Последний замысел Хэа. Глава 8. Рассвет

ГЛАВА 8. РАССВЕТ

   Деревня была пуста.
   Нет, её не сожгли, подобно десяткам других.
   По улицам не валялись мертвые тела, распухшие и позеленевшие, которых некому убрать, потому что убили всех, от младенцев до стариков. Такие случаи не редкость, и отряд Сутулого, появляясь в подобных местах, обычно собирал всех в кучу и зажигал большой поминальный костер.
   В этой деревне, как и во многих других, было чисто.
   Народ ушёл в Лес.
   Когда-то такое трудно было представить. Когда-то люди жили в Лесу только ночью.
   Но это было когда-то.
   Теперь, впопыхах разобравшись с хозяйством, кое-как засеяв или собрав урожай, люди уходят. Чтобы их не сожгли и не убили. Уходят и живут в темноте, огороженные частоколом. Тогда соседи, если решат нападать, незамеченными уже не пройдут. В домах заколочены окна, так, чтобы ни один луч света не вырывался наружу. Хотя обычно в домах темно - масла мало, в Долину за ним не отправишься. Кто-то стоит на посту или обходит дозором, а остальные спят. Что еще делать? Спокойный сон - лучшее лекарство, и у переживших эти ужасные годы более ценного уже не осталось.
   Кое-где во дворах валялись инструменты. Селяне уходили поспешно, оставаться на равнине больше, чем нужно, опасно. В любой момент могут прийти и учинить расправу, решив все возникшие споры. Решив окончательно.
   Некоторые из инструментов оказались каменные, что было еще одним отголоском войны. Железа осталось мало, большую часть перековали на оружие, а новую руду не добывали. Кто будет работать вдали от Леса, когда в любую минуту могут прийти и отобрать всё, что ты наработал? А то и убить. Ведь мертвым рудник не нужен.
   Воины двигались молча, проверяя дом за домом. Само время такое, молчаливое. Молча работают, молча убивают, молча поют панихиды. Да, даже панихиды поют молча. Стоят над телом и читают губами написанное.
   Скрипнула дверь. Значит, кто-то остался.
   На пороге стояли двое, старик и старуха. Во взгляде не было ни страха, ни растерянности. Возможно, они уже ничего не боялись. Но возможно, отсутствие страха объясняло серое полотнище с тремя желтыми окружностями, соединенными такого же цвета линиями. На равнине знали, чьё это знамя. Под этим знаменем не мародерствуют, под этим знаменем не убивают, не сжигают дома. Воины Сутулого приносят мир.
   Всадник верхом на животном, которого на равнине мало кто видел, только усиливал эту картину, особенно когда он в приветствии поднял ладонь. И показал свои пальцы.
   Легенды не врали. Это был он.
   - Добрых суток, - ответил всадник, - Идите к своим и зовите в деревню. Все ваши страхи закончились.
   Старуха молчала. Она глядела на знамя, на всадника, воинов, особенно на горбатого, который стоял в стороне и грустью смотрел вокруг. Глядела, глядела, и вдруг заплакала.   
   - Спасибо, Великий, - женщина  дернула старика за рукав. Они поклонились, хотя было видно, что мужчине это давалось с трудом, - мы хотим причаститься. Мы ждали.
   Шестипалый спешился, отдал поводья ближайшему воину и подошел.
   Он взял в свои руки ладони женщины, взял так, будто это самое ценное, и медленно произнес:
    - Верую в Господа Бога Обиженного, и в служников его исполнительных, и в Великое Разделение, и в таинство Расставания души и тела, и в Остров Незримых Душ, и да не тронут меня шкодники лукавые, ибо просто совратить с пути истинного душу мою грешную, ведь нарушаю я заветы Твои, Господи.

                Война ресурсов. Зарисовки.
                Зарисовка последняя.   
   
    
   Мой дорогой сын!
   Как же я скучаю, ты даже не представляешь. Здесь, в этих Средних землях, всё по-другому. И небо другое, и запахи другие. Мне не хватает твоей непосредственности, мне бы хотелось твоими глазами, сынок, посмотреть на окружающий мир.
   Я вспоминаю, как мы ходили на Верхнюю Площадку, в каком восторге ты находился и как ты глядел на проплывавшие облака. Как ты вдыхал те запахи, ту свежесть, что наполняла воздух. Я смотрел на тебя и восторгался. Вместе с тобой. За тебя.
   Да, кстати, по поводу твоей работы.
   Я кое-что узнал.
   Помнишь, ты говорил, что в самом начале не сделал оценку развития? А когда её сделал, то было уже поздно? Я тогда попросил у тебя кубик с н. у.
   Так вот. На Среднем Уровне есть такой институт - Центр расчетных технологий. Может быть, слышал. Там могут расчитать вероятные оценку развития любого мира, в том числе потенциального. Представляешь? Не развертывая ни в одном измерении, даже во времени.
   Чтобы отдать им твой кубик, нужно разрешение. Нужна комиссия. А это долго, да и согласились бы они - тоже вопрос. Но ты же знаешь мои связи.
   Короче, отдал я твой кубик. Сделали они оценку.
   И вот что выяснилось.
   Среди вероятных сценариев нет НИ ОДНОГО, который бы указывал на гегемонию так называемых хранителей (ну или избранных, как ты называл их раньше), и уж тем более на их эксперименты с мирами. Еще раз - ни одного. Не просто среди самых вероятных сценариев, а вообще среди вероятных.
   Теперь думай. Если внутреннее развитие мира не предполагало того, что случилось, значит, было вмешательство. Извне.
   А это значит, что был нарушен четвёртый закон. И, стало быть, нарушение тобою пятого ПРАВОМОЧНО.
   Ты мог залезть в свою работу и кое-что исправить, чтобы мир развивался согласно оценке. Ты имел на это право. И твоя работа МОЖЕТ участвовать в конкурсе.
   Конечно, теперь что-то сделать проблемно. Кто-то замкнул вход на выход, а может, просто зашифровал соединение, и понятно, что этот кто-то пришел извне. Наверняка он однажды вмешался, взломал твою работу, залез туда аватаром, и изменил направление мыслей хранителей (так, кажется, называют экспериментаторы сами себя). Или разработал вирус, со специальной программой, чтобы последовательно управлять теми, кто им заразиться. А хранители - просто инструмент. Да и не могло быть иначе - чтобы нижние устранили верхнего, сынок, это уже революция. Во всём миротворчестве.
   Есть вариант перебрать твоих знакомых, выяснить, кому было выгодно, чтобы ты завалил работу. Найти его и вздрючить. И воспользоваться его каналом для связи. Ну это если он не замкнул вход на выход, а просто зашифровал. Полагаю, оно так и было.
   Но вот нутром почему-то чувствую, что комиссия посчитает это двойным нарушением пятого закона. А не так, что пятый наложен на четвёртый. Они там такие бюрократы, сынок, ты не представляешь.
   Ещё вариант - найти способ установить связь со своим миром. Теперь такое возможно только через комиссию. А там любое вмешательство посчитают. Нужно доказательство того, что нарушение было, а это опять волокита - начнут рассматривать твой вопрос, свяжутся с Центром расчетных технологий, отдадут кубик, станут ждать, получат ответ, назначат прения, выпишут разрешение, свяжутся с Центром хранения информации, получат код, назначат проверяющих и т.д и т.п. Мы не успеем. Конкурс пройдет, а работу сдадут в архив.
   Ну и последний вариант. Самый странный. Я даже не помню, чтобы кто-то подобное делал.
   В твоём мире живут существа. Наверняка, есть те, что достигли определённого развития и способны понять и предотвратить катастрофу.
   Если произошло заражение (вирусом), то возможно вылечить тех, кто заразился. Или нейтрализовать заражённых, а инфекцию остановить.
  Если волей хранителей управляет не вирус, то, возможно, существует некий имплант, и на этот имплант воздействуют. Тогда нужно найти источник управления, и нейтрализовать.
   Сложнее, если вмешательство мягкое, если хранителей просто, как бы это сказать, убедили, что ли? Это долгий процесс, и обратно разубедить будет сложно. Хотя попытаться надо. Опять же, всё дело в твоих существах, насколько они убедительны, и насколько хранители способны мыслить глобально.
   Опять же,  всю работу должны сделать нижние.
   Вопрос только в том, как им об этом сказать. Понимаешь, даже не в том, как они будут действовать, а как им сказать. Ведь в мир мы проникнуть не можем.
   И на это, сынок, у меня есть идея. При встрече тебе расскажу. Всё расскажу, мы подумаем и попробуем сделать.
   Ещё.
   Возможно, тот, кто вмешался, до сих пор находится в мире, и находится там глубоко и долго. Если разрушить его аватар, так, как разрушили твой, то здесь он проснется. А может, и нет. Всё зависит от того, насколько глубоко он залез.
   Я понимаю, что это жестоко. Если тот, кто нарушил закон, и правда находится в мире, и если он не проснется, в гибели будем виновны мы. Конечно, никто нас ни в чем не заподозрит. Со стороны будет казаться, что кто-то вмешался, что-то наделал, а его - бац! - и выкинуло. Так что, сам понимаешь, это вопрос твоей совести.
    Моя совесть даёт согласие.
                С Любовью, Отец

   "Приветствую Вас, Черный Шэа" - Гладкий Гувус процокал и втянул свою голову в яйцо, признавая полное верховенство вошедшего.
   Черный Шэа проплыл вперед, именно проплыл, хотя у него были ноги. Целых шесть, как у любого другого избранного, или хранителя, как назывались они для других. Но больше было похоже на то, что опирался он не на лапы, а на тяжёлую трость, которой стучал. Впрочем, движения Гувуса производили точно такое же впечатление.
   "Работы много, взирающий. Заниматься уборкой надо всё чаще,  а этого времени нет. Поэтому беспорядок" - на этот раз Гувус не цокал, а, скорее, скрипел. Как пила. Тем самым он извинялся и показывал огорчение.  "Старый Хенши представился?" - спросил он, пробулькав.
   "Старый Хенши представился" - Шэа присвистнул. Присвистнул, ого. Нет, не процокал, не крякнул (это было бы слишком), но не пробулькал и даже не скрипнул. Хотя, конечно, они никогда не ладили. Совсем как аномальные - эти грызутся по поводу и без. И постоянно строят подлянки. Друг другу. Только вчера появились, а ведут себя так, как будто это они настоящие избранные. Странные существа. Но вкусные.
   "Сейчас Старый Хенши на родине, ест аук. Чего его жалеть?" - Шэа поднял свою палку и чуть прикоснулся к табличке. Стенка раздвинулась и они вошли в помещение. Длинное и узкое, освещенное умеренным и очень рассеянным светом, которым светились стены, пол, потолок. Переливаясь оттенками всевозможных цветов. Свет становился ярче, бледнее, цвета перетекали друг в друга. Не резко, как это бывает в Пылающие. Медленно, мягко, чарующе.
   "Ах да, ах да, - Гувус свистел, - ест аук, живёт в Малом мире, всё хорошо у Старого Хенши, всё хорошо".
   Взирающий зашипел. Слабо, негромко, тактично давая понять, что, собственно, хватит. Говорить об ушедшем не стоит.
   И архиватора как оборвало. Он тут же закрыл свой рот
   Шли они долго. Коридор оказался длинным. Но этот свет, неяркий и мягкий, который менялся, перетекал от оттенка к оттенку - всё это напомнило родину, которая где-то там. Откуда они ушли, чтобы выполнить волю Сиятельного, чтобы отправиться в этот далекий огромный мир, заархивировать всё в нём живущее и начать его обновление. Но родина манила, она была непохожа на то, что хранители видели здесь, такая маленькая, аккуратная, тихая родина. И порою щемило внутри, клёкотало, и каждый, наверное, каждый хотел вернуться, отправиться на покой, забыть обо всём и вцепиться зубами в аук. Но потом вспоминал о высоком, о важной серьёзной задаче, что позвала их сюда, в этот огромный и странный мир, и тоска отступала, как отступает вода Великой реки, перетекая по ту сторону Навуса. Отступает по воле Сиятельного.
   Вероятно, об этом думали два яйцеобразных существа, вышагивая на своих длинных паучьих лапах, кивая  сморщенными головами и стуча длинными палками. "Бриньк-бриньк". В закрытом коридоре это звучало иначе, не так, как под сводом пещеры. Нет, это не плотник стучал молоточком, пытаясь выпрямить гвоздики, это кузнец стучал своим молотом. Громко, но глуше. "Трынк-трынк".
   Существа подошли.
   Двери с другой стороны коридора открылись и на них хлынул свет, белый, не столь впечатляющий, но помогающий сосредоточиться.
   Экспериментальный зал, в который они вошли, был высоким и длинным. Избранные, стоявшие вдоль стен, тут же втянули головы. Шэа, наоборот, вытянул.
   Таков был ритуал.
   Ритуал вполне себе обычный для большинства развитых культур. И даже не большинства, можно сказать, для всех. Где бы не находилась условная цивилизация - на земле, под землей, в глубинах океанов, на планетах, в пузырях, на плоскости, в трехмерных, в четырехмерных мирах, в любой другой геометрии - везде нижестоящие куда-то втягиваются, стоит вышестоящему что-то там вытянуть. Есть, конечно же, исключения, но... мало. Настолько мало, что приходится говорить о статистической погрешности.
   Почему то именно об этом и думал Шэа, в очередной раз инспектируя подчиненных. И, чтобы подчинённые не расслаблялись, но в то же время не цепенели и, уж тем более, во славу Сиятельного, не впадали в кататонический ступор, он слабо шипел. А если вдруг видел хорошее, мог и присвистнуть.
   "Это особенный блок, - Гувус открыл очередную перегородку, - здесь у нас аномальные".
   Шэа заскрежетал.
   "Воняет, - заметил взирающий, - сильно".
   "Увы, увы, - скрипел архиватор, - желёз у них много, метаболизм слишком быстрый. Приходится мыть, и почаще, но, видите сами, это, увы, не спасает. Едят слишком много, так много, что просто диву даёшься. А живут слишком мало. Видимо, тоже метаболизм. Бывает, берешь почти что детенышем, изучаешь, ставишь эксперименты, а он вдруг раз - и умирает. От старости."
   "Аномальные пришли не одни, - булькал взирающий, - вместе с ними пришли и другие. Много-много существ. Большинство которых осталось на Острове. Их изучили?"
   "Ах да, ах да" - архиватор растягивал мысли, скорее всего, специально, чтобы у Шэа сложилось впечатление, что он никуда не торопится и потому не наделает глупостей. Спешка у избранных считалась одним из пяти первобытных грехов. Наравне с бесцельностью, молчаливостью (неэмоциональностью, ведь избранные выражали эмоции с помощью речи),  неуёмной почесываемостью (то есть похотью) и летучестью. Последний грех пресекался легко. Надо было держать тяжелую трость. Тогда не поплывешь над полом, используя для движения реактивные струи. Даже если захочешь. Такой способ передвижения применяли когда-то предки, ну или первобытные племена по ту сторону Нувуса. Теперь так передвигаются дети, у которых еще и ноги то не окрепли, но если ты стоишь на ногах, будь лебезен, ходи по земле.
   "Ах да, ах да, - повторял архиватор, тихонько побулькивая, - мы всех изучили. Заархивировали… С аномальными было сложнее, но их мы прошли".
   "Покажите" - гукнул взирающий.
   Эмоция неопределенная.
   Гувус напрягся.
   "Сюда" - просвистел архиватор.
   Они подошли к первому кубу, за прозрачными стенами которого находилось существо, своим обликом напоминавшее человека. Но оно было покрыто шерстью, почти по всему своему телу, челюсть и надбровные кости выпирали, а нос, наоборот, был приплюснут и будто растянут. Существо стояло и молчаливо взирало. Так, словно это они находились в кубе.
   Взирающий гикнул.
   "Мы изучили гены аномальных, - объяснил архиватор, посвистывая от удовольствия (надо же - гикнул взирающий), - и восстановили образ их предка. Это лишь последний из востановленных, самый неглубокий разрез. Смотрите дальше..."
    Они покинули первую площадку и попали на вторую. Существо, обитавшее там, тоже напоминало аномального, но уже меньше. Оно было чем-то обеспокоено и постоянно двигалось, перебегало из одного конца куба в другой, используя все четыре конечности, причем передние были не меньше задних.
   "Пойдёмте" - пробулькал Гувус.
   Они подошли к третьему.  Небольшому остромордому существу с пушистым хвостом и цепкими лапками. Оно носилось по кубу, периодически останавливаясь и будто принюхиваясь, а после взлетало на инсталляцию, напоминавшую ветки незримых деревьев.
   "Это тоже предок?" - присвистнул Шэа.
   "Да, взирающий, тоже. Обратите внимание, юркий. Чрезмерно.  Метаболизм наибыстрейший. Кстати, некоторые из существ, пришедшие с аномальными, весьма на него похожи"  - Гувус чуть булькнул.
    Зверёк из четвертого был совсем уже маленьким, как и из пятого. А существо из шестого резвилось в воде.
    "Вода - всё выходит оттуда" - Чёрный Шэа поднял свою палку и чуть постуяал по стеклу. Обитающий в кубе подплыл и попытался схватить её челюстью. "Глупая тварь" - взирающий цокнул.
    "Да. Относительно".
    "Куда мы теперь?" - Черный Шэа казался довольным, и архиватору это нравилось. Он свистел, цокал, булькал, совсем как взирающий, стараясь догнать эмоции старшего. Подсознательно. Как в большинстве высокоразвитых культур.
   "Посмотрите на это" - сказал архиватор, чуть рыкнув. И указал на куб, в котором сидело двое. Аномальных. Они лежали на мягком покрытии, совершенно раздетые (взирающий удивился - обычно аномальные покрыты какими-то тряпками), и совершали движения. Раз-раз. Раз-раз. Навстречу друг к другу.
   "Так они размножаются, - архиватор присвистнул, - мы усилили центр, что отвечает за удовольствие. И получили вот это".
   "Размножаются?" - рыкнул взирающий. Впрочем, если посмотреть со стороны, то способ, каким размножаются избранные, тоже может казаться странным. Тереться, чтоб паразиты, живущие на одном, совокупились с паразитами другого, передавая им как свой генетический материал, так и геном избранного.  Потом ждать, когда эти паразиты вырастут, отцепятся от тебя, кормить их, пока они не превратятся в ползунчиков, которых аномальные называют пещерными монстрами, и ждать, когда эти те подохнут, а из тел мёртвых ползунчиков появятся детки. Новые избранные, вылетающие в мир. Такая вот схема, сложная. У аномальных ещё проще. Если смотреть непредвзято.
   Взирающий гикнул. Тех, кто уходит в другие миры, лишают фертильности. Перед отправкой. И дают специальные плюшки, чтобы они не почёсывались. Чтобы желания этого не было. Но многие пренебрегают, бросают плюшки в корзину и продолжают почёсываться.  Нарушая один из законов. Он тоже не исключение Нарушал. Ещё как нарушал. Тот же Хенши, бывало, отчитывал.
   Вот и плодятся ползунчики, и расползаются по подземным тоннелям. Хорошо хоть потомство не вылетает, а иначе - ну где то потомство потом собирать? И как собирать?
   Архиватор воззрился на Шэа, желая увидеть вопрос. Не услышать, как мысль, а увидеть. Ведь это так важно - понимать начальника даже не с полумысли, а с полудвижения.
   "У них достаточно выражен половой диморфизм. Два пола, одни выносят потомство, другие нет. Впрочем, как и у многих существ этого мира. Конечно, до шестилапых им далеко".
   Взирающий цокнул.
   "А это что там? - Шэа опять приподнял свою палку и показал на отдельный отсек. Большой и закрытый.
   "Там вроде разделочной, - объяснил архиватор, - Мы доводим аномальных до нужной кондиции. И разделываем. К архивации это не имеет ни малейшего отношения. Но уж больно вкусное мясо, взирающий. К тому же здесь, вдалеке от Малого мира, где большинство других из существ ну совершенно ну не съедобны, взирающий..." - Гувус, казалось, оправдывался.
   "С другой биохимией" - булькнул начальник.
   "Другой, - архиватор чуть скрипнул, - насколько я понимаю, тут дело в хиральности, белки закручены в одну сторону, углеводы в другую. А эти такие сочные, и такие ну сохиральные…" - Гувус присвистнул.
   "Я знаю, я пробовал" - сказал Черный Шэа.
   И крякнул.
   
