Тоше не спалось. Она ворочалась с левого бока на правый и обратно, как рогалик с повидлом в маминых руках, — она точно также обваливала их в муке прежде, чем положить на противень и отправить в духовку. С каждым Тошиным движением диван содрогался и сухо покашливал, и Тоша представляла, что диванные подушки — это легкие старика-курильщика (так шутил папа).
— Да хватит ерзать уже. У тебя глисты что ли завелись?
Шепнула Надя, легонько пиная Тошу в коленку. Последние слова прозвучали на вдохе, будто их втянуло в трубу — сестра зевнула.
— А ты спишь?
Тоша спросила на всякий случай.
— Если бы, — снова зевок.
Наверное ей на голову упал целый мешок снов. Как можно спать в такую ночь? Канун нового года! Ну или почти канун, Тошу это не особо заботило. Они же все пропустят!
— Может проверим, а?
Сестра молчала, — снова уснула? Тоша потрясла ее плечо, но Наде, кажется, не понравилось. Она зашипела, как каменка в бане, на которую плеснули воды.
— Да нет там никого, спи.
Надя отвернулась, накрыла голову подушкой.
— Ну пожааааалуста, — протянула Тоша самым жалобным тоном из все возможных. Даже почти по-настоящему заплакала, — конючить ей всегда удавалось лучше всего (так говорила мама).
Надя буркнула в подушку, — что именно, Тоша не слышала, но догадалась, что это слова, после которых нужно мыть рот с мылом. Диван поперхнулся, — сестра села в постели и откинула одеяло. Зевнула во весь рот, будто хотела проглотить собственную голову. Ногой нащупала под диваном шерстяные носки, натянула и встала.
— Ну, ты идешь?
Тоша вскочила, и как была босиком, — в бабушкином доме повсюду лежали ковры, — помчалась к двери и протиснулась в коридор. Половица под ногами возмутилась. Тоша еще не успела выучить все опасные места, куда можно и нельзя наступать.
— Стой, — запоздало шепнула Надя, протянула Тоше носки, — так тише будет. И не топай.
Тоша послушно надела носки, хоть они ей и не нравились, — сразу кусались. Надя на цыпочках прошла к лестнице, перекинула ногу через перила, и кивнув Тоше, — осторожнее будь, — скатилась в гостиную. Тоша повторила. За прошлый год она выросла на семь с половиной сантиметров, и теперь могла забраться на любое дерево, — не то что на перила. Тоша спрыгнула на пол следом за Надей, приземлившись прямо на пятки, и закусила губу. Папа говорил, что пятки у Тоши слишком тяжелые, поэтому она всегда топает как слон. Но мягкий ворс ковра съел звуки, — кажется, никто не услышал.
В гостиной было темно. В незадернутые окна светила луна, желтая, как лимонный леденец, фонари в поселке на ночь отключали. Мебель вдоль стен напоминала сгорбленных великанов, уродливых и шишковатых, будто гостиная была отражением в зеркале злого Тролля (дедушка читал Тоше сказку о Снежной Королеве). Тоша поежилась, она бы ни за что не решилась пробраться сюда ночью одной. Но дело было важное.
В углу напротив окна высилась елка, так густо завешенная серебристым дождиком, что походила на ракету, — вот-вот сорвется в космос. Надя обернулась, дернула головой, — ну чего копаешься, иди сюда. Тоша подошла к елке близко-близко, так что дождик колыхнулся ей навстречу, будто хотел опутать блестящими нитями. Присела и зачем-то заглянула под колючие ветки. Никого. Надя посмотрела на нее, закатила глаза, — ну я же говорила, — забралась с ногами в кресло. Тоша вздохнула и вскарабкалась на подлокотник. Во рту стало горько, как от таблетки,
— Не пришел…
Надя цокнула, состроила гримасу, — а ты как думала, — потянулась с таким звуком, будто разломила печенье, и встала.
— Ты куда?
— Спать.
— Но как же…
— Кто? Нет никакого Новогоднего духа, ты сама его выдумала.
