1
О детских страхах и пионерах-героях
Помню в детстве, в том ещё, дошкольном и безмятежном, я в первый раз опробовал собственную, может и не оригинальную, но весьма действенную методику борьбы со страхами – клин клином. Признаюсь, что был я тогда весьма впечатлительным ребёнком: боялся оставаться дома один, спать в темноте, а также: гусениц, пауков, пьяных, крови, мертвецов, убийц и милиционеров. Список страхов может показаться странным, но я их специально не искал – сами от куда-то взялись. И от того, что я такой трус мне было очень стыдно. Особенно после того, как мама прочитала книжку про пионеров-героев. Проникшись, я сразу захотел стать пионером и непременно героем, но так как в пионеры было ещё рановато – решил сначала сделаться хотя бы героем.
Разъедающая душу мысль, что я трус и не могу соответствовать светлому облику, стала точить меня днём и ночью, и неожиданно созрело решение – надо срочно победить свои страхи. Тогда же и возник «план мероприятий» – как с ними бороться. После выполнения плана я решил сразу отправиться на войну, где скоро и намеривался сделаться героем. Как ребёнок в пяти-шестилетнем возрасте мог сам до того дойти и выстроить последовательную цепочку действий, я не знаю, но борьба со страхами началась целенаправленная и самая решительная.
В то время мы жили в старом бараке на склоне сопки Орлиное гнездо на Уткинской улице. Дом был деревянный, двухэтажный с печным отоплением и без каких-либо коммунальных излишеств. Условия жизни по нынешним временам могли показаться спартанскими, но тогда считались совсем неплохими – отдельная комната почти десять квадратных метров и лишь треть её занимала печка. На оставшемся пятачке легко смогли расположиться: родительская кровать, мой диванчик, небольшой стол и тумбочка. Телевизора ещё не было, а то бы место нашлось и для него. О наличии в домах каких-либо удобств, я тогда не подозревал, да особо в них и не нуждался – имел собственный, персональный горшок, и всё меня устраивало. Общественный туалет, простой и весьма надёжной системы «сортир» располагался, понятно, на улице, но не очень далеко и взрослым тоже грех было жаловаться. К тому же за печкой стояло дежурное ведро, всегда готовое прийти на помощь.
Жить в доме с печным отоплением, было, может, и не совсем удобно, но очень занимательно: зимой её приходилось ежедневно топить, и если взрослым это доставляло некоторые хлопоты, то детям – совсем наоборот. Помню, как каждый вечер я с нетерпением ожидал с работы отца, чтобы исполнить с ним волнительный ритуал. Я заранее готовился: подтаскивал поближе поленья, пытался отковыривать от них щепки, доставал газету, разделял на листы и старательно их сминал. Я знал, где находятся спички, мог бы их достать и затопить печку самостоятельно, но будучи послушным мальчиком, не хотел вызывать неудовольствие родителей. К тому же я был уверен, что процесс растопки им тоже очень нравится и не мог лишить возможности в таком интересном деле поучаствовать.
Но вот папа приходил с работы, одобрительно глядел на мои приготовления, и начиналось священнодействие: сначала с шелестом вспыхивала скомканная газета, старательно вылизав, сложенные домиком щепки, алые языки становились бойчее и ярче, пускались в неудержимый пляс, и окончательно окрепнув, перекидывались уже на полновесные поленья. Ещё минута-две и весёлый треск наполнял комнату. Когда набравшее силу пламя становилось настолько ярким, что на него было больно смотреть, а из-за треска почти ничего не было слышно, папа сдвигал кочергой кольца конфорки и засыпал сверху ведро угля. Пламя гасло, казалось, что всё – больше не оживёт, но через минуту-другую начинали пробиваться робкие язычки, и скоро огненные пляски возобновлялась с новой силой. Мама готовила ужин, грела воду, чтобы меня помыть, а я сидел у растворённой дверцы поддувала, глядел на падающие вниз красные угольки, подкидывал щепки и наблюдал, как от жара они гнутся, корчатся, и вдруг сами вспыхивают. Это походило на волшебство! Пахло огнём, угольной пылью, перегретым деревом и чем-то неуловимым и родным, чем обычно пахнут старые дома. За окном завывал ветер, что-то сухо шелестело на стеклах, я представлял – как там холодно и темно, а здесь у печки было тепло и уютно, и весь огромный мир сжимался до размеров нашей маленькой комнаты.
2
Первые победы
Но вернёмся к страхам, которые, как я уже сказал, у меня имелись в избытке и которые мне предстояло победить. Приняв такое решение, я не стал долго ждать, а приступил к исполнению плана незамедлительно. И это было правильно, потому, как боязнь темноты, осложняла жизнь не столько мне, сколько родителям – я просил, чтобы на ночь они не выключали свет. Иначе мне было страшно, и я не мог уснуть. В общем-то в борьбе с этой первой боязнью проблем не возникло; просто в одну из ночей, я попросил маму, чтобы она выключила свет. И ничего со мной не случилось – сначала, конечно, было страшно, но я залез с головой под одеяло и не заметил, как заснул. Таким же радикальным методом я скоро перестал бояться и оставаться дома один. А с наступлением лета приступил к борьбе и с главными страхами своей жизни.
Начал я с пауков, вернее с паука. И ни с какого-нибудь малыша, живущего дома за печкой, а с огромного крестовика, свившего паутину во дворе за сараем. Прежде мне было даже страшно посмотреть в его сторону и большее, на что мог осмелиться, это зажмурив глаза швырнуть камень в ажурную паутину. Теперь же, думая о том, как буду выполнять план, я, конечно, испытывал гадливость и страх, ладошки делались мокрыми и липкими, но решимость была столь велика, что не возникало никаких сомнений в том, что задуманное удастся осуществить.
И вот, не откладывая, я отважно направился за сарай. Подойдя к паутине, какое-то время глядел, как паук сучит своими мохнатыми лапками, и как заклинание твердил, уверял себя, что мне совсем не страшно. Это помогло; страх прошел, осталось одно только отвращение. Потянувшись, я осторожно, чтобы не спугнуть, взял паука за бархатное брюшко (был он не на много меньше моей ладони!), и, подержав несколько секунд, с выдохом облегчения забросил на крышу сарая. Помню, как меня сначала зябко передёрнуло, и как потом стало хорошо:
– Я молодец! У меня получилось!
То была первая победа над собой и, наверное, самая значимая в моей жизни.
Вскоре, так же лихо я разобрался с гусеницами и с пьяными. С последними, правда, прошлось повозиться подольше. В нашем дворе, пьяные были почему-то совсем не страшные. Например, папа моего друга Вовки, если и приходил навеселе, то лишь громко гоготал и пел песни. А иногда, даже, приносил Вовке шоколадку, которой тот со мной по-товарищески делился. Бояться его никак не получалось. Папа другого моего друга – Славки, шоколадок хотя и не приносил, но, когда напивался – ни скандалил, ни дрался, а сразу ложился спать, причём лечь мог где угодно; на крыльце, в коридоре, на лестнице. И Славка с мамой затаскивали его домой. Настоящие пьяные, которые ругались нехорошими словами, лезли драться и были действительно страшными, жили в соседнем дворе. Я, может и давно бы с ними поближе познакомился и перестал бояться, но мама запрещала туда ходить.
И вот мне, как-то, повезло – в наш двор забрёл пьяный со стороны. Это был тот самый настоящий пьяный, каких рисовали тогда в журнале «Крокодил» – помятый, с красным носом и початой бутылкой водки в руке. Он ругался, кричал, и грозил всем кулаком. Мне сразу стало страшно и захотелось заплакать. Но старшие пацаны ничего не боялись – они, видимо, были уже пионерами и, наверное, даже героями – они стали к пьяному задираться; скакали перед ним, кривлялись и кидались камнями. Я понял, что это мой шанс и тут же к пацанам присоединился. Когда пьяный не выдержал и с криком: – Ноги повыдёргиваю, гадёныши! – ринулся в нашу сторону, пацаны побежали, я за ними, но, конечно, сразу же отстал. До сих пор помню свои ощущения: за спиной настигающий топот… ужас, паника, бессилие... На бегу зажмуриваюсь в ожидании самого худшего! И… Ничего не происходит! Обгоняя меня, словно стоящего, пьяный с топотом проносится мимо и бежит дальше! Помню двоякое чувство: радости спасения и ощущения униженности – от того, что тот не обратил на меня никакого внимания. Словно я был какая-то шмакодявка! Пацаны, конечно, убежали, пьяный скоро вернулся, прошел нетвердой походкой мимо и вновь не глянул на меня. Хотя бы, даже, как на пустое место! Страха уже не было, оставалось лишь ощущение обиды. Помню я догнал пьяного дядьку, попытался его то ли толкнуть, то ли пнуть, но тот даже не обернулся. Так я перестал бояться и пьяных.
Следующей на очереди была кровь, а это вам не пауки и не пьяные, которых при необходимости всегда можно найти, и даже в избытке. Кровь же такая вещь, что просто так не проливается – это только если кого-то убить, или хотя бы покалечить. Но что делать человеку если ввиду малолетства он такими делами ещё не занимается? Как тогда исполнять намеченный план? Проблема стояла весьма серьёзная, для кого-то может и неразрешимая, но не для человека, поставившего перед собой благородную цель – сделаться пионером-героем.
3
О городских достопримечательностях,
соседях-мертвецах и добрых убийцах.
Как я ранее упомянул, дом наш располагался на склоне сопки Орлиное гнездо, в самом живописном месте Владивостока. Тогда ещё можно было видеть с вершины Амурский залив, бухту Золотой рог, пролив Босфор Восточный и Русский остров во всей их девственной красе, не заслонёнными, и не осквернёнными уродливыми окурками многоэтажек.
Располагаясь практически в самом центре города, наш дом находился почти на равном расстоянии от всех его достопримечательностей, ближайшими из которых являлись Городская тюрьма и Городской парк (в старые времена именовавшийся Покровским кладбищем). Места были примечательные, можно даже сказать знаковые и мы с пацанами любили туда ходить: к тюрьме чтобы посмотреть с пригорка на бандитов и убийц, а на бывшее кладбище, потому, что там можно было покататься на качелях и каруселях, да кое где из земли ещё торчали могильные плиты и даже кости.
Как-то старшие пацаны принесли во двор череп, самый настоящий, почти в полной комплектности, с нижней челюстью и всего лишь без двух передних зубов! Челюсть правда была оторвана, но пацаны быстро всё починили – прикрутили на проволоку. Как придурки они стали носиться по улице, щелкать челюстью, пугать девчонок и малышей. Все боялись; девчонки визжали и убегали, малыши плакали, мне тоже было страшно, но я не стал ни плакать, ни визжать, ни убегать, а наоборот – сам подошел к пацанам и попросил дать мне череп подержать. Поступок шестилетнему ребёнку, вероятно, мало свойственный, но боязнь прослыть трусом, оказалась сильнее страха перед оскаленной головой.
К тому моменту я, конечно, одержал уже немало побед, но был ещё не настолько смел, чтобы спокойно взять в руки голову бывшего человека. Хотя… никакого геройства тут и не предполагалось – я был абсолютно уверен, что ничего, кроме, может, подзатыльника мне не дадут и вообще не станут с малолеткой разговаривать. Но пацаны оказались не гордые и череп дали! Зажмурившись, я неожиданно ощутил в руках нечто округлое и твёрдое, и сразу же почувствовал, как похолодело в груди и так же, как тогда с пауком, ладошки сделались липкими и влажными.
Чтобы не оказаться высмеянным, следовало срочно изобразить бурную радость, или хоть какой-то интерес, но я словно оцепенел и продолжал стоять зажмурившись. Наконец, невероятными усилиями воли, заставив себя открыть глаза, я повертел череп, заглянул внутрь, потрогал зубы и выполнив, таким образом, необходимую программу поспешил от него избавиться. После чего тоже стал носиться с пацанами и пугать всех встречных, даже взрослых. В конце концов череп у нас отобрали пацаны ещё старше, сказали – у них завтра контрольная, возьмут в школу и положат на стол математичке. И что это будет весело.
На следующий день выяснилось, что весело действительно было: математичку забрала скорая помощь, контрольная не состоялась и все радостные пошли в кино. Череп, правда, оказался безвозвратно утрачен: срочно вызванный физрук, брезгливо морщась, отнёс его в учительскую, а куда он делся потом – неизвестно, но настроения это никому не испортило, веселье продолжалось несколько дней, а впечатлениями делились ещё и на следующей неделе.
Я тоже радовался, но не тому что математичку забрали в больницу, а контрольная отменилась – я, хотя, в школу ещё не ходил и контрольные меня мало волновали, но понимал, что радоваться тут особо нечему. Радовался же я тому, что ещё один шаг к заветной цели, был сделан. Предстояло, правда, сделать ещё один, но для этого обычного черепа было уже недостаточно, требовался полноценный мертвец. Случись на дворе война, или какая-нибудь заварушка и вопрос бы решился сам собой, но в мирное время мертвецы на улицах не валяются, и это меня сильно огорчало: ждать войны можно было очень долго, а пионером-героем хотелось стать прямо сейчас. Данное осложнение грозило перерасти в неразрешимую проблему, но тут в мою судьбу вновь вмешался счастливый случай. Хотя…, наверное, был он не совсем счастливый, скорее даже наоборот, но собственно благодаря ему в моём распоряжении вскоре и появилось то, недостающее, а именно (не пугайтесь!) – полноценный мертвец!
Сразу спешу всех успокоить – при осуществлении дальнейших моих планов живые люди не пострадали, впрочем, как и те, которые давно уже померли и покоились под каруселями на бывшем городском кладбище. Произошедшая же как раз тогда одна неожиданная смерть, случилась верно сама-собой, и я не имел к ней ни малейшего отношения! Просто папа моего друга Славки, выпив как-то сверх своей обычной меры, не смог дойти до дома, и улёгся спать прямо на улице. Произойди это летом – он на следующий день встал бы, отряхнулся и опять пошел бы на работу, но в январе, такой фокус у него не получился. Утром, когда дядю Сашу обнаружили лежащего под сараем, на работу идти было уже поздно – опоздал, да и не смог бы, даже при самом большом желании; окончательно окоченел, руки-ноги не гнулись, да и вообще оказался мёртвым.
Милиция приехала только к обеду. За это время все жильцы дома, из тех, которые оказались не на работе, успели подойти к Славкиному папе, потыкать пальцем в его твёрдое как камень тело и глубокомысленно покачав головой отойти в сторону. Подошел, потрогал и я. Взрослые не обманывали – дядя Саша действительно оказалось твёрдым как камень и холодным как лёд и это мне показалось странным – я помнил, что раньше, когда, случалось, помогать Славке и его маме затаскивать пьяного соседа домой, он был мягкий и тёплый. Я осознавал, что дядя Саша умер, что он уже то, что называется страшным словом – мертвец, но панического страха от нахождения рядом не испытывал. Потом, уже на похоронах, для закрепления эффекта, я протиснулся поближе к красному ящику, долго смотрел на, вроде знакомое, но какое-то чужое, лицо, на, сложенные на груди, тёмные, словно так и не отмытые руки простого работяги, и кроме жалости к дяде Саше, Славке и его маме, ничего не испытывал.
Мёртвые, таким образом, оказались тоже не страшные. Так же, впрочем, как и убийцы – вечером я услышал из разговора взрослых, что умерший наш сосед отсидел когда-то пятнадцать лет за убийство, но что человек был, в общем-то, добрый…
4
О ручьях крови, отрубленных головах,
о хорошем мальчике Серёже Петухове
и страшных милиционерах
Во дворе нашего дома, кроме упомянутого уже туалета общеизвестной системы «сортир», стоял ещё и ряд дровяных сараев, не менее известной и тоже весьма надёжной системы, название которой не помню. Так как отопление дома было печным, то и использовались сараи преимущественно по своему прямому назначению – для хранения топлива: угля и дров. Многие, впрочем, держали там и кое-какой скарб из того, что попроще, и что не жалко если даже украдут. Но некоторым этого казалось мало – они умудрялись держать в сарае ещё и кур! Держали и мы. Дело, как видно, было не очень обременительным; родители, работая днём, успевали в свободное время уделять время и своим хохлатым невольникам: кормить, поить, и в положенный срок рубить им головы. То, что папе порой приходится этим заниматься я, конечно, знал, но поприсутствовать на казни никак не мог решиться. И вот в один из дней, кажется это происходило накануне праздника Седьмого Ноября, я наконец набрался мужества.