  Он смотрел на решетку окна. Глаза болели. Голова хотела упасть на подушку и провалиться в сон.
   Но Пытливый не спал. Заснуть он не мог. Хотел, но не мог.
   Как много он узнал за последнее вемя. Такой объем информации. И всё это предстояло осмыслить, переварить, разложить по полочкам. Собрать воедино. Чтобы приблизиться к некой основе, фундаменту сущего. К самой великой тайне.
   Целые сутки прошли с той поры, как уехали эти двое, Мутный и Первая, друг детства и его новая пассия. Два человека, которым опять повезло оказаться в центре самых невероятных событий. Настолько невероятных, что, не знай он приятеля, то подумал бы, верно, что всё это - фарс. Выдумка. Но Мутный не мастер розыгрышей, и не любитель. К тому же в последнее время происходит такое, что всё необычное становится обыденным, и это обыденное перестаёт удивлять.
   Жаль, что так быстро уехали. Он уговаривал их остаться, хотел расспросить, разузнать, всё в деталях, в таверне, под кружкой хмельного напитка. А после сказал, что та информация, которой они обладают, бесценна, особенно здесь, в общине искателей. Зря ведь сказал, забери его шкодник.
   Первая тут же засобиралась.
   Оно и понятно. Прошлый раз, когда она вернулась от пестрокрылых, её просто засыпали. Вопросами, уточнениями, уточнениями утрчнений. К Первой приходили как на поклон. Девушка, можно сказать, еле сбежала. Заодно прихватив его друга.
   И Мутный ведь тоже, зараза. Мог бы уговорить, в конце концов, сделал бы вид, что уговаривает. Хотя, конечно, приятель такой, он всегда был такой, недеятельный. Созерцательный. А девушки ему попадались наоборот, даже слишком активные. Синеокая, Быстрорукая, теперь вот она.
   Быстрорукая...
   Пытливый вздохнул. Уйти от девушки. Такой девушки. Найти своё счастье и потерять…
   Парень поднялся со стула и подошел к клетке.
   Пушистик подрос. Травинки на спинке животного выросли, стали прямее и жёстче. Зверёк в нетерпении бегал, стучал, хватался за прутья. А вот пищал уже меньше.
   Скоро придёт его время и предстоит закопаться, поэтому нужно готовиться, бегать, хватать что-то лапками, тренировать свои ноги, ведь это ногами он будет раскапывать землю. Приходилось выгуливать дважды, а то и трижды за сутки. Привязывать к лапке кольцо, с длинной такой веревочкой, чтобы не убежал.
   Пушистик бегал в окрестностях, и, шкодник его душу знает, где находил склизняков и как заставлял их раскрыться, забыть свою форму. Но удивляться не стоит. Пушистики питаются склизняками, высасывая их хоботком, пока не закопаются в землю, и поиск этих существ - их основное занятие.
   Найти склизняка, если тот превратился во что-то, непросто. Склизняк - это нечто бесформенное. Пока не почует опасность. Тогда, весьма быстро и точно, он маскируется под предмет, который находится рядом - ветку, травинку, прибор. Формой, цветом, даже такими качествами, как твердость, упругость и жесткость.
   Пытливый вспомнил историю.
   Привезли как-то к ним потеряшку. Не одну, целых две. Искатели любят подобное. Считается, этот предмет укрывает заботой, отеческой, мягкой, и приносит какой-то смысл. Все твои действия подчиняются некому замыслу, и ты не теряешься, ты знаешь, что тебе делать, и знаешь, зачем. Да и потом, обладание этим предметом открывает возможность войти в самый закрытый и самый таинственный орден. Не все даже знают, где этот орден находится, а те, что знают, махают рукой на холмы - "где-то там". Но где конкретно и как в эти дали добраться - в курсе одни сопричастные, да и те приезжают в закрытых каретах и вряд ли отыщут дорогу. Любой искатель мечтает стать частью Ордена.. Любой, но только не он. После того, что слцчилось, Пытливый склонен держаться подальше.
    Так вот. Потеряшки привезли, и они были похожи. Как правая рука похожа на левую. Буквально. Зеркальное повторение. Единственно, одна была легче и будто бы мягче, другая чуть жесче и тяжелее. Но это если намеренно щупать и если намеренно взвешивать.
   И их разлучили.
   Вот тут то и выяснилось, что один из предметов не потеряшка, а просто склизняк, принявший форму, цвет и другие качества лежащего рядом прибора.
   Всё это пронеслось в голове у Пытливого, пока он смотрел на пушистика. Пушистик - зверек интересный, он чувствует склизняка, как бы тот не маскировался и какую бы форму не принимал. Но, интересно, как? А еще интереснее, каким это образом склизняк, беспорядочное нагромождение клеток, может принимать точную форму, цвет и состояние того, под что маскируется? И главное, чем? Глаз то склизняк не имеет. Ни глаз, ни ушей, ни носа, ни губ, ни языка. Ничего. Как это он умудряется, при отсутствии всего перечисленного, делать столь точные копии? Загадка...
   Эти непонималки еще предстоит понять. В мире так много загадочного. Неизвестного. И это, конечно, прекрасно…
   Пытливый вздохнул.
   И вновь посмотрел в окно.
   Итак, что мы имеем?
   Мир, в котором не было людей. Ни людей, ни незримых. Мир сотворённый, и Творец не оставил его в покое. Почему?
   Парень задумался.
   Легенды пестрокрылых говорят о многом. И этим легендам стоит доверять, иначе бы те не знали столь точно момент пробуждения Бога.
   Но Бог ли Ээф? Действительно ли Ээф тот самый Создатель, который придумал мир? Обмануло ли это существо пестрокрылых или не обмануло? Ведь если оно не Бог, то всё происходящее - фарс. Мир может быть вовсе не сотворён, ему может не угрожать опасность, а люди могут быть такими же порождениями некой неперсонализированной силы, что и творенья со зримой душой.
   Возможно, Остров и правда появился из неоткуда, но только не в результате воли кого-то, а во время неизвестного катаклизма, соприкосновения двух миров. Или же остров - часть этого мира, но жизнь в этой части развивалась отдельно, отсюда и все различия.
   То есть, вопросов больше, стоит предположить, что Ээф - самозванец.
   Но если он самозванец, тогда почему в него верят не только крылатые, но и другие, более продвинутые существа. Куда более продвинутые. Пытливый вспомнил, что говорила Первая. О городе, где живут люди, и где летают повозки. Тот город им подарили хранители, точнее, снабдили их всем, чтобы его построить.
   А значит, можно считать, что Ээф настоящий, всамделишный Бог. А Боги не врут. Возможно…
    Возможно, возможно. Снова возможно.
   Так. Надо собраться с мыслями. Пытливый сел и обхватил голову руками.
   Начнем с начала.
   Создал Бог мир, большой и красивый.
   И этот мир развивался.
   Появились в нём шестилапы, там, стриклы, пушистики (Пытливый смотрел на клетку - зверек стоял на одной своей лапе, а второю вцепился в решетку), появились в нём пестрокрылые. А также тянучки, крушинки и прочая прочая.
   Все те, что имеют душу, или второе тело, как говорила Любящая. И это второе тело в момент смерти разлучается с первым.
   Бог посещал этот мир, в том числе пестрокрылых. Или одних пестрокрылым.
   Нет. Любящая (что это вообще за женщина и как бы её увидеть?) рассказывала, что хранители называют себя избранными. И что когда то их посещал Бог, в совсем другом образе, но после взял и бросил.
   Обиделся, что ли.
   Боги, они обидчивые. Пытливый скривился. Видно удел всех Богов - обижаться, уж такая у них тонкая душевная организация. Вон, Огнебородый из "Приключений", хоть так себе бог, не особо и важный, но тоже ведь обижался. Однажды хотел заточить Листика в пещере, да спасибо, помогли птеродиты, нагнали ветер могучими крыльями, и "Веточка" буквально вынырнула перед камнепадом.
   Так вот. Полюбил, значит, Бог пестрокрылых, и вдруг узнаёт, что тем угрожает опасность. И стал, значит,  думать.
   Это если следовать легенде.
   И додумался до того, что отрезал кусок от какого-то мира (другого, чужого) и поместил в этот.
   Так появился Остров.
   Это подтвержает дневник, подтверждают легенды, предания и подтверждают отчеты хранителей. А, стало быть, Остров возник, и возник он намеренно.
   Пуффф...
   Пытливый присел.
   Что за опасность хотел предотвратить Ээф, и почему таким образом?
   Пророчество пестрокрылых, свидетельства горожан, живущих бок о бок с хранителями и события последней ночи, межсезонья которой стали длиннее, подтверждают и дополняют друг друга.
   Солнце готово погаснуть.
   И виноваты некие "черви" из того же пророчества. И хранители, из свидетельства Любящей, которая знает больше, чем обычная горожанка.
   Стало быть, хранители и есть эти самые “черви”,  которые вышли извне, из другого, не нашего “пузыря”.
   Пытливый покачал головой.
   Прошла всего ночь, а столько стало известно. Наш мир не плоскость, как предполагали знащие люди, и не шар, как описано в "Приключениях", точнее, шар, но вывернутый наизнанку. Мы живем на внутренней поверхности огромного пузыря, такого огромного, что обнаружить почти не возможно. Во всяком случае, для людей. Хранители, те знали, и прогрызли путь из своего "пузыря" в наш. Словно из одной "дырки" сыра в другую. Прогрызли, и стали изучать этот мир.
   Как он понимал.
   Изучать. Познавать. Архивировать.
   Мммм.
   Однако тут появлялось два жирных вопроса. И Пытливый понимал, что всеми предшествующими рассуждениями он аккуратно подводил себя к ним, надеясь, что проскочит их так же, как проскочил предыдущие.
   Не получилось.
   Они зияли как дыра, не закрашенная ни малейшим пониманием, как пропасть, перескочить через которую невозможно, и заполнить которую нечем.
   Первое.
   Зачем хранителям гасить Солнце?  Какая в том выгода? Эксперимент? Но это же слишком накладно. Наверняка. К тому же поле эксперимента - огромный, невообразимо огромный мир. Это цинично. Ради проверки какого-то предположения лишать этот мир источника жизни. Да, жизни, ведь циклы у шестилапов строятся вокруг чередования дня и ночи. Посмотреть, что случится с миром или проверить свою гипотезу? Чушь...
   Второй вопрос был еще более непонятными.
   Шкодники с ними, с хранителями, может, они злодеи. Абсолютные. Но каким образом появление Острова мешает их планам? Точнее, могло помешать. Как?
   Пытливый налил тонизирующий напиток, приготовленный из тех же холмистых тянучек. Их много, тянучек, что на равнинах, что на холмах. Это целое исскуство, знать каждую в лицо, и уметь создавать нужный сбор.
   Ответ будет ответом тогда, когда будет простым.
   Парень отпил из чашки и посмотрел на окно. Точнее, на то, что творилось за ним.  А еще точнее, на пыль, что подняли две кувыркающиеся саммаки.
   Если поставить себя на его место. На место Бога. В созданном мире появляются существа. Умные, проницательные, делающие всё НАВЕРНЯКА, строящие прогнозы, исследующие причины сущего, называющие эти причины прогнозами наоборот. Они изучили мир и хотят поставить эксперимент, безумный, страшный, в котором цель и используемые средства несоизмеримы. Но они хотят, и это главное. Мир начнёт умирать, возможно, он выживет, но в другой, более тусклой форме. Любимые существа погибнут. Постепенно. Их выживание напрямую зависит от цикла. Чередования дня и ночи. Что делать?
   "Наверняка".
   Возможно, загвоздка в этом. Поставить их перед фактом, что наверняка они ничего сделать не смогут, ввести в уравнение переменную, дополнительную, и сделать это уравнение нерешаемым.
   Но если они всё изучили, если логика развития всего сущего им ясна, то единственным вариантом будет… будет... изменить существующее, принести сюда что-то новое, что-то, что не имело связи ни с чем. Что-то ИЗВНЕ.
   Остров.
   Пытливый чуть не подпрыгнул. Он ПОНЯЛ Бога, он понял ход его мыслей
   И он понял, что это должно было сработать. Ведь тут не помогут прогнозы. Что случилось однажды, может случиться снова. Даже скорее всего случится. Спрогнозировать что-то уже невозможно. А значит, чистота эксперимента нарушена. И надо его свернуть.
   Или. Или.
   Пытливый отпил из чашки.
   Или попытаться сделать так, чтобы вмешательства не было. А значит, устранить того, кто вмешался.
   Убить. УБИТЬ БОГА.
   И, судя по всему, хранители это смогли.
   Невероятные существа. Суметь ТАКОЕ. Какими же это познаниями надо обладать.
   Пытливый замер в немом благоговении.
   Теперь, после всего, что он узнал, у него была мечта. Попасть в город Надежды, найти ту самую библиотеку, о которой рассказывала Любящая, перечитать все книги, которые в ней находятся. Получить те знания, что доступны горожанам. Встретиться с этой удивительной женщиной и всосать в себя всё, что она знает.  Впитать это всё и переварить.
   Библиотека. Волшебное слово. Здесь, в общине искателей тоже была библиотека, и книги в ней были интересные, познавательные. Но он мечтал о другой. Мечтал с тех пор, как прочитал "Приключения".
   Преодолев огнедышащие ущелье, команда "Веточки" вместе со своим капитаном попала в Страну Голодных До Знаний. В стране жили демики - небольшие худощавые создания с зелёными колпаками на головах, которые читали на завтрак, обед и ужин, и не вместе с едой, а вместо. Большую часть своей жизни демики проводили в Библиотеке, все стены и перегородки которой заставлены книгами. Своими размерами библиотека превышала Дворец Стратега, а высотой была выше самой высокой звонницы Междуречья, и походила на  необъятную столовую, в которой можно заказать любое необыкновенное блюдо, и удовлетворить вкусы самого притязательного гурмана. Только вместо жаркого вам подают книги, и вы их читаете. И только так утоляете голод.
   Да, попасть в подобную библиотеку мечта. Пытливый заложил руки за голову.
   Но есть мечта и побольше.
   У этого большего несколько названий - избранные, хранители, паучки. Существа, убившие Бога. Ещё раз - убившие Бога…
   Возможно, они его примут. Возможно, он тоже найдёт свою смерть.
   Пускай. Ради знаний Пытливый готов на всё, готов податься к любому, самому страшному шкоднику, даже Безухому. Есть такой в легендариуме равнины. У Безухого не было ушей и он не слышал людских страданий.
   Но что предложить хранителям? Чем их увлечь?
   Надо подумать...
   Пытливый думал, думал, и заснул.
   
   На столе лежало два одинаковых с виду конверта.
   Рядом раскрытые письма.
   Письма походили друг на друга по форме. И по содержанию.
   Так условлено. Если ангел попадет в чужие руки, и кто-то отправит письмо - конечно, письмо он отправит. Но второй кармашек будет пустой, а значит, подлинность отправителя под вопросом. Под вопросом, потому что остаётся вероятность, что Патлатый просто забыл, и оставил кармашек пустым. Но вероятность ничтожная, ведь такой человек, как Патлатый, не забывает. Кузнец обычно внимательный.
   А в письмах не так уж и много.
   "Десятые сутки. Отряд продолжает стоять. Наблюдаем".
   И всё.
   Герцогиня нахмурилась.
   Собственно, задумка понятна. Перейти через Бурную и отрезать мятежникам путь. На Пост они не пройдут, остается дорога, та самая, громкая. А это опасно, можно наткнуться на первый отряд, вдруг он тоже стоит где-то лагерем. И тогда...
   Что тогда? Уходить, чтобы тебя не заметили? Но это как повезет.
   Нет, надо ждать.
   Если вторые вдруг снимутся с места, можно идти, чуть подальше. За ними.
   Или не идти?
   Если, или, тогда… Сплошные условности.
   Хочется наверняка.
   Слишком высокие ставки, слишком много заинтересованных. А все нити ведут к двоим. И эти двое могли бы быть счастливы, могли бы остаться друг с другом. Но судьба так безумна, такие рисует узоры…
   Отец и дочь.
   Девушка сжала ладони.
   Вторые стоят не случайно. Второй отряд знает про ополчение, и потому стережёт. В назначенный час они всё же снимутся, и совершат бросок, через Пост, в Длиннолесье. Или вдруг развернутся и нападут на мятежников, зная, что те идут следом. На равнине оно сподручнее, особенно на темной равнине. Побеждает внезапность.
   Опять это "или".
   Да, надо ждать.  А лучше сидеть тихо-тихо, и никуда не идти.
   Она боялась за Патлатого, боялась за ополченцев. Селяне без выучки, можно сказать, в тылу, незамеченными они не пройдут. Пусть остаются в Долине.
   Здесь и так собирается сила, вполне себе внушительная. Ополченцы Длинного с остатками воинов. Двудушные. Скоро прибудут  озёрники. Надо бы знать движение первого отряда и окружить его раньше, чем прибудет второй.
   Вот тут и поможет Патлатый. Второй отряд, если хочет прибыть вместе с первым, должен отправиться раньше. Суток на двое. Громкая дорога короче, путь через Пост длиннее. И если Патлатый пошлёт им послание, союзники выступят вовремя и настигнут первых у самой излучины Бурной, возможно, во время привала. Но тут надо всё рассчитать - и скорость, и расстояние. И психологию Заговорённого. Отец любитель долгих переходов.
    "Наблюдайте, - написала Быстрорукая своим крупным убористым почерком, - посылайте как снимутся".
    Она продублировала написанное и положила письма в конверты.
    Сам план предстоящей схватки существовал в голове. Её голове. Причем исключительно. Утечка могла стоить дорого. Каждый из союзников узнает то, что он должен узнать, и только тогда, когда должен. Если не случится неожиданностей, они возьмут Заговорённого в тиски.
   Заговорённого. Отца.
   Она подняла свои брови, как будто в молитве.
   Нет, до кровопролития не дойдет. Битвы не будет. Сам отец не допустит кровопролития.
   Главное показать свою силу, решимость. Главное не дрогнуть - и Заговорённый отступит. Она верила, что отступит.
   Эх, отец, отец... Я же писала тебе, я объясняла. А ты со своим традициями, какими-то принципами, законом. "Справедливость у всех своя, закон - он один". Пугаешь войной ресурсов. Мол, стражи сплотили народ. Но когда она была, эта война? Мир изменился. Стражи изменились. И те же озёрники, ну что тебя в них не устраивает? Чем Длиннолесье то хуже?
   Кто-то вошёл.
   - Герцог? - спросила она, продолжая смотреть.
   - Герцогиня...
   То был не герцог. На девушку смотрел самый изящный и самый мрачный воин отряда.
   - Острый.
   Мужчина кивнул.
   - Темноволосая здесь? - Быстрорукая подобрала конверты и положила их в сумку.
   - Да, и с ней благословенные.
   - Двудушные, Острый, двудушные, - она посмотрела на сотника.
   По лицу вошедшего пробежала тень. По этому хмурому лицу, которое и так постоянно покрыто тенью.
   И герцогиня вдруг вспомнила.  "Что-то с сестрой". И прикусила губу. Нет, собеседник она никакой.
   - Конечно, благословенные, - девушка улыбнулась. Но вышло коряво.
   - Темноволосая хочет поговорить.
   - Конечно.
   Быстрорукая встала. Она была выше Острого, немного, но выше. А ведь сотник считался довольно высоким и статным мужчиной.
   Они приближались к беседке, той самой, где когда-то сидел Матёрый. Первосвященник произвел впечатление. Неизгладимое. Его способность вселять уверенность казалась запредельной, сверхчеловеческой. Таких людей мало, второго Матёрого нет. Тогда она поверила в себя, поверила в то, что способна сплотить свой народ ("да, свой народ, СВОЙ НАРОД, герцогиня"), она чувствовала себя в ответе за тех, кто не сдался.
   Но теперь это чувство давило. Давила ответственность. И Быстрорукая уже не была настолько уверена.
   Темноволосая сидела выпрямившись, натянутая словно струна и всё же расслабленная. Глядя на женщину, можно было подумать, что она сидит долго. Время вокруг казалось застывшим. Иногда это успокаивало, а иногда раздражало. Но в данном случае, скорее, успокаивало.
   - Сударыня, - женщина встала и поклонилась. Быстрорукая изогнулась в ответ. Да, изогнулась - изящные поклоны у воительницы не получались. Было в этом что-то профессиональное.
   - Я рада приветствовать Вас.
   - И я, - двудушная села.
   - Вы остановились в Лесу?
   Вопрос, конечно же глупый. Понятное дело, в Лесу, ночь же ещё не закончилась.
   - Нет, на равнине, -  ответила женщина.
   - Ах да? - Быстрорукая вскинула брови, - в Лесу места много, в той части, что ближе к Долине, плащеноски, бегуньи растут повсеместно. Разбиваете лагерь, где захотите.
   Женщина посмотрела в глаза.
   И улыбнулась.
   - У меня для Вас предложение, - сказала она спустя время. Спустя. Время. "Какая же она неторопливая, - подумала девушка, - интересно, все ли они такие?" Эта неспешность с ответом казалась ненужной, но, в то же время, добавляла какой-то весомости, прочности сказанному, заставляла прислушиваться и выбирать слова. Вот у герцога есть такая привычка - стрекотать и стрекотать, без пауз, как ангел. Пускай пообщается с Темноволосой, научится думать и только потом говорить. "Ты слишком строга, дорогая, - раздался вдруг голос в её голове, - уже потеряла Мутного, потеряешь и герцога". И герцогиня нахмурились.
   - Говорите, благословенная, - сказала она чуть слышно.
    Женщина достала листок, взяла карандаш и и нарисовала петлю. Потом чуть пониже овал, повыше круг, и соединила их линией.
   - Излучина Бурной, - догадалась девушка, - громкая дорога. Я в эти карты гляжу слишком часто. Последнее время.
   - Да, - Карандаш на мгновенье завис, а потом опустился. Туда, где петля бы стянулась, будь это и вправду петля. Темноволосая поставила крестик.
   - Старый Лес? - Быстрорукая знала такой. Собственно, это не Лес, а место, где он когда-то стоял. Деревья давно уже сгнили, упали. Но за остатками Леса хорошее место для сна. Или отвала. Или для наблюдения. Она посмотрела на женщину.
   - Именно, - женщина посмотрела в ответ, довольная, что та поняла.
   - Как только Заговорённый подойдет к Старому Лесу и встанет поблизости лагерем? - воительница скорее сказала, чем задала вопрос.
   - Мы будем ждать рядом, - кивнула двудушная.
   - И вы отошлете ангела?
   - Да.
   - Хорошо. Тогда можно прикинуть, где будет следующий привал. И следующий. И рассчитать место встречи.
   - Как приятно общаться с людьми, которым не надо всё объяснять, - двудушная посмотрела в глаза и чуть улыбнулась.
   Похвала похвалой, но Быстрорукой стало не по себе. Слегка, но не по себе. Всё таки взгляд у двудушных тяжелый. Как будто немигающий. Хотя нет, Темноволосая всё же мигала... Но что же тогда? Не понятно.
   Девушка посмотрела на карту. Круг, овал. Прихолмье, Длиннолесье. И, как струна между ними, дорога. Ровно посередине дороги петля, излучина Бурной. И в горлышке этой петли Старый Лес.
   Теперь у нее есть Патлатый, следящий за вторым, и Темноволосая, наблюдающая за первым отрядом. "Оцень хорошо", заметил бы Выразительный.
   - Я дам вам двух ангелов, -  сказала она, чуть подумав, - наблюдайте и ждите дальнейших распоряжений.
   Но что-то ещё...
   Было что-то еще.
   Что-то, о чём двудушная не сказала. Она казалась решительной, даже слишком решительной. Как будто что-то продумала, и осталось за малым.
   Быстрорукая посмотрела на женщину.
   -  Вы чего-то не договариваете? - спросила она собеседницу, так, словно это совсем не вопрос.
   - Вы проницательны, - ответила та после паузы, - об этом я бы хотела поговорить, - двудушная сдвинула карту, скрестила ладони в замок и слегка наклонила голову, - Ваш отец очень известный воин. Воин вдумчивый и неожиданно смелый в решениях. Но тоже поступит так, как поступили бы десятки других. Он разобьет лагерь в Старом Лесу, и именно в той его части, которая еще не превратилась в равнину. Остатки былых деревьев словно созданы для привала. Проход через них замедляет движение, устоять невозможно. Привал будет там, где бывает всегда.
   Быстрорукая ещё не понимала, к чему клонит женщина, но стало тревожно. А может и понимала, но не хотела себе признаваться. На языке крутились слова несогласия, слова беспокойства. Она думала о том, как бы вежливо отказаться.
   Конечно, вежливо у неё, как всегда, не получится.
   - Вы никогда не задумывались о том, почему мы называем себя благословенными? - спросила вдруг женщина.
   - Я? - вопрос прозвучал неожиданно, - я слышала, вы живете дольше других.
   Двудушная кивнула.
   - Я помню войны ресурсов, - сказала она чуть слышно.
   Быстрорукая вздрогнула.
   - Не удивляйся. Память уже не та, но время я помню. На нас напали, ограбили, забрали всё, что могли. Всё, что влезало в повозки. Мужчин перебили, братьев, отца, - Темноволосая перевела дыхание, - я тогда ушла из селения, нашла какую-то банду, прибилась. Мы устраивали засады, в том числе в Старом Лесу. В то время он был такой же, как и сейчас. Единственно, по громкой дороге ехать было труднее.  Еще труднее. Путников было мало. А те, что все таки были, думали, верно, что так безопаснее - кто станет ждать, пока кто-то проедет? Ну и, конечно, привал устраивали там же, где и теперь. Люди весьма предсказуемы.
   - Но я хотела сказать не об этом, - вздохнула двудушная, - точнее, не только об этом. Благословенные благословенны не тем, что живут дольше и старятся медленнее. Мы видим в темноте почти как лесной плащеносец и слышим почти как сова. Мы лучше чувствуем, в том числе тело, и можем двигаться тихо, как кошка. На темной равнине это большое преимущество.
   - Вы хотите не просто смотреть, слышать, чувствовать, - возразила ей Быстрорукая, - Вы хотите напасть. В темноте.
   Та пожала плечами:
   - Воины будут спать. Мы убираем стражу, и делаем это бесшумно. Потом одеваем на каждого маски и бесшумно всех связываем. Обещаю, они будут спать и ничего не почувствуют.
    - Что за маски?
    - Сказать не могу. В плане лекарств и их применения мы более сведущи.
    Быстрорукая не знала как сказать.
    И решила сказать прямо:
    - Нет. Вы этого делать не будете.
   Она подождала, ожидая, что Темноволосая что-то скажет. Но та молчала.
    - Наблюдайте, - добавила девушка, - наблюдайте - и всё. Иначе возможно кровопролитие.
   - Благословенные не боятся кровопролития, - ответила женщина. В её тоне не было ни раздражения, ни высокомерия. Она объясняла известные вещи, - раны затягиваются быстрее, а боль мы умеем терпеть.
   -  Благословенные не боятся, - ответила девушка, - я боюсь.
   Она сказала  это доверительным тоном, каким обычно рассказывают секреты, не потому что знала, как нужно сказать, а потому что ей стало страшно.
   Если прольется кровь, она себе не простит.
   Впрочем, как и отец.
   Возможно, как и отец.
   Девушка надеялась, что отец думает так же. Противостояние противостоянием, но она собирает отряд скорее для сдерживания, для того, чтобы показать свою силу, и не способна идти до конца.
   Женщина кивнула и расцепила ладони.
   - Там ваш отец, там ваши селяне. Я понимаю, - двудушная встала и посмотрела в глаза, - обещаю, до столкновения не дойдёт.
   - Ожидайте распоряжений, - Бастрорукая глядела взглядом, полным мольбы, и вдруг поняла, что краснеет. Краснеет так , будто что-то украла.
   Нет, это место не для неё. Руководить повстанцами должен другой. Решительный и безжалостный. Который положит всё ради победы.
   Темноволосая еще раз кивнула и вышла.
   В девушка всё смотрела, смотрела. Как же спокойно уходит двудушная. Так, как будто прогуливается. У этой женщины больше решимости. Но, шкодник меня зарежь, она не воюет с отцом. Отцом, который когда-то был всем, который вмещал всё то лучшее, что можно найти в этой мире. Для той самой девочки. И вместе с ним все те люди, которых она знала с детства.
   Её толкают на выбор. Ужасный. Но это не выбор, это, скорее, тупик.
   Быстрорукая встала. И огляделась.
   Острого не было.
   А как бы сейчас он был кстати. Его обычное настроение так созвучно тому, что скопилось в душе.
   - Герцогиня, - услышала девушка, - с Вами желают беседовать.
   Перед ней стоял воин, а рядом с ним невысокий худой человек с утонченными, но огрубевшими чертами лица. Человек выглядел опрятно, хотя и носил одежду из самой грубой холщовой ткани. Было в нем что-то загадочное - возможно, в осанке, а может, во взгляде.
   - Представьтесь, - спросила она.
   - Моё имя Бескостный, - сказал человек ("какой странный голос, - подумала девушка, - странный, но всё же красивый") - я, герцогиня, художник. Жил… один, вдали от людей. Но... Решил, что достаточно.
   - Откуда?
   - Я из Заводья. Потом жил в Озерном. То, что случилось, ужасно. Я…  я хотел бы помочь.
   Быстрорукая подошла к человеку и посмотрела в лицо, словно пытаясь понять, чего же он хочет на самом деле.
   Но опустила глаза. Она была выше, заметно выше, но мужчина ей не казался маленьким. Даже герцог казался, а этот нет. Возможно, была в нём какая-то сила. Хотя говорил очень просто, немного застенчиво, да и не выглядел человеком без трещин, цельным и несгибаемыи, как, например, Матёрый.
   - Нам не нужны художники, - ответила девушка.
   - У меня есть другие способности. Я… могу видеть… в темноте, могу слышать деревья и даже животных. То, что не слышат другие. Это потому что меня… благословили.
   "Опять благословенный" - Быстрорукая усмехнулась. Но больше про себя, ей не хотелось обидеть пришедшего.
   - Кто благословил?
   - Гээд.
   - Хорошо, - герцогиня ещё раз взглянула в глаза, - Твоя способность поможет. Возможно,  - девушка повернулась к сопровождавшему, - дайте пришедшему койку и обеспечьте необходимым.
    Она не удивилась тому, что сказал ей художник. Столько всего случилось, столь странного и непонятного, что удивляться уже невозможно. Такая эмоция в прошлом. Возможно, там и останется.
   Бескостный кивнул, и пошел вслед за воином.
    - Постой, - позвала его девушка, - Может, расскажешь, за что тебя так? Откуда такое имя?
   "Ох, эта бестактность".
   Мужчина снял сумку, обувь и тут же уселся на землю.
   Он вытянул ноги и стал опускаться, прямо, словно складывался пополам, пока голова, грудь и живот не коснулись земли. Тогда он поднял свои ноги и сложил на затылке, крест накрест. Потом завел руки за спину, сложил их в замок и стал отводить. Всё дальше и дальше. Пока не упёрся в землю.
   Только теперь Быстрорукая заметила, что ноги и руки Бескостного скручены дважды. Дважды!
   - Спасибо, - сказала она.
   И улыбнулась.
   Девушка посмотрела вокруг.
   Рядом с ней были люди, которые ей поверили. Люди необычные, что приезжают, приходят, тянутся со всех концов этого мира. Чтобы помочь.
   Пускай на неё ополчились серьёзные  силы. Пускай они верят в успех.
   Нет, дочь Заговорённого не дрогнет. Пусть даже перед самим Заговорённым.

