ГЛАВА 11. РЕШЕНИЯ
Доброго времени!
Сразу хочу сказать Вам спасибо. Никто бы и не узнал, от чего я отталкивался при создании мира, как так получилось, что, добавив всего лишь одно свёрнутое измерение, и, чуть переделав другое, я сумел создать нечто оригинальное. Различные домыслы и неправильные предположения всё множились бы и множились.
Если бы не Вы.
На самом деле, большей частью всего, что мной создано, я обязан отцу. Основа его, и именно с ней я работал. Не будь я его сыном, он мог бы судиться. Я попросту украл/своровал/присвоил его идею. И только чуть-чуть доработал.
Так что никакой я не гений. Я сын гения [смайлик].
В одном вы не правы.
Да, последнюю нишу моего мира, которую кое-кто прозвал моим "последним замыслом", я создавал отдельно. Для того, чтобы другие были между собою связаны.
В том мире, который я создал, путешествовать между различными частями общего целого проблематично. Нужно прорубать тоннели, настолько длинные, что это ну просто нереально, на каком бы технологическом витке развития не находилась условная цивилизация.
Но сделать их замкнутыми я не мог.
Ну, вы понимаете.
Получился бы не мир, а множество замкнутых миров, просто созданных на одном носителе.
И тогда я придумал следующее.
Я создал еще одну, новую нишу, гораздо меньше других. И ввёл еще одно измерение.
Оно оказалось свёрнутым во ВСЕХ нишах, в том числе и в этой, последней.
Вот тут вы не правы. Вы написали, что в последней я его всё же развернул.
Нет, там оно тоже свёрнуто. Но свёрнуто по особому.
Я хочу, чтобы вы объяснили это читателям.
Для простоты предлагаю следующую аналогию.
Время мы отбрасываем. Остаются три пространственных измерения.
Представим, что их не три, а два.
Тогда отдельная ниша похожа на плоский лист бумаги.
Теперь представим, что эти листы (ниши) покоятся в этом самом измерении (которое в них самих свёрнуто, поэтому они двумерны, опять же, для аналогии).
Ниш много, но они исчислимы. В новом измерении всё это выглядит стопкой бумаг.
Так вот. Мой "последний замысел" заключался в следующем - создать новую нишу, новый листок, который подобно ножу проходил бы через листы (лежащие в стопке) и таким образом их соединял. То есть, через этот лист, как через загадочный портал, можно путешествовать из мира в мир, из ниши в нишу.
Если использовать эту аналогию применительно к Вашему объяснению, то получается, что последняя ниша совсем не двумерна, получается, что она трёхмерна (потому как последнее измерение, по Вашему, в ней всё же развёрнуто), и проходит не как невидимый нож, а как невидимый кубик.
А я всего то изменил константы этого последнего свёрнутого измерения в моей последней задумке ("последнем замысле").
Это то, что я хотел рассказать.
Ещё раз.
Спасибо.
За Ваш труд, за Вашу любовь. За всё.
P.S. Да, язык у меня косный. Поэтому написанное редактировал мой отец [смайлик].
Из письма программиста Хээфа своему личному популяризатору. Выложено в открытом доступе.
- Мы собрались здесь... - начал Холёный.
И рассмеялся. Настолько резко, что даже закашлял. За ним, как это часто бывает, закашляли остальные.
- Простите, - сказал сопричастный, когда успокоился, - простите, сударыня, но тут и к гадалке не ходи. Мы так часто здесь собираемся и заседаем так важно и долго, что... Даже не знаю. Если бы кто-то писал про нас книгу, он бы каждую новую главу начинал с этого заседания. Я уже даже не говорю, что мы достовернейшая и абсолютнейшая копия мудрецов - я имею в виду “Приключения”. Нет, правда, как будто нас обстругал сам Шестой, прости Обиженный его душу, - Холёный снова закашлял.
- В одном вы не правы, - заметила Любящая. В этот раз она сидела на месте Хриплого, - мудрецы не пришли ни к какому решению. А мы решение примем.
- Примем, конечно, примем, - мужчина вздохнул, - взорвали полмира. Осталось взорвать ещё где-то столько.
В зале наступило молчание.
- Иногда мне кажется, что Вы ни член этого Ордена, а просто приглашённый, со стороны, - ответила женщина, - кстати, артефакт то у Вас при себе?
- Конечно, - Холёный сказал это небрежно и быстро, как будто спросили о чём-то само собой разумеющемся, - я полноправный член Ордена. Ни "этого", как Вы только что имели неосторожность высказаться, а "нашего". Это для Вас он "этот". Причём до сих пор.
- Прошу прощения, - Любящая склонила голову, как будто справляясь с чувствами, - ну что ж… перейдём к делам. По окончании встречи мы примем решения, и эти решения изменят наш мир. В этот раз действительно изменят.
- Попробуем, - небрежно вставил Холёный.
На самом деле, женщина ему симпатизировала. Воле этой горожанки позавидовал бы мужчина. Любой. Подвергая насмешке сам факт нахождения в зале, он чувствовал, что тем самым лишь раззадорил её, сделал сильнее, и теперь с улыбкой ждал действий. Решительных действий.
- Солнце погасло, - продолжила Любящая, - эксперимент идёт полным ходом. А наши решения не привели к результату. Вопрос - почему?
- Ну кто же знал, - ответили справа, - что пестрокрылый окажется сволочью.
Женщина опустила голову.
Напоминание о случившемся вызывало у неё спазмы. Тупой ярости. Но держать себя в руках она научилась, ещё девочкой, когда с улыбкой рассказывала матери о том, как повстречала пещерного монстра, и как этот монстр забавно пофыркивал.
Через пару секунд женщина снова была в порядке.
- То, что случилось, ужасно. Вдвойне. Город был взорван, - Любящая сглотнула, - Лабиринт оказался цел. Наш агент у Хранителей утверждает, что те обо всём этом знали. Заранее. знали. Поэтому уничтожение города, - у Любящей непроизвольно дёрнулась мышца, - не дело одного человека, а тщательно спланированный план. Получается, что пестрокрылые вступили в сговор с экспериментаторами. Это наиболее правдоподобная версия
- Но почему? - спросил голос, похожий на кузнечные меха, - это не в их интересах.
- Мы не знаем всех интересов всех сопричастных. Я имею в виду не Орден. В этой игре слишком много участников.
- Но победитель один, - ответили справа, - и победитель известен.
- Да. Уж. Вполне, - добавил Холёный.
Женщина посмотрела на говорившего, ожидая продолжения мысли. Ей нравился этот человек, не смотря на свой противоречивый характер. Но углубляться в свои мысли по этому поводу она не могла. Она не имела права. Сейчас не время, случилось ужаснейшее, миру грозит опасность, и, похоже, они единственные, кто может вмешаться. И попытаться вернуть время вспять.
- Да уж, - подразнила она говорившего, - это те самые слова, которые приходят на ум. Но мы забываем, кто мы такие и кто нас сюда послал. Я имею в виду не Орден, я имею в виду человечество, - она оглядела собравшихся, - что говорит легенда? А легенда нам говорит прямо - Бог принёс сюда Остров, и принёс с одной целью - помешать эксперименту.
- Не помешал, - прошипели "меха".
- Откуда вы знаете? - женщина обернулась на голос, - возможно, ещё не поздно. Возможно, противоядие существует, но мы не знаем какое. Пока, - женщина помолчала, тем самым добавляя весомости, - Создатель не дал рекомендации. Значит, он опасался утечки, и, значит, он знал, что мы догадаемся. Ответ должен быть, - добавила она очень медленно.
В зале задвигались.
- Да, - сказал Средний, - я тоже об этом думал. Но где тот ответ, и где гарантия, что мы догадаемся?
- Гарантии нет, - ответила Любящая, - но думать мы будем.
- Потому что нет и другого выхода, - закончил мужчина.
Воцарилось молчание.
В огромном тёмном зале, с единственным светлым пятном, которое выхватывало стол с разложенной картой, сидело восемь человек, представлявших собой Совет самого влиятельного Ордена. Сидело и делало вид, что думает. А может, и вправду пыталось думать. Но мысли были тяжёлыми.
- Моё мнение следующее, - сказал наконец Холёный, - возникновение Острова остановило эксперимент, остановило на время. Очень долгое время. Это стало известно из тех докладов, которые посылал этот… как его, ваш…
- Агент, - подсказала женщина, - имени называть не будем.
- Прекрасно, - одобрил мужчина, - значит, я думаю следующее. Само появление Острова изменило планы хранителей. Значит, цель была именно в этом. Отчасти. Да, всё-таки, только отчасти. Эксперимент начался, а, значит, достичь цели полностью не получилось. Хотя, возможно, Создатель на это и не надеялся.
- Но почему тогда то, что случилось, остановило эксперимент? - спросил тихий, вкрадчивый голос.
- Трудно ответить, так быстро и сразу. Я не копался в мозгах хранителей, и не знаю, как они думают. Но из того, что я слышал, это очень щепетильные и аккуратные существа. Что-то начать, не будучи уверенными, что задумка сработает, начать просто так, эти твари не могут. И тут на помощь приходит аналогия. Короче, - Холёный сложил свои руки, - представьте, Вы покупаете дом. Красивый, большой. И всё ничего, да только перед самой покупкой узнаёте, что там поселился кто-то, скажем так, посторонний. Даже не посторонний - потусторонний.
- Тёмные души шкодников, - добавил кто-то.
- Ну да, привидения. Условия изменились. Что ждать от этих, других, Вы не знаете. И тормозите покупку. Начинаете изучать обстоятельства, проверяя, насколько это опасно. Это один вариант. Второй - если Вы отменили покупку, и тут же уходите. По-моему, - продолжил Холёный, - Создатель надеялся на последнее. Но сработало первое.
- Неплохо, - сказала Любящая после небольшого молчания, в течении которого каждый пытался осмыслить сказанное. Казалось, она поставила оценку одному из своих учеников, - но есть и другие мнения.
- Позвольте, - сказал сопричастный с очень громким и звучным голосом, - всё это, конечно, понятно. Но люди не привидения. Привидений боятся за то, что те непредсказуемы.
- Люди тоже, - заметил Холёный.
- За то, что с ними нельзя договориться.
- С людьми очень трудно договориться.
- За то, что они могут появиться внезапно.
- Люди тоже появились внезапно, - Холёный улыбнулся.