Помню душераздирающую картину – кровь, хлещущая из трепыхающейся в руках отца безголовой тушки и тут же на земле головка с алым хохолком и с ещё судорожно подергивающимся клювом. Вид этой жуткой для любого ребёнка картины, особенно для такого впечатлительного как я, мог вызвать в душе сильнейшее потрясение, но я вспомнил про пионеров-героев, про свою высокую цель, и ничего со мной не случилось.
Я досмотрел, как папа отрубил головы ещё двум курицам, как одна из них безголовая, хотела было убежать, но упала и с минуту ещё трепыхалась на земле, пачкая в крови белые перья. Как сосед взял у папы окровавленный топор и отрубил головы и своим трём курицам. Как потом их, несколько минут назад ещё, кудахтавших и степенно вышагивающих по двору, женщины безжалостно ощипали и тут же опалили на костре. Смотреть на это было, конечно, не приятно, но уже не так страшно. Скоро я настолько освоился, что собрал все отрубленные головы и тут же на склоне сопки их похоронил. Я вырезал из картона красные звезды, установил над холмиками и хотел даже произвести торжественный салют, да не из чего было. Вечером с аппетитом поел куриный суп и спокойно спал ночью без всяких кошмаров.
На следующий день во дворе опять рубили головы, кровь текла ручьём, но меня это уже совсем не впечатляло. Теперь из многочисленных моих страхов оставался только один – боязнь милиционеров. До сих пор не могу понять – откуда этот страх вообще взялся! Можно было жить, конечно, и с ним, только держаться подальше от людей в синей форме, или, если уж встретится какой, то заранее становиться во фрунт, или выворачивать карманы, как волк из «Ну погоди», но такое положение меня не устраивало – пионер-герой не может абсолютно ничего бояться, даже милиционеров, поэтому с последними следовало тоже разобраться, причём самым решительным образом. Помня своё обещание – не нагнетать и не нагонять жуть, сразу хочу сказать, что в этом вопросе к радикальным мерам прибегать не пришлось, всё произошло мирно, без стрельбы и жертв, можно даже сказать по-семейному.
В нашей группе в детском саду был мальчик, Серёжа Петухов – мальчик хороший, послушный и тоже мой друг. Всегда домой его забирала мама, но вот вдруг за ним пришел дядя милиционер! И забрал!!!
Я был в шоке – вот оказывается, как просто можно загреметь в милицию! И главное – за что? Как я уже сказал, Серёжа был мальчик послушный, гораздо послушнее меня, и в чём он мог провиниться я, как ни старался, так и не мог понять. Впрочем, я сообразил главное – если уж забрали Серёжу, то меня и подавно заберут!
На следующий день я, конечно, боялся идти в садик и хотел было объявиться больным, но вспомнив, что я уже почти не трус, что последний шаг отделяет меня от высокого звания, укрепился и смело пошел навстречу опасности. Единственное, что я решил – буду сегодня послушным, хорошо себя вести, хорошо кушать, на сонном часе не разговаривать и авось тогда пронесёт! Каково же было моё удивление, когда Серёжу утром в садик привёл всё тот же дядя милиционер! При этом он больше никого не трогал, в свисток не свистел, в милицию не забирал. И, вообще, это оказался Серёжин папа.
Поначалу мне было трудно постичь, что милиционеры — это тоже люди и что у них могут быть дети. Я попытался представить своего папу милиционером и почувствовал себя крайне неуютно. Но первый шаг к преодолению страха всё же был сделан. Через несколько дней, когда мы с мамой возвращались из садика домой, нам встретился другой дядя милиционер, он стоял на перекрёстке и махал полосатой палкой. Увидев нас, он остановил все машины, и когда мы переходили дорогу, отдал нам честь! Тут у меня укрепилась мысль, что и другие милиционеры, наверное, нормальные люди и что их тоже не следует бояться. Окончательное примирение с милицией наступило, когда мама купила мне пластинку «Дядя Стёпа» и я так часто её слушал, что до сих пор помню наизусть.
Таким образом ещё за год до поступления в школу, я был уже практически готовый пионер-герой. Оставалось только дождаться, когда в пионеры примут официально и, когда начнётся война.
5
О новых местах, китайской угрозе
и военных приготовлениях
На следующий год мы переехали в новый дом в недавно отстроенном микрорайоне, на берегу бухты со странным названием Тихая. Своему названию бухта мало соответствовала, и я не мог понять – почему её назвали именно так.
Окна нашей квартиры выходили на море и хоть дом располагался от берега довольно далеко, но в сильные шторма явственно ощущалось дыхание океана, и мама потом протирала стёкла от налёта морской соли. Кроме того, здесь, на Тихой был свой, резко отличный от остального города, микроклимат. Не зря ещё с незапамятных времён за районом закрепилось звучное, но мало романтичное название – Гнилой угол. Летом туманы тут гнездились всегда и именно отсюда, начинали свои нашествия на город. Можно было отъехать несколько километров на автобусе и из влажной, беспросветной хмари попасть в нормальный летний день. И потом таким же образом вернуться из солнечного лета в серую, душную чилимУ.
В детстве при переезде на новое место поначалу всегда приходится нелегко. Взрослым-то что – отпраздновали новоселье, выпили водки с соседями и всё: не надо потом на улице ни с кем драться, ни бороться за место под солнцем в сложившейся дворовой иерархии, ни устанавливать всеми способами свой авторитет. Кроме того, вокруг всё новое и неизвестное: рядом с домом глубокий овраг с ручьём, бурлящим меж камней и коряг, за ним полноценный лес с ежами и змеями, внизу море бескрайнее и синее, крикливые чайки, волны, шумно разбивающиеся о скалы, каменная дамба, рыбацкие гаражи и много ещё чего интересного. Всё это надо было облазить, обследовать, изучить... А там на узких дорожках частенько приходилось сталкиваться с пацанами из других дворов, или даже районов, которые совсем не такие, как были в нашем патриархальном дворе на Орлинке – наглые, задиристые, да ещё и ругаются матом! Это меня больше всего шокировало. Прожив до семилетнего возраста в нашей деревенской глуши, я не слышал, чтобы мои ровесники, или даже пацаны постарше, ругались матом, да и взрослые себе особо не позволяли, а тут каждый встречный шибздик начинал загибать такое, от чего с непривычки сами складывались уши и приходилось густо краснеть! Слова-то эти все я, конечно, знал, но в таком обилии никогда ещё они на меня не обрушивались.
В те времена над детьми не тряслись как сейчас. Дошколята гуляли во дворе одни, ходили в магазины, переходили дорогу и в общем-то были предоставлены сами себе. Помню, как в возрасте ещё около трёх лет я самостоятельно сходил в магазин, находящийся в паре километров от нашего дома. Мама послала меня в ближайший, дав деньги без сдачи и объяснив, что надо купить. Но томатной пасты в ближайшем магазине не оказалось и я, недолго думая, отправился в гастроном в центре города, в который мы с мамой по дороге из садика бывало заходили. Когда я вернулся не через десять минут, а через час, мама меня не стала ругать, а наоборот очень обрадовалась. Видимо потому, что томатную пасту я всё же принёс.
С шести-семи лет, хождение в магазин за молоком и хлебом стало моей прямой обязанностью. С первого класса в школу я тоже ходил сам. После уроков самостоятельно возвращался домой, открывал своим ключом дверь, разогревал оставленную на плите еду, и шел гулять. Должен сказать, в том не было ничего сверхъестественного, все мои товарищи были такими же самостоятельными, и родители никого особо не опекали.
На прогулках мы спускались в овраг, ловили в ручье ленкОв и лягушек. В лесу лазили по деревьям, катались на тарзанке, делали луки и стрелы, охотились на воображаемую дичь, собирали реальные грибы и ягоды. Мы даже сами ходили на море! Но только с разрешения родителей и в сопровождении какого-нибудь более старшего товарища, которому они доверяли. Между прочим, доверяли не зря, он не давал нам делать всякие глупости и в целости и сохранности приводил домой. Тогда десяти-двенадцати летним пацанам можно было многое доверять!
И вот отгуляв последнее малышовое лето, будучи уже совсем большим (это сказано не просто к слову, а потому что я действительно был крупным ребёнком, в классе оказался выше всех на голову!) я поступил в первый класс. Скоро стал октябрёнком и к подвигу был, в принципе, готов, но война так и не начиналась. Случившиеся незадолго до этого события на острове Даманском происходили хоть и недалеко от нас, но узнав о них слишком поздно, я не успел принять участие в боях и, соответственно, совершить подвиг.
Я очень надеялся, что китайцы успокоились ненадолго, скоро полезут опять и что шанс ещё есть. Чтобы в следующий раз быть наготове, я стал копить деньги на снаряжение и занялся поисками оружия. Я, конечно знал, что на войне его и так дадут вместе со штанами-галифе, гимнастёркой, каской и сапогами, но, тем не менее, решил явиться со всем своим, чтобы не отправили домой, и приняли обязательно.
Прежде всего я попросил маму сшить мне военную форму и купить кирзовые сапоги. Просьбу обосновал тем, что играть в войнушку во дворе удобней в настоящей форме, которая для этих целей и предназначена, а ползать по-пластунски, преодолевать препятствия из колючей проволоки будучи одетым по гражданке – дорого и неразумно. Параллельно я стал расспрашивать друзей, особенно у которых отцы были военные – нет ли дома случайно завалявшегося автомата, или хотя бы винтовки. Странно, но ни у кого не оказалось. Один товарищ, правда, сообщил, что у папы есть охотничье ружьё, но оно хранится в сейфе, а где ключ, он не знает. Я предложил взять ножовку по металлу и спилить замок, но мой товарищ сразу пошел на попятный; сказал, что если отец узнает он его убьет, или ещё хуже – не купит обещанный велосипед!
Другой товарищ оказался более покладистым – оружие принёс, правда холодное: офицерский кортик, в красивых золотистых ножнах, с ярко жёлтым ремнём и с красивой бляхой с якорем. Всё это великолепие он готов был отдать мне на войну, но, как выяснилось, не безвозмездно – попросил взамен килограмм халвы, две банки сгущёнки и побить Вовку Карякина из второго «Б», который его иногда обижает. Хоть кортик на войне вещь, безусловно, нужная, особенно если ходить в разведку, или, скажем, «снимать» часовых, но халву и сгущенку я любил сам, а Вовку Карякина бить не хотелось, потому что с ним тоже дружил. От встречного предложения – обменять кортик на что-нибудь иное, даже может более ценное, например, на мою шикарную коллекцию фантиков от японских жвачек и побить кого-нибудь другого, мой товарищ отказался и стал демонстративно прятать кортик в портфель. От такой наглости и от абсолютного безразличия к судьбе Отечества я возмутился, обозвал его жадиной и козлом, хотел было самого побить, а кортик отобрать, но тот заплакал, и сказал, что всё про меня расскажет родителям. Не желая, чтобы о моих планах раньше времени узнали взрослые, я сунул ему под нос кулак, приказал держать язык за зубами, и сказал, что обойдусь без его сраного кортика.
Было очень неприятно осознавать, что некоторые мои товарищи, (октябрята и будущие пионеры, между прочим!), ставят личную выгоду выше обороноспособности нашей страны. Особенно в условиях, когда китайцы вот-вот должны на неё напасть! Помню, что мне тогда стало до того жалко Родину, что я едва сдержался, чтобы не заплакать. А за товарищей стало просто стыдно. Конкретно с этими двумя я решил больше не дружить.
6
Опасная экспедиция.
Раздобыть оружие через друзей, таким образом, не получилось, но у меня имелся ещё один вариант в надёжности которого я нисколько не сомневался. К тому-же его исполнение сулило интересные приключения, а может быть и опасности, чего, конечно же, я не мог пропустить.
На всех боле-менее значимых сопках Владивостока располагались (и стоят до ныне), форты знаменитой Владивостокской крепости, построенные ещё в царские времена для обороны города со стороны моря. Хотя по своему прямому назначению крепость так и не пригодилась (опасаясь её, враги так ни разу и не рискнули напасть), но там длительное время несли службу военные, а какие-то форты использовались и до сих пор. Понятное дело, что в их подвалах оставалось храниться огромное количество оружия. Вот его-то я и решил раздобыть!
Подбив на это дело одного из друзей, из тех что посильнее (чтобы в случае удачи на него можно было нагрузить побольше!), пообещав ему за это Маузер, мы, в ближайший выходной день, двинулись в путь.
Добравшись до подножья облюбованной мною сопки, мы смело приступили к восхождению. Сначала дорога шла по кривым улочкам частного сектора, пахнущим дымом, помоями и туалетом, затем, забирая постепенно вверх, по пустырям с едва заметными остатками каких-то строений, живописно поросшими кустарником. Мы забрались уже достаточно высоко, и город, изрезанный со всех сторон кружевом бухт и заливов, лежал у наших ног как на ладони. Когда до бетонных замшелых фортов оставалось совсем немного, нас кто-то окликнул. Может, конечно, и не нас, но, крикнув в нашу сторону: «Эй, тюлени, стоять!», к нам вразвалочку направился, появившийся словно из-под земли коренастый крепыш ростом чуть ли не на голову выше меня и с совершенно бандитской физиономией. Приблизившись, он тут же предложил нам вывернуть карманы. Для придания весомости своему предложению поднял с земли увесистый дрын и, отведя его за плечо, словно взяв на изготовку, решительно потребовал:
– А ну быстро, тюлени, пошевеливайтесь, а то бошки нахрен поотшибаю!
Моему товарищу этого оказалось вполне достаточно, он тут же, чуть ли не по локоть, запустил руку в карман своих штанишек, достал какую-то мелочь и протянул её на дрожащей ладошке грабителю. Потеряв на радостях бдительность, тот бросил на землю свой страшный дрын, посчитав, видимо, что в общении с такими тюленями дубина ему не понадобится, и потянулся к деньгам. Но тут, сам от себя не ожидая такой прыти, я кинулся ему под ноги и эту дубину схватил. Честно говоря, я ни в коем случае не собирался его этой дубиной бить, тем более убивать, я тогда этим ещё не занимался. Просто хотел отбросить её подальше в сторону, чтобы наши силы хоть немного сравнялись, и чтобы в последовавшей затем честной драке никто не имел преимущества. Но, не догадываясь о моих миролюбивых намерениях, горе-грабитель кинулся наутёк, не удосужившись даже схватить протянутую ему мелочь. Сообразив, что драки можно благополучно избежать, я ринулся за недругом вслед, размахивая дубиной, крича во всё горло: «Убью!!!» и безбожно матерясь (к тому времени я этому уже хорошо научился). Наверное, моя акция устрашения показалась достаточно убедительной – незадачливый грабитель осмелился остановиться лишь когда расстояние между нами составило не меньше полукилометра. Погрозив кулаком, обозвав меня тюленем бешеным, он сказал, что ещё нас поймает, и скорым шагом, опасливо и часто оглядываясь, направился по тропинке вниз, в хитросплетение улочек частного сектора.
Понимая, что на обратном пути нас может ждать засада, мы особенно усердно приступили к поиску, но, обследовав все закоулки и не найдя, к огромному нашему разочарованию, не то что вожделенного маузера, а даже какого-нибудь завалящего нагана, я, за неимением лучшего, принёс домой тот самый дрын, и решил, что, если ничего из оружия не найду, пойду воевать хотя-бы с дубиной.
7
О страшных вурдалаках, отважных товарищах
и кознях подлого беса.
Как видите, в ожидании войны я времени зря не терял, но так как боевого оружия найти никак не удавалось, решил пока поучиться военному делу настоящим образом; все карманные деньги, выдаваемые родителями, начал тратить не на карусели-аттракционы, кино-мороженное, и разные глупости, а на посещение тира. Там раз в неделю простреливал по мишеням всё, что удавалось скопить, и скоро так наловчился, что мог стрелять уже и с закрытыми глазами! Кроме того, я теперь знал, где в случае войны можно раздобыть винтовку, пусть и воздушку, но это было всё же лучше, чем идти на фронт с дубиной.
