Он был последним и знал это. Звание единственного ветерана накладывало какие-то непонятные ожидания, а штампов Пётр Сергеевич не любил. Они подталкивали к каким-то нормам, ограничивали, вроде даже заставляли чего-то делать, а он предпочитал спокойную жизнь, а в ней или плыть по течению, или импровизировать. И, вот, последний, считай, как избранный! И что делать с этим, никто не ответил.
Как знать, однажды такая импровизация и определила его сегодняшнее положение. Или... да...
Дедушка долго не верил, сомневался, искал непонятное утешение в фантазиях и разговорах с семьёй. Из семьи у него осталась только внучка да правнучка, жена и сын умерли, причём уже довольно давно. И он гадал, как бы они удивились... Махнули рукой, как сделал это сосед, или вдруг воспылали интересом и уважением? Сказать, что прежде его уважали мало или чем-то обделяли – да нет, просто Пётр Сергеевич как-то особенно относился к своему прошлому. Слишком сильно не любил его вспоминать, а себя, стыдясь, в мыслях давно звал убийцей.
Все удивлялись тому, что он (из-за этого) не любил, когда его звали ветераном. Но что поделать – все люди разные, затем эти «все» пожимали плечами и оставляли его наедине со своими цветами-подарками и воспоминаниями. А дедушке, между прочим, шёл уже одиннадцатый десяток. Есть, что вспомнить за годы!
О нём вдруг стали постоянно вспоминать разные службы и инстанции ещё лет пять назад где-то, приходить с большим количеством цветов, большими пакетами гостинцев. То рис дарили, то гречку, то однажды даже кошачий корм. Как прознали про домашнего Ваську-шестнадцатого, так сразу же и ему внимание уделили. Деда это возросшее внимание удивляло и трогало. Но было какое-то «но»...
Сам о себе Пётр Сергеевич говорил, что он «скучный, отживший и уставший человек и нечего ходить каждый год в мае с букетами и телекамерами». Цветы он любил больше на грядке у внучки, а телевизор не принял ещё с юности – как-то вот не заладилось – и с тех пор всё!
Каждый год, однако, людей приходило всё больше, больше и больше... Он связывал это с возрастающим патриотизмом, с какими-то акциями, веянием моды, а одно время даже непонятными обстоятельствами. Но никогда не считал, что всё дело в нём. И только в нём...
И пенсия выше и выше каждый месяц. И дополнительное пособие. И этот, смешно сказать, теперь уже ежемесячный пакет корма коту! Скоро будет целая личная кухарка или домработница! А не так давно всё начиналось и заканчивалось только словами...
Внучка Людочка ещё опасалась, с чем бы это может быть связано.
А теперь он официально знал о причине таких изменений... Всё дело в нём...
Ах, сколько же прошло лет!.. Даже сказать страшно.
Получив бумажное извещение и ещё один денежный чек с большой суммой, дед окончательно забеспокоился. А если развод? А если специально какая-то акция? Сейчас дадут, а затем заберут всё, или в три раза больше? Хотелось проверить данные, ведь всё-таки дело серьёзное, но...
Но запросы из пенсионного фонда лишь подтвердили ужасающие догадки. Они начинали лезть в голову, закрадываться, честно, ещё давно, но как-то раньше не слишком тяготили деда. А теперь стали являться почти каждый день. После последнего письма наступила особенно длительная задумчивость.
...И вот его везли на званое выступление.
Так вышло, что последние пять лет Пётр Сергеевич почти не ходил. Упал неудачно, сломал что-то, мог немного приподниматься, но перед родственниками предпочитал сидеть в коляске и говорить, как всё плохо. Ему не слишком нравился наглый характер кота, но приходилось подражать даже ему, всё чаще сзывая «девчонок» и всех-всех-всех. Племянники и вовсе забыли, как его звали, наверное, и так получилось, что службы чаще ходили к нему, чем свои кровные близкие.
...А теперь всё стало наоборот. Его коляску катили по неудобному туннелю, и она спотыкалась на каждой ступени высокого здания. И кто только придумал эти ступеньки?! И почему не установили лифты в каждом здании? Обещали прислать машину, но что-то, видно, не получилось... Зато афиш с фотографией дедушки, удивлённый, он насчитал более двадцати штук по дороге. Считал, смотрел, оглядывался, а параллельно всё больше и чаще вздыхал. Этот день его пугал, но больше всего страшил город.
У него начинала кружиться голова от такого резкого изменения. Видать, телевизионщики пообещали внучкам слишком большие деньги, раз они (так легко) согласились вытащить старика размять кости. Вот уже пять лет, как он «сидел», никуда, даже в соседнюю станицу не выезжал, а тут – столица!
Москва удивила. Ему стало как-то сначала странно, а затем страшно. Люди. Бесчисленное количество людей-муравьёв! Они все выворачивали голову, дети спрашивали родителей, кто-то тыкал пальцем и говорил, что ещё никогда не видел «настолько старого» человека.