- Мне всё-таки больше нравится мнение, что люди не просто статисты, - ответили справа, - а принимают участие, непосредственное.
- Это единственное мнение, которое нам подходит, - поддержала говорившего Любящая, - ведь если это так - выход есть. Но только если это действительно так.
- Это не так, - ответил Холёный и вяло вздохнул, всем видом показывая, что выхода нет, и надо смириться.
Но тем самым подбадривал Любящую, бросая ей вызов. "Давай же, давай" - говорили глаза. И женщина улыбнулась.
- Это так, - сказала она, - я верю, что это так. Мы игроки этой драмы, извините за пафос, но мы активные игроки. И мы эту драму закончим. Тот агент, - председатель поморщилась. Казалось, что в горло попала горчинка, - рассказывает, что экспериментаторы постоянно копаются в наших мозгах.
- Как... копаются? - спросил чей-то голос.
- Буквально, - ответила женщина, - буквально копаются. Будто что-то выискивают. Это значит, что они не всё ещё поняли, и чего-то боятся. Правильно боятся, - добавила она уже жёстче.
Воспоминания о городе, и понимание, что во всём виноваты те, кто когда-то привёл их в предгорья, не давали покоя. Она хотела действовать, найти что-то такое, что, пускай не остановит эксперимент, но положит конец этим тварям. Решительный жирный конец.
- Простите, - сказала женщина и закрыла глаза. И так ещё долго сидела, борясь с теми чувствами, что не давали покоя.
В зале молчали.
Даже Холёный, обычно вставлявший колкости, просто откинулся в кресле.
- Мы полетим к Острову, - продолжила Любящая, после того, как очнулась, и, словно ничего и не было, посмотрела на окружающих, - мы найдём, мы из под земли достанем то, что нам нужно. Подробности потом. А пока поговорим о равнине. Стражи ушли, и в наших руках её будущее.
Здесь было темно и тихо.
Настолько темно, что казалось, что ты ослеп. Открывай, закрывай глаза - бесполезно, видел ты одинаково, точнее не видел.
Тишина не была такой полной. В тишине слышались звуки, редкие и, по большей части, далёкие. Но он боялся тех звуков, от которых можно было ждать всё, что угодно, и быстро, но осторожно, спотыкаясь об обломки, тела и всякую вонючую хрень, уходил подальше. Уходил на дрожащих конечностях.
Штанов уже не было, вместо рубашки обрывки. На боку зияла огромная рваная рана после встречи с пещерным монстром.
После единоборства. Кто кого. В темноте, в которой единственным источником света были красные бусины глаз - обруч страха, как называли его горожане.
Если бы вдруг победил монстр, он бы его съел, вгрызаясь в тело ожерельем своих зубов и медленно перемалывая в фарш. Таких изъеденных было много, их останки валялись всюду, добавляя мерзости тому запаху, что царил в этой мрачной клоаке.
А так. Это монстр стал его обедом. Его источником жизни.
Телец сел на камень. Точнее, на обломок плиты, когда-то бывший стеной. Сел, нащупав ногами.
Руины.
Той самой тюрьмы, в которую он отправлял заключённых, и в которой сам оказался.
Поначалу здесь слышался стон, он раздавался повсюду, он был вездесущим, закономерным продолжением хаоса. Но стоны утихли, почти, и уши наполнил крик. Слепой, безнадёжный. И чавканье. В тюрьме, чьи клети сломали, словно черви в куске полежалого мяса появились монстры, их было много и обручи страха кружили, вселяя ужас, который не давал тебе спать, и ты не мог ни стоять, ни сидеть, ни лежать, и, обезумив от страха, вопя какие-то матерные молитвы, носился по этой клоаке с обломком в руке, и дрожал.
Монстры ушли, возможно, дальше, возможно в сам город. Кто умирал - тот умер, кому повезло - пообедал. Но большинство были съедены.
Так что же случилось?
Что-то ударило, громко, это был взрыв, и здесь, на самой окраине города, в подвалах, где в запертых камерах держали преступников, рухнуло всё - потолок, стены, решётки. Сразу же стало темно, и мрак, который не освещал ни один лучик света, наполнился стонами.
Теперь тишина. Тёмная и зловещая. Нарушаемая редкими звуками, скорее всего, таких же как он, счастливчиков. Счастливчиков, которые боятся малейшего шороха и расползаются.
Нога ныла так, как будто её пожирали. Во рту оставался вкус мяса, сырого, вонючего, терпкого, которое он резал обломками и разрывал зубами. Да, бывший охотник, он уже пробовал это мясо, и знал его мускусный запах, его вяжущий горьковатый вкус, но его нежную консистенцию. Словно сырая рыба, которую бывший охотник тоже когда-то пробовал, только горькая и вонючая.
Усталость сразила как молот, голова упала на грудь, и он задремал. Но как только проснулся, вскочил, пытаясь вглядеться широко открытыми глазами. Бесполезно. Открыты, закрыты, Телец ничего не видел. Тьма была полной.
Почему за ними никто не приходит?
Он взял кусок мяса, которое заранее повесил на шею, и начал жевать.
Пока не услышал шаги.
Не такие, робкие, осторожные, которыми передвигались немногочисленные выжившие, те, что потеряли однажды всё, а теперь получили свободу, и свобода эта оказалась хуже любой самой жуткой неволи.
Нет.
Кто-то шёл, быстро, уверенно, и кто-то шёл сверху.
Телец приподнял свою голову.
И увидел свет.
Глаза от неожиданности зажмурились, но он их открыл, усилием воли, открыл, чтобы видеть. Хромая, запинаясь о лежащие обломки, падая, но тут же вставая, Телец приближался. К свету, к спасению, к жизни.
- Есть кто живой? - спросил чей-то голос.
- Я, я здесь живой, - ответил Телец, чуть не плача. Он выпрямил тело, прижал руки к сердцу, и умолял, умолял...
Стоявший направил луч света.
И вдруг произнёс, как будто на выдохе:
- Ты??
- Да, я, я, несчастный, да, это я, - Телец упал на колени, - спаси, умоляю, спаси....
- Смотри, - человек посветил на себя.
- Смотрю, о спаситель, смотрю... О спаситель...
Телец вгляделся в черты, столь знакомые, сколь ненавистные, и содержимое желудка попросилось наружу.
Зачем, ну зачем, о Великий?
Предательство, камера, взрыв... И вот… это… теперь.
- Спаси, - сказал он негромко, почти против воли, - вытащи.
- Уже вытаскивал, - мужчина остался стоять.
Телец захотел закричать, от отчаянья, от ненависти, от обиды. Но сжал зубы, так, что прокусил губу, и начал жевать своё мясо.
"Ну зачем, ну зачем, ну зачем?.."
- Держи, - сказал человек, и бросил верёвку.
Он хотел повернуться, и убежать, туда, в этот страх, в темноту, попытаться спастись, не так, по-другому...
Но вместо этого схватился за конец и намотал себе на руку. Уверенным движением охотника.
- Ветер, - прохрипел Телец, когда вылез. Но ничего не добавил. Он не мог сказать это слово, он не мог поблагодарить человека, который его унизил, растоптал, смешал с гоязью. Который забрал самое ценное, что было в жизни - честь, уважение, доброе имя. Который высасывал их по капле с того момента, когда вытянул в ту самую вонючую пещеру. Забирал днём, забирал ночами, через воспоминания, через знакомые лица. Чтобы сейчас раздавить, словно гниду. Словно личинку монстра.
- Города нет, - сказал Ветер, так, будто он говорит в пустоту, - тюрьма в стороне, за бетонными плитами. Но город разрушен полностью. Выжили те, что ушли...
Он посмотрел себе под ноги, и так стоял, с минуту, бездвижный и молчаливый.
- Певец, я тебя не нашёл, - добавил мужчина, - а вместо тебя нашёл ЭТО.
И повернулся спиной.
В этот момент в мозгу что-то щёлкнуло, Телец схватил самый острый осколок, который нашёл в поле зрения, и ударил. Вкладывая в удар всю свою силу, всю ненависть, боль.
- За честь, которую ты забрал, за жизнь, которую раздавил, за то, что я гнида, за то, что не быть мне таким, как ты!
Ветер уставился в потолок пустыми глазами, но глаза эти вздрагивали, и безжизненный взгляд носился по потолку, вместе с головой, и голова эта тряслась, как у тряпичной куклы, потому что осколок кромсал, осколок бил и кромсал его тело…
- Лес не задело. Всё-таки поселения Прихолмья стоят в стороне. Вот если бы в Длиннолесье...
Заговорённый почти не слушал.
Внутри словно ползали черви и съедали его по кусочку.
Не потому, что случилась трагедия.
И даже не потому, что главных виновников случившегося никто не преследовал. Никто. Повинуясь чьей-то невидимой воле.
Нет.
Он знал, что в случившемся есть и его вина. Знал. И, вглядываясь в лица, понимал, что и другие думают так же.
Эта вина съедала, и Заговорённый чувствовал, что покоя ему не будет. Никогда. Хотя покоя давно уже не было, с тех пор, как молодой, но повзрослевший воин вернулся из Девятого, и из Задорного стал Заговорённым.
Солнце погасло.
Для жителей Прихолмья, тех, кого затронула трагедия, но кто в это время был далеко и потому не погиб, это оказалось к лучшему. На деревьях зримого Леса распустились цветы, ещё не опавшие с окончания ночи, и селяне вернулись в свои опустевшие ночные посёлки. Которые так и останутся почти опустевшими.
А он? Куда он вернётся?
В Длиннолесье, посёлок воинов? Чтобы встретить косые взгляды тех, кто знает, что он проиграл. Да, он выиграл битву, но он проиграл войну. Стражей не будет, Заговорённый уже это понял, стражей не будет нигде, эра их власти прошла. Той пощёчины репутации, после которой последовал мощный, мощнейший удар в самое сердце, гильдия не переживёт. А Совет Старейшин Длинного никогда не простит того, кто пришёл к ним с войной.
О, всемогущий Обиженный, ты видишь, я не хотел этой крови! То, что случилось у Быстрой, и то, что случилось здесь, просчитать я не мог. Никто бы не мог, командуй даже Сутулый, даже он со своим даром предвидения.
Или мог?
Последняя мысль съедала.
А значит, он виноват…
- Вчера приехал Смуглый, - слова Картавого вывели из задумчивости, - теперь он за главного.
- И что говорят?
