок по республике и список тех немецких товарищей, которые согласились участвовать в съёмках. Предварительно со всеми согласовано, - и я передал ей под скрепкой несколько листов.
- Хорошо, я почитаю позднее, а сейчас нас ждёт оператор - кое-что запишем. И ещё, имейте ввиду завтра будем снимать на заводе, никуда не пропадайте. Своим коллегам я заказала пропуск, - и она завела меня в гримёрную, где совсем молоденькая девушка мягкой кисточкой пощикотала моё, не привыкшее к подобным ласкам, лицо, и с придыханием спросила: как там жизнь за границей? Я улыбнулся в её невинные глаза и также таинственно ответил:
- Дома значительно лучше, - её глаза сделались серьёзными и недоверчивыми, - вы даже не представляете насколько дома лучше, - добавил я.
- А я хочу за границу, - серьёзно выговорила она и открыла мне дверь. Она проводила меня в зал с аппаратурой для просмотра отснятого материала, где ожидала Раиса Мулдашевна.
Десять минут она ещё разговаривала меня, и там же мы попили чай. Затем я ответил на подготовленные ею вопросы. Через полчаса официальная часть закончилась. Раиса Мулдашевна, к тому времени была уже опытным и авторитетным режиссёром. Она была замужем также за известным Новосибирским режиссёром Ю. А. Шиллер, который в то время был на съёмках где-то на севере. Зато меня познакомили с поэтом и композитором, работавшим на телестудии - Борисом Мурашкиным. Уже втроём мы поболтали несколько часов, и мы с Борисом почитали свои стихи. Перед расставанием, Борис предложил послушать его новую оригинальную музыку. Музыка и произвольная часть нашей встречи доставила удовольствия большее, чем сами съёмки интервью, имевшие официальный регламент.
Следующие несколько дней я занимался на заводе разными делами. Выяснилось, что одна из новых моделей ткацкого станка, недостаточно надёжно работает в четырёхцветном режиме. Я получил задание на изучение именно этого момента на станках конкурентов.
Незадолго до отъезда, я повстречался со старым другом Владимиром Модестовым, с которым по молодости работали вместе и дружили семьями. Он пригласил меня домой, пообещав сюрприз.
Вечером дверь в квартире Модестова открыла статная блондинка с короткой причёской, с добрыми голубыми глазами. Я был некоторое время в растерянности, думая что ошибся адресом:
- Лидия,- сдержанно улыбаясь, представилась женщина. Проходите, я жена Володи и есть тот самый сюрприз, о котором он Вам говорил. - Лидия подала мне альбом с фотографиями со словами: любовь, круто изменила наши судьбы. Ничего нельзя было поделать. Я ведь тоже была замужем. Правда, детей не нажила. А у Володи это больное место - сын Димка остался с мамой.
Вскоре дверь открылась и зашел Владимир с маленьким мальчиком на руках:
- Знакомься Николай - это Владимир Владимирович - мой второй сын.
Мы поприветствовали друг друга.
- Везет тебе Володя, опять мальчик.
- А как твоя семья? - мы вошли в зал, где уже был накрыт стол, стояла бутылка вина и вкусно пахло.
- Анжелика учится, у неё всё хорошо. С женой, в принципе всё нормально, но есть разногласия по политическим вопросам. Она за желтых, я за зелёных.
- Где вы нашли такие партии?
- Партия одна - идеологии разные, они порой и разносят нас на разные полюса.
- Знакомо, знакомо. Я, как видишь, круто поменял свою судьбу. Лидия моя - художник по костюмам в оперном театре, там и познакомились. И я теперь там же работаю, руковожу электротехническим цехом. Домой из командировки скоро вернёшься?
- Если всё будет нормально, то в мае. Но обстоятельства могут сложиться так, что и сам не знаю когда.
- Очень интересно, конкретно и загадочно. Что так плохо?
- Да, в общем не плохо - я бы сказал в рамках человеческих интриг нечеловеческих правил. Там особый котёл, где из нормальных людей делают нечто не похожее на то, что делали родители, школа и даже улица. Всё зависит от того,- кто ты сам и насколько податлив на соблазны.
- Возвращайся домой. Я вижу у тебя-то твёрдости не убавилось, хоть по Виккерсу проверяй. У тебя и на заводе было всё не плохо.