А он смотрел на то, как все изменились. Жизнь в далёкой станице, должна была отличаться от столицы, конечно, но его удивило – насколько. Село и небоскрёбы. Ночная тьма и непрекращающийся неоновый свет. Это снова кружило голову. Заставляло слабовидящие глаза выхватывать из стены домов фрагменты витрин, стеллажей, афиши, пейзажи, лица.
Дело было ещё, конечно, в том, что Пётр Сергеевич слишком долго не выходил в свет. Он жил своим прошлым настолько буквально, что не видел ничего, кроме него. Телевизор невзлюбил с юности, из-за зрения книг давно не читал, а в остальном всё сравнивал и выбирал всегда только то, как было. Одевался иначе, говорил иначе. И вроде бы видел в каждом мае море улыбающихся людей, ему настырно казалось, что они – только реклама, мираж, а настоящих людей он не видел со времён юности.
Ему стало нехорошо от обилия шума и света. Удушье накинулось быстро.
- Вам нездоровиться?!
Людочка остановила сумасшедший бег колёсиков.
- Уже лучше...
Они были почти на месте, но по-прежнему немного запаздывали. Про машину от организации, сделали вывод – можно уже не ждать.
Шоу имени Петра Сергеевича должно было вот-вот начаться. Забавно вышло: они добрались с внучкой раньше времени и ещё ждали, а думали будут ждать их. В общем, неразбериха.
Ему исполнилось недавно сто восемь лет. И сейчас этим молодым назойливым журналистам хотелось услышать, как же так «получилось». Каково это быть последним, какие чувства у него вызывает война сейчас и – обязательно – как он относится к постоянным войнам современного времени. В последние годы они зачастили. Но как будто хоть каплю касались его интересов!
Многие спрашивали вообще не о том. Каждый уходил в свою сторону, и в целом на студии чувствовался какой-то хаос. Кто-то уже нёс на подносе второй или третий стакан воды. Кто-то постоянно звонил. В зале многие цитировали его ответы, смеялись, опять цитировали, - в основном молодёжь. Многие из них были непристойно одеты, на лицах – хамство, а в глазах интерес только к будущему скандалу, ведь если он скажет что-то не так – им обязательно будет о чём говорить, а это уже «интересно».
Чего-то подобного на шоу и следовало ожидать, но в своей жизни Пётр Сергеевич избегал телевизора и о таких «нормах» не знал. Да и вообще много чего не узнал, ограничив себя от общества.
Он только слушал, вздыхал, устал и на последние вопросы отвечал кратко. В целом, вечер удивил его, но тем не менее почти ничем не запомнился. Дедушка вяло пожал руку кому-то молодому мужчине, и постепенно все (наконец!) начали расходиться.
...Он отправился на войну на следующий день после школьного звонка. Ему было тогда даже не восемнадцать. Ребёнок... И вот уже почти вся жизнь позади. Столько всего!.. Побед, поражений, потерь... Всё это вспоминалось вихрями, какими-то лихорадочными массами разных эмоций, цветов и... лет. И он понимал, что вместе с ним умрёт не только кто-то в его семье, с ним кончится та война – и вся эпоха. Он последний, кто помнит о ней. Больше действительно никого не осталось!
И больше никто не вспомнит его. Ныне новые моды, новые войны – завтра появятся (уже есть) новые ветераны. И всё повторится вновь? Как-то этот азартный круговорот истории его пугал и ставил в ступор.
Он устал. Нет, даже очень устал. Память поработала хорошо, и уже не осталось ни одного лица с выступления. Кто задавал вопросы, о чём спрашивал? Если дома задали бы этот вопрос, Пётр Сергеевич только развёл бы руками. И отмахнулся: «О разном! О прошлом. Это вам не интересно, молодым, это помню только я! Оно уже и мне скучно».
Но кое-что ему всё же запомнилось. Ложь. В глазах всех собравшихся была ложь, местами фанатичное желание поспорить с дедом, что-то отстоять, доказать. Ах ты... Странная память, почти с характером! Это для своих он сказал бы, что ничего не помнит. Пусть и в сто с лишним лет, но на самом деле он ещё помнил. И он помнил всё, но с каждым годом чаще врал о склерозе.
Просто это хотелось скорее забыть...
Ему задавали очень странные вопросы. Провоцировали. Выводили на прямые высказывания. Называли имена, подбрасывали идеи, строили непонятные теории на основе ответов. Больше того – ему говорили о его прошлом, тех временах, но говорили, что тогда были другие события!
Последний ветеран забыл лишь, что отвечал толпе. Он пребывал в некой растерянности и наивно, точно ребёнок, смотрел в глаза каждого, и хотел бы увидеть там огонь, но видел только испепеляющий свет, невнимательность и неуважение.
Он слышал ругань, насмешки, местами даже проклятия в свой адрес. Пётр не понимал, почему и за что половина зрителей так реагировали на его правду. Они же не знали, как было! Тогда почему? Но они кричали так, будто это в действительности он ничего не помнил, но он наоборот помнил всё.