- Говорят по-разному. Но Совет Прихолмья считает, что гильдии нет, - воин встретился взглядом со своим командиром. Теперь уже бывшим. Теперь командир Картавый, теперь ему решать, куда и за кем идти.
- Старейшины Прихолмья? - удивился Заговорённый. Мужчина кивнул.
- А ты, ты что думаешь?
- Я? - начал Картавый и посмотрел себе под ноги.
И Заговорённый понял. Теперь уже окончательно понял - эра стражей прошла.
- Можешь не отвечать, - сказал он с улыбкой, - я знаю, как это трудно.
Как это трудно.
Да, трудно говорить то, что думаешь, когда другие не хотят это слышать.
Он говорил то, что думал. Жил, повинуясь долгу, всю свою жизнь. Чтобы не было больно и стыдно. Но сейчас он прошёл этот путь, и ему больно и стыдно.
- Я пойду, командир? - Картавый назвал его командиром. Скорей, по привычке. А, может быть, отдавал ему дань уважения. А может, лишь делал вид.
- Иди, - Заговорённый пожал запястье, - может, увидимся.
Тот уходил, а мужчина смотрел ему вслед.
Из этого выйдет неплохой, даже очень неплохой командир. Гибкий, добрый к своим подчинённым, но всё-таки честный.
Он так не мог. Заговорённый был твёрдым, как камень, так он однажды услышал. Ему тогда льстило сравнение.
Только позже он понял, что твёрдый не значит прочный. Если из камня выточить гвоздь, и ударить потом молотком, камень сломается. А гибкую ветку из ивы ничто не сломает. Она будет гнуться, но вновь возвратит свою форму.
Заговорённый шёл между домов, в которых когда-то жили самые важные люди, те, что принимали решения, по которым жили другие.
Настало время новых решений. Кто и когда их примет… увидим.
Возможно, равнина станет разрозненной, и, может быть, это к лучшему.
Он сказал эти слова, которые раньше боялся сказать, и понял, что сказал их легко, без какого-то отторжения. Возможно, он станет другим. Возможно…
Но куда, куда он пойдёт?
Быть может, в Заводье? Самый красивый край, где светятся камни и рождаются реки.
В Заводье находится Острый. Да, бывший капитан ничего не скажет, не покажет своё порицание.
Но встречаться с ним всё равно, что встречаться с ней. Брат и сестра, они так похожи. Заговорённый вздохнул.
Однажды Острый узнает, кто он такой, и как он на это посмотрит?
По той же причине закрыт и Девятый. Да и не только по этой. То, что случилось у Бурной, ему не простят. Он сам себе не простит. Да, не его вина, не его, но, бог мой Обиженный, это не так.
В Приморье сожжённые корабли.
В Озёрном его арестуют.
В Долине убьют. Он слишком хорошо знал нравы тамошних кузнецов.
Остаётся Прихолмье.
Заговорённый прошёл по широкой тропе, по которой когда-то прогуливался Шестой, мимо дома, в котором заступник любил вырезать. Последний заступник равнины, теперь уже точно последний.
Мужчина остановился.
Ему захотелось взглянуть на работы. Когда-то тот их показывал, но это было давно. Прошло столько лет, столько всего изменилось.
Понять человека можно лишь там, где он оставляет душу. Так говорил Шестипалый.
И Заговорённый вошёл.
На полках стояли звери. Стояли и жили.
Шептун с зелёными глазами, зевающая саммака, острокрыл, севший на ветку, ангел, поднявший крылья и глядящий на бывшего воина так, будто сейчас полетит. И обнимет. Своими мягкими крыльями.
У другой стены стояли мельницы, домики с башенками, звонницы, кареты, запряжённые топтунами, Пост с его смотровой башней, над которой застыл маленький жестяной кораблик.
Заговорённый прошёл коридор, и медленно сдвинул дверь, которая вела в большую центральную комнату.
И понял, что ещё не видел ничего более прекрасного.
Тогда, много лет назад, Шестой только начал свою самую большую, самую тонкую работу. Своё самое лучшее творение. Он только собирался построить макет, на котором с удивительной достоверностью были переданы самые мелкие детали.
Вот кузница с маленьким кузнецом, который, который держит клещи с зажатым в их губках металлом. Металл раскалён и его поверхность не ровная. Вот женщина, несущая во двор важного раздутого пыхчика. Вот семья сидит на площадке высокой изящной башенки и пьёт какой-то особенно вкусный напиток. И то, что он вкусный, видно по лицам. Но каждое это лицо - особенное, каждое выражает удовольствие по-своему.
Все детали этой насыщенной невероятно подробной картины были прорисованы безукоризненно, каждая часть говорила о чём-то своём, об отдельной, иногда слабо заметной стороне человеческой жизни, а все вместе они и составляли эту самую жизнь.
Шестой не был тонким политиком. Он предпочитал действовать грубо. Грубо в его понимании значило уверенно. Иногда топорно, непрофессионально, как сказали бы члены ремесленных гильдий. В политике заступник остался любителем.
Но здесь, в доме, наполненном жизнью, его талант раскрывался, здесь, среди этих макетов, моделей, игрушек заступник становился профессионалом.
Сзади чуть скрипнула дверь.
"Странно, - подумал мужчина, - у стражей обычно всё смазано, ничего не скрипит".
- Какие дела, дорогой, - раздался вдруг голос.
- Какие дела, - повторил мужчина.
И обернулся.
Медленно, как будто ничего необычного нет, как будто присутствие женщины, той самой женщины, здесь, в этих стенах - просто малозначительное событие. Хотя где-то с месяц назад подобное казалось немыслимым - что одна из старейшин Девятого Леса окажется в святая святых самой влиятельной гильдии.
- Темноволосая. Какими судьбами? - мужчина глядел на вошедшую. Верхнюю часть лица скрывал капюшон, но, не смотря на тень, отбрасываемую материей, можно было увидеть шрам - толстый, почти с кулак, на том месте, где когда-то выросла шишка, - ты бы прикрылась.
- Зачем? - женщина подняла свои брови, - теперь всё изменится. Не будет Шестого, не будет Заговорённого.
- Ну да. Я ушёл.
- Ты ушёл, - повторила Темноволосая, - с тобой уходит эпоха. Эпоха стражей и воинов. Эпоха ненависти.
- Эпоха мира.
- Ну... Это как посмотреть. С какого угла. Ты уже думал, куда пойдёшь?
- Я остаюсь. Здесь, в этом месте. Девятый меня не пустит. А так бы поехал в Девятый, - Заговорённый пытался казаться. Спокойным, уверенным. Но, как всегда, казаться у него получалось не очень.
- Нет, - женщина улыбнулась, настолько горькой и слабой улыбкой, что на улыбку она была непохожа, - ты не пошёл бы в Девятый. В Девятом жила она.
ОНА.
Заговорённый опустил свою голову.
- Зачем ты пришла? - спросил бывший воин, - я знаю, ты шла за мной.
- Я пришла рассчитаться, - ответила женщина, - ты знаешь.
- Я знаю, - мужчина сглотнул, - я виноват. То, что случилось на Быстрой, можно было остановить. Но я побоялся.
- Все мы когда-то боимся, - ответила Темноволосая.
Заговорённый услышал щелчок.
Так раскрывается нож, самый острый, самый убийственный нож на равнине, нож, который кузнецы из Девятого Леса вытачивают годами. Нож чёрного стрикла.
- Не сейчас, - сказал бывший воин, и, развернувшись, движением корпуса припечатал женщину к полу.
Да, не сейчас. У него ещё много дел, он должен начать новую жизнь, жизнь с чистого листа, хотя с таким багажом это вряд ли получится.
Мужчина вышел во двор.
Фиолетовый свет острокрылок не был тем светом, который нужен. Ему бы взбодриться, почувствовать силы.
Он пошёл по тропе, всё дальше и дальше, понимая, что жить ему трудно. Просто жить в этом мире становится трудно. Правильно сказала Темноволосая. Он отголосок эпохи, которой нет, и чужд тому новому, что приходит на смену.
Заговорённый прошёл ещё пару шагов.
И замер.
В спину ударила боль. Ударила, и начала разливаться. Чем-то горячим и вязким.
"Ну вот, - Заговорённый упал на колени и стал задыхаться. Стрела пронзила насквозь, её заострённый конец торчал под рубашкой.
Внутри стало жарко…
Он не верил в мифический Остров, на который возвращаются души, после того, как умрёшь. Он даже не верил в таинство Расставания, и считал, что у незримых ничто и никуда не уходит, а тело съедают черви.
Но теперь, на границе двух сред - того, что было, и того, что будет (вернее, не будет), он вдруг почувствовал облегчение, как будто знал, что возвращается к ней, той, о которой не забывал. Не забывал никогда. Боль от разлуки не проходила, с годами она стала отчётливей. Словно он обрисовывал контур. Рисовал по воде, но рисунок не исчезал.
Задорный превратился в Заговорённого, потому что думал о ней. Он только о ней и думал.
- Чёрненькая, - прохрипел мужчина, сделав последний вздох.
И называя её по имени.
В тюрьме с ней обращались корректно. Быть может, потому что она дочь самого Заговорённого, великого воина, разгромившего мятежников. Быть может, потому что она женщина. Хотя для стражей это значения не имело.
Да и тюрьма…
Помещение напоминало жилище селянина. Стол, на котором лежала бумага и аккуратно отточенные карандаши, стул, похожий на кресло-качалку, шкафчик, где были сложены нужные вещи, кровать, часики с боем, звучавшим раз в сутки (что было удобно, потому как, живя в этом замкнутом помещении, она могла потеряться во времени). Был даже пыхчик, который сопел и посасывал пыль.
Всё, как в обычном доме.
За исключением одного.
Достаточно было взглянуть на решётку, закрывавшую окна, чтобы понять, где ты и что это за место.
Да, забыться, представить, что ты на свободе, не получалось.
Как не получалось не думать о герцоге. Как он, куда его спрятали?
У Длинноногого не было влиятельного и уважаемого отца. Зато врагов предостаточно, особенно важных, таких, для которых сломать человека что плюнуть.
Быстрорукая даже не знала, что происходит. Пару раз заходил следователь и подчёркнуто вежливым тоном пытался допрашивать. Только пытался. Допрос получался обратный. Мужчина уклонялся от задаваемых ею вопросов, будто от стрел, потом понимал, что всё происходит не так, как хотелось, и уходил. Бормоча что-то стражнику.