- Понимаешь, при всех недостатках работы за границей там интересно. Познаёшь новый мир, новых людей, в том числе иностранцев - что особенно интересно, а на их фоне познаёшь и себя, не имею в виду себя лично. Да и зарплата неплохая, знаешь ли, дело немаловажное. Там изнутри видишь происходящие события, и несколько по другому оцениваешь, чем если бы их пытался понять со стороны - из дома, например. Не только какие-то простые, бытовые или деловые, но особенно те, которые отвращают своей нечистоплотностью. Для московских чиновников человек из глубинки это помеха в некоторых делах. В политике, хотя напрямую она меня не касается, дела ещё более не предсказуемы. Я уже сейчас могу сказать, что надвигаются такие события, которые как огромные тектонические сдвиги могут разрушить весь сегодняшний ландшафт жизни. Результат будет непредсказуем. Это не выдумка. В ближайшее время, например, ГДР будет сдана западным немцам.
- Ну, этого быть не может. А как знаменитая стена? Это же тогда развалится весь Варшавский Договор.
- Не знаю насколько это коснётся других стран, но обе Германии будут объеденены.
- Но об этом ничего не говорят по телевидению.
- Скоро услышим. Я это знаю лично почти от первоисточника.
- Ну ты прямо разведчик или пророк какой-то. А что касается человеческой нечистоплотности, так она и здесь есть. Кто имеет доступ к дефицитным товарам к продуктовом магазинам и базам, тоже имеют достаток и понятно, что это не красиво
- То, что происходит здесь, это вынужденные поступки голодных людей. Делаю акцент на слове голодных. Но ведь там-то есть абсолютно всё. Там наши люди, работающие за границей, с точки зрения обычных людей - состоятельные, сытые товарищи. Представляешь, там полки завалены продуктами, которые, по истечению определённого срока, переоценивают и они стоят вообще копейки. Там причина в другом. Нашими людьми там правит глупость и алчность - в большом и малом. И нет граней в понятии достаточности.
- Может ты ошибаешься, и напрасно обостряешь. Если честно Николай, завидую тебе. Я бы даже заплатил, чтобы повидать мир. Но ведь не вырваться, да и денег надо немало. А ты, просто работая, имеешь возможность попутно всё это видеть в реальности.
Лидия деликатно слушала, вставляя шутливые реплики, пытаясь свернуть нас с серьёзного разговора. Выпив и хорошо перекусив, мы ещё долго болтали. Я стал собираться, а Владимир вызвался проводить меня до моей квартиры, где сейчас жила семья моих знакомых. Выйдя на улицу Владимир заговорил:
- Что-то Николай ты не договариваешь. Что творится в твоей семье? Можешь не говорить, но я твой старый друг, пойму.
- Ты прав. Сидит во мне заноза много лет. Разные мы с Галиной. Ей интересны шумные компании. А мне скучно и ни чего не могу с собой поделать, но это моя вина. Хотя, ты знаешь, могу выпить и гитару взять. Когда мы с ней познакомились ей было пятнадцать. Уходил в Армию, ей было семнадцать лет - малолетка. Договорились, что будет ждать. А она последний год до моего дембеля жила с деревенским забулдыгой Сорокиным. Теперь я удивляюсь себе, что меня тогда сдержало от разрыва с ней сразу. Может то, что до Армии мы не были муж и жена, и, формально, она была вольный человек и не обязана была ждать. Всё-таки тогда я решил жениться, был настойчив и, естественно, она согласилась. Всё это осело на душе и как червячок не давало спокойствия. Но за все прошедшие годы, я её ни разу не попрекнул. Наверное это из детства: трудности есть во всём, идеального ничего не бывает. Уже когда были женаты, и она некоторое время отрабатывала в сельской школе и жила в деревне, она пыталась прервать беременность с помощью какой-то деревенской медсестры. Зачем она хотела это сделать? Наверное просто не любила меня. Слава Богу, что не получилось у них - дочь хорошая растёт и теперь уже большая. А по прошествии многих лет, всё, то - прошлое не забывается и трещина только увеличивается. Раз любви нет, то и мои руки развязаны.
- Да Николай, трудно тебя осуждать.
- Ты знаешь, без чувств, без любви всё это не наполняет человека радостью и не делает его счастливым.
