Последний замысел Хэа. Глава 5. Город Надежды

ГЛАВА 5. ГОРОД НАДЕЖДЫ

   Это был Дальний Город, самый загадочный город на свете. И самый большой.
    Когда Листик стоял на мостике "Веточки", и видел все это великолепие, он даже представить не мог, насколько оно огромно. Город терялся в дымке, сошедшей с предгорий, и самых дальних его кварталов было просто не видно. К тому же издалека всё кажется меньше.
   По улицам города, ровным, как аллеи Дворца Стратега, разъезжали узорчатые повозки. И все бы ничего, за исключением интересного обстоятельства - было непонятно, что их тащило. Ни лошадей, ни мулов, ни каких-нибудь хвостатых рабов, как в Чертовски Приятной Пустоши, не было. Кареты катились сами.
   - Как так? - удивился Листик, - ни лошадей, ни мулов, ни хвостатых рабов?
   - Магия, - вздохнул чародей, - мы вселяем души в предметы, и заставляем работать.
   - Весьма интересно, - парень притянул к себе провожатого - жест, которому научили матросы, - а я то думал, там, шестеренки, паровые котлы, какие-нибудь магниты.
   - Нет, это слишком сложно, и трудноосуществимо, - мужчина поёжился. Как видно, тяжелая рука капитана тяготила его не меньше, чем обязанность встречать новоприбывших.
   Листик убрал свою руку, и тот облегченно вздохнул.
   - Легче вселить в тело душу, чем изменять конструкцию, - продолжал чародей, - если ты хочешь, чтобы человек работал, то скорее назначишь дворником Его Наимудрейшества, чем приделаешь веник вместо руки. Так и тут - вещи работают, если вселяешь в них понимание, для чего они созданы.
   - А свет, что горит у вас ночью? У фонарей тоже души?
   - Да, - чародей улыбнулся, - у них души светильников.
   - И они не против гореть без масла?
   - А чего они будут против? У них восьмичасовой рабочий день. Днём эти души свободны, и покидают тела, чтобы, допустим, выпить баночку света, сыграть в догонялки. Или поспать.
   - Ого, - Листик присвистнул, - совсем как люди.
   В небе летали орлы, сильные гордые птицы, спустившиеся с гор.
    - А их, - капитан посмотрел на небо, - их вы тоже заставляете работать?
   - Зачем, - чародей изумился, - их души слишком чисты, чтобы мараться о дело. Мы благодарны орлам за одно только их появление.

                Из "Приключений Листика"

  Тусклый свет люстры, подвешенной к потолку, освещал круглую залу. Стены, пол, потолок - всё было каменным. Как и стол, который стоял в самом центре, круглый, как и само помещение.
   За столом заседали. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь мужчин, в одинаковых серых плащах, с обрюзгшими и немного застывшими лицами.
   Весь стол занимала карта, кончавшаяся строго по его периметру, и свет, собранный зеркалами, подвешенными с разных сторон висящей над залой люстры, освещал эту карту столь хорошо, сколь хорошо оттенял сидевших.
   Каждый сидевший не видел того, кто сидел напротив, а потому только слушал, и лучше обдумывал сказанное.   
   Какого-то особого места не было. Все сидевшие в зале были равны.
   Если бы вы вдруг сумели забраться на люстру, и глянуть оттуда вниз, вам бы казалось, что вы на равнине и смотрите вверх, на ночное небо, настолько рисунок на карте напоминал Белую Россыпь.
   Однако это было не просто пятно, каким видят Россыпь с равнины, и не скопление маленьких точек, если подняться на башню. Да, точки здесь были, да, пожалуй что яркие, но все они были собраны в небольшие окружности. Между этими окружностями тянулись тонкие линии и струились какие-то надписи на непонятном чужом языке. Кое-где на пересечении линий находились уже не окружности, составленные из точек, а более интересные символы - треугольники, звезды, квадраты, где-то вписанные, где-то не вписанные в такие же звёзды, квадраты, окружности, помеченные цветами и подписанные такими же буквами.
   В самом помещении не было окон, не было даже дверей. "Как же попали сюда эти люди?" - спросите вы.
   И тогда я проведу Вас к стене, и попрошу надавить на чуть выпирающий камень. Вы надавите, поначалу легонько, потом посильнее. И вдруг этот камень уйдет, сдвинется вбок, а вместе с ним и другие, обнажая проём, достаточный, чтобы пройти человеку. "Смелее" - шепну я на ухо и дам Вам фонарь. Скрепя своё сердце войдете Вы в темноту, и увидите лестницу. Ступенька, другая, Вы будете опускаться всё ниже и ниже, с обоих сторон будут стены, и слева, и справа, тёмные, каменные и немного холодные. Вам будет страшно, и Вы сожмёте фонарь, как самое ценное, желая одно - чтобы он не погас, пока не закончится спуск. И он не погаснет, и спуск закончится. Вы попадете в тоннель, и продлите ваши молитвы. Из тоннеля ступеньки поведут Вас наверх, все выше и выше. И наконец Вы упретесь в какую-то дверь, и поймете, что это не дверь, а тупик, а может, и дверь, но она вроде заперта. Да, заперта. А ключа у Вас нет. Вами овладеет отчаяние, Вы пойдете назад, и пройдёте весь этот путь, но проём будет закрыт.  Вы постучитесь, но Вам не ответят. В отчаяньи сядете вы на ступеньки, и будете ждать.
   И думать - ах, лучше б остался на люстре.
   - Пожалуй, начну, - сказал человек с сильно посаженным голосом, - тема нашего заседания вам известна. Мы эту тему уже обсуждали, так, между собой. Теперь пришло время прийти к какому-то общему мнению.
   - Хриплый, мы в курсе, - ответили справа.
   - В курсе, - сказали напротив. И громко вздохнули.
   - Мысли? - спросил председатель.
   Справа прокашлялись:
   - Ну, мысли на этот счёт разные. Кажется, стражи уходят, их учение оказалось ошибочным. С другой стороны, гильдия обладает очень большим запасом прочности, и авторитет не может взять и рассыпаться. В одночасье… Моё мнение следующее - да, стражи уйдут, но это случится не скоро. Процесс будет долгий и постепенный. Со всеми вытекающими обстоятельствами.
   - То есть болезненный?
   - Да.
   - Особых потрясений не будет, - ответили слева, - стражи собрали воинов. Никто, кому выдали предписание, не отказался. В Прихолмье прибудут все. Ну, кроме, возможно, Приморья - там своих проблем выше крыши.
   - Да? - удивился Хриплый, - откуда  сведения?
   - Невинный, наш осведомитель.
   - Невинный? Это тот, который потерял дневник?
   - Ннн… Это не он потерял дневник. Дневник потерял Лобастый. Невинный тут не при чем.
   - Но он был рядом.
   - Лобастый его отпустил. Всё случившееся - его собственная инициатива. А Невинный инициативу не проявляет, он совершенно такой… безынициативный. Зато хороший исполнитель. Сообщения Невинного всегда достоверны. Абсолютно.
   - Даже так?
   - Да. Он ни разу ещё не ошибся.
   - Конечно, причастный?
   - Кандидат.
   - Без артефакта?
   - Без.
   Наступило молчание.
   - Хорошо, - Хриплый выдержал паузу, - нужен прогноз.
   - Я уже говорил, войны не будет.
   - Будет, - возразили напротив, - стражи обязательно сделают глупость.
   - Я согласен, - ответили справа, - что-нибудь будет.
   - Скорее всего нет.
   - Равнина гудит, - сказал председатель, - всё зависит от личности. От того, кто стоит во главе этого муравейника. Лично я считаю, что со времен Шестипалого Шестой - лучший из стражей.
   - Что значит лучший? - спросили напротив, - если быть твердым - можно сломаться. В ситуации, когда тебя ненавидит полмира, нужно проявлять гибкость.
   - Шестой всегда проявляет гибкость.
   - Позвольте не согласиться. Закрывать глаза, если на эти глаза положили монеты - не гибкость.
   - Согласен, - ответили справа, - жадность сыграет со стражами шутку. Весьма неприятную. Они погонятся за монетами и растеряют остатки авторитета.
   - Стражи сами виноваты в том, что случилось, - прошумел чей-то голос. Казалось, что вместе с голосом кто-то раздувает кузнечные меха, -  Они поверили в сказки Шестипалого. Если бы  позиционировали себя как силу, способную объединить человечество, всего бы этого не было.
  - Стражи и возникли как последователи Шестипалого, не было бы Шестипалого, не было бы и стражей. Сейчас поздно что-то менять, гильдия слишком инертна, а народ её ненавидит. Стоит ей попытаться отыграть всё назад, как от порядка, сложившегося после войны, не останется камня на камне.
   - Нет. Руководящий центр останется руководящим.
   - Каждый Лес станет самостоятельным.
   - Войны не избежать.
   - Войны не будет.
   - Довольно, - Хриплый прервал перепалку, - в любом случае условия игры поменялись. Мы пытались этому помешать. Но, что случилось - случилось. Дневник прочитали. Чтобы что-то решить, нужно начать с главного - вызывает ли подлинность дневника хотя бы какие-нибудь сомнения?
   - Сложно сказать, - сказал тихий и вкрадчивый голос, - Вроде бы да. Нашли то его на Острове. Но написать можно что угодно и когда угодно. То же учение два пэ, самое неоднозначное. Начнем, хотя бы, с названия. Почему два пэ? Я не уверен, что даже уважаемые члены Совета знают причину. На самом деле всё просто. Кто-то зовёт основателя Проклятым, кто-то Просветлённым, вместе - два пэ. И что же пишет этот основатель? А он, почти как автор дневника, пересказывает свои ощущения. И утверждает на полном серьёзе, что бывал там-то и там-то, видел то-то и то-то, беседовал с Богом, посещал его в первые минуты творения. Возможно, дневник то же самое. Кто-то придумал историю про мерзкого Бога, которому нравится издеваться.
   - Вы, наверное, плохо цитали дневник, - ответил мужчина с сильным озёрным акцентом, - И потом, Церпеливый не мог ошибиться. Проведзя на Острове дзень, он наверняка забрал самое главное.
   - Терпеливый, - председатель нахмурился, - он отдал жизнь, чтобы дневник не попал в чьи-то руки. Значит, знал его ценность.
   - И в то же время вручил его первому встречному, - ответили справа.
   - Вы имеете в виду Лобастого? - спросили напротив.
   - Я имею в виду паренька. С Длиннолесья.
   - Ах, этот.
   - Замечание, Холёный, - Хриплый смотрел в упор, хотя и не видел лица собеседника, - Лобастый был членом нашего ордена. Он многое сделал, и сделал бы больше, если бы не ошибся. Прошу не отпускать колкости в адрес нашего брата, пускай и бывшего.
   - Что-то Вы так не думали, когда согласились его загасить.
   Хриплый напрягся. Он решил помолчать, ожидая поддержки.
   - Мы все согласились, - спокойно ответили слева, - нельзя допустить, чтобы секреты Ордена вышли наружу. Лобастого могли отдать стражам, а что может делать Застывший, мы знаем. Прошу сохранять холодную голову и не вступать в перепалки.
   - Замечание принято, - ответил Холёный, - приношу свои извинения.
   - Хорошо, - Хриплый продолжил, - как всё случившееся отразится на Ордене? Какие будет иметь последствия для его благополучия? Средний, Ваши предположения?
   - Если, как я считаю, стражи останутся у власти, - ответили слева, - значит, правила прежние, и благополучию тоже ничто не грозит. Если же стражи совершат ошибку и порядок сломается, в чем я глубоко сомневаюсь (Холёный прокашлялся), ну... Допустим, будет существовать восемь центров. Совет старейшин каждого Леса... Но это почти ничего не меняет. Мы живем на холмах, в Верхнем Лесу, и не подчиняемся власти. Ни стражей, ни Совета.
   - Меняет, - прохрипел председатель, - нам нельзя допустить разрозненности. Это обязательно приведет к конфликтам, а значит, поставит под сомнение нашу главную цель. Человечество должно быть едино, как едина Белая Россыпь.
   Холёный усмехнулся:
   - Человечество не будет единым. Стражам доверили власть, чтобы они держали порядок, а вместе с властью большие возможности. Но большие деньги всегда стоят рядом с большими возможностями. Не дневник безымянной девочки погубит гильдию, подумаешь, Обиженный оказался садистом (сидящие зашевелились). Новость из прошлого, мы живем в настоящем. Гильдию погубит жадность. Падая, она увлечет за собой всё, куда сумела залезть. Война ресурсов покажется приятным воспоминанием. Поэтому в наших интересах не дать гильдии сдохнуть.
   - Поддерживаю, - сказали справа.
   - Поддерживаю.
   - Поддерживаю.
   - Подзерживаю.
   - Поддерживаю.
   - Да, - Средний помедлил, - в любом случае падение стражей совсем нежелательно. Поддерживаю.
   - Поддерживаю, - Хриплый склонился. В свете люстры сверкнул стеклянный глаз председателя, - теперь перейдем к горожанам.
 
  - Какой приятный свет, - Мутный провел рукой по светильнику, - белый, ровный. Как будто светит солнце... Это не масло, - сказал он подумав, -  масло так не горит.
   - А Мне вот нравится хлопать в ладоши, - Первая ударила раз  - свет погас, ударила два - загорелся.
   - У них тут всё не как у людей, - Мутный сделал отмашку. В воздухе появился рисунок с пульсирующей точкой посередине, - мне кажется, это карта. А это - мы, - он показал на точку.
   Парень задумался.
   Потом посмотрел на браслет.
   Тот светился мягким, голубоватым светом. "Как камни Заводья" - подумал Мутный.
   И вспомнил, как в детстве любил разглядывать подарки, привезенные дядей. Среди них было и ожерелье, собранное из ярких разноцветных камней. Эти камни светились, так же загадочно и необычно. Особенно когда оденешь. Словно тепло человеческих тел превращается в свет.  Мама одевала ожерелье, а Мутный не мог оторваться, и всё глядел, глядел...
   Но браслет был не каменным, запястье не натирал. Мягкий и гибкий, как будто из кожи, но все же не кожаный. Так из чего же он сделан?
   - Послушай, - Мутный прижал к себе девушку, - давай оставим браслет. И убежим.
   - Предложение заманчиво, - Первая положила руки на плечи, и посмотрела в глаза, - но как ты его откроешь?
   - Не беспокойся, - Мутный коснулся спины и стал целовать - щеки, глаза,  кончик носа, но губы манили, и он задержался.
   Девушка застонала.
   - Да… - парень боролся с дыханием, - да…
   Спустя полчаса, вконец обессиленные, они лежали на той же кровати и рассматривали браслеты.
   - Зачем же снимать? - спросила девушка, - вещь красивая. На равнине можно продать, за хорошие деньги.
   - Ты проводница, - ответил Мутный, - и думаешь как проводница.
   Первая встала над парнем и посмотрела в упор. Волосы лезли в глаза, и Мутный зажмурился.
   - Зато я самая веселая девчонка на Посту, а ты, - девушка опустилась ниже, - самый занудный мальчишка. Из Длиннолесья.
   - Хорошо, хорошо, я не прав, - парень раскинул руки.
   - И всё? - обиделась девушка, - ты даже не будешь бороться?
   - Зачем? Бесполезно. Переспорить женщину невозможно. А с красивой спорить и вовсе бессмысленно.
   - Вот не пойму, - задумалась девушка, - ты говоришь комплименты. Но что-то не так. Какая-то муть.
   Парень надулся:   
   - Меня не изменишь. Там сидит шкодник и постоянно бормочет, -  он посмотрел за плечо.
   - И меня не изменишь, -  девушка стала тереться о нос. Своим вздёрнутый носиком.
   Спустя полчаса, еще более обессиленные, они всё так же лежали в кровати и разглядывали браслеты.
   - Зачем его снимать? - спросила Первая, - вещь красивая.
   - Ты говорила.
   - Нет, правда.
   - Не знаю, - парень заложил руки за голову, - это как будто клеймо. Такими клеймили разбойников.
   - Старейшины тоже носят.
   - Но они снимают и одевают. А этот защелкнул и - цык. Как будто капкан. Мне это не нравится.
   - Давай попытаемся снять.
   - Во имя Обиженного, ты согласна, - Мутный присел.
   - Ну мы же не пленники. Делаем всё, что хотим, - девушка улыбнулась.
   Парень коснулся браслета и попытался его разобрать. Тщетно.
   - Надо что-нибудь острое. Например, гвоздь.
   - Возьми, - девушка вынула шпильку. Непонятно откуда - волосы были распущены.
   Мутный пытался протиснуться в щель, но шпилька при этом скользнула и уколола.
   Первая оторвала кусок от лежащего на столе полотенца.
   - Давай, - сказала она, после того, как замотала запястье.
   Мутный нахмурился. Ему казалось, что шпилька соскочит и снова сделает больно.
   "Оставь" - хотел он сказать.
   И не сказал - Первая держала браслет. Точнее, две половины.
   И улыбалась.
   "Какая она красивая, когда торжествует" - думал парень, и улыбался в ответ.
   - Теперь снимем мой, - ответила девушка, - я сама.
   Взяла свою шпильку и стала протискивать в щель. Браслет разошелся.
   - Какая ты замечательная, - поддел её Мутный, - так и хочется сделать замечание.
   - Да ну тебя, - Первая засмеялась.
   - Пойдем.
   - Куда?
   - Наружу.
   - Вначале покушаем, - девушка подошла к столику, накрытому кушаниями и выловила аппетитный кусок, - я пвоговодавась.
   - Вначале оденемся, - Мутный смотрел взглядом усталого хищника, - а то я не выдержу.
   Пришлось одеваться.
   Город Надежды не был похож ни на что. Даже примерно.
   Казалось, что все строения стоят на одной высоте. Словно вначале выровняли площадку, нанесли сетку улиц, и только потом стали строить дома - квадратные, высокие и почти одноцветные. Между домами виднелись рощи - в основном это были березы, но попадались и клёны, и ели, и сосны - короче, те же незримые, что росли на равнине.
   Всё однообразное многообразие этого города было заботливо скрыто под сводом, похожим на свод гигантского купола. И на поверхности этого купола, словно звезды из "Приключений", были рассыпаны огоньки.
    Но горожанам и этого было мало. Вдоль улиц тянулись столбы, тонкие, словно поросль незримого леса. На вершине светился шар, по виду стеклянный. Светился мягким, рассеянным светом, как в солнечный день. Этот свет не мигал, не менял свою яркость, и совсем не давил на глаза.
   Да, если бы не скучная однообразная застройка, здесь можно бы было остаться. Как сказала им Любящая, горожане ведь так и жили, посещая холмы только днём, большей частью во время работы. Может, им запрещалось, может, они не хотели, а может, не у всех была такая возможность. Но город бурлил, внутри громадной пещеры, не растекаясь наружу. И Первая теперь понимала, отчего у бывших островитян такая светлая кожа.
   "Почему бы вам не поселиться у нас, и не построить там город?" - спросила она как-то у Любящей. Понимая, что город затмил бы всё - и Посты, и селения Леса, даже прекрасные городки Междуречья. В межсезонье это было бы самое популярное место на свете, а во время пылающих горожанам нечего бояться - за время жизни на острове островитяне стали прикрытыми.
    "Не всё так просто, - вздохнула Любящая, - горожане не любят равнинников. Те их когда-то предали, уплыли и не вернулись. Нам пришлось выживать, спасаться от тех же сожжённых, а после от их потомков. В межсезонье сидеть в темноте. Спасибо хранителям, приютили".
   "Не все так просто" - повторила за женщиной Первая. И стала думать о паучках - тихих, умных и безотказных. Она вспомнила "Приключения Листика", где главному герою помогал уродливый карлик - маленький человечек с огромной душой. "Я то их не взлюбила. А они, гляди, помогают - и людям, и пестрокрылым".
   Много раз Первая с Мутным спускались в город, они потеряли счёт суткам, но каждая эта прогулка их волновала. И возбуждала. Всё накопленное возбуждение они разряжали потом, когда возвращались в каюту (так жители города называли свои комнатушки). Чтобы заснуть, и снова отправиться в город…
   Здесь были харчевни, где всё выдавали бесплатно. Театры, где можно смотреть представление, любое, на вкус. Смотреть на большом полотне, что было ещё интереснее, чем если смотреть вживую. Пускай не всё, не всегда, было понятно, ведь жизнь горожан - не равнина, но думают все одинаково, и желают примерно то же. Первая с Мутным грустили, Первая с Мутным радовались, так же, как грустили и радовались актёры.
   Здесь можно было играть в различные игры, к примеру, в мяч. Игра напоминала нога-рука-тело, в которую Первая часто играла в детстве, за исключением маленького обстоятельства - мяч был нарисован. Но при этом скакал даже лучше, чем настоящий.
   - В чём же секрет? - крутила руками Первая, - все эти повозки, мячи, представления?
   - Не знаю, - Мутный задумался, - Может, они используют души, но только предметов. Помнишь, ты говорила. А может быть, магия. Вот магнетит, есть такой камень в Заводье, к нему прилипают предметы. Наверное, магия.
   - Магия, - девушка улыбалась, - души предметов. Как интересно.
   Люди здесь были приветливые, но чуточку отстраненные. Как будто всё время тревожились.
   Первая вспомнила Любящую.
   "Город Надежды - корабль”, - говорила та с придыханием.
   Старейшина города звал себя капитаном, комнатки называли каютами. Чем шкодник не шутит, думала девушка? И, бывало, с тревогой смотрела наверх, а может, и не с тревогой - надеждой, ожидая услышать звук, тот самый звук, что уже слышала, читая о “Веточке” - треск парусов, расправляемых в небе, и почувствовать телом, как город подался, всей мощью, вперёд, и плывёт, сквозь пещеру…
   Здесь говорили иначе - быстро, как будто глотали. Иногда исчезали звуки, а бывало, слова. Первая с Мутным привыкли, и пороц замечали, что сами так говорят.
   В этот раз они решили лететь далеко.
   Девушка посмотрела на карту:
   - В левый угол, - сказала она уверено.
   - Назад то вернёмся?
   - А как же? Я проводница.
   В левом углу оказалось темнее. И как то тоскливее. Здания были черные, совсем не такие, как в центре. Город пуст. Абсолютно.
   - Здесь пусто? -  спросила девушка. Скорее, сказала, - здесь пусто.
   Мутный мотал головой, как брума, которая хочет прислушаться:
   - А мы без браслетов…
   Первая прямо опешила:
   - Добрых суток, цветок плащеноски. Это же ты так решил.
   - Сняла то их ты.
   - Изумительно, - девушка улыбнулась.
   Мутный пожал плечами и взял её за руку.
   Бродить в этой части не было смысла, и они решили вернуться.
   И тут услышали стоны.
   Далёкие, но отчетливые.
   Это не было механическим звуком, или звуком, которое издавало животное (хотя Обиженный его знает, какие в предгорьях животные). Это стонал человек.
   В другой части города они бы его не услышали. Но здесь было тихо, подозрительно тихо, а контуры каменных зданий, строгие и высокие, заставляли прислушиваться.
   Звук раздавался из дома, такого же, как и другие дома в этой части. Он звучал глухо, и это было понятно - стены то толстые. И  Мутный подумал - каково это там, внутри этих стен.
   - Пойдём, - прошептал он чуть слышно. И развернул к себе девушку.
   Но та увернулась.
   Мутный вздохнул, и отправился следом.
   Внутри было тускло.
   Свет от светильника, который тянулся вдоль черной и пыльной стены, словно светящийся меч "Приключений", освещал довольно крутую лестницу. Один пролёт этой лестницы подымался вверх, другой уходил в подвал.
   Стонали внизу.
   - Идём, - промолвила Первая, и поёжилась - здесь было холодно. Мутный взял её за руку, и они стали спускаться.
   Ступенька, ступенька…
   Лучше идти по тёмному Лесу, тёплому тёмному Лесу, слушать стрекотание ангелов, видеть их крылья, чем опускаться в холодный сумрак, и слышать стон, в котором сквозит безысходность.
   Лестница загибалась и уходила всё ниже, звуки звучали всё громче…
   Наконец спуск закончился.
   И показался проём. В большое тусклое помещение.
   Внутри были клетки.
   Трое пустых. Из четвертой слышался стон. Громкий, похожий на крик, он заполнял собой комнату, лестницу, здание, и терялся на улицах. В самой безлюдной части самого населённого города.
   Сквозь сумрак слабо горящей лампы, подвешенной перед входом, они увидели человека, точнее, его очертания. Одетого в серое, а, может быть, грязное. Человек как-то съёжился, сжался в комок. Он обхватил свою голову и стонал:
    - Аааа.... Аааа....
   Первая попыталась войти. Она дёрнула прутья, в надежде, что клетка откроется, но решетку что-то держало, держало намертво, хотя замка вроде не было.
   - Кто это Вас? - спросила она у сидевшего, громко, чтобы несчастный услышал.
   Человек приподнял свою голову и посмотрел. Казалось, он видит Безухого, самого страшного шкодника, причём в самом мерзком его воплощении.
   - Не надо! Не надо! - кричал он отмахиваясь.
   Потом вдруг поднялся и стал прижиматься к стене, как будто хотел исчезнуть, войти в эту стену, замуроваться, - убейте! убейте! Вы обещали!
   - Мы не хотим тебя убивать! - Первая пыталась перекричать этот визг.
   - Нет! - продолжал человек, - не отдавайте меня! Не надо!
   На лестнице послышались шаги.
   Сердце учащенно забилось, капельки пота проступили на лбу, не смотря даже на то, что в помещении было холодно.
   - Сюда, - Мутный толкнул девушку в нишу.
   Сидящий вдруг замолчал.
   Он услышал.
   Шаги приближались, сердце стучало, глаза хотелось закрыть, но они открывались. Всё шире и шире.
   В проёме возникли двое. В тёмной одежде, тёмных плащах, чёрных масках в районе глаз и сапогах, которые глухо стучали по полу.  Один высокий и крупный, с пухлыми почти пунцовыми губами и головой, сидящей на толстой шее. Второй пониже, широкий, как будто кузнец. У этого шеи не было, а голова просто привинчена к телу.
   - Его? - спросил он у первого.
   - Ну а кого? Ты злесь ещё кого-нибудь видишь? (Первая вжалась в Мутного).
    - Не надо, - сказал человек, в начале чуть слышно, потом закричал, - не надо! Не надо!!
    Второй приложил какой-то предмет, и клеть отворилась.
   Потом достал из-за пояса палку и ударил оравшего в голову.
   - От судьбы не уйдешь.
   - Он сам накаркал судьбу… Живой? Посмотри, - высокий чуть наклонился. 
   Коротышка потрогал лежащего:
   - Дышит… Ты знаешь, я всё-таки профессионал. Хозяева будут довольны.
   - Они не хозяева. Мы с ними так, поскольку. Скоро решится, Молот, скоро, возможно, решится…
   - Скажи, Телец, - спросил коротышка, - а что делать с этим? Ну знаешь...
   - С Ветром? Так он не подох?
   - Может, его, того? Тоже?
   - Нет, - ответил высокий, - я не могу рисковать. Эти, как ты говоришь, хозяева, могут сделать всё что угодно. Могут определить его в няньки. Могут оставить для опытов. Мне нужно, чтобы он сдох. Если всё вдруг получится и мы окажемся там… понимаешь?
   Коротышка кивнул.
   - Ээээй! - закричал он в проем.   
   Из проёма вышли ещё два человека, но без плащей, с рукавами в каких-то манжетах.
   - Несите, - сказал коротышка, и пнул лежащее тело, - словно мешок. С фекалиями.
   Высокий загоготал.
   "Как он противно смеется" - подумала Первая. Ей не хотелось бы снова когда-нибудь услышать этот гортанный смех.
   Мужчину схватили за руки, за ноги и потащили.
   Высокий шёл следом.
   Коротышка закрыл решетку, и осмотрел помещение. Он почти дошел до той самой ниши, в которой сидели гости, но постоял, а потом повернулся
   Десять минут Первая с Мутным сидели, боясь шевелиться, не то что сказать.
    Медленно-медленно вышли они из ниши. Озираясь по сторонам, прислушиваясь к звукам, думая об одном - лишь бы кто-нибудь не попался. Всё это время  держались за руки, так, что побелели костяшки пальцев. И попытались расслабиться только тогда, когда разглядели повозку. Ту, в которой приехали.
   Но там уже кто-то стоял.
   Сердце забилось и упало куда-то вниз.
   - Любящая, - крикнула Первая, как только смогла приглядеться.
   Первый раз в жизни она радовалась этой встрече. Было желание прыгнуть на шею, расцеловать, эту милую женщину, которая улыбалась так, что хотелось размазать эту улыбку по такому красивому и вечно довольному лицу.
   - Ну и зачем? - спросила она у девушки, - зачем вы ломали браслеты?
   Первая с Мутным стояли, держали друг друга за руку - и молчали. Два непослушных ребёнка. Словно бы ждали, что если они будут стоять так и дальше, их не накажут.
   - Ладно, - сказала женщина, - полезайте.
   - Ты думала, мы сбежали? - спросила у Любящей Первая, как только повозка поднялась
   Женщина вскинула бровь:
   - Сбежать вы отсюда не сможете. Ну если недалеко. Всё равно ведь вернётесь. Можно угнать машину, чёрного ангела. Но тогда придется иметь дело с Хвостнем, а это непросто.
   Девушка вспомнила, что вытворял капитан воздушного судна, и поняла, что непросто - сказано мягко.
   - Браслеты нужны для вашей же безопасности. Если бы вы гуляли, пешком, я бы вас не нашла. Но у машины есть метка, и где эта метка - известно.
   - А можно удрать на повозке? - зачем-то спросила Первая.
   - А вот этого делать нельзя, - ответила женщина, улыбнувшись самой лёгкой из арсенала своих улыбок, - повозка, или машина дальше города не полетит.
   - Да мы бы и не удрали.
   - Я знаю, - сказала Любящая, посмотрев на сидящих так, словно пыталась о чем-то вспомнить,- то, что мне нравится в вас, людях равнины - ваша детская непосредственность. Вы широко живёте, широко любите, - женщина вздохнула, - это шикарно. Но мы этот шик потеряли.
   
  - Вот зараза, а? - герцог посмотрел на Упитанного, - а еще дознаватель. Ведь должен же знать, что добиться от человека признания это как вычистить пыхчика.
   Он незаметно лягнул ножку стула. Стул рухнул. Вместе с привязанным телом.
   - Фу, сколько пыли, - Длинноногий закашлял, - вы хоть когда-нибудь убираетесь?
   Упитанный молчал. Он лишь сурово смотрел на Бледного, как хозяйка смотрит на нашкодившего питомца.
   Бледный заохал. Он попытался перевернуться на спину, и снова свалился обратно.
   Капитан хотел поставить всё так, как и было - не потому что ему жалел валявшегося, скорее, любил порядок, но герцог остановил:
   - Отойди, Упитанный, отойди. Не видишь - человек решил полежать. А ты его сразу на попу. Нет в тебе сострадания.
   Капитан ухмыльнулся и лихо поправил усы. Картина доставляла ему удовольствие. Сам Бледный, зловещий дознаватель Червивого, лежал в ногах. И стонал.
   Герцог посмотрел на лицо капитана.
   И подумал, что хватит. Хорошего понемногу.
   - Иди, Упитанный, отлей. Ну или там, прогуляйся. А мы побеседуем.
   - Давай, Бледный, по-хорошему, - сказал он после того, как капитан подчёркнуто плотно закрыл за собою дверь. Мне про тебя всё известно.
   - Откуда? - прохрипел дознаватель, всем видом пытаясь сказать, что источники бывают ошибочными.
   - Ты считаешь, я идиот? Откуда... У меня есть дядя, у которого есть жена, которая общается с подругой. У этой подруги есть сын, а у сына невеста. У этой невесты тетя, которая работает в канцелярии его святейшества. Понимаешь? Нет?!  Объясню по другому. Потому что у тебя яйца разного размера! Кретин!
   Герцог пнул дознавателя в пах. Тот съежился и застонал.
   - Нет, это неправда, мой герцог, - зачем-то ответил Бледный. Ох, лучше бы он молчал…
   Длинноногий изобразил удивление:
   - Да?? А меня уверяли, что... Надо исправить.
   Бледный застыл, широко открывая глаза.
   - Думаешь, я не сделаю? Думаешь практики маловато? - герцог опустился к лежавшему, и прошептал, - правильно думаешь, любое дело надо доверять профессионалам... Чёрный!
   Дверь отворилась, и в комнату вошел высокий молодой человек, в красивой красной рубахе с засученными рукавами, заправленной в широкие штаны. В своей правой руке он нёс небольшой деревянный ящичек, из которого выглядывали очень необычные инструменты. И очень непонятные. Однако Бледному они показались почему-то знакомыми. Ящичек приковал внимание.
   - Чёрный, - начал Длинноногий, - поработайте с яйцами господина дознавателя. Бывшего дознавателя. И, возможно, бывшего господина. Как говорится, слово не шестилап, выбежит - не поймаешь. Сказано - разные, значит разные. А если нет, то... не обессудьте. На нет и суда нет. Короче, фантазируйте, импровизируйте. Молодой человек, всё в ваших руках…
   Черный улыбнулся, поставил свой чемоданчик, и еще выше закатал рукава.
   - Не надо, не надо, - прохрипел лежащий мужчина, ползая вместе со стулом. От того постоянно спокойного дознавателя, которого боялось селение, не осталось и тени. Бледный умоляюще глянул на юношу, потом посмотрел на герцога, и заплакал:
   - Мой герцог, пожалуйста. Пожалуйста. Я правда не...
   - Хватит! - оборвал его Длинноногий, - раньше надо было думать. Твоё признание, собственно, даже не нужно. Я все это делаю так, во имя искусства. Пока. Работайте, думайте, исправляйте…
   И вышел.
   Капитан стоял на крыльце.
   - Ну что, капитан, готов идти до конца? Или ты тоже, как этот?
   - Да я... Да мне...  - Мужчина расправил плечи. Грудь подымалась, глаза выражали волю.
   - Да я... Да мне... - поддразнил его герцог. Из дома послышался крик, и Длинноногий, взяв капитана под руку, тихонько увёл подальше, - скоро будет Совет. Сколько за нами, не знаю. Надеюсь, что много. Озёрники тоже приедут. Упитанный, - герцог вздохнул, - я знаю, мы сможем.  Двадцатидневная пытка закончится, - крики послышались снова, будто бы намекая, что не всякая пытка кончается, - Длиннолесье будет свободным. Как Озёрный, Девятый, - герцог закашлял, - Девятый постольку поскольку.
   - Мне-то что делать? - спросил Упитанный.
   Герцог глядел в эти яркие незамутненные глаза, чистые, как у недавно рождённого, и думал, каких же помощников послал ему Случай: один умный, но подлый, другой вроде верный, но глупый.
   - На-блю-дать, - сказал он с улыбкой, - Всё, иди. Иди, Упитанный, с Богом.
   Капитан развернулся и зашагал, выполняя приказ. Нарочито уверенным шагом.
   Герцог вздохнул и вернулся обратно.
   В домике было тихо.
   "Неужто раскололся?" - подумал Длинноногий, но заходить не стал, а сел на крыльцо и задумался.
    Он сам пригласил старейшин Длинного Леса. Селения Светлого, Благочестивого и даже Граничный поселок уже прислали своих представителей. Скоро приедут другие. Приглашение выслали и воинам, хотя, по слухам, всё это войско отправилось к стражам. Побежало по первому зову.
   От этого собрания зависит многое. Если большинство скажет “нет”, ничего не изменится. Кроме одного обстоятельства - ему наступит конец. Сдадут даже местные. Возможно, останутся верные, типа Упитанного, а может, и тот убежит.
   Но выбор сделан, и отступать уже поздно. Он как тот брума из сказки, что несётся вперед. Бегуны так и охотятся - один гонит, другой поджидает. Зверёк развернуться не может - колёсики всё же не лапы, и врезается в  хищника.
   Дверь заскрипела, на крыльцо вышел Чёрный.
   - Ну что? - спросил его герцог, даже не оглянувшись.
   - Сознался, - практик вытер ладони.
   - Яйца проверил?
   - Проверил. Хозяйство господина дознавателя на месте.
   - Бывшего дознавателя.
   - Как вы и говорили - одно больше другого.
   Герцог повернулся.
   И посмотрел на юношу.
   Тот наклонился к горшку и нюхал какой-то цветок, чистый, невинный, он улыбался во весь свой широкий рот. Самый лучший практик дознавателя. Самый любимый практик.
   - И что, тебе его не жалко?
   - Кого?
   - Ну твоего бывшего начальника.
   - Дерьма-то? - парень вдыхал аромат.
   - Это я спросил, чтобы понять, что испытывает человек в такой ситуации, когда щимит яйца тому, кто считал его лучшим учеником, - объяснил Длинноногий, - я так-то книгу пишу, мне нужно знать, что происходит в душе человека, какие он при этом испытывает эмоции, ну понимаешь...
   - Понимаю.
   - Ничего-то ты не понимаешь, - герцог вздохнул, - ладно. Что ему стражи велели?
   - Велели ждать. Сказали, указания будут позже.
   - Это хорошо. Значит, скоро появится ангел. Если, конечно, он действовал в одиночку, - Длинноногий смотрел на Чёрного. Тот не моргнул. "Этот вряд-ли, - подумал герцог, - или я не разбираюсь в людях от слова совсем".
   - Иди, убери за бывшим, - велел он практику, - даже отсюда воняет. И, слышь, посади его в дом, его собственный. А то, боюсь, ангел развернется и улетит. Стражи там как-то по особому их дрессируют, чтобы не просто летали, по адресу, а передавали нужному человеку. Пускай прикуют, основательно. Можно к стойке кровати. Понял? - практик кивнул, - охрана должна глядеть. В оба. Если что-то пойдет не так - сам понимаешь.
   Чёрный ушёл.
   - Эх, молодежь, молодежь. Этот мир. Куда же он катится? Шарик… Но говорят ведь, не шарик, плоский как блин. Или шарик? Или всё-таки плоский?
   Герцог пошёл по дороге. Сзади, как будто привязанный, волочился охранник. Да пусть бы даже Заговорённый. Разве это спасет? Если придут, держи он хоть целую гвардию, вместе с Упитанным, толку то.
   Вся надежда теперь на Совет.
   Бросить вызов самой могущественной гильдии на равнине. Безумец…

   - Отпустите. Мы не воюем с народом, - заступник сидел в затенённом помещении и глядел через полупрозрачное стекло. Такое стекло пропускало свет, шедший оттуда, и то лишь отчасти. Лица тех, что сидели здесь, были невидимы.
   Поэтому актеры смотрели в зеркало, видя свои побитые рожи, и не знали, что с той стороны эти рожи кто-то разглядывал.
   - Возьмите обещание, что больше подобного ставить не будут. Хотя… всё равно ведь будут. Народ такой народ, - старик посмотрел на Застывшего.
   Экзекутор кивнул.
   Он прошел в помещение, где сидели артисты, и что-то сказал.
   Глаза сидевших смотрели почти не моргая. Они, казалось, не верили в то, что свободны, и ожидали подвоха.
   "Мы сами виноваты, - Шестой наблюдал за эмоциями, - мы превратили гильдию из инструмента поддержки в инструмент наказания. Ну что же… раз это так, значит так будет и дальше. Никогда не меняй направления”.
   Сидевшие, казалось, подуспокоились и уже более смело глядели на стражников. И даже с каким-то вызовом. Парень - так тот вообще развалился на стуле и, наверное, ковырялся бы пальцем в носу, если бы руки не были связаны.
   Экзекутор вошёл обратно, закрыл поплотнее дверь и посмотрел на заступника. Вопросительно. Хотя, конечно же, нет. Смотрел он никак, потому как застывший.
   - Отрубите те пальцы, которыми они играют. И отпустите, - Шестой сказал это ровным почти безразличным тоном, как будто отвечал на вопрос своего личного повара, какое же блюдо готовить.
   Он наблюдал, как изменились лица артистов, как раскрылись глаза, после того, как стражники их встряхнули и экзекутор что-то сказал.
   - Нннееет! - юноша упирался, пытаясь прижаться к полу, вдавиться в нарисованные окружности, но его несли, будто мешок, набитый соломой. