Маленькой ёлочке холодно зимой...
— стройно пел под руководством Баюна сводный хор тридцати трех богатырей и лукоморских русалок.
По правде сказать, на побережьи было неуютно. Море волновалось, ледяной ветер развевал отливающие зеленью волосы красавиц, заодно раня их нежную кожу мелкими каплями дождя, ведь в тридесятом тоже стояла зима. Пусть без морозов и снегов, но всё-таки мокрая и холодная.
Кот, между тем, не сдавался. Он стоял, широко расставив лапы, распушив роскошную, наполовину шёлковую, наполовину серебряную шерсть, и едва заметными движениями ушей дирижировал хором. Русалки, хотя и зябли, очень старались. Богатыри, смущенные зрелищем колыхавшихся в такт песни девичьих грудей, старательно напрягали луженые глотки. Думали они при этом только одно: «Не смотреть! Не смотреть!» Не смотреть получалось плохо.
— Плохо! — дослушав песню заявил Баюн. — Не убедительно! Никакого новогоднего настроения не чувствуется. Напротив, чувствуется, что холодно не ёлочке, а вам, девицы! — При слове «девицы» один из богатырей не выдержал и прыснул. Остальные собрались было загоготать, но тут откуда-то прямо из дуба на песок выпрыгнул Кощей в домашнем спортивном костюме из чистого кашемира, выработанного на одной из шотландских шерстяных мельниц.
— Девицы! — произнес он громовым голосом, перекрывавшим вой ветра. — в укрытие и отдыхать! — Русалки унырнули в глубь ветвей, где у них были свиты гнёзда (ну, да: лукоморские русалки живут в гнёздах, иначе что им делать на дубу, сами подумайте). — Богатыри! — стражи границ тридесятого вытянулись во фрунт и прекратили дышать. — Шагом марш обратно в волны! — Витязи, всё еще не дыша и почти не поднимая брызг, удалились в море.
— А ты, — голос Кощея смягчился. — Кончай уже репетировать. Пошли в палаты, мне из германских земель полупудовый штоллен прислали, и мозельского два бочонка.
Кот кивнул, встряхнулся и потрусил вслед за повелителем тридесятого, продолжая дирижировать ушами вслед какой-то только ему известной партитуре.