- Сочувствую. Раньше у меня в семье тоже была скука, несогласие и скандалы. Тоже думал, что любовь это красивая выдумка. Нет, любовь есть! От животной чувственной страсти, до преданной, жертвенной - как первая жена Хемингуэя. И ещё миллионы вариантов. Лидка спасла меня, у нас с ней один из того миллиона вариантов преданной любви. Просто бог свёл. Ты знаешь, она изначально позитивная. Бывает что-нибудь буркну, она обязательно в ответ улыбнётся. Мне даже стыдно становится за свой мрачный характер. Учусь у неё жить. И живопись у неё какая-то светлая. Короче мне с ней крупно повезло.
Мы дошли до моего дома и на прощанье он сказал:
- Не спеши с решением, одному жить ещё хуже, проверено. Да и сразу будешь не выездным, а я понимаю тебе это важно.
В моей квартире никого из жильцов не было, но во всём был полный порядок. Я уже собирался уходить, как зазвонил телефон.
- Николай, ты, что ли? Привет!- это я, Юрка Утёсов.
- О, Юра привет. Как это ты угадал что я дома. Ведь в квартире я за последние четыре года только пять минут. Где ты сейчас? Когда встретимся?
- Работаю на железнодорожных рефрижераторах, обслуживаю морозильные системы. Сейчас я дома и можем встретиться. Николай я хочу пригласить тебя к нам работать. Работы в поездке немного, зато путешествую по всей стране. Короче я приглашаю тебя к себе в Чик. Помнишь, где я живу.
- Помню. Хорошо, я к тебе заеду. А как у тебя семья, жена при такой разъездной работе.
- А она дома сидит, воспитывает дочку.
- Так у тебя её уведут пока ты ездишь.
- Да кому она нужна матрёшка.
- Какому-нибудь Матрону.
- Я об этом вообще не беспокоюсь. Уведут - уведут. Найду себе другую. Слушай, я тут попутно перебрасываю кое-какие товары и очень хорошо зарабатываю. Ты не представляешь как это выгодно. Только дороги длинные и в поезде сильно скучно. Правда менты иногда шерстят, приходится откупаться.
- Так ты пиши романы.
- Нет, это не моё, да и трясёт сильно. Я люблю читать, но стал замечать, зрение стало портится.
- Ну вот, а говоришь, что всё хорошо. Жены фактически нет, в поезде трясёт, менты преследуют, писать нельзя - зрение портится. Ладно Юра, через годик может я к тебе устраиваться на работу приду. Возможно твой бизнес в ближайшем будущем будет в законе. Грядут серьёзные перемены. Правда я откупаться не умею.
- Ничего, жизнь побьёт, научит.
Мы с Юркой распрощались. Встретились мы уже через тридцать лет, узнав друг друга в одноклассниках - взрослыми, лысыми мужиками, с новыми семьями и с новой работой свободных предпринимателей: Юрка в сельском хозяйстве, а я в промышленности.
В беседах с руководством завода я не стал раньше времени раскрывать никакие сложности. Так же умолчал о недвусмысленных беседах американцев со мной. Я надеялся, что этот треугольник не превратится в Бермудский. Перед самым выездом из Берлина в Новосибирск я узнал, что шефа направляют в командировку в Венгрию, пока временно, где намечалось тоже создание сервисного центра. Я надеялся, что его могут туда перевести на постоянную работу. А с новым директором отношения могли бы сложиться как-то по другому и можно было бы решить не только пограничный вопрос. Хотя, сильно надеяться на это не стоит. Система создавшая такого монстра как мой шеф, другого руководителя с другими принципами выдать не может.