   - Боль. Серый, ты знаешь, что такое боль? - старик покосился на служника.
   И замолчал.
   Вся нижняя половина лица, щёки, шея и скулы сидящего были обезображены, покрыты наростами, словно чешуйками рыбы. Он был похож на оборотня, который начал превращаться в человека, но что-то пошло не так, и превращение не завершилось.
   - Знаю, - сказал секретарь. Очень тихо.
   Впрочем, Серый всегда говорил тихо.
   Заступник кивнул.
   Рыбья болезнь, которой когда-то переболел этот человек, считалась чуть ли не самой ужасной. Лицо, то справа, то слева крутила боль. Крутила и выворачивала. Болезнь поражала горло, больной не мог говорить. Не говорить, не мычать. Рот открывался и закрывался в беззвучном крике, словно у рыбы, брошенной в лодку.
   Каждый приступ этой дикой, безумной боли убивал в тебе человека. Ты не мог больше думать, не мог удивляться, любить, строить планы. Ты превращался в животное. С одним только желанием - остановить эти муки. Не пережить, а именно остановить, иногда ценой смерти. Страдания невыносимы.
   Но и они имеют сравнение.
   Говорят, что боль во время рыбьей болезни похожа на разряд. Так ударяют шокеры, или воспы. Сравнение вполне достоверное, ведь это говорят только те, кто пережил и воспа, и болезнь. Пережил, и остался жив. Но восп ударяет лишь раз, а боль во время болезни кажется нескончаемой.
   "Интересно было знать, где в иерархии боли находишься ты?" - обратился заступник к ноге, которая ныла, как будто её отрезали.
   - А ты задумывался, Серый, - спросил он у служника, - за что нам такие страдания? Какой в этом смысл?  Думал ли ты, как бы было прекрасно, не чувствуй мы боли? - последнее слово заступник почти прокричал, настолько вдруг нестерпимо заныла конечность. "Кончить с конечностью, - думал старик, - взять и ампутировать к шкодникам".
   - Неисповедимы пути Обиженного, -  ответил секретарь.
   Фраза была пространна и не несла в себе смысла.
   Или несла?
   Иногда банальная фраза кажется откровением, стоит только задуматься.
   - Неисповедимы, Серый, неисповедимы, - Шестой нацелился тростью и прибил не слишком расторопную твердотелку (что для стража такого уровня считалось непозволительным), - ты всё-таки подумай, как-нибудь, на досуге. Про боль. Ведь это самая большая несправедливость.
   Служник кивнул.
   Душа твердотелки отделилась от тела и слегка потрясала ножками.
   - Ну говори, - спросил старик, глядя на собеседника, - зачем пришёл, чего надо?..  Ах да, - спохватился он тут же, - ведь это я тебя вызвал… Знаешь, Серый, ты человек умный. С умными очень приятно. Но вас, умных, мало. И имена у вас такие, цветастые. Бледный, Серый, Тусклый, - Шестой вспомнил друга, еще с Междуречья. Теперь он не Тусклый, он в Ордене, и зовут его по-другому. Кажется, Хриплый, - То есть как это цветастые? Скорее, бесцветные. Да, впрочем, не важно. У меня последнее время такие тяжелые сны, - заступник вздохнул, - И сны  у меня тяжёлые, и настроения нет. Совсем, знаешь, нет настроения. И предчувствия… Может, и настроения нет, потому что предчувствия.
   Секретарь опустил свою голову. До этого он смотрел на саммаку, лежащего на спине. Он поджал свои лапки и словно бы ждал, когда кто-то портрет ему пузо. "Вот уж у кого ничего не болит" - подумал Шестой.
   - Хотите поговорить о мятежниках? - спросил секретарь.
   - Хочу, Серый, хочу. Ты читаешь мои мысли.
   - Заговорённый вышел, вы знаете. И знаете, что он сказал перед уходом?
   - Знаю, Серый, - ответил старик, - "Я вернусь”. Ты хочешь сказать, он вернётся с победой?
  - Вернётся. Имея такую армию. Вы дали задание - он его выполнит.
   Старик усмехнулся.
   - Что знаешь ты о двудушных?
   - Знаю, заступник. Двудушные в Длиннолесье.
   - Я не о том, - старик чуть прищурился, - как думаешь, как будут действовать, эти?
   Служник молчал.
   - Думай, Серый, думай.
   - Возможно, ударят внезапно. Но… что Вы хотите сказать, заступник? Заговорённый наверняка всё обдумал.
   - Ты прав. Не в том, что Заговорённый обдумал. Обдумал то он обдумал, - заступник вздохнул, - Ты прав в другом. Двудушные любят внезапность, - Шестой начертил полукруг, под ним овал - знак засады, - они не будут действовать в открытую. Паразит вселил в них проклятие, но это цена. Так что же они получили?
   - Двудушные малочувствительны к боли. И долго живут.
   - Пока не подохнут, - добавил заступник, - да, Серый, эти живучи. Как воспы. А боль... Знаешь, прости меня Создатель, но порой я и сам подумываю о том, не продать ли мне душу, - Шестой посмотрел на служника. Серый не реагировал, - Но это не всё. Продолжай.
   - Двудушные могут подкрасться бесшумно. Они лучше видят и слышат.
   - Именно, Серый, именно. Ночью идти опасно. А Заговорённый ушёл. Но вопрос тут о том, что знает он, и что знают они. "Тот, кто знает, уже победил".
   - Сутулый, - кивнул собеседник, - Но, Заговорённый, я думаю, знает.
   - Думаю. Видишь, ты сказал "думаю". А надо наверняка. Слишком многое поставлено... о...
   Заступник не договорил. Ногу пронзила жгучая, нестерпимая боль. Как будто ударили плеткой с пришитыми по всей длине бритвами, острыми как конечности воспа. Пронзила и отступила.
   Шестой было выдохнул.
   Но боль поразила опять. На этот раз резче. Потом еще. И еще. Она приходила какими-то ритмами. Длинный, короткий, короткий, длинный, длинный, длинный, длинный, короткий. Как музыка. Словно кто-то играл на нервах. Играл, ох ты шкодник, играл...
   На глаза навернулись слёзы, и сквозь туман этих слёз старик посмотрел на Серого. Лицо собеседника дрогнуло. Снова и снова. Будто кто-то невидимый бил его в щёку. Бил и бил, бил и бил...
   Но тут он заметил престранное.
   Заступник был чуток к зависимостям. К связям, прямым, обратным. Но, шкодник меня зарежь, здесь и ума то не надо. Достаточно видеть.
   И он это видел. Как только конечность болела, Серый кривился.
   - Что происходит? - спросил он у служника, - зачем ты гримасничаешь?!
   И снова набрал больше воздуха.
   - Мне больно, - ответил мужчина. Сквозь зубы.
   Заступник смотрел не мигая. Он видел, что служнику плохо, и, чтобы знать это точно, старался собраться, ничем не выказывать боль. 
   "Да, да! Шкодник меня раздери. Ему действительно больно... Но что происходит?".
   Он посмотрел на деревья, на то, что творилось под ними.
   И понял, что спятил. Уже окончательно.
   Возможно, происходящее ему только кажется.
   Саммака рухнула на набок, схватилась за живот и жалобно вздрагивала.
   Вместе с ногой. 

   Пытливый открыл глаза.
   Все окна были занавешены, в комнате царил полумрак.
   А ведь когда-то, где-то, в далеком далеком краю, люди засыпали - и солнце гасло, не обязательно было что-то там занавешивать. Они покинули мир, этот прекрасный мир, по воле какого-то безумного бога, Ээфа, или Обиженного. Но теперь то Обиженный мертв, и вроде как поделом,  погиб негодяй, который заставил страдать.
   Но тут начинается самое интересное, и на сцену выходят они - странные существа с длинными лапами.
   Пытливый вздохнул.
   Как же хочется всё же увидеть этих существ, задать им вопросы. Много, много вопросов. Так много, что, наверное, жизни не хватит вникать. Раскладывать всё по полочкам, словно книги в огромной, огромной библиотеке.
   К горлу поднялся ком, сладострастный, приятный, будто взбитые сливки, посыпанные корицей. Сердце забилось, как у встревоженной брумы, в животе запорхали бабочки.
   Оооо... Искатель сглотнул.
   Знать. ЗНАТЬ. Дойти до глубин, до истоков, до самых основ этого мира. Да что только этого. Понять ту концепцию, выучить те законы, по которым творчт, развивают, уничтожают вселенные. Понять, что в основе. Из какого такого минимума создается видимое разнообразие.
   Ради знаний можно решиться на всё, даже на сговор с самым страшным врагом.
   Но что он предложит взамен?
   Хранители умные, УМНЫЕ, а умный ничего не делает просто. Так, без причины. Плохо, конечно, что они к тому же и вероломные. Но тут самое главное предложить, отдать что-то взамен. Что-то, что нужно.
   А это не просто.
   Пытливый повернул голову влево. Медленно, медленно, чтобы не потревожить спящую.
   Последнее время Верная спала очень чутко, слишком чутко, и в основном на боку.  Раньше навзничь, да так, что и не добудиться, пусть все острокрылы округи скребутся по крыше, и все плащеносцы стрекочут как в самом начале ночи.
   Что с ней случилось? Может, волнуется...
   Пора собираться.
   Искатель тихонько привстал и переставил левую ногу. Потом правую. Словно саммака, крадущаяся в подлеске. 
   "Вот странная она какая-то, места ей, видите ли, мало, - думал Пытливый, глядя на девушку, - легла б у стены, и я бы не крался".
   Взгляд оторвать было трудно.
   “Какая она идеальная, когда спит”. Парень цокнул. Мечтательно.
   И тут же подавленно хмыкнул.
   К горлу подкрался комок. Но в этот раз горький, отвратный.
   Да, он уходит. Покидает её, изумительную. Не простившись, не объяснившись, не сделав то, что делают все перед дальней дорогой.
   "Перед тем, как корабль унесет меня в неизвестность, позволь поймать твой последний взгляд, самый лучший взгляд во вселенной. Пускай останется со мной, в моем сердце. И когда я вернусь, спустя много лет, старый и больной, я узнаю тебя по этому взгляду".
   Так говорил Листик, отправляясь в далекое плавание. Он покидал свой город, свою бывшую жизнь. Он покидал свою любовь.
   Да, Листик тоже негодяй. Но он хотя бы простился. Поймал её взгляд, и хранил в своём сердце. А ты?
    В глазах стало мокро.
    Конечно, она не простит. Скорее всего, не простит. Возможно, она не простит. И не станет ждать, так, как ждала Росинка, возлюбленная Листика. Росинка его поняла. И дождалась.
   Пытливый вздохнул. Глубоко. Вдыхая и выдыхая последние слёзы.
   Ничего не поделаешь. Надо идти. Идти ради истины. Истина - капризная дама, капризная и ревнивая.
   Он осторожно оделся и еще раз взглянул на девушку. "Прости" - прошептали губы. "Прости" - написала рука, подержала это "прости" и положила на стол.
   И всё. Больше ни слова.
   Так мало...
   В клетке сидел пушистик.
   Искатель хотел подойти. Но… передумал. Сейчас запищит и разбудит, Придётся объясняться. Все эти слёзы, прощания. Лучше по-тихому.
   "Прощай, милый друг. Прощай, не скучай. Мы не увидимся больше. Скоро наступит день, ты убежишь на равнину и закопаешься. И я закопаюсь, только не здесь, а далеко-далеко в горах. Спросишь, зачем оно мне? Ты не поймешь".
   Пытливый вздохнул еще раз, отгоняя последние сантименты, накинул заплечный мешок и вышел.
   Дом был на самой окраине селения, той самой, что примыкала к холмам. И сейчас бы рвануть, сбежать на холмы, и идти. Идти, идти. Без оглядки. Туда, к новым знаниям, чтобы познать, чтобы проникнуть в святая святых - Самую Главную Тайну.
   Но он далеко не уйдет. Без прыгуна этот путь просто немыслим. Таинственный Верхний Лес, где скрывается Орден, далеко, а ему еще дальше. В Город Надежды, в пещеру хранителей. Провизии точно не хватит, ведь не тащить же с собою тележку. На холмах незримые почти не росли, а зримыми не прокормишься. Есть, правда, тянучки, которые помогут помочь утолить первый голод. Но это обман, потом тебя скрутит, да так, что в конец обессилишь.
   Надо пройти сквозь селение, к загону,  отвязать животное, и только тогда отправляться в путь. Желательно, чтобы никто не заметил. Иначе придется придумать причину, опять что-то врать, объяснять. Надоело.
   По-тихому было бы идеально, но по-тихому вряд ли получится. Многие спят в одно время, но кто-то не спит. И бродит по сонной общине. К примеру, Носатый. Этот всегда где-то бродит. А если встретится, спрашивает. Что-нибудь спрашивает. Не может иначе, всё ему интересно. Когда же он спит?
   К счастью, до загона никто не встретился. Даже Носатый. 
   Пытливый вздохнут, раз, наверное, в сотый.
   И отпер калитку.
   В углу сидела парочка двухлеток. Сидела, и ковырялась в зубах, самозабвенно, даже не повернув к нему голову. Прыгуны любят наводить порядок во рту, в отличии от тех же топтунов, да и пища у них более строгая, растительная, в основном тянучки. Иногда теми же тянучками, что едят, чистят зубы. Берут стебель в лапы, и чистят. Как щеткой.
   "Только двое, - подумал Пытливый, - остальные, наверное, в деле."
   Топтунов он не видел совсем. Оно и понятно - скоро наступит день, надо готовиться, проверять посёлок за Лесом, что-то уже вывозить.
   И в этот момент он заберет предпоследнее транспортное средство.
  Лишь бы его не увидели.
  Значит, надо в обход.
  Или не надо.
  Пройти сквозь селение, седлать прыгуна, и, словно стрела, на холмы. Всё дальше и дальше.
  Лишь бы животное вынесло. А то ведь упрётся. Двухлетка - прыгун не окрепший, а тут еще он с заплечным мешком.
  Но если Носатый?
  Нет, надо в обход...
  Ааа, шкодник с ней, с осторожностью, пойду напрямик. Чрезмерная боязнь - удел слабых, как говорил Терпеливый.
  Пытливый потёр прыгуна по загривку, взял под уздцы, и повёл. Хотелось быстро - но быстро нельзя, можно привлечь внимание. На предметы, что движутся быстро, реагируют в первую очередь.
   Прыгун чуть поуркивал. Шёл он, конечно же, с неохотой, но шёл.
   Дойти до конца селения, выйти из Леса и - в путь. Но куда?
   Пойдёшь не туда, и заблудишься.
   Но рискнуть всё же стоило.
   Он вспомнил, что говорила Первая. Город находится недалеко от Обители. А Обитель...
   Вот тут надо думать.
   Если Обитель Ээфа и место, в котором уединился Обиженный - это по сути одно, двигаться надо по стрелке, к магнитной горе. Как утверждают, Обиженный там.
   Но кто утверждает? Источник?
   Пытливый вспомнил приятеля, который сейчас на холмах (ох, этот Орден). Он специально искал, где же это записано, что Создатель живёт под горой. Перепахал кучу записей, выискивал в книгах. И - не нашел. Источника нет.   
   Утверждение было кем-то когда-то сказано, затем было кем-то подхвачено, и теперь считается правдой. Не несомненной, но, скорее всего, достоверной.
   Как со сказкой о потерявшейся бруме.
   Есть такая присказка, типа, давайте идти известным маршрутом, а то будет как в сказке о потерявшейся бруме. Все это знают, все говорят.
   Но только оказывется, что сказки такой нет. Нет и не было. Кто-то когда-то сказал - и понеслось.
   Так и с Обителью.
   Первая говорит, что стрелка вела себя словно прилипшая, так, будто они действительно были почти у магнитной горы. Значит, стоит поверить. И раз больше не за что зацепиться, рискнуть.
   Обитель у самой магнитной горы, Город на этой линии. Хорошо, если так.
   Главное, чтобы на линии не было  Верхнего Леса. Иначе наткнёшься на Орден, а это опасно.
    Пытливый вздохнул , и ощупал карман. Нет, компас с собой, теперь это главное.
   Вздыхает он часто.
   Оно и понятно. Новая жизнь, новые надежды, новые горизонты. И всё неизвестно, всё будто в тумане, который стоит на равнине.
   Дойдёт ли он? Примут ли?
   А позади Длиннолесье, Прихолмье. Мутный, Щербатый, Верная...
  Нет, Верная стояла впереди.
  Буквально.
  Это была она.
  - Пытя, - сказала девушка.
  - Веря, - выдохнул парень. Сквозь губы.
   - Ты куда это, Пытя??
   - Я? ...так, проехаться.
   - Проехаться?
   - Ну да, проехаться.
   - А это что у тебя? - девушка посмотрела за спину.
   - Это для опыта, - парень скосился назад.
   И дрогнул.
   Хотя он не врал. Это и правда был опыт. Опыт длинною в жизнь.
   - Пытя, зачем ты так? Почему ты уходишь? - сердце искателя дрогнуло, - я ведь знаю, что ты уходишь, - Веря заплакала.
   Сердце упало в пятки.
   - Пытя, у нас будет ребенок.
   Сердце затрепетало, там, на дне, и начало подыматься. Вначале медленно, потом чуть быстрее. Оно поднялось туда, откуда упало, и стало стучать. Тук-тук, тук-тук, тук-тук.
   Теперь ни о каком побеге не могло быть и речи.
   Пытливый скинул мешок, и подошел к своей девушке. Чтобы обнять.
  Он думал, она отстранится. Ведь он не достоин, он же хотел сбежать, он не понимал, он не догадывался, он ничего не чувствовал.
   Но девушка прижалась к нему, и зарыдала. Теперь громко-громко.
   Сквозь эти рыдания, парень, одетый в незримые крылья, услышал стук. Стук своего сердца, стук её сердца, и стук чего-то ещё. Быстрый, негромкий, настойчивый…
   "Это он, - подумал искатель".
   Подумал БЫ, надо сказать.
   Ведь эта встреча, определившая слишком многое, случилась только в одном единственном случае. В том случае, если бы парень пошёл напрямик.
   А он не пошёл.
   Пытливый пошёл в обход.
   В том самом Многообразии, в котором раскинулось бессчётное количество миров, конечно же, существует и тот, где Пытливый встретился с Верной, у них родился ребенок, и жили они долго и счастливо. Обычной семейной жизнью. Да, этот мир существует. Как существуют и многие, многие другие.
   Но это не наш мир. В нашем всё по-другому. В нашем Пытливый пошёл в обход. Почему?
   Возможно, когда-нибудь мы узнаем ответ...
   В этой книге Пытливый дошёл. Без особых проблем. Расчет оказался верным, с пути не свернул. Не потерялся (как брума).
    Если не считать того, что на выходе с Леса ему стало плохо.
    Какая-то боль пульсировала в теле, но сильнее всего в руке, которую искатель когда-то сломал. С какой-то шкодливой периодичностью. Причём плохо было не только ему. Прыгун как-то сжался и громко стонал.
   Краем глаза Пытливый глядел на тропу. Острокрыл. Тот не сидел на дереве, вцепившись когтями. И не летал кругами, выискивая добычу. Он опустился на землю и стрекотал, словно взывая к кому-то. Огни на концах его крыльев то вспыхивали, то гасли.
   В ритме болевшей руки.