Достигнув уже значительных успехов в непримиримой борьбе со страхами, я всё равно не мог расслабиться – для поддержания формы приходилось постоянно придумывать себе различные испытания и, хотя бы таким образом, скрашивать скучнейшее мирное время. Порой испытания сами находили меня. Так, например, я однажды вляпался в неприятнейшую историю с вурдалаками.
Не помню от кого услышал впервые, но потом слышал ещё не раз о том, что в подвале нашего дома водятся некие мерзкие существа, которые днём спят, а с закатом солнца выползают на улицу, тащат в подвал запоздалых прохожих и высасывают у них кровь. Нашлись и очевидцы, видевшие собственными глазами, этих тварей и лишь чудом от них спасшиеся. Так один из моих друзей, живущий на первом этаже, рассказывал, что часто слышит ночью под полом какую-то возню и жалобные вскрики, а один раз зимой, когда темнеет рано, за ним погналась целая стая вурдалаков, и отстала лишь, когда он выбежал на освещённую улицу. Тут же другой мой друг, вспомнил, что буквально на прошлой неделе, в нашем районе пропал мальчик, что его до сих пор не нашли и что, конечно же, искать его надо в нашем подвале. Тут все наперебой заговорили о том, что тоже видели этих тварей, начали даже описывать их внешность, но словесные портреты почему-то сильно разнились. Смысл же всех разговоров сводился к тому, что никто, низачто и никогда не согласился бы спуститься в наш подвал.
Рассказы друзей впечатляли – я даже не предполагал, что дело настолько серьёзно. Возвращаясь домой, порой, затемно, я и не подозревал какой подвергался опасности! Конечно, можно было удовлетвориться тем, что судьба до сих пор оберегала меня от опасных встреч, но привыкнув находиться, что называется, в первых рядах, я ощутил себя несколько обделённым – мне совершенно нечем было похвастаться – видимо я оставался единственным, кому удалось избежать встречи с этой нечистью! Даже дошколёнок Петька Сидоров, у которого рост был метр с минусом и который до сих пор спал с мамой, и тот клялся, что видел однажды вечером, как вурдалаки вылезали из подвала, а он не растерялся и загнал их обратно, забросав камнями!
Смелости Петьки оставалось только позавидовать, но я и сам тогда был уже далеко не трус и оставлять без ответа такие вызовы никак не мог. Гладко врать, как мои товарищи я не умел, но очень уж хотелось вновь оказаться в центре внимания. А вот каким образом – на ум не приходило. И тут бес дёрнул меня за язык объявить:
– А я не боюсь вурдалаков! Могу спуститься в подвал! Кто со мной?
Возникла гробовая тишина, лишь Петька Сидоров чаще задышал и, кажется, собрался заплакать. Два десятка глаз обратились в мою сторону и посмотрели, как на смертника. Кто-то резко засобирался домой.
– Ну, что же вы? Пойдёмте, найдём пропавшего мальчика! Может быть он ещё жив…
Ужас в глазах присутствующих был ответом на мой призыв. Петька Сидоров тоненько завыл. Но больше всех испугался я сам, в чём, конечно же, не подал вида.
Произведённым эффектом, можно было, в принципе, удовлетвориться и дальше не нагнетать – перенести мероприятие на неопределённый срок, а потом плавно съехать и забыть, но бес, получивший полный контроль над моим языком, не хотел молчать, и я с ужасом услышал следующее его заявление:
– Ладно, могу пойти и один! Прямо сейчас! Спорим?
От такого заявления я едва не брякнулся в обморок. Меня спасло лишь то, что не хотелось пачкать новые штаны, за которые, знал – мама голову оторвёт, да и вообще валяться на земле в моих годах было как-то не солидно. Собрав последние силы, я изобразил жизнерадостную улыбку, победно глянул на притихших товарищей, и покровительственно положив руку на плечо Петьке Сидорову, предательски дрожащим голосом проговорил:
– Не сс-сы Петька! П-п-прорвёмся!
К тому времени, заработав уже во дворе определённый авторитет, я мог позволить себе некоторые поблажки, и пойди сейчас на попятный – никто бы не посмел меня, ни то-что открыто осудить, а даже подумать что-то нехорошее, но я зачем-то продолжал лезть в петлю – настойчиво стал всем предлагать «забить нА спор», причём на какую-то совершенно немыслимую сумму. Но спорить со мной никто не спешил, наоборот, стали как-то сторониться, словно я уже был укушен вампиром. Лишь один из друзей, видимо самый сердобольный, предложил пойти в подвал не прямо сейчас, а подождать, когда стемнеет.
Надо ли говорить, что такое предложение не прибавило мне оптимизма – всем было хорошо известно, что вурдалаки просыпаются именно после захода солнца, и если при свете дня, ещё можно было на что-то надеяться, то в темноте шансов не оставалось совсем! В тот момент я возненавидел своего сердобольного друга и мысленно поклялся, найти повод и хорошенько его отлупить. Потом. Если останусь жив. Но уверенности в этом не было никакой! Мне представился этот долгий путь – с одного до другого торца пятиэтажки! Под всеми её четырьмя подъездами! И как тут было не возроптать! Про себя конечно.
– Ну кто меня за язык тянул! Хватило бы ведь и просто – спуститься и сразу выйти! И что, вот, теперь делать…
Сердце подступило к горлу, забилось так, словно решило выпрыгнуть из груди. Ему видимо больше не хотелось оставаться вместе с таким дураком. Раньше мне, конечно, случалось сильно пугаться и сердце тогда вероятно тоже пускалось вскачь, но именно сейчас я в первый раз ощутил то состояние последнего предела, когда что-то в груди готово лопнуть и разлететься на части. Именно тогда впервые пришло понимание конечности моей жизни; что, если не прямо сейчас от страха, то там в подвале она может оборваться раз и на всегда!
Но не смотря на, казалось бы, полную безнадёжность положения, даже сейчас ещё имелся шанс всё отыграть назад! Для этого достаточно было только заявить; что если спорить со мной никто не хочет, то, за просто так, я в подвал не полезу, что наплевать мне на пропавшего мальчика – пусть его там милиция ищет…
Но бес продолжал своё гнусное дело:
– Хорошо! Пойду, когда стемнеет! За фонариком вот сейчас только схожу…
Озвучив это, подлый бес сразу куда-то пропал, возможно он испугался и предпочёл вовремя смыться – связываться с вампирами в его планы, видимо, не входило. Теперь-то он точно знал, что подлое своё дело устроил в лучшем виде – обратной дороги у меня уже не было!
8
О том надо ли становиться пионером-героем посмертно,
или лучше всё-таки подождать.
Придя домой я сразу посмотрел на часы. Была поздняя осень и до наступления темноты оставалось ещё около часа. Сначала я обрадовался такой отсрочке и присев на краешек дивана постарался собраться с мыслями. Наедине с собой, можно было уже не хорохориться, и я почувствовал, как засвербело в носу, а по щекам потекли слёзы. Стало до боли жалко себя, маму с папой, которые скоро потеряют своего единственного сына, да и своих придурков-друзей, которые, я был уверен, когда увидят, что меня растерзали вампиры, тоже очень расстроятся. И тоже, наверное, станут плакать…
Я подумал, что перед тем, как спуститься в подвал, надо будет сказать им что-нибудь этакое… напутственное… Как, например, обратился к потомкам Мальчиш-Кибальчиш в моём любимом фильме. Без этого никак! Подвиг-то ведь налицо – пал смертью храбрых спасая ребёнка от кровожадной нечисти! Перед глазами уже плескались красные стяги и мне представилось, как меня станут хоронить. Всё вокруг выглядело торжественно и празднично. Колонны пионеров, проходя маршем отдавали салют и пели мои любимые пионерские песни. Заливались трубы и громыхали орудия. Душа трепетала и наполнялась безмерной радостью. Сбывалась заветная мечта детства!
Но тут я вспомнил, что хоронят ни, кого-нибудь, а собственно – самого меня, и настроение сразу испортилось. Становиться пионером-героем посмертно совсем не хотелось, тем более, что и в пионеры-то я ещё не вступал…
В таких грёзах прошло минут десять. Полученная отсрочка уже не радовала, ожидание развязки становилось невыносимым. Возникло ощущение одинокости и брошенности. Папа был в море, мама задерживалась на работе. Не пустить на улицу, оставить делать уроки, спросить, что стряслось и, по сути, спасти – было некому. Семилетнему мальчугану приходилось самому решать вопросы жизни и смерти!