Я вспомнил другого человека - добропорядочного, талантливого, человечного с которым свела меня судьба в семьдесят третьем, семьдесят пятом годах - это Гурий Иванович Марчук. В те годы, ещё работая на заводе, я был избран в депутаты городского совета, а председателем комиссии по делам молодёжи и студентов в которую я попал, был этот человек - титан, являвшийся тогда президентом сибирского отделения наук, а позже станет президентом академии наук СССР. Судьба преподнесла мне подарок как двухгодичную школу жизни, которая в будущем во многом помогала мне лучше разбираться в людях, в событиях, и во властных структурах. В течении двух лет мы встречались несколько раз в месяц, неформально общаясь, рассматривали разные житейские вопросы жизни молодёжи, подростков, студентов по проблемам быта, социальной защиты. Выезжали на предприятия с проверками, проводили анализы ошибок в молодёжной политике и писали предложения на устранение выявленных проблем. Гурий Иванович учёный, профессор, академик, приходя на заседания никогда не представлял себя официальным лицом. Этот человек начинал разговор с нами о простых вещах, о жизни. Любил спрашивать кого-нибудь из нас о месте и сути работы. Если шёл разговор о производстве, часто рассказывал что-нибудь о идеях совершенствования той или иной отрасли, с точки зрения научной. Или рассказывал нам о зарубежных поездках, куда он приглашался по линии сотрудничества с учёными других стран и чтения лекций. Рассказывал откровенно и восторженно о более высоком уровне жизни во Франции. Признавал капиталистическую, рыночную систему во многом более эффективной. Тогда он отмечал, что быстрое внедрение научных открытий и технических разработок в производство дает толчок в развитии экономики. А некоторые элементы рыночной экономики можно было бы использовать и у нас. Когда он говорил об этом, меня удивляла его смелость, т.к. идеология наша тогда критиковала нещадную эксплуатацию человека капиталом и не допускала инакомыслия. Говорил Гурий Иванович всегда спокойным голосом, без назидания. И какого бы вопроса не касались, он во всём показывал высочайшие знания. Однажды я поделился, что с самого детства я опытный рыбак и охотник. А весной на разливах озера Чаны мы ловили щук вилами, выходивших на отмел с тёплой водой для нереста. Он тут же увлечённо рассказал, что он тоже заядлый рыбак и как он в детстве на Волге постоянно рыбачил на удочку, что иногда являлось основной пищей дома. В то время в общении с нами он уже был известным учёным, признанным во всём мире. Вместе с тем, был простым доступным человеком с которым не чувствуешь себя приниженным. За эти годы я познакомился с большим количеством людей, но такого гармоничного человека я не встречал.
Как-то на заседании он объявил мне, что в воскресенье я должен явиться во дворец бракосочетания. Что там делать - объяснят на месте. Когда я пришёл туда, разделся, представился, меня одна из сотрудниц попросила чтобы я ожидал. Но затем, уже с опозданием меня нашли и торопясь завели в зал когда уже играла музыка Мендельсона. На меня надели ленту депутата и сказали чтобы я поздравлял молодожёнов от имени городского совета. Тут же открылась дверь и в зал входили молодые и гости. Вот так, как с корабля на бал, совершенно неожиданно для меня, я дал напутствие двадцати пяти влюблённым парам из двадцати семи. Две пары не явились, очевидно успев в течение испытательного срока потерять эту любовь и решимость жить вместе.
Прошёл мой срок командировки в свой родной город и наступил день, когда надо было вновь расставаться с матерью. На душе было тревожно и в принципе ехать никуда не хотелось - так хорошо было дома. Вот так бы на полуслове оставить эту затянувшуюся Германскую эпопею. Но неподвластно человеку заглянуть вперёд и предвосхитить события. Мама словно чуяла своим сердцем мои предстоящие неприятности, и при прощании сказала:
- Коля, будь осторожнее с людьми: на одного друга, всегда десять недругов сыщутся.
Рождённая до революции и благополучно жившая у трудолюбивых родителей, она семилетней девочкой получила благословение на добрую жизнь от служителя церкви, остановившегося в их доме во время отступления вместе с Колчаковской армией. В те годы семью регулярно грабили, и им приходилось под страхом ареста или смерти, отдавать своё добро и коней и продукты то красным, то белым. После гражданской войны мамина трудолюбивая семья вновь подняла домашнее хозяйство, но когда пришло время коллективизации, семья вновь осталась без домашнего скота. При советской власти мама получила только три класса образования. Родители без любви выдали её замуж, за моего отца. Одного за другим она рожала детей. Из-за голода и болезней тех лет троих детей - младенцев они с отцом схоронили. К началу войны 1941года мать с отцом уже имели четверых подрастающих детей. В сорок третьем году, работая в поле, погиб под копытами коня в четырнадцатилетнем возрасте её первенец Георгий. С вернувшимся в конце сорок первого года раненым мужем они нарожала еще шестерых…
Помню её с детства черноволосой, красивой, высокой и статной. Теперь - маленькая, седая, сухонькая с натруженными корявыми пальцами рук, но удивительно с чистыми карими глазами и ясным умом. Мама была для меня всегда непререкаемым авторитетом.