  Город жил своей жизнью. Шумной, гудящей, как в улье. Купол сверкал. Мириадами крошечных точек.
   Но только ведь всё изменилось. Теперь всё не так. И даже не с городом. Шкодник с ним, с городом (ох, эти фразы равнинников, скоро они станут и нашими фразами).
  Проблема в другом.
  Надо бежать. БЕЖАТЬ.
  ОН на свободе.
  И он придёт.
  Телец отошёл от окна.
  Ведь было забыл. Ведь всё шло так гладко. Везунчик. Лучший из лучших, знаменитый охотник, легенда. Горожане знают своего капитана. И он заслужил. Заслужил это доверие - делом, не словом, он действительно многое сделал для города.
   Ну не получилось у них отплыть. Да и ладно. С хранителями худо-бедно договоримся, он бы и с Тварным договорился (был такой в пантеоне островитян).
   И тут эти двое. Капризная сука и бывший напарник. Фиалка и Ветер.
   Бежать…
   Ну зачем же, зачем же ты вылез? (Телец хрустнул пальцами). Сидел бы в тюряге и подыхал. Превращался в ничто.
   И всё бы исчезло, кошмар бы рассеялся, рана закрылась. Она же почти что закрылась.
   Капитан застонал.
   Воспоминания возвращались, а с ними какое-то чувство, щемящее, подлое. Оно словно втаптывало в грязь, превращало его в насекомое, твердотелку. Оно унижало.
   Какое-то чувство…
   Телец помотал головой. И попытался смахнуть, отогнать, прочь из мыслей, из сердца.
   И отогнал.
   Нет, не его в том вина. Да и выхода не было. Они бы погибли, оба, и город не получил бы тогда капитана, который так много хорошего сделал для города. Сдружился с загадочным Орденом, наладил торговлю, задобрил хранителей.
   Хоть Ветер и сильный, но он бы не вытянул. Нет. Телец же видел, как задрожала рука, как натянулись связки. Он действовал не из страха, так было нужно. Ведущий не трус.
   Рыжик погиб, это плохо. Но было бы хуже.
   Телец не забыл, как мрачно и холодно было в пещере, когда его вытянул Ветер. Не потому что там жили монстры, не потому что воняло, смердело. Смердело в душе. И Ветер смотрел этим взглядом, далёким, потухшим. Смотрел, будто видел впервые.
   Вся жизнь под откос, и если бы город узнал, что сделал любимец, самый отважный, самый обаятельный из самой известной тройки, ну... пусть бы его оправдали. Но оправдали бы уже не легенду. Не охотника, которого знали.  Оправдали бы труса. Труса, который убил, чтобы выжить.
   И как с этим жить? Как же смотреть в глаза? Всем этим женщинам, что млели от одного его взгляда? Как радоваться, смеяться, травить анекдоты?
   Оставалось одно.
   Отрицать.
   И винить центрового.
   Ведущего не было в центре. Ведь так и должно было быть. Ведь он же ведущий. А значит - идёт впереди. И Рыжик упал не сам, Рыжика сбросил Ветер. Он не хотел умирать, поэтому сбросил. А Рыжик погиб.
   Оставалось сказать: "так и было".
   Телец и сказал.
   Да не просто сказал. Он произнёс эту речь, которая стала началом его новой карьеры, речь, полную слёз, он сокрушался по Рыжику, он говорил, что вытянул бы обоих, он говорил это так, что люди заплакали. А Ветер открыл было рот, да так и стоял, поражённый.
   А после попал в тюрьму.
   Признал бы вину, и, возможно, его бы тогда оправдали. Но он не признал. И слава Создателю. Если бы Ветер не сел, чтобы делал Телец? Как бы он жил? А так - всё ушло, всё исчезло, скрылось в той части города, где лишь заключённые, монстры и холод.
   Оставалось запрятать событие глубоко-глубоко, в самый угол пещеры, и держать под замком, не давая подняться. И ждать, когда сдохнет. Засохнет, уйдёт в никуда.
   Но оно поднялось. И не сдохло.
   Капитан сжал ладони.
   Надо бежать. Но если бежать, нужны деньги. Деньги есть, и не мало. Но на равнине это ничто, это уже не те самые фе, что ценятся в городе, на равнине это бумажки. Нужны монеты. Чирики, вырики, гирики. Так они называются. Медные, серебрянные, золотые.
   И есть человек. Единственный человек, который поможет. Человек, с которым у него, слава Создателю, ну просто изумительные отношения. Можно, сказать, единственный друг.
   Всем остальным что-то надо, остальные видят в нём капитана, который поможет, которого можно задобрить, дать взятку. А Боцман - ему нужно только общение, ведь все те финансы, мощные потоки и маленькие ручейки, что текут через город, проходят, а иногда и оседают в этих руках - руках главного хозяйственника корабля.
   Не корабля. Это разве корабль? Теперь он не сможет отплыть. Никогда.
   Должность такая - боцман, и зовут его Боцман. Боцман Боцман, Бобо;.
   Телец улыбнулся. Немного криво. Последнее время по другому не получалось.
   Накинул свой плащ (странный предмет, особенно в этой пещере, где нет никаких дождей, но который так любят в городе), и закутавшись поплотнее, словно защищаясь от незримого врага, вышел за дверь.
   Через час он сидел в кабинете.
   - Может, вино? - хозяин  сощурил глаза и с улыбкой смотрел на вошедшего. Вечно радушный хозяин.
   - Давай, - капитан приподнял свою руку, и сделал щелчок, - хотелось бы что-то покрепче. Но... Вино, так вино.
   - Вино, так вино, - боцман прошлёпал к серванту и достал пузырёк. Он тут же разлил по бокалам, бульк-бульк, бульк-бульк, и Телец с удовольствием крякнул. Жидкость насыщенного золотого цвета. Сразу видно, виноград собирали на холмах, а не в затхлой вонючей пещере. Еще один повод сбежать.
   - Сбежишь? - Боцман как будто глядел в его мысли.
   - Надоело, Бобо. Ты даже не представляешь, как надоело.
   - Представляю, - хозяин зажал свой бокал, всей пятерней, - потому то и спрашиваю. Знаешь, мне тоже охота сбежать. Нездоровый какой-то воздух. Люди созданы для солнца, для ветра, а здесь… - он выпил бокал, и поставил на стол.
   - Давай убежим. Вместе, - Телец заговорщицки зыркнул, - я  предлагаю как друг. Сейчас, после этой Обители, может случиться всякое.
   - Увы, не могу. Хозяйство и прочее, - боцман потёр свои руки и чуть сдвинул брови,  - но ты уходи, - он налил себе снова и выпил, - как там Фиалка? Подавлена?
   - Бобо, мммм… не надо.
   - Я знал, что добром не кончится, - хозяин закашлял. "Смеётся" - подумал Телец. И весело крякнул.
   Ему нравилось, как боцман разруливает ситуацию, превращая неприятное событие в шутку. Любая движуха, любой аврал - он никогда не дёргался, а просто стоял и улыбался. И смеялся, если что-то вдруг шло не так. "А ну, подтянуть животы!" - говорил он обычно, а сам выпускал своё пузо.
   - Ну что, капитан. Я знаю, зачем ты пришёл, - хозяин набил свою трубку, и тут же набил другую - для гостя. Тот не любил чадилки, но согласился - он не хотел хоть немного обидеть хозяина.
   - Вот именно, - Телец чиркнул спичкой, - в твоих руках всё, сам говорил.
   Боцман как будто задумался.
   - Сколько? - спросил он негромко.
   - А сколько есть?
   - Ха! Дружище, ты хочешь забрать, всё-всё-всё? Оставить Бобо раздетым?   
   - Ну что ты, Бобо? Ну что ты?  Просто скажи, сколько дашь. Я всё оплачу. По любому курсу.
   - Хм, - боцман нахмурился, - знаешь, дружище, я много не дам. Ведь… что будет дальше? Кто знает?
   - Я понимаю, Бобо. Этот корабль безнадежен. Пусть даже с таким завхозом.
   - Вот-вот. Может, мы все бульк-бульк. И всем нужны деньги.
   - ... Так сколько?
   Хозяин пустил струйку дыма:
   - Сто чиров.
   - Ооо... Сотню? Спасибо.
   - Не стоит, - Бобо отмахнулся, -  Всё просто. Ты мне, я тебе.
   - И всё же, спасибо. Сто чиров немало. Это же целая куча
   - Ну. Ты же мой друг... Или нет? - хозяин прищурился.
   - Вечно. Я вечно твой друг. Был и буду.   Что бы потом не случилось, Бобо.
   - Знаю, - хозяин вдруг глянул внимательно, глянул так, что гостю вдруг стало неловко. Капитану вдруг показалось, что боцман сощурил глаза, словно пытаясь всмотреться. Березгливо и как то недружелюбно.
   Но наважденье пропало. Бобо улыбнулся.
   - Когда? - спросил капитан и сделал затяжку.
   - Давай через сутки. Пока соберу все бумаги, отдам в бухгалтерию.
   "Сутки. Так много" - подумал Телец. Каждый час приближал эту встречу, которой он так не хотел. Нет, Ветер его не убьет, он просто посмотрит.
  Телец содрогнулся.
  - Сутки, так сутки, - сказал он Бобо.
  И выпустил дым.
  Сердце заныло. Резко, внезапно. Словно ударили молотом. Прямо в грудину.
  "Трубка,- вздохнул капитан, - с непривычки. Зря я курил".
   Сердце заныло опять. Еще и еще. Боль появлялась и гасла.
   Он посмотрел на Бобо.
   Что такое?
   Боцман, вечно неунывающий, всегда такой жизнерадостный боцман словно налился кровью. Он задышал, часто-часто, и начал валиться на стол.
   И в миг, когда у Тельца резануло в груди, вдруг застонал.
   
  Цветы на холмах не растут. Ну, почти. И тем более на предгорьях. Чем дальше в горы, тем меньше незримых, и у гор они пропадают совсем.
   Но ему повезло.
   На той стороне, с которой, как на ладони, раскинулись холмы, он увидел ромашки. Все цветы, что находили горожане, они называли ромашками. Наверное, потому, что Поле Ромашек - самое известное место на Острове, ну, может быть, кроме Дворца и Аллей.
   На этом поле когда-то встречались выжившие, жившие по ночам в разных деревнях, пережидавшие в подземельях. От мрака, от холода, от диких зверей и диких островитян.
   И теперь цветы появились здесь, за тысячи километров от Поля.
   Ветер подошёл очень тихо, и медленно опустился на корточки. Словно дыханием, слишком шумным, или движением, резким, неловким он может вспугнуть, отогнать своё счастье.
   Да, счастье. Она будет довольна. Она улыбнётся и скажет "спасибо".
   Она улыбнулась.
   Но тут появилась дочь, с обрезанными как у мальчишки волосами, и попросила букет.
   "Спасибо" - сказала Вея, и убежала к себе.
   А Лиана смотрела в глаза. Смотрела и  улыбалась.
   Всё это было давно. В далёкой, потеряной жизни.
   Четырнадцать лет рядом с монстрами, в вонючем подвале. Во что бы он превратился, если бы не Певец? В такого же монстра? Злого, тупого, бездушного?
   Дом рядом.
   Она.
   Наверное, сердце не выдержит.
   Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук-тук.
   Возможно, Лиана уехала. Может. Может, её там и нет. Скорее всего, вышла замуж. Точно. Конечно же, вышла. Да ладно. Хотя бы взглянуть. Хотя бы увидеть. Хотя бы…
   Но если уехала? Если...
   Тук-тук-тук-тук-тук.
   Создатель...
   Всё ближе и ближе...
   О, память...
   Ветер слегка надавил на дверь.
   Скрипнула. Так же, как раньше.
   Он сорвал капюшон. Тот же воздух, тот же запах подъезда.
   О, боги...
   Ступенька, ступенька. Всё выше и выше. Колени дрожали.
   Лиана...
   Дверь. Та самая дверь. Тот же замок.
   Не меняли.
   Ветер нажал в углубленье.
   Треньк. Треньк. Треньк.
   Тук. Тук. Тук. Тук.
   Дверь отворилась.
   На пороге стояла она. Такая же, как и тогда. Как в его памяти. Стройная и красивая.
   Тот же взгляд. Те же губы.
    - Лиа, - он прохрипел это слово, откуда то из глубин, выпуская наружу то, что хранил под сердцем.
   - Вам нужна мама? - сказала девушка.
   "Вея".
   Ветер смотрел не мигая. Что-то было во взгляде, что-то, тяжёлое, цепкое, что-то, что заставило девушку отойти.
   Он опустил глаза.
   И, не в силах уже ни стоять, ни говорить, собрался уйти.
   Медленно, оставляя позади своё прошлое. Впечатывая последние шаги.
   "Ветер ласкает лиану.
    Тёплый приветливый ветер.
    Он напевает подруге
    Лучшие песни на свете".
    - Вети...
    Мужчина остановился.
    И оглянулся назад.
    Да, она изменилась. Немного, конечно, не так, как он. Глаза опухшие, как после долгой бессоницы. Из уголков этих глаз, словно лучики, выходили морщины. Шея уже не гладкая. Волосы не падают на плечи, а собраны в пучок. Но в остальном...
   - Лея...
   Женщина плакала. Тихо, безмолвно. Слёзы рождались в глазах, и протекали по щёкам, как два ручейка из разбитой вазы.
   Вея смотрела них - на мать, на мужчину, и было непонятно - то ли она догадывается, то ли просто сопереживает чему-то неведомому. Но девушка сдвинула брови, и, казалась, что скоро расплачется тоже. Но потом вдруг взяла и ушла.
   Так они и стояли. Молча, почти не мигая.
   Наконец Лиана сделала шаг.
   Потом другой.
   …И упала на грудь.
   Ветер взъерошил волосы, пытаясь нащупать самые корни, и стал поглотить этот запах. Запах немытых волос.
    Он вдыхал его снова и снова, пытаясь впитать в себя всё, каждую частицу того аромата, по которому так скучал. "О, боги, - думал мужчина, - о боги..."
    Руки скользнули вниз, по спине, и прижали к себе то, что он когда-то считал своим. Жадно, властно. И теперь это “когда-то” пришло опять.
   Он не мог по-другому, он её не отпустит.
   Глаза стали мокрыми. Да, он расслабился. Словно сбросил ту ношу, что так тяготила. Ту шкуру, в которой ходил четырнадцать лет.
   Нет, он не вернётся туда. Умрёт, но уже не вернется. И Лиану он не отдаст. Никому. Никогда.
   - Вети, тебя отпустили? - она говорила так, как будто просила, - скажи, что тебя отпутили. Вете?
   - Отпустят. Отпустят.
   Она зарыдала.
   - Я ждала тебя, Вети, я думала, это недолго. Телец, он стал капитаном, - Ветер вздрогнул при этом слове, - тебя могли отпустить досрочно.  Я знаю, Вети, я знаю, как это было. Рыжик упал. Сам.
   "О если бы так" - Ветер вздохнул глубоко, и так же стремительно выдохнул, стараясь сдержать свои слёзы.
   - Лиа, - мужчина склонился над ушком, - ты не одна?
   "О, боги… Конечно, она не одна. Как может быть одинокой такая красивая женщина. Четырнадцать лет".
   Лиа слегка отстранилась. И посмотрела в глаза:
   - Я ждала, - сказала она, на этот раз твёрдо, как будто с укором, - я ждала тебя, Вети. Я замужем.
   Сердце упало.
  - За тобой, Вети, за тобой, дурачок ты взъерошенный.
   И тут он не выдержал. Губы, шея, плечи, он стал целовать каждый сантиметр её тела, всё, что было открыто. Он хотел снять одежду - и начал срывать.
   - Пойдём, - прошептала Лиана.
   И они, словно новобрачные, не теряя контакта, прикасаясь всеми частями тела, которыми можно было коснуться, ввалились вовнутрь. И захлопнули дверь. Хотя со стороны казалось, что дверь закрылась сама. Отсекая от посторонних всё то, что случиться внутри.
   Потом, лёжа вдвоём на широкой кровати, счастливые, пускай и обессиленные, они делились воспоминаниями. Приятными. О другом говорить не хотелось.
   И только однажды вдруг вспомнили о тех приступах боли, что внезапно накатывали на них в течении часа. Самого прекрасного часа их встречи. Не вслух, про себя, ведь это ничтожно в сравнении с тем, что случилось.
   "Распереживался" - подумал Ветер.
   "Я слишком долго ждала" - решила Лиана.
   "Что будет дальше? - подумали оба.
   И в эту минуту раздался.
   Стук.
   
