Эссе
Оба родителя Астахова были непричастны к христианству, и не были адептами государственной религии – марксизма-ленинизма, а родители матери были православными христианами, и к официозной религии относились весьма отрицательно; рос он домашним ребенком, в ясли и в детский сад не ходил, и ему, вроде бы, неоткуда было набраться коммунистической веры, однако образ Отца народов, видимо, витал в воздухе, ибо между пятилетним Астаховым и его мамой произошел следующий разговор:
- Сыночек, дорогой, скажи маме, где у тебя болит? – спросила мама, пронизывая сына встревоженным и любящим взглядом.
- Не скажу – отвечал сын, насупившись, и отводя глаза в сторону.
- Не мучай маму, скажи! – умоляет мама.
- Не скажу – говорит сын уже со злостью.
- Может быть, ты скажешь папе? – оживляется мама от неожиданно вспыхнувшей надежды.
- Никому не скажу, даже…- здесь Астахов остановился, как будто налетел на стену, или оказался на краю пропасти.
- Даже кому? – в голосе мамы послышался насмешливый вызов.
- Даже товарищу Сталину! – отчеканил Астахов тихим и торжественным голосом.
А когда Астахов подрос, - восьмилетним - он уже пошел на родителей в атаку, однажды с металлом в голосе заявив:
- Я считаю недопустимым, что у нас в доме нет портрета товарища Сталина!
По-видимому, здесь сказалось то обстоятельство, что к речам, непрерывно лившимся из репродуктора городской радиосети, в связи с возрастным расширением мира Астахова, прибавился постоянно возраставший поток зрительных образов, в котором довлели портреты вождя (уместно вспомнить гигантский лик, паривший в ночном московском небе, освещенный десятками прожекторов).
Серьезность заявления, сделанного сыном, застало родителей Астахова врасплох: их лица враз окаменели. Первой нашлась мама.
- В ближайшие дни из какой-нибудь газеты мы вырежем портрет товарища Сталина, и прикнопим его к стене.
От этих слов Астахов испытал глубокое удовлетворение: наличие в комнате портрета вождя обозначит его постоянное благотворное присутствие собственной персоной, которого Астахов ожидал со дня на день. Но время шло, а портрет в комнате все не появлялся; зная свою маму, Астахов понял, что это – не забывчивость, а принятое решение, и что портрет у них в комнате никогда не появится, и ему придется с этим смириться.
Такая ситуация повергла Астахова в грусть, но вскоре она отступила перед еще большей напастью: отец приобрел приемник «Рекорд», и родители стали по ночам слушать Би-Би-Си и «Голос Америки». Такое святотатство сначала повергло Астахова в шок, но потом оказалось, что ничего ужасного не воспоследовало; нужно было только громкость приемника регулировать на минимум, и никому ничего о Би-Би-Си не рассказывать. Вскоре Астахов и сам стал прислушиваться к тому, что вещали враждебные голоса; он понял, что тайно грешить можно.
В 1946 году в религиозное воспитание Астахова вдруг ворвалась враждебная коммунизму духовная сила - православие.
До этого момента мать Астахова ревниво охраняла своего сына от христианской религии, строго-настрого запретив бабушке (своей матери) рассказывать ему про что-нибудь церковное, и этот запрет скрупулезно соблюдался. Астахов узнал лишь от нее, что слово «черт» произносить нельзя, а иначе черт тотчас прискочит, а если оно вырвалось случайно, то, чтобы от черта избавиться, нужно трижды плюнуть через левое плечо, но важно не перепутать плечи, ибо за правым караулит ангел-хранитель. Это была совсем невинная информация, а тут вдруг бабушка скоропостижно скончалась, и предстояли церковные похороны.
Астахов впервые оказался в церкви, получив множество новых впечатлений: коленопреклоненные нищие на паперти; церковный полумрак; золоченые оклады икон, освещенных колеблющимся пламенем свечей; запах ладана; шитые золотом ризы священников; пение хора, нестройно подхватываемое толпой прихожан. Поначалу церковная атмосфера подавила Астахова, однако он быстро к ней привык, и со своим двоюродным братом Толиком затеял в церкви игру в салочки, туда-сюда бегая под бабушкиным гробом. Легкомысленное настроение Астахова закончилось лишь, когда гроб опустили в могилу, черневшую в снегу на окраине Ваганьковского кладбища, и священник пропел погребальные молитвы, так энергично размахивая кадилом, что его цепи позвякивали. Здесь Астахову стало, наконец, понятно, что бабушка ушла навсегда, и это его больно задело, но уже через несколько дней боль бесследно рассеялась вместе памятью о православном обряде.
Что же касалось государственной религии, то с поступлением в школу начался новый этап в ее постижении. Если дошкольное знакомство с главным божеством коммунистического пантеона свелось к чтению в «Пионерской Правде» романа с продолжением «Восемь лет без Ленина», каждый выпуск которого сопровождался портретом Ильича работы Николая Андреева, - то в школе изучение житийной литературы приобрело систематический характер.
С такой же закономерностью, как жизнеописание Спасителя начинается с Иисуса–младенца, первоклассникам был представлен фотографический портрет мальчика лет шести с личиком ангелочка - выпуклым лобиком и шелковистыми кудрями.
Им рассказали, что когда Володя Ульянов подрос, то поступил в гимназию, из которой всякий день возвращался со словами: «Из греческого пять, из немецкого пять» или: « Из латыни пять, из алгебры пять».
Когда за участие в покушение на царя казнили брата. Александра Ульянова, 16-летний Володя сказал: «Нет, мы пойдем не таким путем. Не таким путем надо идти». И вся страна идет по ленинскому пути.
Главное событие религиозной жизни Астахова произошло неожиданно, хотя и было предопределено: его класс «2Г» 122-й школы обязан был пройти через ритуал посещения Мавзолея. Под надзором классной руководительницы Анны Сергеевны, взявшись попарно за руки, ученики выстроились в очереди, пересекавшей Красную площадь. Прошло немного времени, и, войдя в Мавзолей, Астахов ступил на узкую лестницу, ведшую круто вниз. Лестница огибала ящик со стеклянными стенками. Первое, на что Астахов обратил внимание, спустившись вниз, была окаменевшая фигура часового, чей неподвижный взгляд был направлен в неописуемую даль. А когда Астахов повернул голову в сторону стеклянного ящика, он вдруг вблизи от себя увидел лежащего Ленина, чья голова покоилась на белоснежной подушке в лучах яркого света. В этот миг с Астаховым что-то произошло; для него вдруг стало очевидным, что Ленин живой, и одновременно – мертвый. Совершенно сбитый с толку Астахов, до конца не сознавая себя, выбрался из Мавзолея, и автоматически добрался до дома. Какое-то ранее незнакомое гнетущее чувство не покидало его несколько дней, а потом постепенно ослаблялось, но его следы сохранились на долгие годы; образ головы Ленина, светящейся в хрустальном саркофаге, болезненно поселился в самой глубине астаховской души. Так, наконец, свершилось обращение Астахова в марксистско-ленинскую веру. Теперь, когда родители слушали Би-Би-Си, Астахов затыкал себе уши.
Через год произошло испытание Астахова на твердость в вере.
Дело было так. Тетя Сима, старшая сестра матери Астахова, начала против нее психическую атаку: она рассказывала, что ей по ночам вся в слезах является мама (бабушка Астахова), умоляя уговорить Тоню (мать Астахова) окрестить детей. Она сначала сопротивлялась, но потом, наконец, уступила – исключительно из чувства вины перед своей матерью.
Десятилетнему Астахову и его пятилетней сестре Вике мама безапелляционным тоном сообщила, что их будут крестить. Перспектива такого вопиющего вероотступничества по отношению к марксистско–ленинской религии не могла не возмутить Астахова, но он знал, что если мать что-то твердо решила, то сопротивляться абсолютно бесполезно, и он подчинился.
Хотя отец Астахова был беспартийным, крещение в церкви, каждое из которых регистрировалось Органами, грозило бы ему большими неприятностями на работе. Поэтому Астахова и сестру крестили на дому у священника. В отличие от храма, всем своим видом открыто бросавшего вызов окружающей местности, дом священника внешне ничем не отличался от других одноэтажных деревянных домов, которые тогда преобладали на московских окраинах, и только войдя в него, Астахов попал как бы в другое время; на стенах висели образа в золоченых окладах, перед которыми мерцали огоньки лампад; пахло ладаном, а посреди комнаты стояла серебряная купель.
Астахов позволил совершить над собой обряд крещения, как над манекеном, отнесясь к нему безучастно, Батюшка, широколицый молодой мужчина, подведя Астахова к купели, ополоснул ему лицо освященною водою, кисточкой, смоченной ладаном, нарисовал на лбу крест, и прочитал молитву.
Теперь Астахов стал православным христианином, но это его не радовало, ибо он совершил акт кощунства по отношении марксизма-ленинизма, и его переполняло чувство вины. Оно приносило нешуточные страдания, но прегрешение усложнило его внутренний мир, привнеся в него игру двоемыслия и неизбежный цинизм; Астахов почувствовал, что в его положении имеются плюсы.
С одной стороны, у него, как у грешника, которому уже нечего терять, появилась возможность глянуть на марксизм-ленинизм с виртуальной позиции постороннего, и эта религия представала в такой простоте и ясности, что он обретал способность самостоятельно говорить словами передовицы газеты «Правда». Это умение было замечено преподавателем обществоведения, который как-то настолько расчувствовался, что поставил Астахову пять с плюсом, сопроводив эту отметку в дневнике такими словами: «Ответ Астахова сделал бы честь студенту тре6тьего курса». (Поскольку учился он в пятом классе, Астахов обогнал своих сверстников на восемь лет!)
С другой стороны, крещенный Астахов теперь не был чужим и для христианского Бога. Поэтому, когда ему очень была нужна пятерка за контрольную работу по математике, он мог об этом тайно помолиться Иисусу, ибо, по сравнению со строгим Лениным из Мавзолея, - Бог выглядел добрым.
Впрочем, умение мыслить по-советски не избавляло Астахова от внезапно вспыхивавших оппозиционных мыслей, которые, как он был уверен, тотчас становились известны всеведущей власти, и когда однажды какой-то взрослый парень, приблизившись к нему на улице, начал его оттеснять с тротуара, Астахов был уверен, что это был посланный по его душу агент МГБ, и беспрекословно подчинился, решительно отказавшись от помощи, предложенной случайным прохожим. Парень же оказался вовсе не агентом, а вором, отнявшим у Астахова шерстяной шарф и деньги, выданные родителями на кино.
Самые большие испытания государственной религии начались, когда по радио сообщили о болезни живого бога – товарища Сталина. Как и все советские люди, Астахов напряженно вслушивался в коммюнике о состоянии здоровья вождя. Они были перегружены специальной медицинской терминологией, но Астахову было ясно: раз упомянуто дыхание Чейн-Стокса, значит, - дело швах! Астахова объял ужас: ожидание смерти бога грозило неведомыми бедами. В момент кульминации пытки неопределенностью пришло сообщение о смерти Сталина, и за этим последовало необыкновенное облегчение – ведь небо не упало на землю! Пусть вся Москва была увешана траурными флагами; пусть все афиши были заклеены белой бумагой; пусть по радио звучала лишь траурная музыка; пусть прекратили работу музеи, театры и кинотеатры; пусть вся Москва стояла в очереди в Дом Союзов; - люди в ней шутили и улыбались. Как и всему советскому народу, Астахову стало ясно: раз после его смерти не случилось Апокалипсиса, значит Сталин не был богом. Люди давились на подступах к телу вождя, чтобы собственными глазами убедиться, что он мертв, и больше не встанет.
5 марта 1953 года всех учеников 122-й школы собрали на торжественную линейку, на которой директор огласил сообщение о смерти Сталина; несмотря на то, что его речь была торжественно прочувствованной, из шестисот человек плакал только один - одноклассник Астахова Кузя (Кузнецов), что знаменательно; дети, как правило, не лицемерят.
Попытки советского руководства сохранить культ Сталина успехом не увенчались; через три года после его смерти образ Сталина был десакрализован на ХХ съезде Партии, и еще через пять лет его мощи были удалены из Мавзолея; и вместо не удавшейся Пресвятой Двоицы было восстановлено Ленинское Единобожие.
Между тем, по мере взросления Астахова, он чувствовал возраставшую необходимость в интеллектуальном оформлении своих религиозных представлений; требовалось создать некое персональное богословие. Поскольку конспектирование классиков было обязательным, Астахов подверг их тексты сравнительному анализу, и понял, почему косноязычные, примитивные, серые, интеллектуально дефектные произведения Ленина звучат убедительнее наукообразных, переусложненных, заумных работ Маркса и Энгельса. Как интуитивно прозрел Астахов, дело в том, что философия Маркса основана на гегельянской диалектике - учении о единстве и борьбе противоположностей, но даже сам Гегель не смог доходчиво объяснить, что это такое, иллюстрируя принцип примерами его применения. Этот же недостаток унаследовал традиционный марксизм.
Создав марксизм-ленинизм, Ленин упростил гегелевскую диалектику следующим образом: вместо непостижимых единства и борьбы противоположностей в критический момент своих рассуждений он эти противоположности тождественно друг другу приравнивает, и потом они опять становятся противоположностями. Как стало ясно Астахову, с применением такого метода любая литература обретает убедительность религиозного текста, не говоря уж о речи: можно доказать, что угодно! Тождество обладает огромной убедительной силой: ведь недаром приверженцем Ленина Астахов стал, увидев, что в Мавзолее он одновременно и жив, и мертв. Кроме того, приравнивание Рая Аду лежит в основе основ коммунистического учения.
Раскрыв секрет марксизма-ленинизма, Астахов решил проверить свои познания на семинарах по Истории КПСС. Результат оказался ошеломительным: профессор В.В. Смирнов с университетской кафедры заявил, что Астахов – единственный студент первого курса, кто понимает марксизм-ленинизм.
Вступление Астахова в трудовую жизнь отвлекло его внимание от вопросов религии в производственную область. Кроме того, ослаблению веры способствовало его увлечение литературой, музыкой, живописью, архитектурой и кино. В связи с этим в его сознании стали селиться интеллигентские ереси марксизма, заползавшие с Запада.
В результате идеологическое сопровождение празднования столетия Ленина показалось Астахову ошибочным: Он считал, что в текущей исторической обстановке образ Богочеловека нуждался в усложнении и некоторой демонизации. Например, он заметил черты сходства жизненного пути Ленина с биографией Адриана Леверкюна – героя романа Томаса Манна «Доктор Фаустус». Но власти предержащие предпочли придерживаться традиционного образа вождя – «Дедушки Ленина», каким он изображался в рассказе Зощенко «Ленин и печник», который народу успел поднадоесть. В итоге столетняя годовщина Ленина породила массу анекдотов, например, о выпуске юбилейных сувениров, - таких, как трехспальная кровать «Ленин всегда с нами» и мочалка «По Ленинским местам». К такого рода зубоскальству Астахов относился отрицательно.
Между тем по чисто производственным причинам от Астахова, стали требовать вступления в Коммунистическую партию. Поскольку в глубине его души еще призрачным светом горел мавзолейный образ Ленина, идея коммунизма не вызывала отторжения, но он уже не чувствовал в себе такой силы веры, какая требовалась для вступления в «орден Меченосцев», как определил Партию Сталин.
Однако его, фактически, не спрашивая, приняли кандидатом в члены КПСС, дав общественную работу: заняться антирелигиозной пропагандой. Как всякий человек, которого принудили лгать прилюдно, Астахов чувствовал себя «опущенным», и, как таковой, рьяно принялся за продвижение атеизма.
На ближайшую Пасху он поехал в Загорск – в Троице-Сергиеву Лавру, чтобы наснимать кадров, обличающих священство и монахов, травящих народ религиозным дурманом. Кончилось тем, что один из священнослужителей, на которого Астахов навел фотоаппарат, сказал ему: «Молодой человек, вас что, - в лесу воспитывали?», на что Астахов ничего не ответил, но съемки прекратил, видимо, вспомнив, что двадцать лет назад его тоже окрестили.
У себя в коллективе Астахов стал проводить антирелигиозные беседы, на которых использовал, например, такие приемы: «Товарищи! У каждого из вас наверняка есть знакомые верующие люди. Мысленно сопоставьте их со своими знакомыми атеистами, и на основании сравнения выберите, с кем вы!» (Такая аргументация была жульнической, ибо ни один человек, наделенный каким-либо общественным статусом, не мог открыто признать себя верующим; таковыми числились только представители социальных низов).
Трудно сказать, куда бы завела Астахова антирелигиозная пропаганда, но на счастье атеизму нужно было тоже учиться, посещая Дом Научного Атеизма на Швивой горке. Лекторами там работали люди с великолепным гуманитарным образованием, от которых Астахов узнал о религии много такого, о чем и не подозревал. Увлекшись, он и сам начал читать околорелигиозную литературу, и штудировать Библию. В результате Астахов понял, сколь великим явлением являются мировые религии. Теперь его интерес к архитектуре, помимо эстетического, обрел еще одно – духовное - измерение; - ведь подавляющая часть архитектурных памятников – церкви.
С ростом количества поглощенной Астаховым идеалистической культуры он изживал в себе остатки натуралистического мировоззрения, и ему в возрастающей степени становилась близка идея Всемогущего Всеведущего Абсолюта, который находится нигде и повсюду. Чтобы стать христианином, оставалось немного: придать Абсолюту антропоморфные черты, но Астахов на этот шаг оказался неспособен, поскольку на стадии импринтинга место Богочеловека было занято образом Ленина, лежащего в Мавзолее; его ослабленный временем облик до сих пор хранился где-то в самой глубине астаховской души. (Здесь нет никакого противоречия, ибо, в отличие от классического марксизма, марксизм-ленинизм мог сойти за материалистическое мировоззрение лишь при использовании упрощенной «ленинской диалектики»).
Так Астахов, оставшись неверующим, все же сменил общественную работу: - вместо специалиста по научному атеизму стал пропагандистом в системе комсомольской политической учебы.
Должность эта предполагала инструктаж молодежи в вопросах текущей государственной политики, но Астахов понял свою роль шире, претендуя на роль духовника своей паствы в вопросах марксистско-ленинской религии. А по мере того, как в стране проходила Перестройка, Астахов решился на проведение реформы коммунистического богословия, развивая некоторые собственные идеи. Эти новации были сразу замечены бдительной партийной инквизицией, но ею не только не были запрещены, но и отмечены райкомовскими грамотами.
Так продолжалось несколько лет, пока грянул Август 1991 года, марксизм-ленинизм перестал быть государственной религией. Астахов был благодарен Ельцину за то, что, распустив КПСС, он освободил Астахова от заклятия; ведь, хорошо разбираясь в религиозных вопросах, Астахов понимал, что, вступив в орден Меченосцев, он расписался на заявлении не фиолетовыми чернилами, а собственной кровью, и из КПСС просто выйти было невозможно.
За последовавшие после Августа два года Астахов полностью «сменил опилки» в своей голове, став сторонником капитализма, но в глубине его души еще тлел остаток образа Ленина, лежавшего в Мавзолее, имплантированного сорок с лишним лет назад, пока его жизнь не перевернуло событие огромного экзистенциального значения.
Было это так. Осенним вечером, когда Астахову стукнуло 54 года (в таком возрасте умер Ленин), чтобы вытравить из души остатки образа вождя, Астахов читал «Воспоминания о Ленине» В.Г. Валентинова. Вдруг, после вспышки острого чувства ненависти, остатки образа Ленина, взрывообразно расширившись, заполнили все существо Астахова, и он почувствовал, что его личность кардинально преобразилась, приобретя главные ленинские черты: жестокость, упертость, доходящая до фанатизма, пренебрежение мнением всех, кроме себя, беспринципность, склонность к истерии, неспособность кого-либо любить. Астахову ничего не осталось, как принять случившееся, как должное; ибо, к счастью, к Астахову от Ленина перешли лишь черты характера, а не его утопические взгляды. Теперь Астахов мог отстаивать капитализм с таким же пылом, с каким Ленин провозглашал коммунизм.
А еще через пять лет Астахов принял участие в перформансе Юрия Шабельникова «Мавзолей», участниками которого был съеден бисквитный торт, в масштабе 1:1 воспроизводивший мавзолейного лежальца. Ему достался кусок правой щеки вождя. Теперь, наряду с душой Ленина, Астаховым было символически интериоризировано и тело Богочеловека, и он окончательно и бесповоротно стал сам себе богом.
Март 2023 г.