— А вот есть!
Надя театрально прикрыла ладонью лицо, — фейс палм, так она говорила. Тоша знала, что Надя считает ее глупой, она ее так и называла, когда злилась, глупая малявка. Тоша молчала. Надя повернулась к ней, и тут же сменила выражение на более сочувствующее.
— Рано еще, сегодня даже не тридцатое.
Тоша была уже слишком взрослой, чтобы верить в деда Мороза. Знала, что это мама покупает подарки, а папа, надев бороду и красный халат, вручает их Тоше. Потом все удивляются, — надо же, что принес добрый старик. Но Тошу не провести, да и актеры из ее родителей так себе. Недавно Тоша прочитала «Рождественскую песнь в прозе» Диккенса, — она уже читает серьезную литературу. После, долго думала и наконец поняла: если есть дух Рождества, исполняющий желания, то почему бы не быть и духу Нового года? Тоша давно не писала писем деду Морозу, сразу шла к маме и тонким голосом тянула хочуу пока та наконец не сдавалась. Но в этот раз у нее другой план, — подстеречь Новогоднего духа и обратиться к нему лично (вдруг у духов не бывает почты). Тоша не станет просить ни игрушек, — у нее и так навалом, — ни новый деревянный ксилофон, — об этом она уже договорилась с мамой. Она попросит только об одном, вернуть память дедушке.
Год назад на зимней рыбалке дедушка случайно подхватил осколок тролльего зеркала, — тот ранил его сердце, проскочил в мозг. Врачи сказали бабушке, что это инсульт (Тоше слово напоминало древнее заклинание). Дедушку увезли на скорой, положили в больничном покое, — двухэтажное здание из белого кирпича, — от названия веяло торжественным холодом. Внутри покои напоминали замок Снежной Королевы: белые стены, мраморный линолеум на полу, синеватый неоновый свет под потолком. Тоша навещала дедушку только один раз, и так испугалась, что всю ночь не спала. Старик на больничной кровати совсем не походил на того, кто читал ей сказки и угощал вафлями. Волосы его, только начавшие седеть, разом окрасились в лунно-белый. Лицо вытянулось и застыло. Он не мог говорить, а на всех присутствующих — бабушку, маму, Тошу, — смотрел так, будто видел их впервые. Дедушка замерз так сильно, что позабыл всех на свете. Но Новогодний дух его расколдует, ведь он может все. Тоша была в этом уверена на девяносто восемь процентов (ну, или почти).
Вот только дух так и не появился, ни вчера, ни позавчера, ни еще несколько раз поза… Тоша сбилась со счета. Она поежилась, в пижаме было прохладно, и чувствуя подступающие слезы, всхлипнула.
— Ну ты чего, — Надя приобняла ее за плечи. — Наверное, сегодня у него много дел, ему же кучу домов нужно облететь. Может завтра придет…
Голос у Нади был мягким, утешающим, как подтаявшее мороженое. Тоша кивнула, размазала соленое море по лицу. Надя включила гирлянду, разноцветные огоньки заплясали кадриль на стенах и потолке. Тоша щелкнула переключателем, и на макушке красным маяком зажглась звезда. Если из-за метели Новогодний дух сбился с пути, так он найдет их дом быстрее. Надя присела на корточки, Тоша забралась ей на спину, и под ворчание ступеней они вернулись в комнату.
Кровать успела остынуть, по телу пробежали огуречные мурашки.
— Можно к тебе?
— Давай.
Надя подвинулась и раскинула руки. Тоша нырнула под одеяло, уткнулась в подмышку сестры. Та обняла ее по-крабьи, пряча от холодной темноты. Тоша прижала к Надиным ногам свои ледяные ступни, та ойкнула, но не стала отодвигаться.
— Думаешь, он расколдует дедушку?
— Не знаю.
Шепот Нади растаял в темноте. Тоша зажмурилась и не размыкала век, пока сон не утянул ее в калейдоскоп. Сны — блестящие и хрупкие, как стеклышки, закружились перед глазами. В этом цветном витраже Тоша видела дедушку. Он снова называл ее по имени.
Утром Тоша спустилась к завтраку последней, даже Надя уже была здесь — в вязанной бабушкиной кофте поверх пижамы и с пучком на голове, — хотя обычно валялась в постели до обеда, уткнувшись в Покетбук. В кухне собралась вся семья. Бабушка по-хозяйски суетилась, перекладывая выпечку с противня на большую тарелку. Мама и ее сестра, тетя Катя, разливали по чашкам кипяток, приговаривая, как стюардессы в кино.
— Чай, кофе, какао?
Папа намазывал маслом кусок бородинского хлеба с таким видом, будто клал паркет. Дядя Олег, муж тети Кати, весь сжался — руки на коленях, плечи тянутся к ушам, как если бы он делал гимнастику. Он посматривая в сторону бабушки и большого блюда с пирогами. Близнецы Лена и Леша как обычно дурачились, делали маски из лоснящихся жиром блинов. Надя фыркала, пряча смешок, но присоединиться отказалась.
— Да угомонитесь вы, совсем как дикари, — сказала она, заправляя йогуртом ореховые мюсли. Прозвучало по-учительски, хотя Надя была старше их всего на три месяца.
Наконец все уселись за большой круглый стол, накрытый цветастой клеенкой, Тоша — рядом с мамой, поближе к тарелке с оладьями. Мама улыбнулась, поцеловала Тошу в лоб, — от нее пахнуло кофе и лавандой, — протянула чашку какао. Над столом порхали руки, передавая по кругу то сахарницу, то пиалу со сметаной. Обжигаясь, хватали сладкие пирожки с морковью, подсаливали яичницу, поливали вареньем сырники.
Тоша жевала, хлюпала молочной пенкой, мельком поглядывала на дедушку. Он накалывал на вилку кусочки болтуньи, клал в рот, медленно ворочая челюстью. Казалось, каждое движение дается ему с трудом. Будто воздух вокруг дедушки превратился в густой сироп, в котором он увяз. За столом спорили, не серьезно, а больше для вида, как умеют только родственники: что приготовить на ужин, кого позвать, что и кому дарить.
— Гуся лучше поставить в духовку часа за два, чтобы успел пропечься.
— Смотри, чтобы не подгорел, как в прошлый раз.
— Так это ты не усмотрела, — возмущенно.
— На меня стрелки не переводи. Это я что ли три часа марафет наводила?
— Девочки, не ссорьтесь — обе хороши.
— Надежда Павловна с Июльского переулка придет?
— Да ну ее... Опять принесет капустный салат, — только воздух испортит, — а сама все бутерброды с соленой горбушей сожрет.
Все рассмеялись.
— А когда подарки открывать будем?
— Потерпи, рано еще, вот вечером и откроешь.
— А Лена храпела ночью, как трактор, — с усмешкой.
— Да не гони ты!
— А Тоша пукнула, — шепот Леши, смешок.
— Не правда…
Иногда бабушка наклонялась к дедушке, громко говорила что-то в ухо, кивая в сторону собравшихся за столом. Катя говорит, у них там в Питере снег растаял, это под новый-то год! Или, у Нади в этой четверти одни пятерки вышли, а Леночка выиграла городские соревнования по лыжам. Дедушка согласно кивал, улыбался, а с лица не сходило удивление, будто все происходящее перед ним — анимация, где актеры говорят на китайском. С каждым словом мир открывался для него заново, и если даже он и слышал их, то вряд ли понимал смысл споров.
Раньше за столом было слышно только дедушку. Его мелодичный голос — певец с сорокалетним стажем, — перекатывался по кухне, как стеклянный шар, от одного собеседника к другому, высекая смех и радость. На застольях, когда все салаты и горячее были съедены, а чай еще не принесли, из большого черного ящика появлялся баян, — черно-мраморные бока, конфетно-круглые кнопки. Дедушка растягивал меха цвета герани, — они лежали на его груди, будто вторые легкие, — запевал песню. Женщины подхватывали, а Тоша, забравшись на табуретку, пританцовывала. С тех пор, как дедушка замерз, он больше не играл на баяне и не пел. Он просто молчал. Будто кто-то хорошенько встряхнул его голову, так что все слова перемешались, и он забыл, как ими пользоваться. Тоша скучала по дедушкиному голосу, по сказкам, которые он ей рассказывал. В этот новый год за столом снова будет тихо — ни музыки, ни песен.
Тоше стало тоскливо, — то же чувство, что появляется на следующее утро после дня рождения. Она залпом допила какао, показавшееся горьким. Со дна чашки поднялась взвесь, шершаво разлилась по горлу. Тоша закашлялась.
— Все в порядке? — мама похлопала ее по спине, но стало только хуже.
Близнецы хихикали, тыча в нее пальцем, дедушка улыбался зубными протезами, слишком идеальными, и от этого жуткими. Бабушка подала стакан молока. Тоша разом выпила половину, — стало тепло, масляно-сливочно, спокойно. Но горечь какао, стянувшая горло, никуда не делась.
После завтрака мама с тетей Катей помогли дедушке подняться наверх в спальню. Теперь он ходил в ходунках, и его поступь звучала чужеродно. Шарканье стертых тапочек, перестук резиновых колесиков по паркету, одышка, снова шаркающие шаги. Дедушку усадили в кресло, включили телевирор, — показывали «Иронию судьбы». Сами вернулись в кухню к бабушке, стали готовить праздничный стол. Нарезали салаты, разделывали мясо, натирали тушку гуся медом со специями. Тетя Катя и мама препирались по мелочи, точно как Надя с Тошей, а бабушка одергивала и обех журила.
— Майонеза побольше клади.
— Да куда столько, и так колбаса да сыр, жирно.
— Сухо будет.
— Ничего не сухо.
Папа ушел топить баню, из сенцев потянуло островатым дымком. Дядя Олег наградив Лешу подзатыльником, забрал его с собой на улицу. Теперь они, похрустывая валенками, убирали снег во дворе. Надя с Леной протирали пыль, бегая по дому, как герои компьютерной игры. Наверх вприпрыжку по лестнице, вниз — скользя по перилам. К концу уборки натертые их попами деревянные балки заблестели, точно их заново покрыли лаком. Тошу с собой не взяли, — нечего под ногами путаться.
Год назад Надя вдруг разом выросла из всей своей одежды, Тоша теперь донашивала. С тех пор она перестала играть с ней, почти все время проводила за уроками или в гостях у подружек. Нечего под ногами путаться, малявка, — прошептало в голове злое Надино эхо.
Дедушка ей бы такого не сказал. Он всегда находил Тоше применение. Весной, пока он копал грядки под лук и морковку, Тоша выковыривала из влажной холодной земли еще полуспящий червей. Лучшая приманка для рыбы. Вместе они варили кукурузную кашу для прикорма, красили ярким лаком для ногтей, — Надя одолжила, — самодельные поплавки. Зимой дедушка строил для Тоши гору из снега, который успел скинуть с крыши. Накатавшись, она бежала к нему, — краснощекая, замерзшая, и пушистыми от инея ресницами. Дедушка брал ее руки в свои большие шершавые ладони, дышал на них, и Тоше становилось тепло. Когда она болела, дедушка приходил к ним в гости, приносил сгущенку. Укутанная мамой в ватное одеяло, она пила травяной чай, а он читал ей сказки Андерсена. Дедушка оставался рядом до самого вечера, пока Тоша не уснет. На следующий день температура у нее спадала. На новый год дедушка дарил Тоше шуршащий пакет с конфетами, — грильяж, зефир в шоколаде, арахис в глазури, мягкое суфле. И никаких «Ромашек», «Буревестников» или «Барбарисок», что вечно залеживались на дне конфетницы до самого марта. Но дедушка потерялся, — его разум бродил по снежной пустыне, а тело, замороженное, почти неживое, оставалось здесь. И ничто не могло его согреть.
Тоша одинокой частицей слонялась по дому: два этажа, три лестницы, четыре гостевых комнаты, большая зала на первом этаже, на втором — кухня и столовая. На третьем, точнее втором с половиной, спальня бабушки, напротив — комната с балконом (ее так и называли). На лестничной площадке стоял лаковый шкаф, он пах старой одеждой и ладаном. За ним пряталась дверь на чердак, всегда запертая на железный крюк. В доме пахло праздником: хвоей, мандаринами, специями и маринадом, песочным печеньем, корицей. Теплые густые запахи окутывали, становилось уютно, но как-то грустно. От мысли, что совсем скоро придет то самое, волшебное, а потом в миг раствориться, будто ничего и не было.
Оглянувшись — никого, Тоша тихо поднялась к дедушке. Он с открытыми глазами дремал в кресле, так похожем на него самого. Древнее и угловатое, обивка неравномерно сбилась в комки и будто иссохла, обнажив реечный скелет. Тоше хотелось броситься к деду и крепко обнять, как раньше. Вдохнуть его запах: деревянные стружки, одеколон с бергамотом, крепкий чай. Но ей было страшно к нему прикоснуться, — вдруг его тело промерзло насквозь, и холод обожжет ей руки? Дедушка застыл в кресле, и казалось, сидел в нем уже тысячу лет. Тоша задержала дыхание, медленно подошла к нему. Ни одна половица не скрипнула. Дед смотрел прямо на Тошу, но глаза его под светлыми ресницами казались ненастоящими, точно рисунок на камешках.
— Деда?
Он промолчал. За спиной у Тоши дохнуло холодом. Она поежилась, крабом попятилась назад и выскочила за дверь.
В гостиной было пусто, пахло средством для уборки, хвоей, жареным гусем. Небо затянуло одно огромное облако, щедро сыпал снег. С кухни слетали вниз звуки радио, перестук ножей, звон посуды и голосов. Тоша подошла к высокой ели в углу. Только неделю назад ель покинула лес, от нее все еще пахло смолой и морозом. С украшениями постарались — мама руководила процессом, а Тоша, Надя, и Лена с Лешей помогали. Развесили игрушки: фигурки зверей, шишки, сосульки, шары из цветного стекла с посыпкой внутри. Сверху блестящим шелестящим питоном легла мишура, затем — гирлянда из лампочек, и наконец конусом рассыпался дождь. Елка выглядела очень даже ничего, мама знала толк в красоте.
Тоша с ногами забралась в кресло, как и половина вещей в доме, тоже дедушкино. Устроилась в ямке, продавленной весом певца со стажем. И стала ждать, — кого? Новогоднего духа? Финки с вяленой рыбой? Колдуньи из розового сада? Тоша не знала, она согласилась бы на какого угодно, хоть на огненного дракона, — только бы он помог ее дедушке. Минут через двадцать Тошино терпение зачесалось в ладонях, колким током пробежало по телу до самых пяток. Она поерзала в кресле, стянула с подлокотника книгу сказок Андерсена, — она всегда тут лежала, дожидаясь Тошу и дедушку. Тоша открыла «Снежную Королеву», но прочитала только станицу. Буквы путались бахромой, слова спотыкались о картавую «р» (выговаривать эту злую букву Тошу учил дедушка, еще до того, как замерз).
Тоша водила пальцами по рисункам, и те рассказали ей историю Кая, чье сердце обратилось в ледяной кристалл. Снежная Королева украла Кая у семьи и забрала в царство вечной зимы. Он забыл всех, кого любил, даже собственное имя. Растерял все желания, перестал мечтать, а единственной его целью стала Вечность, — глубокая, темная и холодная, как впадина на дне океана. Каждый новый день в замке Королевы приближал его к забвению. Время сыпалось снежной крошкой, оседало на льдинах, мерцало хрусталём на прозрачных плитах пола, преломляя редкий свет полярной ночи. Еще горсть хрустких минут, еще три сантиметра выпавшего времени, и Кай слился бы с бесконечностью, если бы не Герда. Она искала его повсюду: в темных лесах, в бездушных белых пустошах, каменных залах. Она боролась с северным ветром, с мраком внешним и внутренним, несколько раз почти погибала. Но в ее сердце цвели пламенные розы, по жилам тек солнечный свет, а в волосах запутался запах летнего луга. Стужа кутала ее в свой саван, но обжигаясь, отступала. И Герда шла вперед. И наконец, нашла Кая, но это был не ее Кай. Холодный, пустой, лишенный памяти и прежнего, живого тела. Он стоял на краю Вечности, и готов был сделать последний шаг, и Вечность приняла бы его. Но Герда не собиралась отдавать друга так просто. Она обняла его и долго плакала, пока горячие слезы, полные горькой полынной печали, не растворили в его теле весь лед. И Кай вернулся к ней.
Когда дедушка прибыл домой из Больничного Покоя, — оба слова с большой буквы, — Тоша тоже хотела заплакать. Она родилась в конце мая, за неделю неделю лета. Может, и ее сердце успело пропитаться теплом, жаркими красками весенних закатов, ароматами цветения? Но сколько бы Тоша ни старалась, ничего не получалось. Будто от дедушки так сильно веяло холодом, что слезы застывали, так и не сумев пролиться.
Тоша зажмурилась, потерла кулаками глаза, но и сейчас они остались сухими. Она свернулась в кресле, подтянув колени к подбородку, снова зажмурилась. В темноте под веками забегали искры, — красные, зеленые, желтые, — и сон мягко забрал Тошу с собой.
Тоша дремала чуть больше минуты, но когда проснулась, в комнату уже пробрались сумерки, по-хозяйски вытянувшись от пола до потолка, от стены к стене. С кухни на лестницу падал свет. Запахи жареного, пряного, сладкого почти растаяли, а вместо радио в доме зазвучала суета. Ноги в домашних тапочках бегали по площадке из кухни в столовую и обратно, — наверное, там уже накрыли большой стол.
Тоша выпуталась из пледа, — кто-то заботливо укрыл ее, — поднялась из кресла, шагнула к лестнице, но замерла. Рядом слышалось сопение, будто спускали воздух из надувного матраса. По спине скатились мурашки, размером с гальку. Тоша развернулась, задержала дыхание, заглянула под елку. На вате, имитирующей снег, лежали коробки в блестящей обертке, от них пахло шоколадом. И больше — никого.
Сопение стихло, но Тоша еще чувствовала рядом чужое присутствие. Темнота не бывает пустой, в ней всегда прячутся тени. Тоша их видела, воздух вокруг них светится. Красный — цвет монстра, он живет кроватью или в шкафу, зеленый и голубой — цвета фей, а сны неуловимы и переливаются радугой. Тень, что притаилась за елкой, искрилась золотом, — так светятся самые заветные желания.
Дождик плеснул серебристой волной, тень засияла ярче. Сердце у Тоши чеканило в груди быстрый марш. Она вдохнула, насколько хватало легких, и прошептала.
Новогодний дух, пожалуйста, растопи дедушкину память.
Слова выпорхнули изо рта, взлетели к потолку, пылью осели на плечах. Тоша зажмурилась, покрутилась на месте, пока не закружилась голова, морской звездой легла на пол. Свет стекал с лестницы, заливая лодыжки масляно-желтым.
Наверху топали, шуршали нарядами, и как-то по особенному волновались. Тоша уже подумала, что праздновать начали без нее. Открыла глаза, щурясь от света, и услышала маму.
— Тоша, — крикнула она, — поднимайся. Дедушка тебя зовет.
Мамин голос, искрящийся бенгальским огнем, поднял Тошу на ноги, подхватил и понес вверх по лестнице. Перескакивая через ступеньку, Тоша помчалась к дедушке.