Девушка слышала звуки. Как будто что-то обрушилось или взорвалось. Что-то огромное. Шкаф зашатался, пыхчик захрюкал. Она подбежала и попыталась его успокоить. Успокоить и приласкать.
Был и второй, более тихий звук. Этот уже походил на гром, далёкий, но мощный.
Потом случилось и вовсе уж странное. Хотя, судя по последним событиям, ничего в этом странного не было. Да и случилось оно не внезапно. Быстрорукую не покидало ощущение, что что-то надвигается. Что-то большое и нехорошее.
Стало темнее.
Девушка поначалу не волновалась. Ну набежали там тучи и набежали. Подумаешь.
Но сумрак стал гуще, плотнее, насыщенней.
И опустилась тьма.
Стражник принёс ей лампу. Принёс и сказал, чтобы готовилась.
Она собиралась. Стояла у зеркала, смотрела на вещи. Сворачивала их, разворачивала, снова сворачивала.
Ей приносили еду, приносили воду, масло для лампы, масло для тела, туалетные принадлежности.
Никто ничего не говорил. Не объяснял. Не разговаривал.
Девушке стало тоскливо.
Она рисовала. Она писала длинные письма, для герцога, хотя и знала, что пишет впустую. Делала упражнения.
Стояла, лежала, сидела.
Масло сгорало быстро и приходилось сидеть в темноте.
Стоять, лежать и сидеть.
Сидеть, лежать и стоять.
Быстрорукая стала нервничать. Стала переживать. За себя, за герцога, за других заключённых, о судьбе которых не знала.
И вот однажды в дверь постучали. Постучали и выдернули засов.
Девушка пошла открывать, зная, что там, снаружи, будет стоять всё тот же стражник, и всё так же попросит горшок. И пыхчика. Попросит глазами. И почему то благодарно кивнёт, когда она принесёт и то, и другое.
Но на пороге стояли люди. Одетые богато, со вкусом. Стояли и улыбались.
- Ваше высочество, - сказал самый первый, называя её титулом, которым её уже давно никто не называл, - вы свободны.
Быстрорукая сглотнула.
- Совсем, совсем свободна? - из горла вырвался хрип. За время, проведённое в этой тюрьме, она почти что не разговаривала.
- Вы абсолютно свободны, - сказал человек.
И поклонился. Так, как кланяются только правителям. Но, даже будучи герцогиней, Быстрорукая не видела, чтобы ей кто-нибудь когда-нибудь кланялся. Тем более так подчёркнуто. Даже заступнику редко кто кланялся, особенно в Длиннолесье, особенно среди воинов. Она читала об этом в книгах, например, в "Приключениях". Так, наверное, кланялись королеве Солнечной страны.
Девушка усмехнулась. Тоже подчёркнуто.
- Вы удивляете, - сказала она, - кто вы такие? Постойте... торговцы, - незнакомцы носили красные плащи и такие же красные шапочки, - как могут торговцы кого-то освобождать?
- Могут, сударыня, могут, - человек улыбнулся. Подобострастно, но торжествующе, - мы все, здесь присутствующие, - он показал рукой, все пальцы которой венчали перстни, - Совет Торгового Дома Междуречья. И, в то же время, члены самого могущественного Ордена. До недавнего времени разглашать эту информацию было нельзя. Но Вам, Ваше высочество, мы обязаны всё рассказать. Особенно учитывая последние обстоятельства. Угодно ли Вам пройти внутрь?
- В тюрьму? - усмехнулась девушка.
Торговец замялся:
- Если угодно говорить здесь?
- Угодно, - ответила Быстрорукая. Голосом, не допускавшим возражений, - я насиделась. Где, кстати, стражи? Где мой охранник?
- Охранника мы отпустили, - ответил другой, более высокий торговец, выступая вперёд. Лицо говорившего казалось высеченным из камня, - гильдия стражей осталась в прошлом. Вам нужно принять правление.
- Селением Червивого?
- Равниной. Ваше величество.
Незнакомец снял шапку и опустил свою голову. В свете лампы блеснула лысина.
Один за другим, торговцы снимали шапки.
Потом, как по команде, вся эта братия опустилась на землю. Встав на колени.
“О, Бог мой Обиженный, - подумала девушка, - я много чего ожидала. Но только не это”.
И тут вдруг заметила, что что-то не так. Макушка мужчины светилась, но светилась со всех сторон.
Быстрорукая посмотрела на небо.
И увидела солнце. Ещё слабое, такое неяркое, как в самом начале дня, но всё-таки солнце.
Уух плакал в подвале. Тёмном, сыром и холодном. Плакал, а в перерывах зевал, потому что уснуть он не мог.
Глупый маленький человечек.
Зачем ты отдался Аахе, зачем поддался на уговоры собратьев, зачем сбежал на Чёрные камни?
Ааха его соблазнила, коварная злая девка. Ааха его соблазнила. А после, оставила, бросила… Ох…
Уух кусал свои пальцы.
Ну, ладно, оставил он, если быть честным, он первым бежал ко дворцу. Но она то, она, она то его обежала. Как горько и как обидно.
Ей теперь хорошо. Она вьётся у ног Прекраснейшего. Она принимает в себя его семя. А если родит, и ребёнок окажется во власти Пылающих, то сможет стать следующим воплощением Спасённого.
Ооо... Уух приподнял свою голову и стал завывать. Ааха родит Прекраснейшего. Ооо. Неужели это случится? Простая дряная девчонка, с которой он бегал в Садах, родит воплощение.
От этой мысли побежали мурашки. Парень привстал и ударился головой.
Ну почему он такой возбудимый?!
Вот и сейчас от одной только мысли о том, что Ааха родит Воплощение чуть не разбил себе голову.
Как он забыл, что в подвале стоять невозможно? Только сидеть или ползать. И всё. Ну или лежать. Но тогда заболят бока. Пол то каменный, да ещё и неровный.
Но удар головой отрезвил, и Уух стал умнее.
"Дурья башка! О чем ты подумал? - бил он ладонью по лбу, - да у Прекраснейшего столько детей, сколько семян в головке подсолнуха. И не тебе рассуждать, который из них окажется Воплощением. Это решится в Пылающие".
Обычным человечкам, таким, как он, Пылающие безразличны. Но Прекраснейший сеял семя, и у него много, очень много детей. И тот, кто во время Пылающих вдруг зарычит, закричит и будет взывать, значит, в того воплотился Спасённый. А если их много, рассудит лишь он, Великий жрец Его Прекраснейшего и Сиятельнейшего тридцать пятого воплощения Спасённого Морем.
Уух осторожно пополз в другой угол, всем телом дрожа от холода, ощупывая камни, и при этом строя гримасы. Ладони были изранены в кровь, как и ступни. Где-то она засохла, где-то сочилась. Он знал, что камни специально затачивают, большие и маленькие, особенно самые мелкие камешки. А потом их заботливо склеивают. Чтобы те, что сидят в подвале, не могли разгрести себе место, чтобы их ступни и их ладони болели, чтобы они не лежали, не спали, а думали, думали, думали... И становились лучше…
За дверью послышался шум.
Щёлкнул замок. Нет, вдалеке.
Но щелчки становились всё ближе, и с замиранием сердца Уух вдруг увидел, как хлынул свет в его камеру, заставляя зажмуриться.
У входа маячил охранник, косматый, заросший, а, значит, давно не грешивший, и знаками велел вылезать.
Мужчина пополз. Не чувствуя боли. На свет и тепло, туда, где он сможет подняться.
Когда же он выполз и с наслажденьем расправил плечи, преодолевая усталость затёкших в подвале мышц, по его пустой бестолковой башке ударила дубина. "Спасибо" - знаками показал Уух, понимая, что стражник старался, что этим самым он учит, даёт понять, ему, глупому маленькому человечку, что прощения нет, прощение необходимо ещё заслужить. Стражник увидел “спасибо” и знаками показал “пожалуйста”.
Стояла ясная ночь. В небе орели звёзды, сверкало светлым пятном Ожерелье Правителей Неба. Словно летучая мышь.
Показалось, что Ожерелье как будто скукожилось, стало неярким, нечётким. "Сердятся, видно, Правители, - думал Уух, - я сам виноват. Не надо было бежать на Чёрные Камни, с Аахой, с собратьями. Получил бы сорок плетей, и меня бы простили".
В племени было холодно, но всё же не так, как в подвале, горели факелы, воздух был свеж, и парень опять начал радоваться.
И опять получил по башке.
Его провели на площадь, самую главную площадь перед Дворцом, от которой уходят Аллеи, и Уух изумился - вся площадь была забита народом.
Стояли ВСЕ, все жители племени. Кто-то на площади, кто-то стоял во Дворце, высыпав на балконы, заполнив окна, кто-то дальше, в Аллеях.
И все глядели на Небо.
Уух пригляделся, и понял, что не заметил главного.
Чуть в стороне от Ожерелья плыли шары. Шары, которые были подсвечены, потому что под этими шарами, в корзинах горел огонь. И стояли люди.
"О Правители Неба, что это, что??" - изумился Уух.
И с содроганием сердца понял, что это спасение.
Возвращались те, кого забрали Правители Неба. Возвращались безбожники.
Значит, скоро зажжётся солнце. Зажжётся, ведь так говорило пророчество.
Высоко на помосте стоял Великий жрец Его Прекраснейшего и Сиятельнейшего тридцать пятого воплощения Спасенного Морем. Стоял и громко жестикулировал. Громко, потому что при этом кричал. То, что хотели услышать.
"Да, - показывал жрец, - это возвращаются те, которых забрали Властители Неба - мудрые существа с восемью конечностями. Прячущиеся в яйцо от грехов наших предков и держащие посох судьбы. Ох, согрешили мы, люди, но будет спасение. Спасение нам и спасение душам нашим. Зажжётся солнце на небе, пусть не сейчас, но зажжётся. Ведь если вернулись безбожники, то и нам, малым грешникам, наступит прощение. Но не сейчас. Быстро приходит лишь кара. Прощенье приходит не сразу.
"Почему же не сразу??" - подумал Уух. Он уже видел солнечный диск, расцветавший в небе.
По площади прокатился рокот. И шум. Это жители города в едином порыве пали на землю. Точнее, на камни.
- Ооо! - закричал в исступлении жрец, как только увидел солнце, - ууу... Аааа... Ыррыр...
"Мы прощены, - сказали руки Великого, - мы прощены..."