Хорошая память долгие годы была ему как проклятие. С первого дня, с первой ночи той далёкой фашистской войны... Как напоминание, бесконечная скорбь или... Зачем? Зачем он помнил всё и видел каждый день события, после которых прошло столько лет? А самолёты летели, летели, летели... Иногда каждую ночь, все дни.
Какой сегодня год? Столько минуло с тех пор? Он считал и немного сбивался с ответа. Если он пошёл воевать в семнадцать... а прошло... Сколько же это прошло лет, если он оказался последний? По-настоящему последний, как избранный? Память стала его проклятием, но и она скоро уйдёт в могилу.
Он изменился, выгнулся, начал кашлять. Людочка убежала и спряталась в соседний кабинет – ей, и впрямь, хорошо заплатили за то, что шоу со своим главным гостем состоялось...
Позвал её – никого. Начал кричать другим – тишина.
Он начал оглядываться, ёрзать на коляске, приподнялся, ведь получалось же иногда вставать по ночам, а тут вдруг... упал?..
- Люда... люди... хоть кто-нибудь!
А перед глазами уже умирала история... Всё неслось перед глазами как в фильме. Ровно так, как и говорили когда-то друзья. Но молодым смертельно раненным солдатам было мало что вспомнить, а ему... он... целых сто восемь лет... Подумать только! Почти девяносто... А когда-то думалось, что вряд ли он доживёт даже до ста и, если доживёт, будет... а впрочем, неважно...
Пётр Сергеевич мысленно усмехнулся, что люди не живут столько, как ему выпало. Наверное, столько жить даже стыдно. Наверное, так могут только такие хранители эпох, как он, но... это опять какая-то роковая избранность, или... Он путался и был не в том состоянии, чтобы подобрать правильные слова. А в таких вещах ещё разбери, что правильно, а что...
Перед глазами всплывали внезапно другие фрагменты: снова те странные вопросы на шоу, странные люди, странный смех, желчные взгляды, на улице и по дороге полураздетые девицы, постоянная ругань, бесчисленные лозунги к насилию и жестокости, оправдывающиеся какими-то «мыслями» и прочие-прочие новые моды, идеологии, затуманившие молодые умы.
Он прикрыл глаза и с ужасом увидел всё это снова. Открыл, поморгал. Люда до сих пор не пришла. Другие – тоже.
А вот она уже показалась где-то вдали, но... не успела.
Он не смог избавиться от воспоминания об увиденном. Оно преследовало, а мерзкие слова звучали так, будто сейчас их кричали ему, кричали прямо в уши и больно били камнями.
Разве ради этого было всё? Ради таких он шёл? Для них хранил свою светлую память? Так много лет... в пустоту... Для кого?!
Он умер от ужаса, в выпученных глазах застыли слёзы дикого отчаяния.
Он умер от мысли, в первый раз посетившей его с семнадцати лет. Мысли, что всё было напрасно... А теперь уже никто никогда не скажет так, потому что все всё забыли, или не знали, потому что они все молодые, а таких, как он, больше нет...
Шёл две тысячи тридцать второй год... И ни для кого вокруг с этой смертью ничего не изменилось. Люди были глупы, веселы, жестоки и беззаботны, как и до этого, как и всегда. Они не задумывались о том, почему стали такими, они теперь даже не вспоминали, что могло быть всё по-другому. История? Прошлое? А зачем вспоминать? Новая история каждый день рассказывала другую сказку и говорила, что при любых раскладах они победители.
Никто из них не являлся тем, кем он думал, такие «победили по жизни» на самом деле просто вовремя родились. Хотя как сказать... Их везучесть тоже очень спорная и сомнительная. Всего каких-то девяносто-сто лет назад всё было совсем по-другому... Но дело не в войне, или чём-то ещё. Они были всегда, они, увы, есть до сих пор... А дело в людях, ведь, если подумать, это же люди начинают и создают их, а не те существуют каким-то образом сами отдельно. Значит, дело в людях. Не изменившись в, наконец, правильном направлении, не изменится и эта ошибка, а любая война – это всегда она. Это, грубо прозвучит, но лишь столкновение. Столкновение, которое закончилось настолько большим количеством оборванных жизней. Были бы люди другими, умнее (именно люди, не обстоятельства, их тоже создаёт человек), и абсолютно каждая дата в истории могла превратиться в... Странно прозвучит, если скажу, что мир мог быть всегда миром, если бы не человек с его известными пороками и неправильными желаниями?
И поэтому всё повторяется и повторяется снова. Будут ли они такими, как он? Кто-то – будет. Но затем всё повторится опять. И опять. И в новой войне. И той, что только начнётся когда-нибудь. До тех пор, пока не появится тот, кто прозреет и вложит это прозрение тем, кто не может домыслить сам.
Когда-нибудь появится такой Гений... Но есть шанс, что и он, последний, тоже давно убит... Времени почти не осталось...
Балаклава, 16 – 23 декабря 2023, 550