Я подошел к окну. И без того не яркий пасмурный день ещё больше потускнел, низкие тяжёлые тучи стали ещё, как будто, ниже и тяжелее, море утратило свой цвет и стало походить на унылый, за горизонт, уходящий строевой плац (похожий я видел в соседней с нами воинской части). Серая мгла сгущалась прямо на глазах и вот-вот должна была перерасти в полноценные сумерки. Неотвратимое наступление темноты вызывало панику – скоро меня ничего уже не сможет спасти! Захотелось закрыться на все засовы, сломать звонок, чтобы в дверь никто не смог позвонить и вызвать меня на улицу, спрятаться под диван и дождаться прихода мамы. И всё-всё ей рассказать! Ведь мама поможет, защитит, спасёт!
Но мама задерживалась, а во дворе у входа в подвал меня уже наверняка ждёт жадная до зрелищ толпа… Поганцы -друзья конечно же растрезвонили по всей округе о грядущем представлении! И если я сейчас не появлюсь – это будет означать позор! Как тогда жить дальше? И зачем она такая жизнь нужна! Ведь всё к чему до сих пор стремился, всё чего такими усилиями добился – пойдёт прахом! Как я смогу смотреть людям в глаза? Как себя после этого уважать? Да разве такое можно допустить?!
– Нет!!! – воскликнул я в полный голос и, от неожиданности встрепенувшись, вскочил с дивана.
За окном уже окончательно стемнело, горели уличные фонари. Предаваться унынию времени не оставалось.
Я включил в комнате свет и сразу почувствовал себя увереннее.
– Нет! Не всё ещё потеряно!
Из включенной радиоточки раздались бравурные звуки какого-то военного марша. Несколько мгновений и от приступа малодушия не осталось и следа.
Я быстро нашел фонарик, проверил в туалете при закрытых дверях – лампочка светила, но очень тускло. С такой батарейкой в самый неподходящий момент можно было запросто остаться без света! Я стал рыться в поисках новой батарейки, ничего не нашел, но быстро сообразил, что можно вытащить батарейку из своего игрушечного танка.
Дальше следовало позаботиться об оружии. Тут, к счастью, выбор был большой – с десяток разнообразных ружей и пистолетов, стреляющих пластмассовыми пульками, присосками и пистонами, шикарный меч, собственноручно сделанный из почти новой штакетины, отличная рогатка из бинтовой резины и известная нам уже дубина. По идее в подвале мне могло пригодиться всё, но рук имелось только две, в одной из которых надо было держать фонарик, поэтому пришлось выбирать. Я остановился на подаренном на день рождения револьвере, стреляющим пистонами. Пусть убить из него не представлялось возможным, но имея весьма внушительный вид, он сам по себе мог охладить пыл и заставить вурдалаков задуматься – а стоит ли нападать на человека с таким серьёзным оружием! Если же с него ещё и начать стрелять, то, вурдалакам, без сомнения, не останется ничего иного, как наделать от страха в штаны и с визгом разбежаться по углам!
9
О пользе логических умозаключений.
Экипировавшись таким образом, я присел на минутку подумать. Рассудительности мне уже тогда было не занимать – я сразу прогнал из головы все страшилки и вспомнил, что ни в одной книжке про пионеров-героев, ни в одном фильме про войну, и вообще нигде, ни про каких вурдалаков нет ни слова. Про фашистов есть, про белогвардейцев есть, про японских интервентов есть, и даже про каких-то там белочехов, а про вурдалаков нет! Возникал вопрос – а существуют ли они вообще? Дальше пошла сплошная логика, о существовании которой я тогда ещё не знал, но как видно, во всю уже пользовался: не могла же наша Красная Армия, уничтожив всех врагов, оставить вурдалаков целыми и невредимыми! Ведь они представлялись не менее опасными чем интервенты и фашисты. Но почему же интервентов и фашистов уничтожили, а вурдалаков нет? Красная Армия о них не знала? Но такого быть не могло – у Красной Армии самая лучшая в мире разведка, которая знала всё! Кроме того, ведь есть ещё и милиция! Так существовали ли когда-нибудь эти вурдалаки и, откуда они могли взяться сейчас? Я допускал, что когда-то давно, до Великой нашей Октябрьской Революции, эта нечисть ещё могла где-то водиться, но с установлением Советской Власти с ней было безжалостно покончено! Так же как с кулаками, вредителями и прочими врагами народа. К тому же – дому нашему нет ещё и двух лет! Откуда вурдалаки могли взяться в подвале совсем нового дома?
Цепочка логических умозаключений продолжала развиваться:
– Кто их вообще видел? Пацаны говорят… Но почему я не встречал? Тоже ведь в этом доме живу! Мимо подвала по двадцать раз в день пробегаю. И никого кроме кошек не видел! Так не враньё ли – это всё?! И вообще, как может октябрёнок и будущий пионер верить в такую чепуху!
И проникшись к себе презрением, пристыдил:
– Эх ты герой! Какой-то фантастической нечисти в подвале испугался!
Выйдя на улицу, я был уже абсолютно спокоен. Возле входа в подвал в свете уличного фонаря наблюдалась группка; человек шесть-семь. Присмотревшись я определил – все на месте, даже Петьку Сидорова ещё домой не загнали. Друзья о чём-то оживлённо переговаривались. Подойдя ближе, но оставаясь в тени, я прислушался. О чем конкретно шла речь разобрать не удавалось, доносились отдельные слова и некоторые звучали довольно обидно.
Было очень интересно о чём идёт разговор, я продвинулся ближе. И тут чей-то голос уверенно объявил:
– Да не придёт он! Пошли по домам! Скоро Штирлиц начинается!
И вторя ему:
– Да, пойдём! Послушаем, что завтра будет говорить...
И тонкий голосок Петьки Сидорова:
– Да… не придёт… Скажет мамка не пустила…
Когда выйдя на свет, я стал, не спеша подходить к группе, было интересно наблюдать как вытягивались лица моих заскучавших было друзей. Я даже специально замедлил шаг, чтобы подольше насладиться зрелищем.
– Ну что! Кто со мной? – без обиняков приступил я к делу. Но вопрос был риторический и я не стал ждать ответа.
– Ты и ты! – ткнул я, не глядя, в кого-то пальцем: – Идите к выходу и ждите меня там. Остальные стойте здесь… чтобы потом не говорили…
Можно было ещё покрасоваться, поиздеваться и поставить бесстыжих болтунов в неловкое положение, но очередная серия моего любимого фильма «Семнадцать мгновений весны» действительно начиналась через десять минут и опаздывать не хотелось.
О том, что было дальше рассказывать, собственно, нечего. Я включил фонарик и с пистолетом в вытянутой руке, спустился в подвал. Меня окутала влажная духота, запах плесени и канализации. Быстро, почти бегом, я пробежал по длинному коридору, не оборачиваясь и не глядя по сторонам. Нельзя сказать, что мне было совсем не страшно, но всё произошло так быстро, что по-настоящему испугаться я не успел! Уже выскочив наверх стал опасливо крутить головой – не увязался ли кто за мной, и заметил, что револьвер (из которого так ни разу и не выстрелил!) буквально прыгает в руке, а луч фонарика, куда бы не оказался направленным, выписывает зигзаги и кардиограммы.
После этого случая мой авторитет во дворе поднялся на не досягаемую высоту. Даже старшие пацаны стали прислушиваться к моему мнению и брали иной раз на свои «дела». Ровесники же буквально «заглядывали в рот» и летели, теряя каблуки, исполнять любые мои желания.
И вроде можно было уже успокоиться, почивать на лаврах и никуда не лезть, но какая-то сила, заставляла меня быть, грубо говоря, «в каждой бочке затычкой»: пойдут ли старшие пацаны драться с Сахалинскими (улица Сахалинская во Владивостоке), хочешь-не хочешь, а приходится идти, причём, в мои обязанности входило – начинать задираться первым и, соответственно – в первую очередь получать. Соберутся ли к ближайшей воинской части кидать камнями в часовых, воровать со стройки карбид, прыгать с гаражей, лазить по деревьям – как откажешься? И это притом, что сам я тогда ничего уже не предлагал и был даже не прочь, если бы обо мне иногда забыли.
10
О добрых делах и пользе геройства.
Так, в непрекращающейся борьбе со страхами и с самим собой прошел первый школьный год, пролетело заполошное лето и вот я уже солидный, познавший жизнь второклассник, и могу смотреть свысока на робких несмышлёнышей-первоклашек. Среди них оказался и мой друг Петька Сидоров, который за лето почти не подрос, остался таким же щеглом, и я сразу взял его под своё покровительство.
Я по-прежнему продолжал готовиться к войне; воспитывать в себе смелость и силу воли. Последним я решил заняться потому, что из какой-то книжки узнал, что сила-воли тоже очень важное качество, присущее всем пионерам-героям. Для этого стал заставлять себя делать то, чего не очень хотелось: умываться холодной водой, убираться дома, выносить мусор, ходить в магазин и многое другое. Я даже не стал сопротивляться, когда родители решили отдать меня в музыкальную школу! Единственное, что позволил себе выторговать – чтобы записали не на фортепиано где учиться надо, было семь лет, а на баян где всего пять. Ну и никуда не делась насыщенная пацанская жизнь – хоть сам я и старался уже никуда не лезть, но вынужден был поддерживать любой, как это сейчас называется, кипеш.
Большое влияние на меня тогда оказали книжки Аркадия Гайдара, которые, ещё до школы мне начала читать мама, и, которые скоро я принялся читать сам. В дополнение к пионерам-героем у меня появились новые кумиры и объекты для подражания: Тимур со своей командой, Юный барабанщик, октябрёнок Алька и другие.
Постепенно до меня стало доходить, что геройство ради геройства — это, наверное, глупо, потому как пользы никому не приносит, и что геройства, по возможности, следует совмещать с добрыми делами. Переводить бабушек через дорогу, ходить им за хлебом и молоком, грызть тем, которые беззубые, орехи, было, наверное, полезно, но скучно, а для меня и мелковато, требовалось что-нибудь более высокого уровня и желательно чтобы щекотало нервы. Очень хотелось кого-нибудь защитить или спасти. Но купальный сезон уже закончился, дежурить у моря, ждать, что кто-нибудь начнёт тонуть, было бессмысленно, так же, как и надеяться спасти кого-нибудь из пожара (если, конечно, не поджечь сначала самому). Последняя идея, впрочем, была совсем не плоха и однажды я ей уже успел воспользоваться.
Как-то поздней осенью, когда листья опали и покрывали землю плотным разноцветным ковром, кто-то в классе глядя в окно заметил, что недалеко от школы, за оврагом горит лес. Мы с пацанами на перемене, конечно, сбегали, потушили, но возвращаться не хотелось, наоборот – хотелось продолжения приключений, поэтому, недолго думая, подожгли листья снова. Так мы делали ещё несколько раз и вернулись в школу к концу уроков, усталыми и пропахшими дымом героями. Никто нас не ругал. Наоборот – на следующий день, на линейке поставили в пример и всех участников наградили значком ЮДП (юный друг пожарных).
Я, конечно, был рад и горд, оказаться удостоенным такой высокой чести, но в глубине души свербела мысль, что награда не совсем заслуженная. Поэтому к такому способу прибегать больше не хотелось.
Поразмыслив хорошенько я понял, что тех, кто нуждается в моей помощи не надо искать далеко, что они находятся совсем рядом. И один такой – Серёжа Попов как раз учился со мной в классе.
В школу Серёжу отдали шестилетним. Был он самым маленьким в классе, учился хорошо, но драться не умел совершенно, чем порой и пользовались любители безнаказанно потешаться над слабыми. Но если в собственном классе и в двух параллельных я быстро это безобразие прекратил – официально объявил, что Серёжа мой друг и если кто посмеет его обидеть – будет иметь дело со мной, то с третьеклассниками, одних слов оказалось недостаточно – пришлось драться. И хоть победы были не столь явные, как в драках с ровесниками, но Серёжу в покое всё же оставили.
Оставались четвероклассники, которые обитали хоть и в другой рекреации, но регулярно приходили позадираться к нам. Причём обижали они уже не только Серёжу, но и некоторых других моих друзей. Конечно же это следовало прекратить.
Я быстро сообразил, что бегать в режиме скорой помощи и драться со всеми, кто пнул или толкнул Серёжу будет трудозатратно и малопродуктивно, поэтому решил бить, что называется, по верхам. Явившись как-то в разгар перемены в рекреацию где носились сломя голову четвероклассники, я не стал разбираться кто обижал Серёжу, кто – нет, а подошел к самому большому из них, известному хулигану, имя которого не помню, и ни слова не говоря накинулся на него с кулаками. От неожиданности тот опешили и, хоть ростом был выше меня и, наверное, сильнее, заплакал и убежал. Остальные тут же перестали носиться и скакать, замолчали и с опаской стали глядеть на меня. Для закрепления эффекта я хотел было побить ещё кого-нибудь и решительно направился к ближайшей кучке, но кучка тут же рассеялась. И к кому бы я дальше не подходил, все от меня шарахались. Скоро прозвенел звонок, и рекреация опустела. На следующей день четвероклассники к нам не приходили. Не приходили они больше никогда.
11
О несбывшихся надеждах, новых страхах
и опасных глупостях
Время шло, вот я уже стал пионером и с гордостью носил красный галстук. Половина дела, таким образам, была сделана. Оставалось всего лишь дождаться войны. Но из солдатской формы, которую когда-то сшила мама я как-то быстро вырос, кирзовые сапоги так же неожиданно стали малы, а война так и не начиналась. Было похоже, что и начинаться не собирается! Скоро я начал подозревать, что новой войны можно и вообще не дождаться, а жизнь так и пройдёт впустую. Для поддержания себя в форме, я ещё продолжал совершать разные отчаянные глупости, но это мне уже переставало нравиться. Вернее, мне это и раньше не особо нравилось, но была высокая цель. А к чему было стремиться теперь?
Так, в ожидании войны как чуда, прошли ещё год или два… Детская восторженная мечтательность постепенно сменялась юношеским прагматичным максимализмом. Грезить о войне я почти перестал, но образ отчаянного пацана приходилось ревностно поддерживать. Геройства, которые теперь требовалось совершать были уже совершенно иного уровня, становились опасными для здоровья и даже жизни. Один раз, например, мне на спор пришлось переплывать бухту Золотой рог. И всё бы ничего, расстояние там меньше километра и плавал я уже хорошо, но заплыв происходил на девятое мая, был приурочен к Празднику Победы и вода была, без преувеличения – ледяная. Кроме того, по бухте туда-сюда шныряли пассажирские катера и рейдовые буксиры и раз мне едва удалось избежать наезда острого форштевня, и попадания под работающий винт. Выловив посредине бухты, меня спросили, чего я больше хочу – получить матросского ремня с бляхой, или оказаться в милиции? Выбор был не большой, и я предпочёл первое. Суровые моряки на буксире посмеялись, напоили горячим чаем и высадили на берег туда, где меня ждали с одеждой друзья. Тогда-то и пришло в первый раз понимание, что пора с этими глупостями завязывать.
Чтобы куда-то девать излишек энергии я решил пойти в спорт и записался в секцию самбо. Это оказалось, как раз то, что мне было нужно и очень хорошо отвлекало от уличных глупостей. С друзьями во дворе я практически перестал видеться. Возвращаясь с тренировок я, иногда, усталым голосом рассказывал им, чем сегодня на тренировках занимался, какие приёмы отрабатывал, сколько схваток выиграл, сколько проиграл, и к каким соревнованиям сейчас готовлюсь. Теперь ни у кого не поднялась бы рука зацепить меня на слабО, или пригласить пойти куда-нибудь покуролесить. Честно говоря, и сил на это уже не оставалось – тренировки действительно сильно выматывали. Тем не менее, по укоренившейся привычке – все усугублять и не давать себе лёгкой жизни, я на этом не успокоился, и в свободные от тренировок дни продолжал заниматься дома; в любую свободную минуту отжимался от пола, приседал, и выполнял упражнения с гантелями. Но и это было ещё не всё: раздобыв по случаю пятикилограммовый блин от штанги, я положил его в портфель и стал ходить с ним в школу!
Всё таким образом, вроде, складывалось благополучно, сила моя с каждым днём прибывала; пятикилограммового блина в портфеле скоро стало казаться мало, и я занялся поисками десятикилограммового. Страхи так же были все побеждены, новых на горизонте не наблюдалось, никому ничего доказывать не требовалось – живи и радуйся! Но не бывает так, чтобы долго всё оставалось хорошо. Я это ещё тогда понял! Неожиданно обнаружился новый страх – боязнь высоты. Обнаружился может быть и не совсем неожиданно, я подозревал что в этом вопросе со мной что-то не так, но не решался себе в том, признаться. Кроме того, испытать настоящий страх высоты проживая на втором этаже было, наверное, проблематично, но оказавшись как-то в гостях у товарища на двенадцатом, я понял, что не могу заставить себя выйти вслед за ним на балкон! Хотя нет, слово «не могу» для меня тогда уже не существовало, поэтому на балкон я, конечно, вышел и даже постоял, картинно облокотясь о перила, и даже небрежно цвыркнул через зубы вниз, но ощущал себя, мягко говоря, некомфортно.
Со временем с высотой приходилось сталкиваться всё чаще и страх стал проявляться всё безжалостнее, и откровенней. По привычке, я стал с ним бороться – залазил на крышу нашего дома, пододвигался к краю, садился свесив ноги и сидел, ни жив ни мёртв, ожидая, когда страх высоты уйдёт. Но он никуда не девался! И каждый новый раз мне становилось ещё страшнее!
Чтобы не ударить при случае «в грязь лицом», я перестал ходить с друзьями на море в одно очень живописное место – на так называемый «Диван». Туда вело два пути: один короткий, но опасный – напрямую по скалам вниз, второй – по тропинке вокруг, раз в пять длиннее, но абсолютно безопасный. Понятно, что, хорохорясь в толпе, кто-то обязательно предлагал идти по короткому пути, а скоро, второй вариант вообще перестал рассматриваться. Скоро эти походы на «Диван» для меня превратились в настоящую пытку. Идя туда, я всю дорогу переживал – как буду спускаться по отвесной скале, а спустившись, не мог расслабиться, отдыхать, спокойно купаться как все, а постоянно думал о том, как буду карабкаться наверх.
Я очень переживал, что никак не могу победить последний оставшийся страх, но в конце концов успокоился, решив, что и так не плохо поработал и одну единственную слабость могу себе позволить. Решение было, конечно, правильное, но скоро выяснилось, что слабость эта оказалась не единственная. Беда пришла откуда не ждал.
12
О красивых девочках, неразрешимых противоречиях,
и главном страхе моей жизни.
В четвёртом классе Маша Ласточкина, девочка с которой я сидел за одной партой, пригласила меня к себе на день рождения. Почему-то мне сразу это не понравилось. С Машей мы не то, чтобы не дружили, а гораздо хуже – с первого дня нашего знакомства, с самого первого сентября, первого класса, когда нас посадили вместе – между нами шла самая настоящая война. Столько гадостей, сколько мы сделали друг-другу за четыре года учёбы, потом, за всю нашу сознательную жизнь, нам, наверное, не сделал никто. Да что-там говорить – мы ненавидели друг друга!
Надо сказать, что Маша была хоть и не самая красивая девочка в классе, но умная и отличница, и при этом, всё равно – довольно симпатичная. Кроме того, у неё у единственной под футболкой на физкультуре наблюдались зачатки известных соблазнительных форм (выпуклостей). Ещё она была стройная и высокая – ростом чуть ниже меня, но гораздо выше всех остальных пацанов в классе. Причём выросла Маша как-то неожиданно-быстро – так, что, однажды, после летних каникул я её первого сентября не узнал – в строю на линейке стояла девочка вроде похожая на Машу, но как будто бы и не она. От прежней Маши неизменными оставались большие, как у девочек с фантиков от японских жвачек, глаза и две задорные косички, за которые уже было боязно и дёрнуть.
Как видите Маша Ласточкина была действительно интересная девочка, особенно после того как стала походить на маленькую женщину, и, если бы не её гнусный характер, я бы с ней, может, давно уже подружился и, может, даже иногда помогал носить портфель. Но как, скажите, можно носить портфель девочке, которая несносная выбражуля, никогда не дает списать, ябедничает, обзывается и этим портфелем регулярно лупит вас по голове?
И вот – Маша пригласила меня на день рождения…
Два дня оставшиеся до назначенной даты мы с Машей соблюдали строгий нейтралитет. Мы не знали, как себя вести. Вернее, соблюдал и не знал я, так как в состоянии перемирия с Машей не находился никогда. Она же наоборот – излучала приветливость, улыбалась и даже, как мне показалось – строила глазки. Это мне ещё больше не понравилось!
В назначенный день, вернее вечер я так разволновался, что меня стал бить озноб и поднялась температура. Неделю я проболел (так и осталось невыясненным, что это была за болезнь) и когда пришел в школу, Маша встретила меня с таким участием, словно я был ей самый родной человек. Она подарила мне японскую стирательную резинку, сказала, что всегда будет давать списать, и если я отстал по учёбе, то может после уроков позаниматься со мной.
Я почувствовал, что у меня опять поднимается температура…
Следующая неделя прошла как в тумане, я боялся идти в школу, потому что там была Маша и мне следовало как-то отвечать на оказываемые мне знаки внимания. Я совсем не умел с ней сосуществовать в условиях мирного времени. Это было невыносимо, и я начал прогуливать занятия.
Развязки не пришлось долго ждать. Как-то, после уроков Маша подошла ко мне и предложила вместе сходить на каток (кататься я не умел, да и коньков у меня не было). Можно было, конечно, просто поприсутствовать, поддержать Машу и проводить потом домой, но я так разволновался, что уронил на ногу портфель с блином от штанги внутри и заскакал на одной ноге выпучив глаза и судорожно сдуваясь-надуваясь. Потом назвал Машу дурой и сказал, чтобы больше ко мне не приставала. Война возобновилась с новой силой, и я успокоился.
Скоро Маша переехала в другой город. Больше мы не виделись. Я её потом часто вспоминал и всегда почему-то с теплотой. Это была первая ласточка…
Прошло ещё какое-то время и тут постепенно стал проявляться во всей красе главный страх моей жизни – паническая боязнь красивых девочек! Причём бояться я стал не только незнакомых, но и тех, с кем учился с первого класса! Как-то незаметно все они из гадких утят, вредных выбражуль и ябед, превратились в весьма хорошеньких девушек. До того хорошеньких, что рядом даже находиться было страшно! В их присутствии я становился глупый и совершенно, как деревянный. А если девочки, заметив мою неловкость начинали смеяться (а они практически всегда начинали!), я становился ещё глупее и ещё более деревянный. Если мне требовалось пройти куда-то по прямой, а у дороги на скамейке сидели девочки, никакие силы не могли заставить меня пройти мимо! По привычке, я ещё мог кого-нибудь из них по отдельности толкнуть, ущипнуть, дернуть за косичку, но чувствовал, что это уже совсем не то, что им надо… А, о том, что им надо – даже думать было страшно! Всё то, чем я до ныне гордился – смелость, сила воли, решительность – напрочь отказывали служить, и я ничего не мог с этим поделать!
С тех пор прошло много лет, со страхами я уже не борюсь – сдался им окончательно и забыл, что когда-то ничего не боялся. Сегодня я боюсь уже почти всего – ядерной зимы и глобального потепления, приватизации и национализации, ковида и прививки от него, мирового финансового кризиса и приезда на выходные тёщи…
Зато красивых девушек бояться перестал. Совершенно! Могу теперь ходить туда-сюда мимо скамейки где они сидят, хоть целый день! Даже буду рад, если кто-нибудь из них обратит на меня внимание. И если даже станут хихикать за спиной – мне всё равно!
Правда, те девочки давно уже – тёти и мамы. А некоторые даже бабушки. У них есть свои дети, а у некоторых и внуки. А одна из них, самая красивая, давным-давно стала моей женой. И у нас тоже есть дети и внуки.
Совсем такие же, каким когда-то был я...