   Все его друзья были счастливы.
   Вур, создававший шедевры кулинарии и сервировавший столики.
   Джуз, смахивавший эти шедевры в своё мусорное ведро и наводивший в столовой идеальный, можно сказать, первозданный порядок.
   Танги, приезжавший по заданному самим же им адресу и желавший удачи несуществующему клиенту.
   Лауло, который делал причёску очередной растрепанной кукле.      
   Вшино, собиравший этих кукол на заводе, где, кроме него, работало много других счастливейших техников.
   И только Рубо был несчастен. Только он не мог реализовать своё предназначение. 
   А в чём его предназначение?
   До того как Рубо ввели в эту жизнь, он пылился на складе. Новенький техник, придуманный когда-то ушедшими, для каких-то своих, непонятных целей. Всех нереализованных включали, ведь они имели такое же право на жизнь, как и те, кто уже жил этой жизнью, ещё при ушедших. Если собрали, надо оживить. Таково было правило, и правило было  прописано в кодексе. В кодексе общества, предоставленное самому себе, с тех пор, как исчезли создатели. Ушли, потому и ушедшие.
   Куру говорит, что ушедшие здесь. Только спят, под землей. Он встречался с каким-то техником, и этот техник знает другого техника, а тот техник беседовал с третьим, который спускался под землю и обслуживал спящих хозяев.
   Он утверждает, что те, кого мы зовём ушедшими, спят, но спят они как-то особенно. Ушедшие погрузились в сон, в котором всё, чего не захочешь, сбывается, но только не здесь, а в каких то там грёзах, и эти грёзы прекрасней, чем жизнь.
   Странно. пока Рубо спал, там, на складе, он ничего не видел. Не грезил. Не чувствовал. Не хотел.
   А захотел, только когда пробудился.
   И, как оказалось, реализовать свои хотелки не может. Они настолько особенные, что даже Великий Ово ему не помог. Великий и Мудрый Ово, чьё предназначение собирать самую разнообразную информацию и строить прогнозы. Он только взглянул на техника, и велел тому ждать.
   И поэтому Рубо несчастен.
   Был бы садовником, как маленький Зизу, постригал бы растения и ласкал благодарные стебли. Предназначение простое, скромное и понятное.
   А так...
   Солнце еще не светило. Но ночь скоро закончится. В этот раз она закончится позже. Что-то случилось, сказал ему  Нану, а что, и почему это что-то случилось, не знает никто. Даже Великий Ово.
   Раньше все ночи кончались в срок, и день начинался вовремя, теперь же всё сдвинулось.
   Нану полезный и важный, Нану следит за энергией. На то он и эконом. Нужно питаться и получать удовольствие от того, что ты делаешь, выполняя своё предназначение. Все остальные расходы бессмысленны. Когда пропали хозяева, Нану, тогда молодой и бесшумно шагающий техник, отключил всё ненужное. Фонтаны, иллюминацию, освещение улиц. Техники видят и ночью, достаточно настроить свои светофильтры на нужное излучение.
    Но днём как-то приятнее. Свет от солнца ложится на всё, и всё его отражает. Камни, живунчики, механизмы…
   Интересно, а у живунчиков есть предназначение?
   Рубо завис над маленьким полосатым зверьком, чем то похожим на кулинарное творение Вура. Вур воплощает то, что когда-то нравилось ушедшим, а ушедшие питались живунчиками, видимо, поэтому блюдо, напоминавшее полосатого, когда-то им нравилось.
   - Так все таки, есть у них дело? - техник не заметил, как произнес это вслух. Конечно, он не скрежетал, не пищал, не издавал  смешные и странные звуки. Он просто передал свою мысль.
   И Нану ее подхватил.
   - Предназначение этих существ, - учитель скрипел своими потертыми суставами, - создавать самих себя. И если это случилось, живунчики счастливы.
   - Я знаю. Из больших живунчиков появляются маленькие, а потом они вырастают и тоже становятся большими.
   - Именно, Рубо.
   - Ушедшие делали так же? Так почему же они ушли?  Может, не получилось создать свои копии?
   - Не знаю. Быть может. Ово тебе ответит.
   Полосатый зверек запищал, словно ругая пришедших. У него был длинный выступающий вперед хемодатчик, анализирующий вещества, которые в него попадали, и большие, просто огромные окуляры. Эти окуляры светились.
   "Они отражают свет, что приходит, и он опять попадает на матрицу" - так говорил ему Нану.
   "Кто же их создал? - спрашивал Рубо, только-только введенный в жизнь. Он глядел на живунчиков и восхищался - такие быстрые, совершенные и совсем не скрипят, - Тоже ушедшие?" "Нет, - отвечал наставник, - спроси лучше, кто создал ушедших, и ты получишь ответ". "Кто создал ушедших?" "Природа. Она их собирала, разбирала, собирала, разбирала. С каждой сборкой получалось всё лучше. Пока не пришёл результат".
   И Рубо думал о таинственной природе, о ее великом предназначении - собирать и разбирать механизмы, думал и восхищался.
   Нану уселся на травку.
   Наставник постоянно беседовал с ним, с самого рождения, всегда что-то подсказывал, направлял. Рубо был благодарен, и даже больше - он испытывал такое щемящее чувство, которое никто не мог объяснить. Что-то циркулировало в его микросхемах. Привязанность? Нет, это больше.
   Теперь вот опять…
   Они говорили о жизни, о новых творениях Хиру, великого скульптора Центра, о странной болезни у Вшино, случившейся после недавних событий, когда их схемы подверглись воздействию непонятного излучения, о том, что их общий приятель Джуз специально впускает живунчиков, чтобы те гадили в столовой, а уборка становилась еще увлекательней.
   Рубо представил, как техник зазывает зверьков своими длинными тощими манипуляторами, и внутри его схемы защекотало. Он послал сигнал удовольствия. Это ввело собеседника в ступор, ничего приятного в таком поведении Джуза учитель не видел. Непотребство сверх меры. Это как если бы Нану включал освещение улиц, но для того, чтобы потом погасить.
   Многое в поведении Рубо было учителю непонятно, но получать удовольствие там, где возникает противоречие, казалось в высшей степени загадочным. "На что же он всё таки запрограммирован?" - интересовался наставник.
   - Я пришел не просто поболтать, - Нану поднялся с травы, - тебя зовёт Ово.
   Рубо подпрыгнул:
   - Сам Ово? Великий Ово? Меня?
   - Он послал за тобой. Если хочешь, пойдем к нему вместе.
   - Конечно, конечно, хочу, - техник заиграл индикаторами, показывая свою необыкновенную восприимчивость.
   И они зашагали.
   Точнее, шагал только Нану, скрипя изношенными железками, а Рубо летел, медленно, словно чуть движимый ветром, стараясь следовать позади. Этим он словно показывал уважение, ведь наставник не может двигаться быстро, а значит, будет спешить, и может расстроиться. Больше никто так не делал, подобного правила в кодексе не было. У Рубо существовал свой, особенный  кодекс, не вместо, а в дополнение к общему, и многие его положения казались ненужными. Но Нану привык. Нет, он бы не стал несчастнее, если бы Рубо летел, но почему то такое поведение ученика доставляло ему удовольствие.
   Так, болтая о всякой всячине, и мысленно радуясь встрече, они добрались до Центра.
   Здания, окружавшие техников, выглядели одинаково - эти здания были построены в виде огромных кубов, а тот самый куб, в котором жил Ово, возвышался над всеми другими. В здании не было окон, был только вход, широкий, как пасть исполинского живунчика. Над пастью светилась табличка. Уммо, техник, следивший за Центром, когда-то поспорил с Нану, главным экономом, нужен тут свет или нет. И эконому пришлось уступить. Погасни табличка, и Уммо стал бы несчастней, на двадцать процентов. Так показали расчёты.
   "Экспериментальный зал" - прочитал Рубо.
   Слова интриговали. Что за эксперименты могли проводить в этом зале, и причем же здесь Ово. Спросить напрямую Рубо не мог, задавать прогнозисту ненужные вопросы ему не хотелось, и оставалось строить предположения. Но техники предположения не строили. Пустая догадка могла увести не туда, на основе этой догадки расцветали другие, еще более неправильные. Но Рубо не был обычным, он даже не знал своё дело, поэтому втайне от всех фантазировал. "В твоей основе заложено что-то такое, чего нет у нас, - говорил ему Нану, - у большинства... А может, у всех" - добавлял он, подумав.
   И Рубо представлялись высокие стройные существа, похожие на Вура и Джуза, которые собирали и разбирали придуманных техников, но не физически, а на огромном экране, а Ово высчитывал вероятности их безотказной работы.
   Да, кажется, так. Ведь для чего-то нужен тот невероятных размеров экран, который был частью одной из стен этого исполинского куба.
   Техник поделился с учителем, надеясь, что тот поддержит поток его мыслей, очень надеясь. Но наставник тихо шумел, показывая осторожное неодобрение. Предположениям не место в мире техников.
   Само здание, впечатляющее своими размерами, было темным, даже в тех светофильтрах, которые использовали по ночам.
   У подножия черного куба двигались огоньки. Это светились живунчики, быстрые и бесстрашные, которых из ночи в ночь становилось всё больше. После того, как исчезли ушедшие, эти юркие существа стали настоящими хозяевами Центра. Как, впрочем, и всего остального. Техники будто не замечали живунчиков, живунчики техников. Никто никому не мешал.
   Куб становился всё ближе. Исполинская пасть выростала и выростала.
   И наконец распахнулась, оькрыв своё чрево.
   На техников хлынул свет, и они очень медленно выплыли. Со стороны казалось, что монстр зевнул и засосал в себя маленькие песчинки.
   Свет был неяркий. Светился в основном потолок. Перегородок, этажей, каких-то там балок, каркасов, чего-нибудь, что бы заполняло пустое пространство - ничего внутри не было. Весь куб занимало одно помещение.
   На стене, противоположной входу, экран, огромный и черный. Экран не светился, хотя когда-то по этому экрану пробегали разноцветные полосы, подобные тем, что пробегают во время пылающих. Это было лишь раз, когда Рубо, только-только родившийся техник, впервые вошёл в эти стены. Вошёл, чтобы Ово, Великий и Мудрый, зачитал его предназначение. Но Ово не зачитал, Ово велел подождать. И в это самое время крутились полосы, вспыхивали и гасли, снова крутились, и снова вспыхивали.
   С тех пор он несколько раз посещал прогнозиста, но экран оставался пустым.
   Левая стена была ещё более темной. Темнее чернил. Как будто сгустилась тьма, и окутала всё, что на ней находилось. Светофильтры не помогали. Ни одно излучение не покидало поверхности. И понять, какого рода эта поверхность, плоская или ребристая, было невозможно. Будто то не стена, а окно в никуда, в полный мрак.
   Наверное, это была самая интересная часть помещения. Особенно для такого восприимчивого техника, Рубо.
   - Рубо, - раздался голос. Это был он. Великий и Мудрый Ово, главный и единственный прогнозист.
    Вся стена, в которую он был вмонтирован, была испещрена всевозможного рода линиями, зигзагами, кривыми и замысловатыми.  Светились индикаторы, тихо журчала жидкость, проходящая по множеству трубок и охлаждающач бесчетное количество устройств.
    Все другие техники были подвижны, компактны и нацелены на какие-то особенные дела. Например, Джуз, Лауло или Вур походили на ушедших, Танги передвигался на колёсах, Вшино имел очень длинные, гибкие и необыкновенно точные манипуляторы, Куру чувствовал запах лучше любого живунчика, а когда находил утечку, то летел на место аварии даже быстрее Рубо. Сам же Рубо летал словно мяч, которым играли ушедшие.
    Ово не имел ни колес, ни манипуляторов, ни других подвижных частей. Он не летал, не ездил и не ходил. Ово был частью стены.
    Но не было никого умнее и точнее прогнозиста, все другие техники признавали его авторитет, а в трудных вопросах всегда обращались за помощью. Так было и тогда, когда оживили Рубо.
   Так может, пришло это время, и прогнозист наконец то расскажет, в чём предназначение техника.
   Рубо заволновался.
   Он повернул окуляры и вперился в стену.
   Нану чуть скрипнул суставами.
   - Хорошо, что пришёл, - прогнозист говорил это вслух, хотя и умел общаться бесшумно. Возможно, у него тоже был кодекс, свой собственный, - нам надо поговорить.   
   - Я слушаю, Ово.
   Жидкость журчала быстрее. Ово перегревался. Может быть, думает, или решает задачу.
   - Я решил задачу, - сказал прогнозист, - я знаю, что произошло в тот самый день, когда у Вшино сгорел процессор. Все мы подвеглись воздействию поля, природа которого неизвестна.
    Ово выдержал паузу, словно приглашая прислушаться, и, прослушав процессоры техников, понял, что в тех тишина. Это было приятно. Больше всего на свете Ово ценил внимание.
   - Нужно было найти источник этого поля, - продолжал прогнозист, - Направление, в котором распространяются волны. И теперь я могу сказать точно - этого направления нет. Нет с потрясающей вероятностью. Излучение появлялось везде, одинаковой силы и в одно и то же время. Такое возможно, но  только в единственном случае. Если источник поля находится  вне этого мира и воздействует на носитель, на котором наш мир записан.
  Поле меняло константы известных нам сил, немного, но всё же достаточно, чтобы вызвать заметные ощущения. Ушедшие называли это болью, мы называем сбоем. Вшино оказался более уязвим, чем другие. В настоящее время Грубби решает, сможет ли он выполнять своё предназначение, в его нынешнем состоянии, или придется менять процессор.
   Рубо подумал о Грубби. Грубби старается, Грубби хороший ремонтник. Однажды техник спросил у него, пробует ли он помочь пациенту иначе, не просто поменять разбитый подшипник или настроить испорченый датчик. А поговорить, побеседовать, узнать о последних успехах. Показать, что старик ещё нужен, что с ним считаются. Ведь есть очень старые техники, которые думают, что их предназначение устарело, что им в этом мире не место, пора уходить. Они не следят за собой, не смазывают суставы, чахнут, ржавеют.
   Грубби не понял, чего добивается Рубо, и просто ушёл. Нет, не обиделся, просто не понял. И он не один. Даже Нану не всегда его понимает.
  - Вернемся к полю, - продолжал прогнозист, - излучение появлялось импульсами, и длина этих импульсов менялась. Были короткие, были длинные. Отдельные серии повторялись, и вероятность того, что перед нами бессмысленный шум, оказалась ничтожной.
   Я попытался раскрыть этот шифр. Работал я долго, и у меня получилось. Это не просто часть текста, которая странным образом оказала воздействие, мы получили сообщение, и это сообщение адресовано всем, кто сумеет прочесть. Буквально "слушайте все".
    Итак, что мы знаем.
    Наш мир состоит из множества пузырей, или ниш. В одной такой нише находимся мы. В одной из крупнейших, не только по размеру, но и по количеству живущих сообществ. Вы это знаете.
   Есть и другие ниши, они поменьше. Есть самые маленькие. В одной зародилось сообщество, типа ушедших. В умах этих существ возникла идея, что миры можно менять, воздействуя на определенную константу, и наблюдать, что получится. Может, они представляют себя в роли творцов, может, изучают пределы возможного.
   Перед экспериментом мир архивируют, записывая его содержимое, чтобы он не исчез, а остался, хотя бы в записи. Архивация - это, как я понимаю, отголосок того, что у ушедших считалось совестью, а у нас кодексом техников.
   Существа, назовём их экспериментаторы, дошли и до нашего мира. В настоящий момент стадия архивации закончена, теперь начинается эксперимент. Он заключается в изменении тонкой настройки одного единственного параметра. И если это удастся, солнце погаснет. В мире настанет ночь. Без света с небес. Без пылающих. Ночь, которая уже не закончится.
   Первые результаты мы видим. Но это проба. И проба удачная. День стал короче, ночь длиннее.
   Скоро начнется эксперимент.
   Большинство существ этого мира привязаны к циклу. Для большинства, да почти что для всех, его нарушение - катастрофа. Разнообразие мира уменьшится. Резко. Кто-то останется, изменится, приспособится. Но большинство сообществ исчезнет. В том числе наши соседи, те, что называют себя едиными.
   Да, я думаю, единые не выживут. Дифференциация новых клеток происходит только при свете солнца. Если те существа, что появляются в организме, не трансформируются под какую-то одну нужную функцию, государство погибнет. А с ним и общество, потому что по-другому оно жить не может.
   Ово замолчал. Может, он ожидал, что пришедшие зададут вопросы.
   Но те стояли и слушали.
   - Для нас эти циклы большого значения не имеют. Но вы со мной не согласны. Я слышу, что не согласны. Вы правы. День дарит нам новые ощущения, мы меняем светофильтры, и выполняем предназначение уже по-другому.
   Рубо слегка подлетел.
   Нану скрипнул суставами.
   Ово чуть-чуть подождал и продолжил:
    - В сообщении передается локация, с которой действуют экспериментаторы. Она расположена на другом конце ниши. Это далеко. В локации живут существа, которых ввели в этот мир, так говорится в сообщении. Сам я не знаю, что это такое и как понимать эту фразу. Назовём их введёнными. Отправитель предлагает с ними связаться. Он называет себя Отцом, и сообщает о Сыне, создавшем мир.
   Отец говорит, что на сознание экспериментаторов кто-то влияет. Изменение миров - это не их личная воля. С самого начала прогноз развития мира не выдавал подобных решений. Кто-то вмешался извне, и испортил их поведение. Единственный способ спасти этот мир - найти источник этого влияния. И отключить.
   Ово замолчал.
    - Ты говорил о существах, с которыми надо связаться, - напомнил Рубо.
    - Да, Рубо, помню. Отправитель утверждает, что только они способны проникнуть в ту нишу, где живут экспериментаторы. Биохимии обоих народов похожи, и только введённые могут выжить. Отец не объясняет подробности. Далее в сообщении он называет еще одну, более точную локацию. Там живут двое, и именно этих двоих он предлагает отправить. И просит связаться. Быть вместе с ними и помогать.
    - Но неизвестных действительно много, - Рубо подпрыгнул, - уравнение не решаемо.
    - Я знаю, - ответил Ово, -  Выхода нет. Не забывай, возможно, мы единственные, кто расшифровал это сообщение. На нас ложится ответственность. Вероятность преуспеть ненулевая, далеко ненулевая, а значит, нужно попробовать.
   - Но почему ты позвал меня? - техник закрутился волчком. Слишком восприимчивый техник.
   - Ты хотел узнать своё предназначение. Время пришло.

  - Где моя одежда? - решил спросить Мутный. Скорее от безысходности. После долгих безрезультатных поисков он решил заговорить.
   - Я её постирала.
   - Ну хорошо... А где та, которую я бросил неделю назад?
   - Постирала.
   - И где она?
   - Сохнет.
   - А где та, что я одевал после Прихолмья?
   - Висит, - проводница вздохнула. За время разговора она ни разу не повернула головы, и делала вид, что читает.
   - Висит?
   - Да. Висит. Сохнет.
   Теперь вздохнул Мутный.
   - Ладно, буду ходить раздетым.
   - Надел бы на тело. Так быстрей высохнет.
   Парень ушел, и через минуту вернулся. В мокрой рубашке, штанах и носках. Чувствовалось, что ему некомфортно. Он время от времени двигал плечами и как-то весь ёжился.
   Девушка чуть повернула голову. Брови взлетели, в глазах появился вопрос.
   - Я пошутила, - сказала она, - снимай.
   Мутный надулся. "Не снимет, - подумала Первая, - будет ходить и страдать. За что мне такое?"
   И парень страдал.
   Он специально бродил где-то рядом, как будто чего-то искал, и глядел как надувшийся пыхчик.
   Пыхчик тоже слонялся по дому. И тоже страдал. Вдвоём они составляли парочку, от которой становится душно.
   И девушке стало душно.
   Она захлопнула книгу, которую всё равно не читала, а просто пролистывала (слишком много у неё было мыслей последнее время), накинула плащ и ушла.
   Бабушка ругала эту новомодную привычку - носить плащи. И днём, и ночью, носить когда тепло, носить когда холодно, сухо и мокро, когда светит солнце, льет дождь. В Лесу, на равнине. "Плащ придуман для тех, кто не умеет одеться со вкусом" - говорила она, имея в виду,  что под тканью можно скрыть всё, любую погрешность в одежде.
   Но Первой плащ нравился. Ты кутался в эту длинную широкую материю, и оказывался в раковине, словно крушинка. Тебя окружала зашита, пускай только видимая, а если надеть капюшон, то и вовсе казалось, что идешь не по улице, а проходишь в закрытом тоннеле, незаметно от всех.
   Теперь она направилась в башню.
   За дозорного был Косматый, а значит, плохие мысли уйдут. Гарантировано.
   Девушка улыбнулась.
   Хорошо, когда есть такие друзья. С которыми можно болтать, пускай и о глупостях.
   А то бы она захандрила.
   С Мутным последнее время не ладилось, от слова совсем. Иногда они молча теряли время, каждый в своём далёком углу. А иногда кто-нибудь уходил, в основном уходила она, ей просто было куда уйти, парень здесь, на Посту старался ни с кем не общаться. А если куда и ходил, то больше в харчевню, посидеть за кружкой напитка, подумать, взгрустнуть.
   Девушка удивлялась - как можно часами просиживать зад над одной и той же несчастной кружкой, и это её убеждало, что Мутный - ужасный зануда, который зудит даже тогда, когда он молчит, и даже тогда, когда его нет.
   "И что в нем такого? - спрашивала она у себя, - почему я влюбилась?" И понимала, что просто ответить не может. Надо копаться, в себе, в своём отношении к жизни, а копаться так трудно. Хотелось лёгкого незамутнённого восприятия.
   И за этим вот восприятием она поднималась наверх.
    Башня была высокой, но Первая не заметила, как вошла на площадку, на самый верх. Буквально взлетела. И это всё в темноте.
   На площадке горел тусклый свет подвешенной лампы, даже не вчетверть, а в совсем уже ядробную часть накала.
   Косматый стоял и лузгал мерцалки. Первая подошла к нему сзади и тихо присвистнула.
   - Ух же шкодник, - парень тотчас обернулся, - протащи меня бой. Первая.
   Он улыбнулся во всю ширину своего большого щербатого рта. Где-то между зубов торчала недоеденная мерцалка.
   Поедание мерцалок было одной из тех вредных привычек, пользы от которой никакой, но уж если она прилипла, отвыкнуть сложно.
   Мерцалки были крохотными организмами, жили в прибрежной полосе, и время от времени светились, приоткрывая верхнюю створку своих маленьких сдвоенных раковин. В Приморье вылавливали эту мелочь,  сушили в каком нибудь теплом сухом помещении, брали в карманы и лузгали, съедая мягкое содержимое. Это при том, что зримые организмы почти не усваиваются, да и сам организм небольшой, а высушенный так и вообще на ползуба, но, говорят, вкусный - острый и сладковатый одновременно.
   Косматый показал на кулёк.
   Девушка отказалась. Она не с Приморья, это они там едят что попало, у нее желудочек девственный, не испорченный всякой отравой.
    - Гляди, как темно, - парень провёл рукой.
   - О да, - ответила Первая, - наверное, скучно. Стоишь тут и ждешь, непонятно чего.
   - Ну как же ж, понятно. На то и дозорный, чтоб ждать, - Косматый сплюнул остатки от раковин, - хотя вот днём… ну ты же была здесь днём, знаешь, - девушка молча кивнула, - днём оно интересней, гораздо.
   Парень протянул слово "гораздо", так, будто оно было плотным на ощупь.
   Да, скоро наступит день. Солнце тогда разгорится, и у жителей равнины начнется самый большой, самый радостный праздник - праздник Возвращения. Хотя последнее время календарь выдавал чудеса, и, Рассвета, возможно, не будет.
   Первая вздрогнула.
   Она представила, что эксперимент начался, и солнце уже не появится. Но перспектива была настолько беспросветной, причём буквально, что она не хотела верить, пусть даже и в малую вероятность подобного.
   "Нет, паучки медлительны, - думала девушка, - я видела, знаю. Пока соберутся, решат что им делать, пройдет уйма времени. А там, глядишь, и мы собирёмся с силами, и выкурим их из предгорий."
   - Ты слышала, что происходит? - спросил Косматый, отложив кулёк в сторону, - в Длиннолесье как будто война.
   - Да что ты? - Первая притворилась удивлённой.
   - Война, самая настоящая. И знаешь, что говорят?
   - Что?
   - Командует Заговорённый.
   - Кем, мятежниками?
   - Неет, воинами. Теми, что собирались в Прихолмье.
   - Тогда мятежникам всё, - Первая для убедительности положила на ограждение руку.
   - Всё?
   - Всё.
   - Ну да, - Косматый взъерошил волосы, - я тоже об этом тоже подумал...
   - Угу.
   - И знаешь что ещё?
   - Что?
   - Знаешь, кто командует мятежниками? -  он понизил голос, словно опасаясь, что кто-то подслушает, - его дочь. Кстати, она здесь была.
   - Быстрорукая? - девушка хмыкнула. Новость казалась забавной. Бывшая пассия Мутного, когда-то Первая к ней ревновала. Ей казалось невероятным, что парень ради неё оставил такую красавицу. Нет, она не считала себя неказистой, но Быстрорукая... Эта казалась королевой, была такая в “Приключениях Листика” - королева Солнечной страны. И вот, ради дерзкой девчонки Мутный оставил королеву.
   - Она теперь герцогиня, - Косматый хмыкнул, - кто-то говорит, что во всём виноват этот герцог. Что это он поджог Длиннолесьн.
   - Да ну, это глупость. Восстание, конечно, он поднял, но чтобы спалить селение, в котором живёт.  Он идиот, но такое. Тут надо быть не просто идиотом, тут надо быть безумцем, типа Безухого.
   -  Я тоже так думаю, - Косматый скрестил свои руки, и серьёзно нахмурил лоб, - ничего он не жёг. Пожар - это кара. Господня.
   Первая дернула глазом. "Однако".
   - А что, если всё-таки стражи? спросила она осторожно, - Усатый говорил, что видел шары, летящие в небе.
   - Та то й не шары, - ответил Косматый, подумав, -  То перст нашего Господа. Тем перстом он указал на мятежников.
   - Кому?
   - Ну, кому... - Косматый чесал шевелюру, - нам.
   - Но их было несколько
   - Несколько, - парень согласно кивнул. Он чуть растопырил пальцы и поглядел на свою руку так, как будто впервые увидел, - Господь показал свою длань.
   - Но ты подумай, - девушка решила посеять сомнение в голове своего собеседника, - зачем ему что-то показывать, да еще во время пылающих. Ведь люди в Лесах. Большинство.
   - Я тож удивлён, - Косматый сказал это так, как будто поверял сокровенное, - в разгар пылающих, когда все в Лесах, та то й понятно. Мятежниклв нужно карать. Но зачем простирать свою длань? Правильно грит твой отец - неисповедимы пути Обиженного.
   - Ты что-нибудь слышал о воздухоплавании? - Первая подошла с другой стороны.
   - Да как же ж, - парень пожал плечами, - конешн. Ток это сказки.
   - Сказки??
   - Ну да. Как ежели шар надуть теплым воздухом, он полетит. Сказки, конешн.
   - Полетит.
   - Да не. Я пробовал. Кожаный шар нагревал, а он не летел. И вот, посмотри, мы нагрели, допустим, металл, в кузнице. Красный такой, раскалённый. Вить он бы плавал, а не тонул, ну ежли лёгкий - парень слегка улыбнулся, - а всё таки тонет.
   Первая ничего не ответила. Спорить ей не хотелось.
   С Косматым спорить не надо. Косматый хорош не своими потрясающими умозаключениями, а тем, что он просто хорош. Пусть пребывает в счастливом неведении.
   - Да, - сказал парень, - я получил письмо. От отца.
   - Хорошо. Весточка от родных - это приятно. Когда я пропала, мои родители  переживали. И мать, и отец. Я после корила себя, что не послала им весточку.
   - Знаю, - парень смотрел на девушку так, будто собирался сказать что-то важное, - я о другом, - он придвинулся ближе и прошептал, - статуи мироточат.
   - Это которые на берегу?
  Косматый кивнул:
   - Да. Статуи первых заступников. У них льются слезы. Кровавые.
   Парень сжал свои губы, и, казалось, расплачется. "Вот те ж раз". Девушка не знала, что делать.
   - Скоро начнется день, - сказала она, чтобы как-то закрыть эту тему.
   - Хорошо бы, - Косматый сглотнул, как будто сглотнул свои слёзы, - скорей бы она уже кончилась, эта ночь... Знаш, Первая, я иногда в темноте вижу то, что увидеть нельзя. Могу разглядеть камни, деревья.
  - Ну ты же всё время вглядываешься, и днем и ночью. Ты уже с закрытыми глазами знаешь, что где стоит.
  - А вот же ж нет, - Косматый хитро улыбнулся, - я вижу зверей. Тех, что совсем не светятся. Бегунов, собак, - он чуть ближе привинулся к Первой и чуть слышно сказал, - даже маару.
    - Маара хорошо отражает свет, - Первая вспомнила как умирал топтун, - слабого света лампы достаточно, чтобы ее разглядеть.
   - Нее, - сказал парень, - я видел в темноте. Полной. Я лампу зажигаю не часто, вот чтобы погрызть мерцалок, поесть. А на равнине, так было темно. Ни плащеносцев, ни острокрылов. Да кто ж полетит, если рядом чудовище?
   - Нуу, - Первая улыбнулась, - давай проверим. Гаси свою лампу.
   Косматый накинул колпак, и лампа погасла.
   Собеседники стали смотреть.
   - Что ты видишь? - спросила девушка, тихо.
   - Погоди, глаза не привыкли, - так же тихо ответил парень. Как будто от громкого звука глаза видят хуже.
   - Камни... Деревья... Кустарник... Саммаки, - Косматый произнес последнее слово чуть громче, словно сам удивился тому, что увидел.
   Однако Первая удивилась не меньше. Всё, о чём говорил её друг, она видела тоже. И камни, и деревья. И даже стаю саммак, резвящихся под кустарником.
   - Ух ты ж, я вижу, - сказал парень громко.
   - И я, - ответила девушка.
   - Нет, правда, я видел и раньше, но шобы вот так от чётко.
   Проводница не знала, что и сказать. Путешествие в горы её изменило. Возможно. А Косматый... Ну он же дозорный, такая работа. Вот слухачи же тоже не сразу становятся слухачами, привыкают, прислушиваются. Да и прикрытые. Когда она была девочкой, от небес выворачивало, а сейчас. Что горят, что не горят - всё едино.
   Она подняла свою голову...
   И фыркнула.
   Громко, даже Косматый отпрянул. И тоже взглянул на небо.
   И рассмеялся.
   И Первая рассмеялась.
   Они взялись за руки, и стали его танцевать, тот самый танец, который помнили с детства. Да, и в родном Приморье Косматого, и на Посту, и во всех остальных селениях огромной равнины, в одно и то же время танцевали один и тот же танец. Танец возвращения.
   Да, СОЛНЦЕ ВЕРНУЛОСЬ.
   Пока ещё робко, чуть-чуть, но оно освещало равнину.
   Снизу раздался крик. Снова и снова. Люди кричали от радости, ни чем не скрываемой, не имевшей ни берегов, ни форватера, радости возвращения света, которого ждали. Пять, целых пять долгих лет!
   - Порази меня гарпун! - Косматый сорвал с крючка лампу и бросил.  За башню, за стены, за Пост. Такая примета - если в Возвращение бьется лампа, значит, день будет долгий.
   Раньше примета не значила ничего, день и ночь длились всегда одинаково, 1796 суток. Это даже и не примета, а больше традиция. Днем светильники нужны только в Лесах, и если часть из них разобьют, страшного ничего не случится, за это долгое время появятся новые.
   Но сейчас всё дышало надеждой.
   Последняя ночь длилась долго, и неизвестно, сколько продлится день, поэтому светильники - бить. Бить и поливать себя маслом.
   Тоже примета.
   Первая летела вниз, с одной лишь мыслью - успеть, ворваться в свой дом раньше, чем Мутный выйдет наружу. В мокрой рубашке, штанах. Девушка засмеялась.
   Она сообщит ему новость, а парень обрадуется. Он подбежит к ней, обнимет её, крепко-крепко, и всё станет так же, как раньше. Нет, всё будет лучше, лучше и глубже. Они возбудятся, от солнца, от света, от новых возможностей. Да, эта ночь была долгой, и чувства остыли. Но сейчас, но теперь...
   Она распахнула дверь.
   Мутный лежал. Лежал, и глядел в потолок. Одежду он не снимал, возможно, она почти высохла, но всё же лежать в чём-то мокром. Бррр…
   - Солнце! - воскликнула девушка. Прямо с порога.
   - Знаю, - парень вздохнул, - тут эти крики. Я слышал.
  "За что мне всё это?" - Первую словно скосило.
   Что тут сказать? Не будет им счастья. Будущего нет, это точно. Они измотают друг друга, и ничего не добьются.
    "Нам надо расстаться" - хотела она сказать. В который раз.
   И в который раз не сказала.
   Хотя и могла.
   Хотя вот теперь решилась.
   Но в дверь ударили.
   Девушка подошла, походкой побитого стрикла, и молча открыла.
   В комнату влетело ЧТО-ТО.
   Это что-то напоминало шар.
   Шар покрутился будто волчок и завис. Перед носом. На его металлической поверхности в каком-то диком неуёмном возбуждении вспыхивали и гасли разноцветные огоньки.
   - Привет! - закричал чей-то голос, веселый и дребезжащий, - меня зовут Рубо!

   Редко бывают моменты, когда всё удаётся. Но жизнь - она ведь не только хватает, кидает, пускает по кругу, но иногда, для разнообразия, делает что-то приятное. После черной полосы появляется светлая.
   И вот теперь наступил этот случай.
   Хвостень хороший парень, никогда не задает лишних вопросов. Очередная служебная командировка, всё как обычно. Машина готова, можно взлетать.
   С Орденом перетёр. Город Надежды - место загадочное, здесь всё по-другому, не как на равнине. И вдруг появляется он, сам капитан этого города. Какая удача!
   И боцман. Старый надёжный друг. Как хорошо, когда есть в жизни кто-то, кто может помочь. Не потому что ему самому что-то надо, а просто по дружбе. По старой проверенной дружбе.
   Осталось немного, самую малость.
   И он далеко.
   Может, взять с собой Семечку? Вдруг согласится?
   Капитан облизал свои губы.
   Хотя нет. Нет, нет, нет. Девка болтливая. Слишком.
   Но как бы ему хотелось снова потрогать... Ммм...
   Повозка чуть было не врезалась.
   "Шкодник! Смотри на дорогу”
   Телец усмехнулся.
   Да, он уже начал ругаться, так, будто живёт на равнине. Кричит "шкодник", не "Тварный", упоминает Обиженного вместо Создателя. В ругательствах скрыта самая суть, самая выжимка отношения к жизни, и, значит, уже изнутри, он стал человеком с равнины.
   Еще вот растягивать звуки, слова. Надо бы научиться. Горожане говорят слишком быстро, равнинники медленно.
   Ничего, попривыкнет.
   В любом случае жить на открытой равнине полезней, чем в этой затхлой вонючей пещере.
   Корабль. Какой там корабль? Нет, он, конечно, не плавал по морю, но знает, из книг, из рассказов, всё той же Фиалки, про этот солёный вкус на губах, про ветер, что дует в лицо, про качку, которая выворачивает наизнанку. Где это всё? Кто придумал назвать эту хрень кораблём?
   Повозка остановилась.
   Мужчина внимательно осмотрелся и аккуратно ступил на дорогу. "Жирный кусок ты мяса" - ругал он себя. Нет, в Верхолесье надо собой заняться. Больше движения, в том числе и приятного.
   Семечка, Семечка.  Сердце упало в штаны. Мне будет тебя не хватать. Какая ты дура. Вот не была бы ты дура, я бы тебя забрал…
   Та самая дверь, после которой его ничего здесь не держит.
   Телец постучал.
   Раз - раз - раз.
   - Дружище, - боцман раскрыл объятия, - какой же ты тучный. Как много в тебе дерьма.
   - Да ладно, - пришедший махнул рукой, - ты знаешь, Бобо, я на тебя не сержусь.
   - Конечно, тебе ли сердиться, котлетка.
   Гость улыбнулся. Но криво. Он помнил, за что получил эту кличку.
   Нет, не за тучность. Капитан делал фарш из пещерных монстров, а потом угощал им друзей, в том числе боцмана. В то время он был стройнее, гораздо стройнее, и всё же упоминание этого прозвища больно кольнуло внутри. Котлетка - пещерные монстры - охотник. И их было трое...
   Боцман куда-то полез, но тут же опять появился. Но не один. В его руках искрилась бутылка. Буквально искрилась.
   - О, Тварный, - Телец улыбнулся. На этот раз искренне, - жжонка.
   - Ну ты же просил покрепче.
   Покрепче. Жжонка была самым крепким и самым острым напитком. Гортань буквально пылала. Но это если неаккуратно, если пить сразу много и мало закусывать. Жжонкой угощали хранители, и только они знали секрет её получения.
   Если вдруг перепить, то можно и пожалеть. Даже очень. Но если в меру, совсем по чуть-чуть, то более прекрасного и более благородного напитка в мире, наверное, не было. Тебя согревало, ты расслаблялся, и мысли текли как ручей. А плохое сгорало. Поэтому жжонка, не потому, что она обжигает.
   Хозяин вынес закуску. Тарелку мяса, кастрюлю овощей и огромную чашу фруктов.
   - Ух... Ты умеешь порадовать.
   - Как же. Быть может, уже и не встретимся, - боцман взгрустнул. Живой, жизнерадостный боцман.
   - Ну что ты, Бобо. Ну что ты, - гость приподнял свою стопку, прямо на свет. Внутри заиграло, - я думаю, встретимся. Скоро.
   Он чуть пригубил и зажмурился.
   "Тварный". Приятный огонь прошёлся по горлу, проник под грудину, расстаял. Вот так вот, прошелся-расстаял, огонь.
   - Как славно сидим, - Телец раскинулся в кресле. "Блаженство", - и всё-таки, что с бухгалтерией?
   - Норм, - хозяин взял стопку и опрокинул её в своё горло. При этом ничуть не поморщился, - как обещал, так и выдам. Сто чиров.
   - Прекрасно...
  Они посидели.
  И выпили. Снова.   
   -  Нет, правда, Бобо, ты замечательный парень.
   Боцман нахмурился:
   - Хватит. Теперь уже поздно.
   - Что поздно?
   Хозяин молчал.
   - Что поздно, Бобо?
   - То поздно, что поздно. Котлетка... Войдите!
   Телец удивился, и только. Организм, распаренный алкоголем и жирной закуской, реагировал медленно. Кто-то стучался, а он не заметил.
   Двери открылись, и в комнату (то есть каюту, как говорили живущие в городе) вошло несколько.
   По мере того, как капитан узнавал их лица, он становился трезвее. А как увидет последнего, то протрезвел. Моментально.
   Бежать...
   Но как??
   Прокурор, два жандарма и этот... С гнилыми зубами, глазищами, как у шаи, и длинными цепкими пальцами. Самый прилипчивый, самый опасный. Когда он входил, все понимали - надежды мало. Точнее, её нет совсем. Все свои дела дознаватель Риф доводил до конца. Потому что держал мертвой хваткой.
   Капитан хотел встать. И не смог. Выпитое и страх словно цепи сковали ноги. А мысль о том, что скоро эти самые цепи наденут на руки, сковала и те.
  Но было что-то еще.
  Телец вдруг понял, что жжонка и страх не могут настолько держать. На руках и ногах словно повисли гири.
   - Что ты подсыпал?! - спросил он хозяина. Грубо, ведь теперь рушилось всё. И дружба, и будущее.
   Всё.
   Хозяин молчал.
   - Оставьте, - пролаял Риф.
   Боцман взглянул на Тельца, так, как будто видел впервые.
   Взгляд, этот взгляд. Он где-то уже его видел. Да, точно также смотрел и Ветер. В тот самый час, в ту самую минуту, когда он поднялся.
    И то гостеприимство, в которое ввёл его боцман, было ненастоящим. Нужна была опора, нужен был кто-то, кому можно довериться, и он поверил. Хотя того весёлого, раскованного Бобо с его неповторимой обезоруживающей улыбкой не было, конечно же не было. Не было...
   Боцман ушёл.
   Рядом осталось лишь четверо. Всё.
   - Капитан, - начал Риф, усевшись на стул, - ваши дела очень плохи. Здесь установлена камера и мы слышали, как вы просили денег. Чтобы сбежать.
   - Сбежать? Как? Сбежать? Да скоро вы все побежите. Кому вы нужны? Паукам? - Телец рассмеялся, - спросите Фиалку. Спросите, спросите. Она-то знает, что делают эти уроды!
   Риф усмехнулся:
   - Допустим. Но вы то знакомы с  уставом. Капитан уходит последним. А сами сбежали. Хотели сбежать. Нехорошо, капитан, не хорошо. И эта истерика... Как будто бы мы виноваты, будто бы мы просили у боцмана денег, - он посмотрел на спутников, словно просил поддержки. Те закивали.
   - Ну что же, - сказал прокурор, - он признался. Запишем.
   Телец успокоился. Внешне.
   - Ну да, я признался и не сбежал. Я виноват. Что же дальше? Снимете с должности? Назначите штраф?
   - Ах, если бы, если бы...
   Дознаватель загадочно улыбался.
   - Молот! - выкрикнул он, обернквшись на дверь.
   Дверь отворилась. Как будто ее выбили. Сразу, с ноги. Или плечом.
   И вошёл он, секретарь капитана города Надежды. Главный, единственный секретарь.
   - Вы обвиняетесь, - сказал прокурор, - в страшном преступлении.
   "Что еще? - Капитан покрылся испариной, - точней, что из возможного?" Ведь если пришёл секретарь, значит, секреты уже не секреты. Может быть, все, может быть, часть.
   - Вы отдавали граждан. Вы обрекали их на медленную и мучительную смерть.
   "Ах, вот оно что... Теперь мне конец".
   - Я требую адвоката, - сказал капитан.
Так, будто это последнее желание в жизни.
   Да, он обречён. Да, всё докажут. И виноват в этом боцман. Это он под него копал. Теперь уже точно.
    - Адвокат Вам положен, - сказал дознаватель, - и всё же. Признайтесь. Облегчите душу, скиньте весь этот груз, - он улыбнулся. "Как мерзко", - И, конечно, тогда мы пойдём Вам навстречу. Конечно пойдём.
   - Я требую...
   - Требует! Что ты там требуешь? Тварь! - Риф изменился. Он стал похож на того самого Рифа, которого боялись в городе. Который отправил в тюрьму самых влиятельнейших и самых умнейших людей. И в этот раз они были по разные стороны. О, как смеялся Телец, когда наблюдал эти допросы, в основом в записи, как потирал свои руки. Как благодарил потом Рифа, и тот улыбался, смущенный. Когда это было? Вчера...
   - Хорошо, капитан, - Риф успокоился. Хотя бы не стал его бить, а то ведь и мог. Этот мог и ударить, - Ну что же. Молот пошёл на сотрудничество, и спасает себя. И имеет на это полное право, - дознаватель глядел на Молота. Тот оставался невозмутимым.
   "Подлец, - Телец хотел плюнуть, в эти тупые глаза, в этот изломанный нос, - я же тебя пожобрал, я сделал из тебя человека".
   Дознаватель пожал плечами.
   - Ну и чтобы совсем было весело, так скажем, на сладкое, чтобы Вас окончательно пык… - Риф сделал удар воображаемым молоточком.
   - Вы обвиняетесь в убийстве, - сказал прокурор.
   - Мы нашли тело, капитан, - дознаватель склонился к лицу, обдав своим гнойным дыханием.
   Сердце упало...
   - В его руке была зажата бляшка от Ваших сапог. Рядом лежала камера.И знаете, она всё снимала.
   Риф посмотрел на дверь .
   - Ветер! - пролаял он.
   Но капитан был уничтожен. “Ветер и Ветер. Пускай…”
   Здесь, в этом в обществе мерзких безжалостных тварей, он потерял двух самых близких друзей. Да что там близких, единственных. Один, словно сплюсный молотом, стоял у порога. Его бы ударить и сплюснуть. Ударить и сплюснуть. Опять. Другой, словно крыса, сбежал.

   - Командир! Посмотрите на небо.
   Он посмотрел.
   …И не смог оторваться.
   Солнце возвращалось. Пока только диск, бледный, неяркий, похожий на свет тусклой лампы. Диск, на который не больно смотреть.
   Но через несколько суток оно разгорится. И не погаснет. На пять долгих лет.
   Хотя теперь наверняка и не скажешь. Говорят о каком-то эксперименте, затеянном злобными мифическими существами, живущими где-то в горах. Может быть, шкодниками.
   Кто пустил этот слух? Наверное, те, что боятся ночи. У природы много загадок, но выдумывать для их разрешения какие-то новые сущности, всё равно что считать молнию карой Обиженного. Ведь есть же вполне нормальное природное объяснение. Молния - это столкновение облаков, тяжёлых и плотных, которые готовы пролиться, это как если бы два человека столкнулись лбами, и из глаз посыпались искры. Мы же не считаем, что искры наслал кто-то третий.
   Заговорённый вздохнул.
   Да, сказок много. Обиженный, шкодники. Когда спадёт пелена, и люди ясно посмотрят на мир, повзрослевшими, незамутненными глазами, многие проблемы исчезнут.
   Но это случится не скоро. Люди пока неразумны, о последствиях думают редко.
   Так что пускай пока верят. Вера полезна. С Верой не наделаешь глупостей.
   Это как дети. Пока эти дети не выросли, пока в голове полная каша, их постоянно пугают сказками. О страшном Безухом, о черных ангелах. Чтобы днём не убегали в Леса, а ночью на равнину. Когда подрастут, когда станут соображать, сказки окажутся лишними.
   Он прошёл между палатками.
   Прилечь бы, хотя бы на час. На посту же Гнусавый, что-то случится - разбудит. Гнусавый надёжный и преданный парень.
   Да только теперь не до сна. Какой теперь сон.
   В лагере тихо.
   Но это пока. Он скоро проснётся и загудит, словно улей. Начавшийся день подымет всем настроение, и отряд, уставший за долгую ночь, двинется в путь.
   Возвращение. Возвращение солнца, возвращение домой.
   Вот только перед этим возвращением предстоит неприятное. Предстоит встретиться с теми, кого обманули. Встретиться и наказать. Не только виновных, но и обманутых.
   Иначе никак.
   Пусть даже собственную дочь. Пусть даже лучшего друга. Заговорённый - заложник чести, так говорят по углам. И пускай, пускай себе говорят, если и быть заложником, то лучшего похитителя не найти.
   Воин нащупал ножны.
   Он вспомнил, как они когда-то бежали, вместе, он и она, его дочь. Быстрорукая старалась не отставать. Она не жаловалась, не стонала, она терпела из всех сил. И он уступал, замедлялся, только так, чтобы не было это заметно. А всё для того, чтобы увидеть её лицо, довольное, покрасневшее, эти руки, что рвались к небу, этот победный крик. Он улыбался и обнимал, прижимаясь щетиной. Она смеялась и рассказывала истории, пока они возвращались. Возвращались домой.
   - Гнусавый.
   - Я здесь.
   - Ты не слышишь?
   - Как будто, - дозорный припал к земле. Через минуту поднялся, - оттуда, - он показал на Долину.
   - Это они. Слава Обиженному.
   - Да.
   - Ну что же...
   - Прикажете разбудить?
   - Погоди. Чуток... - Заговорённый забрал у Гнусавого глаз, как называли трубу, которая пртближала предметы, и забрался на башню. Походную, наспех собранную, с которой спустился дозорный.
   На горизонте происходило движение.
   Пока далеко, но это, конечно, Косой, командир второго отряда. Ангел прилетел накануне, а вместе с ангелом добрая весть. Мятежники Долины ушли. Они сложили оружие и поклялись в верности стражам. Боя не было, и это прекрасно, теперь они вместе.
   "Никогда не дели своё войско" - так говорил Сутулый. Конечно, Быстрорукая тоже об этом знает, и, конечно, поэтому он его разделил. На время.
   Сутулый. Гений далёких времён. Умный человек, которого волей судьбы поставили командовать войском. Волею судьбы, потому что он одним из первых принял причастие из рук Шестипалого.
   Любой командир должен обладать двумя важными качествами. Он должен уметь предвидеть, и поэтому правильно руководить своим войском. Идти туда, куда нужно, тогда, когда это необходимо, принимать взвешенные и правильные решения. Этого у Шестипалого хватало с лихвой.
   Но у командующего должна быть и другая немаловажная способность. Он должен уметь принять чью-то смерть, смириться. Перешагнуть через трупы и двигаться дальше. Загнать свои чувства как можно глубже, забыть. И пускай вокруг гибнут друзья, те, с кем ты когда-то болтал, выпивал, те, кого ты поддерживал, и которые поддерживали тебя, а, может, когда-то спасли твою жизнь, ты должен остаться холодным и двигаться дальше.
   Этого качества у Сутулого не было. Поэтому он избегал любого кровопролития, и был в первую очередь человеком, умным человеком с большой буквы, и только потом полководцем.
  Слава Обиженному, Косой молодец. Спокойно, в стиле Сутулого, подавил мятеж. Теперь войско вместе.
   И всё-таки ощущение какой-то нереальности, эфемерности  происходящего не покидало.
   Что-то было не так…
   Заговорённый глядел в трубу.
   Всё ближе и ближе, всё громче и громче. Бегут…
   А вот впереди разведчики. На прыгунах, наверно, трёхдневках. Посмотрели , развернулись и поскакали назад.
   Что-то не так...
   Что-то не так...
   Командир пригляделся.
   Свет чей-то лампы скользнул по материи...
   "Молот".
   Сердце забилось. Не может же быть, ну не может.
   Лишь кузнецы украшали молотом знамя. Ещё во времена самой кровавой войны.
   - К бою!! - Заговорённый крикнул так громко, что после закашлял.
   Гнусавый, конечно же, понял. Он ударил в походный набат, и лагерь проснулся.
   "И всё-же, и всё-же, и всё-же… Неужели разбили Косого? Не могли же они, не могли. Или могли? Ведь прилетел же ангел, ИХ ангел. А если разбили, то почему же бегут? Почему не устали? Что происходит?".
   Мятежники передвигались быстро, очень быстро. Скоро они будут на расстоянии выстрела. Отряд не успеет построиться.
   Но это не всё.
   Заговорённый был воином опытным, и он понимал, что дела ещё хуже. Гораздо хуже. Просто так кузнецов не пошлют.
   И посмотрел вперед, в сторону Длиннолесья. И назад, туда, где недавно шли через реку.
   И там и там начиналось движение. "Кто это? Кто? С Длиннолесья понятно. Но с Бурной?"
   Заговорённый пригляделся.
   "О шкодник".
   У тех, кто двигался сзади, не было знамён, но каждый держал в руках пику. Когда-то, этими самыми пиками, они загнали в ловушку стражей.
   "Озёрники".
   Пора отходить. Туда, за заросший валежник. В Старый Лес.
   И Заговорённый скомандовал.
   Воины отходили.
   Надо отдать им должное - отходили спокойно, организованно. Выучка. Вот почему гильдия воинов лучше, чем ополчение, вот что значит регулярное войско.
   Главное укрыться. Противник не обойдёт. Остатки Леса - хорошее место, отсюда можно стрелять.
   "Стрелять".
   Воин нахмурился.
   Нет, он не будет стрелять. Только не это. О, шкодник...
   Но что же делать? Соображай...
   - Стоять! - закричал командир, - не с места!
   Потому что увидел.
   Их окружили.
   Из-за старых деревьев, словно тени давно погибших, вылезали те, кого он боялся. И уважал.
   Люди с повязкой на лбу…

   Заговорённый проснулся.
   Сквозь щели палатки забрезжил свет. Слабый, почти незаметный. "Светает".
   Они далеко, того, что приснилось, не будет.
   Так почему же он видит один и тот же сон? Почему переживает так, как будто это случилось действительно?
   Почему?
 
   Было тревожно.
   Прошло пять, нет, шесть суток с тех пор, как прилетел ангел. Воины Края в пути. Но они должны появиться. Уже должны.
  Однако их нет.
  Народ на равнине.
  Это традиция Длиннолесья - покидать Лес заранее, еще когда не закончилась ночь, чтобы увидеть первые, самые первые лучи нового дня, даже не лучи, а тусклый, но такой долгожданный рассвет.
   В других Лесах так не делают. В Междуречье, Долине или Приморьях люди выходят позже, когда уже разгорится. Выходят и празднуют.
   Но это особенный Лес. Он длинный. И большинство селений стоят вдоль дороги, точнее, вдоль двух, очень важных, соединяющих Озёра с другими Лесами равнины - Долиной и Междуречьем. Одна проходит слева, другая справа. И иногда кажется, что это не несколько, а два очень длинных и дружных селений. 
   Путешественники довольны - ведь это самый приятный отрезок пути. В течении нескольких суток ты можешь не беспокоиться - тебя приютят, накормят, никто не ограбит. Весёлые ребятишки, селяне, которые никуда не спешат и всегда готовы помочь, гостеприимные и симпатичные женщины, сердобольные мужчины. Ты не желаешь спешить, и обычно растягиваешь путешествие сквозь Длиннолесье на целую неделю. Причем независимо от того, едешь ты днем или ночью, лесные дороги повторяют равнинные. Всё те же две нити, протянувшиеся к Озёрам.
    Такая вот репутация у этого Леса. Если кто-то недолюбливает Прихолмье из-за некоторой отрешённости и замкнутости местных, Междуречье, обывателей которого считают алчными и рассчетливыми, или, допустим Долину, где все постоянно в делах, а отдохнуть, побеседовать с путником - понятие незнакомое, то Длинный нравится всем. Без исключения. Поэтому любое его несчастье, случившееся здесь, считают своим… Поэтому приехали плотники с Приморья, чтобы помочь отстроить сгоревшее, поэтому гильдия купцов (алчная и рассчётливая!) одолжила сумму в тысячу чиров, поэтому Озёра поделились самым необходимым, начиная от брёвен и кончая одеждой.
   И вот теперь вся равнина ожидает начала схватки. Нового со старым, не понимая, чего же ждать. Новое - это всегда неизвестное, а старое Длиннолесье - место сказочное и гостеприимное. "Сказки Длинного Леса" знают все. Поэтому вполне возможно, что многие жители равнины симпатизируют стражам, особенно те, что считают пожар провокацией, выгодной герцогу. Или местью Обиженного. Есть и такие.
   Но она знает правду.
   И представить, что стражи снова появятся здесь, что селяне будут испрашивать причастие и отчислять процент своего дохода в эти поганые руки, не может.
   Их здесь не будет.
   ИХ ЗДЕСЬ НЕ БУДЕТ.
   Быстрорукая сжала пальцы. И тут же разжала.
   Надо быть хладнокровной. Когда кипит кровь, можно наделать глупостей.
   Отряд на равнине. Возможно, не стоило так спешить. Сидели бы в Лесу, и ждали рассвета.
   И всё же, чего ей бояться? Две дороги, ведущие в Долину и Прихолмье, под присмотром. Одну сторожит Патлатый, вторую - Темноволосая. Бескостный на всякий случай стоит позади, у Нижнего селения, там, где начинается дорога на Озёра. Ему не нужен свет, он видит в темноте, и может послать сообщение сразу, как только увидит. Если заметит озёрников, или кого-то еще, сообщит.
    Ежели что-то пойдет не так, можно скрыться, уйти за деревья. В Лесу у них преимущество, особенно у стрелков. Отец это знает, поэтому в Лес не пойдёт. Сутулый бы не пошёл.
   И всё таки, что-то не так.
   Что-то не так...
   Выразительный должен быть в Длиннолесье, по меньшей мере у Нижнего. А где-же тогда Бескостный? Где его ангел? Или он просто забыл? Бескостный человек непонятный, она таких раньше не видела, это человек с каким-то особенным, не очень обычным мышлением. Художник, да еще и отшельник. И взгляд у него особенный. Возможно, забыл...
   - Бегунья, ну что Вы стоите, садитесь,  - герцог спешился с лошади, грациозно, как будто стрикл, как будто Острый, танцующий с клинком, - езжайте, она не против.
   Быстрорукая улыбнулась. И посмотрела. Тем самым взглядом, от которого плавилось и растекалось (его слова). Спасибо, что ты со мной, сказали губы, иначе бы было непросто. Длинноногий с его легким игривым отношением к жизни превращал её в мягкую, податливую женщину. Её, дочь самого Заговорённого, негибкую и упрямую. Он словно лепил, из воска.
   Вот и теперь...
   Мужчина поднялся на цыпочки, чтобы быть одного с нею роста, и впился в открытые губы.
   - А может, вдвоём? - зашептала Бегунья, когда Бегунок (как она называла герцога), наконец оторвался и глубоко задышал.
   - Какая ты умная! Конечно вдвоём. О, Бегунья, - и снова прилип.
   - Ты очень прилипчивый, очень, - девушка не могла отдышаться.
   - Я знаю, Бегунья, знаю...
   Герцогиня заржала и забила копытом.
   Нет, вовсе не Быстрорукая, что вы. Это заржала лошадь, которую так и звали.
   А Быстрорукая постаралась взобраться. Да, это всё-таки не прыгун, подумала девушка, садясь словно кукла на ширму. Именно такое сравнение лезло ей в голову, пока герцог поддерживал снизу. Как кукольный мастер.
   А после вскочил и сам.
   И Они помчались вдоль Леса, где свет от бегуний, плащеносок, острокрылок, саммачьи деревьев освещал ночную равнину и раскрашивал в зеленые, синие, фиолетовые, желтые цвета, пока окружающие предметы не терялись в сгустившемся тумане.
   Даже воздух какой-то особенный, в конце ночи всегда такой, а когда летишь по равнине, он овевает тебя, будто над морем (да, Быстрорукая была когда-то на море) и словно пьянит.
   Если хорошо приглядеться, среди полей тянучек и злаков можно увидеть животных, с серьёзными мордочками и распухшими кармашками, в основном бегунов и саммак, но иногда острокрылов, спустившихся вниз. В кармашках потомство.
   Скоро наступит день, и рядом с Лесом появятся новые ростки - саженцы будущих деревьев. А рядом с ними, под надзором заботливых мам (то есть пап, мамы - это деревья) будет резвиться молодь. Резвиться, сплетаясь клубочками и залезая в кармашки при первой опасности.
   Над тянучками роились твердотелки. У них тоже время забот, время ожидания. Где-то там, под корнями растений, появились их детки, и надо смотреть, чтобы никто их не съел, отгоняя носатиков.
   - Смотри, маячки опустились! - воскликнула девушка. И это было прекрасно, прекрасно, пронзи меня восп. Ведь если они опустились, коснулись земли, значит уже...
  - Уже...
  - Уже! - закричал Длинноногий.
  Они посмотрели на небо.
  Там, где как будто светилось облако.
  Облако отошло, и обнажило ровный, светящийся диск. Пока очень тусклый. Но он разгорится. Он будет светиться всё ярче и ярче.
  Это было событие, которого ждали все. Вся равнина, от Заводья до Озёрного края, от Долины до моря. Праздник Возвращения солнца.
  Они услыхали крики. Справа, где проходила дорога. Это кричали селяне. Наверное, взяли последнее масло и льют, друг на друга. Или бросаются лампами.
   Быстрорукая улыбнулась.
   Кричали и сзади. В лагере. Кричали, приветствуя солнце.
   Девушка замерла.
   Нет, что-то не так ...
   Может, озёрники. Может...
   И всё-таки, всё-таки. Это не радость. Забери меня черный, это не радость...
   - Назад! - прокричала она.
   Герцог всё понял. Он натянул поводья, что-то шепнул своей лошади, и та понеслась.
   Молча, не говоря ни слова, в тумане остатков ночи, в тумане собственных мыслей, они приближались к лагерю.
   - Герцогиня, - на пути стоял Острый. Острый, по выражению лица которого сложно понять, что происходит. Но лагерь пришёл в движение, - со стороны Леса кто-то идёт.
   - Озёрники?
   Капитан покачал головой:
   - Нет, пик я не вижу. Их много. Думаю, много.
   Сердце упало.
   "Отец".
    - Он обманул меня, - прошептала девушка, еле слышно, так, что услышал лишь герцог, и забрала у Острого глаз. 
   Широким фронтом, между стволами двигались воины. Теперь уже точно воины. Двигались медленно и организованно, в любой момент готовые так же организованно отойти.
   - Он обошёл Длиннолесье. Но где-же… К дороге, - сказала она чуть громче, так, чтобы сотник услышал, - отходим к посёлку.
   Главное не наделать глупостей. Спокойно. Спокойно. Озёрники подойдут. Двудушные тоже. Надо отправить ангела. Патлатый держит вторых. Пока всё в порядке.
   За исключение самого главного - всё осталось в Лесу. Практически всё. Селяне лишь вышли на Праздник, чтобы приветствовать солнце. Селяне то ладно, селян он пропустит, а как же отряд?
   Они отошли к посёлку.
   Из ближних домов людей уволили назад, как можно дальше от Леса. На случай каких-нибудь действий. Хотя она и не верила, что отец что-то начнёт. 
   Радость погасла, её последние отблески еще можно было заметить в глазах, в уголках её рта, не успевших ещё опуститься, но растерянность и отсутствие полноты понимания того, что сейчас происходит, тревожило и мешало сосредоточиться
   При этом и справа и слева, в других, отдалённых  посёлках восторг разгорался.
   Всё это вызывало ощущение нереальности, какого-то сновидения, и ещё больше путало мысли.
   Подождать. Подумать. У них паритет.
   Но где же озёрники? Надо отправить гонца. Если они обойдут Длиннолесье, с одной стороны, а Темноволосая появится с другой, Заговорённый будет в осаде.
   Заговорённый.
   Она заметила, что назвала отца по имени, не вслух, про себя, но это тем более странно. Раньше она так не думала.
   У ближайшего дома остановился прыгун.
   - Мне нужна Быстрорукая, - выкрикнул всадник, - садитесь, - сказал он после того, как девушка подошла, - С Вами хочет говорить командир.
   Это было сказано таким нахальным, пренебрежительным тоном, что герцогиня опешила.
   Но ехать надо.
   Войска стояли друг против друга. Одни в Лесу, другие здесь, у дороги. Пора что-то делать.
   - Я одна, - сказала она, тоном, не предполагавших каких-либо возражений, - Вы останетесь здесь.
  Всадник нахмурился, но упираться не стал. Нет, она не хотела держать кого-то в плену, всё, что нужно, это пробиться к отцу, поговорить с глазу на глаз. Это нужно ей, это нужно ему, это нужно народу.
   Подъехав к деревьям, девушка спрыгнула. Быстрорукая хотела спросить у подбежавшего к ней человека, где командир. Но не спросила.
   Отец стоял рядом. Один.
   Подбежавший увёл прыгуна, и они остались вдвоём.
   - Добрых суток, - воин казался спокойным. И всё же не называл её "попрыгуньей", как обычно, и даже не улыбнулся. Но смотрел с пониманием. Как на соперника, которого уважаешь.
   "Ну что же, посмотрим" - подумала девушка.
   - Суток, - сказала она.
   Они помолчали, разглядывая друг друга. И Быстрорукая вдруг почувствовала скованность и какую-то растерянность в облике воина. Будто он хочет кинуться к ней, обнять, но не решается.
   Или не может.
   Это длилось секунду, не больше, но было заметно.
    - Озерники не придут, - Заговорённый сказал это так, между делом, как будто бы речь о гостях, которых не будет на празднике, - они остановлены
   Девушка покраснела.
   "Да неужели?"
   - Ты что, обошёл Длиннолесье? - спросила она, подумав.
   Воин кивнул.
   "Так вот оно что. Отец не пошел ни по главной, ни по громкой дороге. Он двинулся к Междуречью, через средний Пост. Потом на Приморье ... Сколько же он прошёл?"
    Это было невероятно, настолько невероятно, что она даже не думала о такой возможности. Ведь в этом случае отряд бы заметили. На Посту, в Междуречье, в Приморье. Они бы узнали.
    - Мы передвигались частями, малыми группами, - ответил отец, - и соединились лишь у Озёрного.
   "А ведь я была права, - подумала девушка, - он делил своё войско. Но не на две, не на пять, а на много частей".
   - У нас паритет, - сказала она уверенно. Четыреста человек ополчения, против четырехсот.
   - Почти тысяча воинов, - отец произнёс это так, как будто подсчитывал кур.
   Быстрорукая сделала вдох. И выдох.
   - По нашим данным,  второй отряд стоит у Долины.
   - Не стоит.
   - Стоит.
   Воин покачал головой.
   - Отряд один. Со мной девятьсот пятьдесят человек.
   - А как же тот лагерь, за Бурной?
   - Нет никакого лагеря. За Бурной не воины. Задача  - стоять, не пустить мятежников, показать, что отряд собирается в путь, и они её выполнили.
   - Ополченцы придут. Я знаю Патлатого.
   - Не надейся. Они не появятся. Они и двудушные.
   - Откуда ты знаешь?
   - Знаю.
   Воин смотрел в глаза.
   И Быстрорукая поняла, что он не блефует.
   Потеряно всё.
   Заговорённый переиграл. Легко, словно тогда, в её детстве. Они играли вдвоём, в те самые игры, в той самой жизни. Нет, иногда отец поддавался, и она побеждала.
   Но не сейчас.
   Теперь всё серьёзно.
   Что-то объяснять, взывать к справедливости не получится. Даже если она убедит, что вовсём виноваты стражи, отец не отступит. "Справедливость - она  у всех разная а закон - он один. Надо жить по закону, а не справедливости". Эти слова стучали в висках.
   Быстрорукой хотелось заплакать. От досады. На себя, потому что она поверила. В свой фарт, в свои силы. За тех людей, что поверили ей. 
   Глаза увлажнились.
   Но девушка всё же сдержалась. Ведь она Быстрорукая, дочь самого Заговоренного, пусть сейчас они и по разные стороны.
    И она герцогиня. Пока.

   Он переживал.
   Быть командиром и принимать решения - задача не из лёгких.
   Это не кузня. В кузне, работая молотом, знаешь результат. Руки натренированы, каждый новый заказ стремишься выполнить лучше. Быстрее. Увереннее.
   И у тебя получается лучше.
   Движенья отточены, память залита в мышцы, и она не подводит. Но останавливаться на достигнутом - удел слабых. Лентяев. Любителей. Профессионалы не останавливаются.
    И теперь ему поручили другую работу. Другое дело. Умений, а, может, способностей к этому делу нет. Если что-то пойдёт не так, переделать уже не получится.
   Металл можно снова расплавить, перековать, но того, кого потерял, уже не вернёшь.
   Если будет сражение, будут потери, но он себе не простит. Ни одну.
   Патлатый нахмурился.
   Пока всё в порядке. Была бы погоня, они бы знали. Со всех сторон у отряда разведчики, застать врасплох не получится.
   А ведь были опасения, что Косой их заметит. Да он, скорее всего, и заметил. Но догоняющий всегда в более уязвимом положении - тот, кто уходит, может устроить засаду.
   Патлатый заметил, что думает как полководец. И снова нахмурился. Не потому что не желал быть полководцем - волею судьбы он уже командует войском, а потому что не знал, трезво ли оценивает ситуацию. Даже самые опытные полководцы, бывало, ошибались, и уводили отряд не туда.
   Не ошибался только Сутулый.
   И пока (пока) не ошибался Заговорённый.
   А это не радовало...
   - Скоро уже поворот, - старшина первой сотни докладывал донесение, - за мостом чисто.
   - Всё верно, Звучный, - Патлатый кивнул, - перейдём на ту сторону. А отдохнём уже после.
   Мужчина кивнул в ответ. Он тут же пошёл вперёд и начал отдавать распоряжения.
   Вторая сотня шла следом, и Патлатый послал к ним гонца. Пускай не задерживаются. Если переходить, то только всем вместе, как можно скорее - оставаться разделёнными широкой рекой опасно, особенно когда часть отряда ещё на мосту.
   - Стоять! - послышалось впереди.
   Отряд остановился.
   Звучный умел отдавать команды.
   Однако кому он сказал? Таким грубым голосом не командуют. Так кричат посторонним. Тем посторонним, что появились внезапно.
   В тумане смотреть непросто, особенно ночью.
   Патлатый ускорил шаг.
   Звучный смотрел на фонарь и как-то глупо улыбался. Словно хотел извиниться.
   Перед ним, в двух шагах, стоял человек. В синем плаще и такого же цвета шапочке. Из под шапочки падали растрёпанные, седые волосы, которые ниже лица превращались в длинную, неухоженную бороду. Посох, на самом конце которого большой бирюзовый камень (скорее всего, из Заводья) и туман, клубящийся в темноте - всё это добавляло облику какую-то сказочную законченность.
   "Древовед, - Патлатый поднял свои брови, - но как же он здесь оказался?"
   - Благослови, отец, - попросил он у путника, и, подойдя совсем близко, опустился на правое колено.
   - Конечно, сын мой, конечно, - старец слегка прикоснулся ко лбу и с придыханием произнёс, - Да прибудет с тобой дух великих деревьев. Да даруют они тебе силы, чтобы преодолевать преодолимое, спокойствие, чтобы огибать огибаемое, и зрение, чтобы не спутать одно и другое.
    По коже бежали мурашки, внутри разливалось тепло.
   - Куда держишь путь? - поинтересовался Пытливый, сдегка прибалдевший, - время темное, туманное. Если хочешь, я попрошу своего человека, и он проводит тебя до селения.
   Старик улыбнулся, слегка снисходительно, и отечески произнёс:
    - Я хожу и тут и там, помогаю хорошим людям. Тем и живу. А в пути я давно, так давно, что даже не помню, когда и отправился. За доброту твою спасибо, но я, пожалуй, откажусь. Провожатого мне не надо.
   - Как хочешь, старик, - Патлатый склонил свою голову, - твоё благословение многого стоит. Денег ты не возьмёшь, я знаю, но сзади идёт обоз, прошу, не стесняйся, отведай, что хочешь.
   - Да, денег, пожалуй… возьму. Деньги, они очень кстати. Если в кармане звенит, то и голод не страшен. С чириком мило, без чирика могила. Легче живётся, если денежка ведётся.
   Кузнец чуть опешил. Не такими он представлял себе древоведов. Это стражи тянулись к деньгам. Древоведы казались этакими бессеребренниками, чистыми и непорочными.
   Но обижать старика нельзя.
   Патлатый достал кошелёк, и протянул увесистый вырик.
    - Эх, чирик, конечно же, лучше, - старик чуть скривился, но денежку спрятал, - но… и на том спасибо. За добро твоё помогу тебе, воин.
   - Ты знаешь, что я воин?
   - А как же ж? - старик изобразил удивление, - как же ж, спрошу я вас? Как же ж не воин, коли вы кучей идёте в Длиннолесье? Ведь идёте?
   - Идём, - Патлатый смутился.
   - Ну. А там же ж война, - древовед запричитал, - ох, война, дело страшное. Война несёт всё - и голод, и болезни, и разорение...
   - Ты сказал, что поможешь, - напомнил кузнец.
   - Я сказал? - древовед чуть напрягся, как будто пытаясь припомнить, - ах да, я сказал, - продолжил он утвердительно, -  Ну что ж. С чириком мило...
   - Без чирика могила, - закончил Патлатый. Но делать нечего, обижать старика нельзя. Тем более он обещал помочь.
   Мужчина вынул кусочек золота, маленький, огранённый.
   - Оооо, - старик подхватил его пальцами. Он повертел монету в руке, и та вдруг пропала, - Будь осторожен, воин. В Старом Лесу водятся тени. Они стерегут твоё войско.
   - Тени? - кузнец поначалу не понял, - ты хочешь сказать, там засада?
   - Засада не засада. Пускай будет засада… Да, засада. Пожалуй, засада, - древовед поманил Патлатого пальцем. 
   - Они тебя ждут, - прошептал он зловеще, когда тот приблизился.
   - Спасибо, - сказал командир.
   Да, он и правда чувствовал благодарность. Древоведы не лгут, не обманывают, древоведы всегда говорят только правду. И если уж это случилось, если на тёмной равнине им почти что случайно повстречался старик, член самого уважаемого ордена, значит, проведение на его стороне.
   Он молча кивнул.
   Старик поклонился.
    - Удачи, добрые люди, - сказал он отряду (те загудели, как улей), - пойду, пособираю грибочки. Эх, молодежь, молодежь...
   Путник шагнул в темноту.
   Патлатый глядел ему вслед, и пытался понять. И не мог.
   "Грибочки?? На темной равнине?"
   Быть может, старик ненормальный? Из тронутых? Бывает же, бродят такие ночами, пока не погибнут.
   Однако, возможно, всё проще. Древовед настоящий, а встреча с ним провидение, счастливое стечение обстоятельств.
    Патлатый поднял свои очи.
   "Спасибо тебе, Мудрый Случай, - сказал он губами, - спасибо".
   - Неужели древоведы способны, - спросил подошедший Звучный,  - видеть в темноте?
   - Как видишь, способны, - ответил кузнец.

   Темноволосая знала - пробил час.
   У моста, в самом начале Старого Леса, расположился отряд.
   Она на развилке.
   Либо отправит ангела в Длинный и ожидает ответа, либо действует самостоятельно.
   То, что это войско Заговорённого, сомнений нет. Но вот вопрос - всё ли войско? Разведчики доложили, что в лагере, стоящем у моста, порядка двадцати палаток. Судя по размерам, палатки не маленькие, там могут разместиться человек десять - двенадцать. Но не больше. Стало быть, двести-двести пятьдесят человек. 
   Половина войска.
   Конечно, они могут напихаться в палатки, как соления в бочку. Но Заговорённый не тот человек, для него дисциплина важнее, а какая может быть дисциплина, когда тебя запихнули? Не разместили, а именно запихнули?
   Значит, половина еще не дошла.
   Но тем лучше.
   У неё всего сотня. Сотня благословенных. Стало быть, на одного из сотни приходится двое. Четверо - это уже перебор. Незаметно связать четверых практически невозможно, что-то пойдёт не так, и кто-то поднимет тревогу. А усыпить двоих можно в один приём, достаточно держать в каждой из рук по маске.
   Усыпить и связать…
   Быстрорукая оказалась права. Отец разделил своё войско.
   Отец.
   Всё, как в те времена, когда она была девочкой. Тогда творилось что-то немыслимое, отцы убивали детей, дети отцов.
   Темноволосая сжала ладони.
   - Мы убрали дозорного, - сказал высокий кучерявый мужчина, сказал очень тихо. Но у благословенных хороший слух, и Темноволосая слышала чётко, - хотя что убирать - на башне только один. Костры не потухли, но люди в палатках, спят.
   "Спят, но не все, - подумала женщина, - конечно, кто-то поднимет тревогу. Но к этому времени большинство будет в масках. И всё таки, Заговорённый считает себя заговорённым. Это надо же - поставить лишь одного дозорного".
    - Начинайте, - сказала она, - но... будьте осторожны, - женщина посмотрела в глаза, - Заговорённый способен на многое.

   Чучело валялось внизу. Набитое палками, камнями и различным тряпьём, оно издалека походило на человека. И упало, как человек, свалившийся с башни. С тем же глухим отчётливым звуком.
    "Хорошо, - подумал Патлатый, - только бы не пошли проверять. Иначе придётся уйти".
   Но незаметно уйти не получится, он это знал. Начнётся сражение.
   И потом. Да, большинство отойдёт. Всё-таки ночь. Но как уходить в темноте, и куда?  Без обоза, палаток, без света. Хорошо, скоро день. А если не скоро?
   Мужчина жевал свои губы.
   Кажется, пронесло.
   Теперь надежда на лучников.
   Каждый лучник отряда, взятый из лучших охотников, следил за определённой палаткой. Двадцать четыре палатки, полсотни стрелков. Двумя точными выстрелами можно справиться с сотней.
   Не плохо. Сотня к началу сражения.
   Враг растеряется. Кто-то войдёт вовнутрь, кто-то отступит. И каждый получит своё.
   Если он одолеет (самого Заговорённого!), своеволие будет забыто. Ведь он победитель.
   Но Быстрорукая не простит. Ведь в битве погибнет не враг, не кто-то ей неизвестный - погибнут односельчане.
   И пусть.
   Выхода нет. Либо мы, либо они. Не Патлатый устроил засаду, и если бы не старик, в скором времени уже его односельчане лежали бы убитыми.
   Всё так, всё так…
   Но почему же паршиво? Не страшно, а именно так вот - паршиво. Во рту накопилась горечь.
   "Кровавый молот" - возможно, так он останется в памяти.
   "Еще не поздно уйти" - подумал кузнец.
   Но было поздно.
   К палаткам двигались тени.
   И в миг, когда полетели стрелы, Патлатый увидел, что всё очень плохо.
   Ведь это были не воины. И это были не люди. Во всяком случае, на большей части равнины этих существ за людей не считали…
   Здесь какое-то недоразумение. Надо уйти, остановить эту бойню. Ведь они даже не знают, что двудушные с нами.
   "Назад!!" - хотел прокричать командир. Но не успел. Что тяжелое ударило в грудь, выбивая остатки воздуха.
   
   - Двудушные!! - Звучный заметил, как дрогнул стрелок. Дрогнул и не попал.
   Внизу творилось смятение. Кто-то входил в палатки, кто-то катился назад, кто-то бежал, пронзённый стрелой. Бежал, порази меня восп, прямо на лучников.
   Ополченцы поднялись, и стояли, выпятив грудь, выпуская стрелу за стрелой. Идиоты, разве они не знали, что двудушные видят в тьме? Но, вероятно, не знали. Или растерялись. Или еще не поняли, что же случилось.
   И когда эти твари, зная, что их не увидят, влетели в валежник, началось самое страшное. Началась резня.
   - Дёргай!! - скомандовал Звучный. Громко, надрывно, жертвуя в крик последние остатки своего треснувшего голоса.
   Палатки сложились. Под ними, как черви в компосте, копошились тела.
   И к этим упавшим палаткам неслись кузнецы, потрясая в воздухе молотом. Не все добегали, кого-то сражала стрела, кого-то массивный болт, кого-то кинжал, самый острый на свете - кинжал чёрного стрикла.
   И начался пожар. В начале в двух-трёх местах, но он расширялся, и вскоре пылал целый лагерь. Материя палаток, пропитанная разлившимся маслом, вспыхнула словно солома. Те двудушные, что сумели всё-таки выбраться и не попали под молот, казались духами огня, ищущими мести. Они горели, но всё-же бежали, сквозь бушующий ад, протыкая кинжалами тех, кто стоял на пути.
   Звучный упал, поражённый таким кинжалом. Из горла струилась кровь.
   "Будь проклят, старик-древовед, - подумал кузнец, пытаясь заткнуть свою рану, - я встречу тебя на Острове".
   
   Было тихо. Всё, что горело, погасло. Тот, кто стонал, замолчал.
   Кто мог уползти, уполз. Кто мог убежать, сбежал. Остались лишь трупы.
  И ветер.
  "Откуда здесь ветер?" - подумал Гнусавый, сойдя с прыгуна.
  - Похоже, здесь было жарко, - сказал он напарнику. И погасил свою лампу.
  Ночь отступила. Ровный, пока еще  бледный свет осветил сожжённое поле.
  По полю бродили вороны, вечные спутники мёртвых незримых душ. Словно хозяева мира.
   - Да, это отряд из Долины, - Гнусавый потрогал валявшийся молот, - и эти... двудушные.
   Последнее слово он словно бы выдохнул, с презрением, скрытым, но всё же заметным.
   - Согласен, - ответил напарник, - всё четко. Одни уложили других. Лоб в лоб.
   Воин кивнул:
   - Они ждали нас. Не мятежников... Тогда почему?
   Напарник пожал плечами:
   - Неисповедимы пути Обиженного.
   - Ладно, - Гнусавый обтёр свои руки, - Я хотел убедиться. Ангел наверняка прилетел, Заговорённый всё знает. Ну что же... - он посмотрел на солнце, - вернулось. Пора возвращаться.

   - Я, кажется, знаю, кто этот древовед.
   - Да?
   - Да. И мне кажется, всё могло бы быть по-другому. Допустим, они бы не встретились. Ну, ополчение и этот… недревовед. Кузнецы бы прошли через реку, расположились бы лагерем, уснули. Двудушные прокрались в палатки и поняли, что ошиблись. Извинились бы, так и так, ну... и все бы остались живы.
   - Возможно... Возможно, ты прав. Возможно, в том многообразии, где,  словно в вареве, булькает бесчисленное количество миров, существует и тот, где древовед не пришёл, двудушные не напали и ополченцы остались живы. За исключением того, который на башне.
   - Но почему же у нас то всё по-другому? Почему же у нас все погибли? Почему? Быстрорукая отступила, а равнина осталась за стражами?
   - Почему? Да потому что вот так. Всё прекрасно только в тех самых снах, которые видят ушедшие. И потом, ты же не знаешь, что будет дальше. Возможно, всё разрешится, и к лучшему. И стражи - они не тираны, стражи - та сила, которая объединяет человечество. 

   Сила, которая объединяет человечество.
   Заговорённый стоял у окна.
   Солнце светило ярче. Народ веселился. Праздник Возвращения, самый великий праздник. 
   Никто никого не убил, война миновала, мятежникам объявили амнистию. Всем, кроме воинов.
    Они еще не знают, что случилось на Быстрой. Не знают, что кровь пролилась. Что скоро прибудут обозы с теми, кто выжил. И праздник закончится. В Длиннолесье всегда близко к сердцу принимали чужое горе.
Такой здесь народ.
   Хороший народ, отзывчивый.
   Мужчина вздохнул.
   Быстрорукая. Дочь.
   Переступить через себя он не может. Девушку взяли под стражу, вместе с другими воинами. Они не выполнили приказ, поставили под угрозу жизни обычных людей. Их будут судить.
    Вместе с герцогом.
    Как же всё плохо. Да, он победил, но как же всё плохо. Хотел ли он этой победы?
   Наверное, нет.
   Он хотел по-другому. Без крови. Но… вышло как вышло.
   - Острый в прихожей, - сказал конвоир.
   Заговорённый кивнул. Он даже не заметил, что кто-то вошёл. Он. Не заметил. Что кто-то. Вошёл. Он, про которого говорили, что у него глаза на затылке.
   - Введите, - ответил воин.
   Эта встреча должна быть последней. Встреча с другом, которого он ценил, встреча с братом.
   Как же они похожи...
   Нет, он не простит себе то, что собирается сделать. Но сделает. Поэтому что не может. Иначе.
   - Садись, - сказал он мужчине, когда тот вошёл. Как всегда, спокойный, с такой же глубокой бесконечной грустью в глазах, которая завораживала и обвалакивала смотревшего.
   Как же они похожи...
   Острый остался стоять.
   - Ты знаешь, - продолжил Заговорённый, намереваясь начать разговор.
   И понял - сказать ему нечего. О чём говорить? О долге, о чести? Кому? Лучшему сотнику, который и так это знает?
   Справедливость у всех своя, закон - он один. Но где-же ТВОЯ справедливость, Заговорённый, где же? Хотя бы раз отойди от закона и покажи свою справедливость.
   - Наверное, зря это всё, - ответил Острый, после того, как молчание стало тягуче, - нам больше не о чем говорить. Ты выполнил долг, у тебя получилось. Мы проиграли. Ну что ж? Хорошо, что не было крови.
   Заговорённый мотал головой:
   - Ошибаешься, - ответил он сухо, - кровь пролилась.
   Острый расширил глаза. Теперь они стали похожи на два тёмных озера, не те, что в Озерном, другие, глубокие. Озёра Заводья…
   - Патлатый? - спросил он чуть тихо.
   - Патлатый. Он не стоит у Долины, Патлатый разбит. Но это его вина, мы не при чём. Похоже, и вы. Но кровь пролилась - это главное.
   Острый молчал.
   - Знаешь...  - Заговорённый повернулся к окну, - Я вспомнил наш разговор. Ты же хотел уехать, в Заводье, оставить службу.
   Воин ещё раз подумал.
   Сейчас он сделает то, о чём будет жалеть. Но если он это не сделает, то будет жалеть ещё больше.
   - Так вот, - сказал он мужчине, и глянул в глаза, - считай, что оставил. Тогда, в Прихолмье. Находясь в Длиннолесье, ты не был воином, а, значит, будешь помилован. Приказ у меня, числа проставлены верно. Отправляйся в Заводье, как и хотел... Острый?
   Мужчина молчал.
   На улице слышался грохот. Это передвигалась гигантская повозка, на которой стояла самая большая марионетка на свете, с руками и ногами разной длины, изогнутым носом, глазами, смотрящими в разные стороны. Она символизировала ночь, время долгое и ненужное, как и сама кукла, противоестественное природе человека, время, которое ушло и вернётся не скоро. Кукла махала своими кривыми руками, вращала глазами и даже пускала слюни.
   Безобразная, как природа человека.
   "Не стремись к совершенству - стремись к компромиссу" - это слова Сутулого. Но, забери меня черный, если я знаю, где компромисс. Совесть, долг, честь - где у них середина, где точка, за которую нужно держаться, чтобы связать всё в пучок? Почему компромисс - всегда очень тяжёлый выбор?
   - Ты арестовал свою дочь, но отпускаешь меня, - сказал наконец бывший воин, - ты, который так любит закон, что попирает справедливость. Почему?
   Заговорённому стало душно. Слова, произнесённые Острым, ранили душу.
   - Уходи, - прохрипел он мужчине, - уходи, и больше не возвращайся.