5
Весь остаток дня Маша молчала, не реагируя ни на чьи обращения. Пал Палыч читал ей стихи и наигранно смеялся. Я заговаривала с нею, пытаясь бестолково что-то объяснить, но она будто не слышала. Она снова замкнулась в себе, ни разу не заплакав, и механически двигалась, опустив голову и устремив свой тоскливый взгляд куда-то вниз. Её губы только кривились и подрагивали, но не произносили ни звука. Больше всего я боялась, что речь никогда не вернётся к ней. Время шло, а все мои попытки разговорить её так и не увенчались успехом. Она больше не тянулась ко мне и даже не давала себя поцеловать. Я жестоко винила во всём себя одну, понимая причину такого поведения, и не знала, смогу ли вновь когда-нибудь обрести её доверие. В конце концов эти постоянные тревожные волнения полностью измотали меня. Я сделалась нервной и мнительной, вызывая то одного врача, то другого, чтобы они ещё раз обследовали девочку, чтобы дали новых лекарств.
После очередного обхода старый врач, заведующий отделением и лично лечивший Машу, рассерженно отрезал:
— Вот чего Вы добились! Я Вас предупреждал. Нельзя было играть в дочки-матери!
Мне стало нестерпимо обидно и больно сдерживать себя, я выбежала и, спрятавшись от всех в одном из коридорных закоулков, заревела, нет, уже завыла. Я же не играла! Да, я была так счастлива, что совсем потеряла голову… Но теперь я думала не о себе. Я молила Бога лишь об одном: чтобы Маша опять заговорила. Но она продолжала молчать.
Через два дня в палату снова зашёл утомлённый доктор. Он присел на стул и попробовал пообщаться с Машей, но, не получив ни звука в ответ, вызвал меня в коридор. Это означало, что будет серьёзный разговор. Мы отошли подальше от палаты и остановились у окна.
Он посмотрел в окно и зажмурился, подставив лицо яркому свету.
— Хорошая погода сегодня. Это лето вообще выдалось на редкость солнечным.
— Вы хотели поговорить о погоде? — нетерпеливо спросила я, ожидая услышать что-то недоброе.
Он покачал головой.
— Я на днях погорячился. К сожалению, как Вы видите, у нас очень нервная работа. А с детьми — вдвойне тяжелее. Прошу меня великодушно простить.
Я понимающе кивнула, но молча ждала плохую новость.
И он сообщил:
— «Эксперимент» окончен, Надежда Романовна. Вы должны освободить палату. Орган опеки собирается оформлять Машу в дом-интернат для детей с ограниченными возможностями.
Меня бросило в жар.
— Но она здорова! Это нормальный ребёнок! Что Вы творите?
— Я нарушаю закон, — тихо произнёс врач. — Вас здесь не должно быть.
Не слушая его и всё больше горячась, я твердила своё:
— Но Вы же сами слышали: она говорила! Нужно время! Маша снова сможет заговорить!
— Вполне возможно, но я обязан её выписать. Как только придёт распоряжение, мы переведём её в дом-интернат. И, возможно, через какое-то время, будет назначен повторный курс лечения. Главное, кризис миновал.
— Как же миновал, если она снова молчит? Надо же понять, что творится в её душе! Нельзя оставлять её в таком состоянии!
— И Вы поймите, я не имею права… — сказал он и удручённо пожал плечами.
— Что же делать?! — вскричала я.
От неожиданности он отшатнулся и удивлённо посмотрел мне в глаза, обдумывая и подбирая слова.
— Надежда Романовна, мне хорошо известна вся эта история… По правде сказать, редкий и тяжёлый случай двойной психологической травмы маленького ребёнка. И малышке очень повезло, что именно такой человек, как Вы, пришёл ей на помощь. Вы очень добродетельны и очень отважны. Вас не пугает ни смерть, ни боль, ни мрачные подземелья… Ваша сила духа меня поражает. А ведь я многое повидал на этом веку. Такие, как Вы, не сдаются и не бегут, Вы — боец и производите впечатление сильной натуры. И истерика, извините, как бы Вы ни старались, — врач криво улыбнулся, — у Вас плохо получается.
— И что? — спросила я, неожиданно сбитая с толку.
— И Вы спрашиваете меня, что делать? — он посмотрел на меня поверх очков, выдерживая паузу. — Прежде всего надо сохранить душевное равновесие в этом безумном мире.
Он вздохнул и повернулся уходить.
— Сердцу нужен покой, иначе оно разорвётся… — бормотал он, уже не глядя на меня. — Всё наладится. Главное, спокойствие. И только спокойствие…
Я смотрела на него ошарашенно и разочарованно.
— Ну да, а что ещё может посоветовать психиатр?! — сказала я, саркастически усмехаясь.
И тут же самой стало очень стыдно за эти слова.
Старый врач уходил, словно не слыша меня.
— Доктор! — я подбежала и схватила его за рукав, — Я хочу её удочерить!
Он улыбнулся и спокойно отвёл мою руку.
— Вот это уже другой разговор. Главное, спокойствие… и согласие.
— Кто мне в этом откажет?
— Это решаю не я, — он развёл руками и отправился к выходу.
— А кто? Орган опеки? — раздражённо крикнула я ему вслед.
Он остановился, неспеша снял очки и аккуратно протёр их носовым платочком, достав его из кармана своего белого, слегка уже измятого халата. Будто не слыша меня, он вернулся к окну и, зажмурившись, поднял своё довольное лицо навстречу солнечным лучам. Затем, наверное, решив, что этого недостаточно, он аккуратно, не сминая, снял свою белую накрахмаленную шапочку и с удовольствием подставил непокрытую голову щедрому летнему солнцу.
— Вы очень бледны, — не глядя на меня, задумчиво проговорил он. — Пойдите, прогуляйтесь. Вы знаете, что солнечный свет положительно воздействует на психику человека? Он успокаивает, снимает напряжение и подпитывает витамином «Д». Кстати, а Вы знаете, что означает витамин «Д»? — спросил он мечтательно. И, не дожидаясь моего ответа, с сожалением ответил: — И никто не знает. Это энергия, напрямую получаемая от солнца. До-бро-та.
Я неотрывно смотрела на его покрытую белой сединой голову и сутулые плечи, и при этом чувствовала нарастающий жгучий стыд за свою нечаянную грубость.
— Простите меня, это нервы, — растерянно произнесла я, — Вы правы, главное, спокойствие… Но кто же принимает решение, доктор?
Постояв с минуту, старый врач обернулся ко мне и твёрдо произнёс:
— Маша, конечно.
Продолжение следует...
http://proza.ru/2024/01/01/1697