Когда Иван Кепкин разменял четвертый десяток, он осознал, что пришел в тупик. Если в двадцать лет ты полон сил и светлых идей, в тридцать, как верно заметил граф Толстой, «жизнь не кончена», то что можно сказать про сорок?
Про сорок лет русская классическая литература скромно молчала. Приходилось искать ответы самому.
За стеной орала шумная компания, отмечая остатки январских. Иван, морщась от отвращения, начал одеваться. Вышел в коридор, посмотрел на свое помятое жизнью и алкоголем лицо. Обулся, покинул жилище и отправился без особой цели бродить по московским улицам...
Когда-то у Ивана была цель в жизни — писать музыку, петь и играть на сцене. Одно время даже была своя рок-группа — «Дрожащие Твари». Довелось вдоволь повыступать по клубам, словив свою законную дозу эндорфинов и эйфории.
Но чем старше он становился, чем больше морщин выползало на лице, чем чаще болели ноги и сердце и чем рельефнее выпирал налитый пивом живот — тем меньше экзистенциального смысла оставалось и в пении со сцены песен про безумный секс с юными и веселыми фанатками.
В итоге «Дрожащие Твари» стали собираться на репетиции всё реже, пока наконец совсем не распались. Впрочем, довольно миролюбиво...
Следом распался и брак Ивана. У него была такая же пострадавшая от алкогольно-рок-н-ролльных лет жена Маруся, да и та ушла к относительно более молодому и стройному Васе Радуге из «Половодья».
Иван хотел себя убить. Нет, не в моменте аффекта, а тщательно всё взвешивая на весах души, замеряя все «за» и «против».
Сейчас он шел по Крымскому мосту от метро «Парк Культуры». В голове почему-то всплывали обрывки старых, где-то когда-то слышанных песенок или стихотворений:
«Жили три друга-товарища в маленьком городе N, были три друга-товарища взяты фашистами в плен...»
Он подошел к центру Крымского. Посмотрел по сторонам: с детства знакомая панорама столицы, укрытой снегом. По идее, сейчас бы и спрыгнуть, перебросив свои лишние килограмы через ограждение моста! Душа сразу похудеет килограм на девяносто. Вся накипь грехов и тягостных дум спадет, и ничто уже не удержит ее от взлета напрямую к Богу, а стареющая плоть пусть поплавает среди холодных речных вод — там тоже свой интересный мир...
Но Иван зассал. Причем в самом прямом смысле: расстегнул ширинку, оросив своими переработанными жидкостями одну из опор моста. Глядя на желтую струю, дымящуюся на тающем снегу, он как-то расслабился и сам, после чего пошел себе дальше...
Стоя у контактного рельса на «Октябрьской», Иван примерялся для последнего прыжка. Но составы проходили один за одним, а он так и стоял.
В голове всплывали воспоминания из детского сада. Фигурки в национальной одежде разных народов СССР. Закат Империи...
«Жгли ей губы алые, рвали волоса...»
Потом школа. Грамота за третье место на летних футбольных соревнованиях за кубок пионерлагера «Чайка»... Теперь Иван лежал в ванне с лезвием и бутылкой водки.
«След кровавый стелется по сырой траве...»
Наконец-то он решился. Вода стала краснеть.
Кепкин, не вытираясь и не одеваясь, вышел из ванной и дошел до комнаты, оставляя след из крови и воды.
Взял свою школьную грамоту и испачкал ее красным...
Пошатнулся, преодолевая мигрень, и присел.
К нему подошла какая-то старуха — не то из Хармса, не то из Достоевского, не то еще какая-то, индивидуальная...
В голове будто вспыхнула неоновая вывеска:
«С таким успехом можно и Смерть поцеловать!»
Потянувшись, Иван целует старуху, и та умирает...