Ему снилось Заводье.
Ущелье, в котором бурлила вода. Домики рудокопов.
Заводье, самое живописное место равнины, которое он однажды покинул и куда не вернётся.
Обрывки последних событий ещё волновали, ещё будоражили мысли.
То, что случилось, когда стражи, вдруг, в одночастье, исчезли, предоставив Советам старейшин самим выбирать своё будущее.
Жители Длинного Леса, Заводья, Приморья, бо;льшая часть Долины отмечали это как праздник.
Гильдия давно стала источником зла, и те несчастья, что обрушились на равнину - следствие их правления. Пожары в Приморье и Длиннолесье, кровавая битва у Бурной, а теперь этот взрыв… Нужны были изменения, и изменения эти последовали.
Смуглый, оставшийся главным после смерти заступника, только потому, что был первым в иерархии выживших служников, подписал документ, который провозглашал начало новой эпохи.
Гильдия стражей всё.
Так говорили в народе, так в народе здоровались, так поднимали бокалы.
Но что будет дальше? Останутся ли главными только Советы старейшин, или эти осколки сплотит новая, свежая сила? Об этом судачили, об этом строили предположения, и в разговорах всё чаще всплывал некий Орден, среди членов которого оказались самые уважаемые люди равнины, чьё влияние, помноженное на деньги, простиралось от Заводья до Озёрного Края.
Говорили, что члены Советов, в том числе и озёрники, уже склонились к объединению, и оставалось последнее, самое непростое решение - кто примет власть, под чьими знамёнами это объединение свершится.
Бескостный устал от пересудов, от кривотолков, он хотел тишины, он хотел погрузиться в своё созерцание и снова начать творить. Он хотел возвратиться назад, к древоходцу. К Миле. Без которой не мог видеть жизнь в её чистых незамутнённых красках.
Мила, его вдохновение. Сине-зелёная струйка с маленьким фиолетовым пятнышком на головке.
Он так долго жил без людей, так долго без них справлялся. А люди прекрасно справлялись сами, не замечали его отсутствия, и жили насыщенной жизнью.
Место художника здесь, среди озёр далёкого края, среди древоходцев и струек.
Бескостный проснулся, умылся, опустошил часть запасов, лежащих в мешке, и снова отправился в путь.
Он предвкушал эту встречу, с той самой, которая дарила свои картины, и которая постоянно будила, как только он засыпал, потому что струйки не спят, а значит, считают, что сон - это что-то подобное смерти.
"О Мила, я так скучал" - думал художник, шагая по тёмной равнине. Хотя, не такой уж и тёмной. С тех пор, как его благословил древоходец, он научился видеть. Теперь даже мрачный и скрытый от глаз уголок не был мрачным, а самый чёрный предмет - абсолютно невидимым. Мир получил свои краски.
Но что-то было не так.
Художник остановился.
Всё в этом мире светилось, будто оно излучает. Всё отражало свет.
Всё вокруг стало чётче. Туман, который висел над равниной, развеялся.
Бескостный глянул на небо. Уже зная, что он увидит.
Солнце сияло.
Пока ещё раннее, слабое, оно поглотило ночные краски, и отдало свои.
- Делегация Свободного Края.
- Матёрый?
- Он самый, - секретарь Совета старейшин сказал это тихо, словно присутствие главного первосвященника было приятной, но неожиданностью.
Многоперстный неспешно поднялся с качалки и подошёл к окну.
За кругом камней стояли люди. Один, два, три, четыре, пять человек.
Кто из них Матёрый, старейшина понял сразу. Этот выделялся среди собравшихся, своей густой, абсолютно седой растительностью и более крупным телосложением. Первосвященник носил серый, совершенно непритязательный плащ - жители Края не любят яркие броские краски, а скромность считают достоинством. Видимо, благодаря своей скромности, где-то переходящей в скупость, они и достигли того благосостояния, которому могли позавидовать члены самой богатой гильдии - гильдией торговцев.
А вот и они.
Красные плащи, красные шапочки. Озёрники никогда не оденут красное.
Один высокий, черты лица грубые, будто вытесаны из камня. Двое других поменьше. По размеру, но, как понимал Многоперстный, совсем не по важности. Одного старейшина знал. В лицо. Главный казначей гильдии торговцев, человек, которого между собой называли серым заступником. У которого занимали все, тем самым привязывая себя незримыми нитями, и который время от времени за эти нити подёргивал.
Пятый...
Мужчина сглотнул.
Подчёркнуто яркий зелёный плащ мог означать лишь одно - в Девятый Лес пожаловал страж, что было, мягко говоря, нежелательно. А говоря более сухо, и невозможно.
Многоперстный мигал глазами, но наваждение не исчезло. Страж оставался на месте.
- Ты видишь? - спросил он у Зоркого.
- Вижу, - сказал секретарь, начиная собирать свои вещи - бумагу, печати, перо. В Девятом Десу не любили карандаши, которыми пользовались на равнине, и продолжали писать чернилами. Может, потому, что написанное пером дольше держалось на бумаге, а след от карандаша, при очень большом желании, можно стереть.
Что имел в виду старейшина Первой деревни, секретарь понял сразу. Даже не глядя.
- Дааа... Видать, плохи дела у гильдии, - Многоперстный погладил бородку, - видать, совсем плохи, - добавил он после.
- Хуже некуда, - поправил его секретарь, - ну что, приглашаем?
- Зелёный?
- Придёт, только позже.
- Другие?
- Придут.
- Так значит, без них?
- Значит, так.
- Хорошо. Если пришли и все сразу, значит, грядут перемены.
Секретарь вышел за дверь.
Через пару минут она отворилась, и в приёмное помещение просторного гостевого дома зашли по порядку - Матёрый, торговцы и страж.
- Смуглый, - ответил последний, краснея. Понимая, что он первый из стражей, прибывший в Обитель Зла - так во время особо торжественных встреч называли Девятый в гильдии.
- Многоперстный, - старейшина кивнул и даже слегка поклонился. Но руку не протянул, - неприязнь между стражами и благословенными, как называли себя поселенцы Безвестного Леса, была непреодолима.
- Других пока нет, - добавил мужчина, - Если хотите поесть, пожалуйте, - он показал на гардину, за которой располагалась харчевня.
- Спасибо, - ответил Матёрый, - но мы пообедали. Возница тот ещё повар.
- Тогда подождём, - сказал Многоперстный, - остальные в пути.
Его волосы, собранные в косичку, покачивались в такт движениям головы, что придавало старейшине особую галантность.
- Мы хотим пообщаться с Вами, - продолжил первосвященник, - чтобы заручиться поддержкой.
- Вот как? - старейшина чуть приподнял свою бровь, - вы высокого мнения обо мне. Вам нужен Зелёный. Его голос имеет вес.
- И всё таки, - ответил высокий, вырезанный из камня торговец, - мы на пути нового будущего. И поэтому смотрим вперёд. Зелёный - прошлое, его решение может и важно, ведь он председатель. Но в будущем мы будем иметь отношения с новым Советом, и у вас самые высокие шансы его возглавить.
- Вот как? - Многоперстный задумался, - не знал, не знал, - он посмотрел на Весёлого, того самого казначея, который, сколько бы веса не имели другие участники делегации, был первым среди собравшихся. В его руках деньги, большие деньги, а в ситуции неопределённости, в которую погрузилась равнина, количество денег решало.
- Садитесь, - старейшина указал на длинный, вырезанный из древесины саммачьих деревьев стол, и, только вошедшие сели, сжал руки в замок и приготовился слушать.
- Как Вы, вероятно, слышали, случились события, - начал Матёрый, - важные события. Шестой оказался политиком, мягко говоря, негибким, и настроил против себя почти всех своих старых приверженцев. Заводье, Приморье, Долина, а до того Длиннолесье... Спасибо, - добавил старик, когда слуга, лавируя между участниками, поставил по правую руку стакан и налил в него воду. Благословенные обычно не торопились и на своих заседаниях сидели подолгу, поэтому пили воду. Иначе в горле пересыхало, и под конец заседания голос хрипел, - так вот, вслед за Длиннолесьем, Советы старейшин этих Лесов высказались против каких либо дел со стражами. Пожары в Приморье, резня у Быстрой… кстати, приношу свои глубочайшие соболезнования, - Могоперстный кивнул, - поставили гильдию вне закона.
- Вы хотите сказать, что за стражами остались Прихолмье и Междуречье?
- Вы слышали о взрыве? - спросил первосвященник. Мужчина кивнул, - кто совершил этот взрыв, мы не знаем. Стражи настроили против себя всю равнину. Но в результате случившегося гильдия оказалась обезглавлена. Единственный выживший служник присутствует здесь.
Многоперстный взглянул на Смуглого. Тот сидел, положив на колени ладони, и часто-часто моргал, как ученик, который не выучил урок.
Матёрый выпрямился, после чего его голос начал звучать по особому:
- Гильдия стражей распущена. Советы старейшин оказались предоставлены сами себе, и в нынешней ситуации это тревожит.
- Почему? - спросил Многоперстный.
Действительно, почему? Ведь озёрники жили сами. Без дополнительного подчинения кому бы то ни было. И жили неплохо. Почему же другие не могут?
Матёрый захмурился
- Всё это так, - сказал он, подумав, - Свободный Край жил отдельно. Но мы уступали, уступали любые спорные моменты, отдавали рудники, отказывались от ресурсов. Предоставляли услуги посредничества между вами, - старик поглядел на двудушного, - и остальной равниной. Лавировали как только могли. И всё для того, чтобы сохранить свою веру, - первосвященник заговорил своим звучным внушительным голосом, - теперь равнина свободна. Каждый из вас может прийти в любое селение мира. Каждый живущий на равнине человек может верить в то, во что посчитает нужным. Стражи ушли, равнина осталась. Теперь, - Матёрый взглянул на торговцев. Весёлый кивнул, - теперь всем нам нужен гарант веротерпимости. Гарант безопасности. Мы хотим быть увереными, что ни в одном из селений не возникнет что-то подобное стражам. Каждый Лес будет открытым для каждого живущего, любые споры между селениями, территориальные или ресурсные, будут решаться мирно, верховным судом упомянутого мною гаранта, и подобного страшной войне не случится.
За столом воцарилось молчание.
- Хорошо, - старейшина чуть сдвинул брови, - зачем Вы сюда пришли?
- Девятый Лес такая же часть равнины. Мы просим войти в Союз.
- И об этом вы будете просить остальных членов Совета?
- Будем, - ответил старик, - Союз в интересах Девятого. Он откроет новые, небывалые возможности. Торговля, ремёсла. Девятый не будет отдельной зажатой между холмами и морем областью, которой пугают и которой боятся. Он станет такой же частью равнины, как Междуречье, Долина или Прихолмье, - Матёрый вздохнул, - или Свободный, теперь уже просто Озёрный край, - он посмотрел на торговцев и чуть заметно кивнул.
- Преимущества объединения лежат на поверхности, - продолжил Весёлый, - теперь об издержках. Издержки сопровождают любое дело, и нашей гильдии это известно, наверное, больше других. Но в данном случае мы делаем предложение - не только вам, мы сделали это предложение Советам старейшин всех остальных Лесов. И получили согласие. Первые пять лет после объединения гильдия берёт на себя все расходы, будь то создание общих структур или налоги, которые идут на этих структур содержание. Пять лет вы не даёте ни гирика.
Многоперстный задумался:
- Щедрое предложение. Я бы хотел спросить - что сама гильдия будет иметь, но, боюсь, это невежливо.
- Почему же? - Весёлый скрестил свои пальцы.
На каждом блеснули перстни, в оправе которых горели яркие хорошо огранённые камни, что отличалось от рук Многоперстного, унизанных крупными, но тусклыми печатками. Непосвящённому человеку стало бы сразу понятно, кто предлагает, а кто принимает предложенное. Тем более, что руки Весёлого покоились на груди, а двудушный сидел, положив их на стол.
- Мир и единство равнины целиком в интересах гильдии, - продолжал казначей, - какой торговец пустится в путь, если будет знать, что его ограбят, а пошлины, введённые местным Советом, съедят возможную прибыль? Государство предполагает отсутствие пошлин, свободу торговли и безопастность путешественников.
- Государство? - переспросил Многоперстный.
- Государство - лучшее решение, - ответил Весёлый, - а лучшее государство - монархия. Монарх выступает гарантом, абсолютным и постоянным. Солнечная Страна в "Приключениях" - пример процветания и стабильности. Поэтому наше решение - королевство.
- Решение гильдии или решение Ордена?
- Решение гильдии - это решение Ордена, - ответил высокий торговец, до той поры не произносивший ни слова. Слова старейшины его не смутили. Ничуть.
- Так кто же король?
- Король и Королева, - ответил Матёрый, - эти люди бросили вызов гильдии стражей, когда их власть казалась абсолютной. Они пошли против родственных отношений, против измены близких, и когда стоял выбор - продолжать борьбу, или отступить, ценой собственной свободы - они сохранили жизни подданных и отступили.
- Длинноногий и Быстрорукая, - произнёс Многоперстный.
Он помолчал, и добавил:
- Допустим. Мы согласимся. Где гарантии, что Советы старейшин согласятся на это? Девятый Лес на равнине считается проклятым.
- Эти гарантии здесь, - произнёс третий, самый тихий торговец, вытаскивая из сумки несколько свитков.
"Пять-шесть-семь-восемь" - считал старейшина, - восемь согласий.
И посмотрел на собравшихся:
- Я говорю "да", но, опять же, что скажет Зелёный? Что скажут другие старейшины?
Торговец покопался в дорожной сумке и вынул письмо.
- Прочтите, - сказал он чуть слышно и кинул его через стол.
- "Совет Девятого Леса”... - двудушный сорвал печать и начал читать. Про себя.
Глаза пробежали раз, пробежали другой.
- Зелёный сложил полномочия, - произнёс он растерянно.
- Времена меняются, - ответил Весёлый, играя пальцами. Грани камней засверкали. Он был похож на торговца, который близок к заключению своей самой выгодной сделки.
- Зелёный вручил его лично? - спросил Многоперстный, - или через посыльного?
- Лично.
- Но письмо адресовано мне.
- Адресовано, - Весёлый кивнул.
- Своим преемником он рекомендовал меня, - удивился старейшина, - Совет обычно прислушивается к рекомендациям председателя.
- Вот видите, - улыбнулся торговец, - я думаю, точнее, надеюсь, что он прислушается и к Вашей.
Дождался? Глупый маленький человечек...
Уух стоял в своей клетке.
Рядом, в один длинный ряд, располагались другие, примерно с десяток. В половине стояли такие же, как он, глупые человечки, которые дожидались прощения.
Они шумели внутри своих клеток, хватались за прутья, обнажённые, а потому открытые перед Небом, всем своим нетерпением показывая собравшимся (а собравшихся было море, здесь собрались все свободные жители племени), что готовы принять новый вызов. Сразиться с безбожниками, которых однажды забрали Властители, священные пауки, те, что ткут паутину судеб. Забрали, но после вернули. На суд.
Вернувшиеся сидели тут же, в другой половине клеток. Такие же раздетые и некормленные, как он и его соплеменники. Сидели, понурив головы, уткнувшись в колени, стыдясь наготы, а может, своих чёрных дел - ведь они то безбожники, а, значит, дела у них чёрные.
Одной оказалась женщина, с длинными тёмными волосами, как у Аахи. С виду она старовата. Но ничего, он бы её… Уух облизал свои губы.
Если достанется эта, то он её победит, и отымеет, у всех на виду. И заслужит прощения. А после убьёт. Потому что выживший должен остаться один - тут либо смерть, либо прощение.
Но Властители Неба отдали слабейших. Они не стояли, не дёргали прутья, не рвались на бой. Они сидели, забившись в угол.
И Уух был уверен, что всё ещё будет. И рокот зала, и поздравленья собратьев, и плевок от Прекраснейшего. Тот самый плевок, который заслужит сильнейший. А значит, прощённый.
Уух завыл в предвкушении.
Сотни его соплеменников делали ставки, и мужчина напрягся. Он сжал кулаки, распрямил свои плечи. А потом закричал.
Крик подхватили другие, руки в кровавых ссадинах схватились за прутья, и клети стали качаться. Одна раскачалась так, что упала. Тут же сбежались стражники, лохматые, а, значит, давно не грешившие, и, тыкая палкой сидевшего, поставили всё на место.
Раздался удар, громкий и гулкий, и стоявшие рядом собратья, как по команде, прислушались. Прислушались зрители. Даже безбожники, которых вернуло Небо, оторвали лицо от коленей и в посмотрели вокруг.
Ууух... Ааа... Ууур.... Хэ-хэ-хэ, - жестикулировал жрец.
"Сейчас, ооо, сейчас..."
Сердце Ууха забилось.
Один за другим выходили собратья, и один за другим побеждали. Бросали безбожников на помост, ломали руки и ноги, сворачивали шею. Те, конечно, пытались сопротивляться. У кого-то почти выходило. Но борьба жидкого пламени была той борьбой, которую знали все, но только не возвращённые.
Один за другим победители получали овации, крики своих соплеменников, один за другим подбегали к трибуне и подставляли лицо, чтобы поймать тот плевок, тот долгожданный плевок, что отпустит Прекраснейший. Ловили не все, и не все уходили счастливыми, но кому посчастливилось… Ооо … они просто выли от счастья.
Он ждал, глупый маленький человечек, ждал своей очереди. Грыз кулаки.
И вот.
Жрец объявил.
Да, остались лишь двое - он и она, та самая возвращённая, которую он хотел.
Орган Ууха поднялся, вызывая одобрительный гул, стражник сорвал замок, и мужчина, закричав что есть мочи, взбежал на помост.
Стражник приблизился к женщине, намереваясь огреть её палкой, если она вдруг не сдвинется. Ведь те, другие, не двигались, другие вжимались в угол.
Но возвращённая поднималась. Сама.
И спокойно взошла на помост.
Голая и красивая, хотя и потрёпанная.
Уух оскалился.
Женщина оскалилась тоже.
Она не была похожа на тех, других возвращённых, она не боялась. И Уух на секунду задумался. Но лишь на секунду.
Не желая терять ни мгновения, он превратился в язык. Жгучего жидкого пламени.
…Но попал не туда.
И рухнул. Словно мешок с костями.
Тут же поднявшись, Уух подлетел к возвращённой.
Чтобы упасть и снова подняться.
“Что за…” - подумал парень, вновь поднимаясь с помоста.
И не поднялся.
Ногу сдавила жгучая боль.
Уух посмотрел на женщину и зарычал.
Вкладывая в рычание всю свою ненависть, всю обиду, на себя, на Ааху, на жизнь.
И тут же увидел удар, ломавший лицо.
Уже погружаясь в ничто, он догадался, что это была последняя, самая злая насмешка судьбы.
Дождался? Глупый маленький человечек...
Женщина зарычала.
Она показала руку, которой убила несчастного, и воззвала к сидевшим.
Но большая часть сидевших не встала. Большая часть переживала случившееся. Ведь все поставили на Ууха, а он проиграл. Все, за исключением одного, который стучал себя в грудь. У него будет много, так много ракушек, ведь он поставил на слабого, и он (единственный!) выиграл.
Но всё изменилось, когда Прекраснейший, расталкивая локтями всех тех, кто сидел на трибуне, поднялся и побежал. На помост.
Тряся своим жиром, рыча на охранников, он подбежал к возвращённой и начал её хватать. Начал лапать. За сиськи, за жопу.
Народ загудел.
Жрец приподнял свой сияющий посох и приготовился что-то сказать.
Но опустил.
Потому что случилось невероятное. Невозможное.
Женщина размахнулась и ребром своей правой ладони ударила в шею.
Прекраснейший повалился.
Мягко и хлюпко. Словно бурдюк, наполненный жидкостью…
Зрители перестали кричать. Перестали подбадривать, гукать.
Возвращённая стояла над телом, а остальные взирали, молча и как-то напуганно.
Кто-то должен был объяснить, что это значит, и этот кто-то опёрся на посох.
И думал.
Прекраснейший может погибнуть. Может умереть от болезни. Может оступиться и разбить себе голову. Может. Но если это случилось, значит, угодно Небу, значит, так решили Властители. И, значит, им нужен другой. Новый Прекраснейший.
Тридцать пять раз выбирали они Прекраснейшего и процесс этого выбора сомнений не вызывал. Тот, кто не узнаёт себя в зеркале, более мудр, чем другие. Он видит не отражение, он видит Небо. И если таких будет много, то выбирают того, кто зарычит и первым плюнет в вошедшего.
С этим проблем не будет.
Но как всё таки быть, если это орудие Неба не камень и не болезнь, если орудие человек. Возвращённый.
Возвращённый, чтобы исполнить волю Властителей.
Да, объяснение есть…
Жрец расширил глаза и вскинул свой посох.
- Уууурррааа!! - закричал он, указывая на женщину.
Свершилось.
Небеса сами прислали того, вернее, ту, которая станет новым, тридцать шестым воплощением спасённого морем.
Нану сидел под большой тихоходкой. Её конечности двигались, но двигались медленно, а крона давала тень. Этим тихоходка напоминала деревья, величественные неподвижные организмы на другом конце мира. На том конце, откуда Рубо вернулся. Перед учителем раскинулось озеро, то самое идеально круглое озеро, которое они полюбили, на берегу которого Нану прочёл так много полезных лекций. Техники любили объекты, которые похожи на строгие геометрические фигуры и линии которых можно выразить простой математической формулой. Рядом и думалось лучше, и мысли не уходили в сторону.
- Нану! - воскликнул Рубо, и завертелся волчком. Как несучка, которая крутится над водой и собирает мелкую живность.
- Рубо. Как ты провёл это время? - тихо спросил учитель, даже не скрипнув суставами.
Даже не скрипнув суставами!
Отправляясь на другой конец этого большого, невероятно большого мира, техник не думал, что там неожиданно встретит существ, чьё восприятие жизни будет настолько созвучно. Которые окажутся такими же раздражительными и восторженными. И у которых эти состояния будут сменяться так же быстро и так же непредсказуемо, как у него. А иногда беспричинно, как говорили техники. Но, побывав в мире людей, Рубо понял, что на всё есть причина, просто её надо видеть.
- Я знаю, почему ты зелёный, - ответил вдруг Нану.
- Почему же, учитель?
- Я спокойно сижу и даже ничуть не поскрипываю. За время, проведённое рядом, я научился тебя понимать. Пускай это даже непросто.
- Нану, забудь. Я рад тебя видеть, Нану, и всё.
- Я тоже рад тебя видеть, Рубо.
Техник сказал это так, как говорил бы Джуз, принимая заказ у очередного несуществующего клиента.
Рубо вздохнул.
Он научился вздыхать, не имея воздушных мешков, как у тех, у других, на другом конце мира.
- Твоя поездка успешна, - сказал ему Нану, - солнце горит, как и раньше.
- Я знаю. Но я оказался не к месту.
Нану согласно мигнул.
- Ово ошибся, - ответил учитель, - твой процессор не смог работать в том мире, куда вы спустились.
- Великий Ово ошибся, - повторил вслед за техником Рубо.
В это так сложно поверить. Прогнозист, который в расчётах так точен и так скрупулёзен, вдруг допустил ошибку...
Техник мигал, всеми своими цветами. Такой невозможной казалась мысль.
- Одна из констант чуть-чуть изменилась, - добавил Нану, - поэтому Вы и спустились туда очень быстро. Видимо, был в этом мире особый замысел.
- Великий Ово ошибся... - у Рубо начинались повторы. Такой восприимчивый техник.
- Расскажи мне о тех, с кем провёл это время, - попросил его техник. Чтобы как-то отвлечь внимание. Он слишком долго знал Рубо, и, даже не зная, что с тем происходит, умел вернуть его в русло.
- Я недолго был с ними. Большую часть этого времени я пролежал в мешке, - техник вздохнул (конечно же, мысленно), - но я их понял. В той степени, в которой могу так считать, - Рубо опустился на травку, - они не такие как мы. Вначале казалось, что этим существам, похожим на живунчиков или тех же ушедших, легче чувствовать себя счастливыми. Ведь счастье они могут найти во многом. Они сами придумывают предназначение, а потом ему следуют. И однажды я понял, что это непросто. Ведь можно его так и не найти, свое ИСТИННОЕ предназначение. Но только истинное делает счастливым. Теперь я думаю по-другому. Я думаю, в каждого из них что-то заложено, так же, как в нас, но не каждому дали инструкцию. И счастливыми стать им не просто.
Он замолчал.
Нану смотрел на воду.
Рубо смотрел на Нану.
И оба молчали.
- А ты? - спросил наконец учитель, - ты нашёл своё предназначение?
- Да, - ответил техник, - нашёл. Моё предназначение общаться, когда это нужно. Я - спутник существ, которым необходимо общение.
- Значит, оно так и есть, - спокойно продолжил Нану.
Рубо замигал огоньками.
- Великий Ово сказал, уже после того как ты улетел. Он сказал, что твоё предназначение - радость. Ты отдаёшь её тем, кому не хватает.
Он чувствовал свои ноги, свои руки, своё тело.
Ощущения были те, да не те. Да и вовсе не те.
Ведь у него и не было всего того, что было раньше. Под этой оболочкой из мягкого эластичного материала, напоминавшего кожу, находилось что-то твёрдое, на ощупь совсем не похожее на мышцы.
Хотя сходство, особеннно внешнее, поразительно.
Когда Пытливый глядел на себя в зеркало, он видел Пытливого. Не смотря на то, что всё, что он видел, даже глаза, было исскуственно создано этими тварями, повёрнутыми на всяких там опытах. Их кропотливыми ручками.
Или лапками.
Он стал другим. Полностью.
Он даже не ел.
Не спал.
Не справлял свои нужды.
Но в остальном остался таким же, как был.
Почти.
Иногда ему было страшно, иногда любопытно (хотя, скажем прямо, любопытно Пытливому было всегда), иногда он замыкался в себе, а иногда хотел поболтать.
Он чувствовал ноги и руки, чувствовал тяжесть внизу, если сидел, и в ногах, если стоял. Улыбался, шутил. Почти.
Но это "почти" было важно.
Теперь он мог силой мысли выключить окружающее, и тогда, вместо того, чтобы заснуть, производил вычисления, искал решения тех задач, которые раньше считал нерешаемыми, и, когда эти решения находил, снова включался в происходящее. Ему казалось, прошла уйма времени, но проходило каких-нибудь пять или шесть, может быть, десять минут. И за эти вот пять или шесть или десять минут он находил ответ там, где раньше мог думать годами.
Его существо, как объяснили хранители, запечатали в отдельную очень важную пластину, которая находилась в голове, а всё остальное служило лишь дополнением, всё остальное помогало двигаться и чувствовать происходящее.
Сложнее было с эмоциями. Эмоции человека регулируются веществами, которые попадают в мозг. И всему этому надо было придумать замену. Всё это нужно было перевести из аппаратной части в программную.
Но хранители справились. Настолько, насколько они покопались во всём человеческом. Покопались буквально.
Если понимание человека, как утверждали эти мелкие любопытные твари, было глубоким и достаточно полным, значит, копия окажется неотличимой от оригинала. Ну или почти неотличимой.
И этой копией оказался Пытливый.
Надо сказать, поработали они аккуратно.
За исключением того, что он не чувствовал урчания в районе желудке, дыхания, сердцебиения и некоторых других знакомых движений, всё остальное осталось прежним.
Да, он скучал по этим движениям, но, как однажды сказал Терпеливый, его первый учитель, “наука, парень, это дорогое удовольствие”.
Ведь то, что в него положили, все эти знания, к которым он получил теперь доступ, по договорённости со своими ваятелями, и та способность мыслить, которая у него появилась - всё это требовало платы. А платить он мог только одним. Своим телом.
Но всё изменилось.
Теперь уже всё изменилось…
Как долго к нему не ходили.
Первое время он не мог даже сесть и забыться, чтобы, отключившись от внешнего мира, разобраться во вложенных знаниях, собрать их в систему. Искатель копался в пластинке, искал манускрипты, сдувал с них пылинки, читал (такие были ощущения), и вдруг - раздавался голос, манускрипт летел на пол, и он открывал глаза.
Эти мелкие твари проводили какие-то измерения, заставляли его стоять, сидеть, закрывать глаза, спрашивали об ощущениях в области паха, и подчёркнуто громко расстраивались, когда узнавали, что никаких ощущений нет. "Недоработка" - сокрушались они, опять же подчёркнуто громко.
Но теперь он сидел в этой своей библиотеке, читал её многочисленные тома, всё читал и читал, но его не будили.
Тогда Пытливый осторожно оттуда вылез, протопал к шкафчику и взял небольшой браслет.
Браслет давил на запястье, и, пускай боли не было, а сосуды, которые можно перетянуть, отсутствовали, но он привык ощущать себя так, как ощущал ещё раньше, в той далёкой далёкой жизни. Поэтому и браслет одевал лишь тогда, когда выходил.
Было тихо.
Подозрительно тихо.
Двери открыты.
Пытливый шёл мимо комнат, мимо кубов, и вдруг, по остаткам запаха понял, что он идёт там, где когда-то сидели люди, ну, не совсем даже люди, скорее, то, что от этих людей осталось. Сидели, а теперь не сидят.
Так он прошёл Лабиринт, сверху донизу.
Прошёл, удивляясь.
Свет горел всюду, но никого нигде не было.
Исчезли даже звери, размещённые в клетках. Клетки остались, а звери исчезли.
Хранители ушли, забрав с собой всё здесь живущее и оставив свои механизмы, в том числе и его.
И ЕГО.
Совершенный, созданный аккуратно, с любовью, но МЕХАНИЗМ.
Все эти мысли зажглись мгновенно.
Он понял.
Всё.
Сразу.
Преимуществом нового состояния было ещё и то, что мыслил он быстро, и если даже какая-то мысль вызывала у него отторжение, он её не купировал, а старался понять.
Пытливый прошёл в верхний уровень.
Выход оказался открыт.
Он знал, из тех же вложенных знаний, куда и в какую сторону двигаться. Как попасть на холмы, а потом на равнину. К людям.
Как попасть к ней.
Но зачем?
Что там делать?
"Недоработка" не давала почувствовать голод, тот самый голод, который он раньше испытывал. Голод мужчины, который звал его к женщине.
Всё, что ему было нужно - разобрать свои знания, сравнить, дать им место и сложить ту мозаику, которая… окажется самым началом новой, ещё большей мозаики.
Да, процесс познания бесконечен. Пытливый понимал - это так, и не тешил иллюзии, что когда-нибудь всё же дойдёт до конца, точнее - начала, до той сердцевины, где наконец отдохнёт.
От чего?
От того, что нравится?
Он повернул обратно…
Теперь это сооружение, колоссальное и пустое, принадлежит ему, только ему.
Всё.
Без остатка.
- Молчать! Суд идёт, - рявкнул судья. Он помолчал, прислушавшись к залу и ожидая тишины, в которой Его Зоркость, Бесстрастность и Честность развернутся по полной, - слушается дело... Дело... Что это вы подсунули?? - судья с омерзением посмотрел на бумагу.
- Ваша Зоркость, - сказал секретарь, - это оно.
- Что оно?
- Дело. То самое дело, которое мы разбираем. Просто ответчик ещё не совсем отошёл от последствий... как бы сказать... своего возможного преступления. И при знакомстве помял.
- Помял? - судья напустил благодушие, - вот это мне нравится. Дело казалось таким скучноватым, ммм... но все эти возмутительные подробности обещают интересное продолжение. Итак. Слушается дело программиста Хээфа против программиста Трокула. Вышеозначенный истец просит покарать вышеозначенного ответчика так сильно, как это только возможно. То есть так, как посчитает нужным Наша Зоркость, Бесстрастность и Честность, - судья оглядел собравшихся. Истец, его отец, представитель его интересов и по совместительству главный свидетель, ответчик со своим адвокатом, префект, сын префекта, главные наблюдатели от города, парочка-тройка свидетелей и обыватели, много обывателей, пришедших сюда для массовки, - ну что, - судья навалился на стол, - скажите, голубчик, что знаете.
- Ваша Зоркость, - начал отец, - я буду краток. Дело известно...
- Я протестую! - взревел адвокат, - дело еще не известно. Мы только что начали.
- Протест принят, - ответил судья, радуясь первому столкновению. И громко ударил, - поосторожнее, голубчик, поосторожнее.
- Я буду краток, - отец был спокоен, - каждый раз, когда небо меняется, объявляется конкурс. Все участники создают свой мир, и ставят таймер на его медленное раскрытие. Не развитие, а именно раскрытие. То есть первоначальное развитие проходит быстро, а когда оно достигает созревания, запускается медленное раскрытие.
- Вы обещали кратко, - судья наклонился, - а говорите развёрнуто. Давайте быстрее. Условия конкурса мне известны.
- Конечно. Это я так, остальным, чтобы было понятно. Так вот, - отец оглядел собравшихся, - когда мой сын сделал оценку развития, уже после раскрытия, то выяснилось, что разнообразие мира не увеличивается, а, наоборот, уменьшается.
- Ну так понятно, - ответил судья, - с кем не бывает. Я сам, бывало, в ранние годы баловался всяким там миротворчеством. Что-то жизнеспособное возникает редко. Эх, молодёжь...
- Ваша Зоркость, изначальная оценка развития мира предполагала богатое и всестороннее раскрытие.
- Оценка в самом начале?
- Да. Но оценка постфактум, полученная из Центра расчётных технологий.
- Там, на сто двадцатой третьей, - сказал секретарь.
Судья даже не шелохнулся.
- Расчёт говорит однозначно, - продолжал отец, - было вмешательство. Извне. Кто-то нарушил четвёртый закон.
- Четвёртый закон. Интересно, - Его Зоркость, Бесстрастность и Честность задумалась, - знаю я этот четвёртый закон. Ну, так уж и быть, напомните, здесь сидящим, не мне, я то знаю, - повторил он чуть тише, - здесь сидящим напомните, что за закон.
- С удовольствием, - отец оглядел полный зал, - вмешательство в развитие мира со стороны лиц, не причастных к созданию, повлекшее изменения в его раскрытии. Так вот, вмешательство было, и виновник сидит в этом зале.
- Протестую! - вскочил адвокат, - вина не доказана.
- Протест принимается, - вяло промямлил судья, - давайте, голубчик, скорее. То есть поосторожнее. Ну и скорее… давайте.
- Я буду внимательным, Ваша Зоркость. Так вот. Чтобы уменьшить вмешательство и по возможности исправить раскрытие был нарушен пятый закон.
- Напомните. Вот, для них, - судья показал на собравшихся.
- Проникновение создателя в созданный мир, повлекшее нарушения в развитии. Проникновение было с зачатием.
Зал загудел.
- Наглое, подлое проникновение, - добавил адвокат.
Секретарь что-то шепнул Его Зоркости, и судья вдруг расцвёл:
- Проникновение считается обоснованным, - ответил он мягко, - нарушение пятого закона накладывается на нарушение четвёртого и потому правомочно.
- Ещё не доказано! - вскричал адвокат.
- Ах да. Не доказано, - судья растерялся, - как, не доказано?
- Да, Ваша зоркость, - шепнул секретарь, - не доказано.
- Мы э;то хотим доказать?
- Нет, мы хотим, точнее они, - секретарь показал на отца и сидящего сына, - хотят доказать, что имело место нарушение четвёртого закона. Просто если его вдруг не было, нужно будет начать новый процесс... Ну, Вы понимаете, - прошептал он чуть слышно.
Чем поставил в тупик. Его Зоркость казался задумчивым.
- Не важно, - сказал секретарь, - продолжайте.
- Мой сын ввёл инъекцию, используя мир, который я создал ранее.
Судья посмотрел на отца:
- Вы давали согласие?
- Да, Ваша Зоркость, давал, - соврал говоривший.
- Вопрос, - судья посмотрел на сына, - вы знали о внешнем вмешательстве? Когда вводили инъекцию.
Отец подтолкнул того локтем.
- Знал, - тихо промямлил сын.
- Не знал, - заржал адвокат, - он всё врёт, Ваша Зоркость. Ничего он не знал.
- Я... разберусь, - ответил судья, - суд разберётся, - повторил он корректно.
- Вопросы к ответчику...
Хээф поплыл.
Он ждал этого суда. Как торжества справедливости. Он шёл в этот зал, как в то самое место, где справедливость живёт. Но чтобы добиться желаемого, им надо врать. Ещё и ещё.
Сын посмотрел на отца. Тот говорил, задавал вопросы. Спокойный и рассудительный.
Адвокат ответчика хищно нависал над собравшимися.
Судья… туповатый.
Секретарь себе на уме. Как понимал Хээф, от него то всё и зависело. Это он шептался с судьёй и поправлял его речь - и тело, когда тот валился, грузный, обрюзгший, на стол.
Ещё он смотрел на отца, а отец смотрел на него. И эти взгляды Хээфу не нравились.
Но больше всего его раздражал ответчик. Трокул, старый приятель, с которым они когда-то бежали по верхней площадке и любовались небом, оказался мошенником. Предателем. Нет, пожалуй, всё же мошенником.
Он разрушал его мир, методично и скрупулёзно, скрываясь внутри, а всё для того, чтобы выиграть.
Если бы не отец, и если бы не стечение обстоятельств, Хээф не знал бы, в чём дело. Он завалил бы свой конкурс, и всё.
Хотя он и так его завалил.
Если и выиграет в суде.
Изменений, вмешательств так много, чистоты миротворчества нет, так что работу не примут.
Но Хээф всё же надеялся, что ему отдадут его кубик. Носитель, в котором живёт его мир, вернее, миры. Большие и маленький, тот самый маленький мир, который оказался последним творческим замыслом.
- Итак, - голос судьи, на этот раз громкий, вывел из мыслей, - больше вопросов нет. У суда. У меня. У нас. Суд удаляется.
Его Зоркость, Бесстрастность и Честность откинулся и впал в неопределённое состояние.
Состояние длилось минуту.
- Суд возвращается, - судья повернулся к собравшимся и наклонился к секретарю.
- Да, - сказал секретарь. Очень тихо.
- Вверенной мне властью, записанной на самых рельефных скрижалях самой высокой башни повелеваю, - слово "повелеваю" судья произнёс так тихо и так нечётко, что сидящим в зале послышалось другое. К примеру, "плеваю", - итак... - Его Зоркость смотрел на ответчика, - программист Трокул, - тот встал, - вы приговариваетесь к шестистам брюликам штрафа.
Зал загудел.
- За что?! - Трокул взмолился, - о миостивый Верхний, за что такое суровое наказание?! Он, - ответчик глянул на сына префекта, - разрушил десятки миров, в то время как веселился на сервере, в то время как пьянствовал со своими приятелями! И что? Какое ему назначили наказание? Предупреждение, выговор, всё??
- Почему? Почему он об этом сказал? Почему он напомнил? Папа… - сын префекта зарылся в отца.
- Не надо, не надо, не плачь. О, сынок... о сынок... Негодяй! - префект зарычал на Трокула, который в ответ зашипел, - негодяй! Смотри, что ты наделал! Он плачет… Повеселился сынок, ну и что? Он не хотел, он просто чуть чуть покачнулся.
- Ага, и при этом качнул чьи-то кубики! - ответчик орал, гневно, открыто, безжалостно.
В воздухе стало душно.
- Пойдём, - отец повернулся к сыну, - здесь делать нечего.
- Кубик тебе отдадут, - сказал он ему, когда они вышли из здания, - пока он с тобой, никто в твой мир не проникнет. Пожалуйста, будь аккуратным. Больше не вмешивайся. Пусть всё идёт как идёт, своим чередом. Это главное. Расскажу я историю. Слушай. Жил программист, и создал он мир. Создал, и стал любоваться. Как ладно, как складно всё скроено. Мир раскрывался, как самый красивый цветок. Не мог программист насмотреться, всё наблюдал, наблюдал. И однажды увидел, как что-то случилось, и мир стал другим. Как будто бы стал разрушаться. “Всё, - решил он тогда, - мир идёт к катастрофе.” Схватился за голову, начал вводить инъекции, точечно удалял объекты - всё тщетно. Расстроился программист, так расстроился, что все его части, из которых было построено тело, потеряли друг с другом связь и стали лежать по отдельности. Тогда он заснул. Спал, спал, долго, наверное спал, но после проснулся. И видит он, значит, что всё хорошо, мир, который прошёл катастрофу, стал другим, совершенно, но даже лучше и краше, чем был. Преодолел мир невзгоды, и сам изменил себя к лучшему. А катастрофа была лишь началом больших изменений. Обрадовался создатель, собрал свои части в целое, и больше в свой мир не вмешивался... Нам, родителям, это известно. Мы часто учим детей, контролируем их поведение, любим встревать в их дела и давать им советы. Но они, предоставленные себе, сами решают проблемы. Поэтому лучше не вмешиваться. Лучше смотреть. И любить.
Отец приподнял своё щупальце, и ласково тронул сына.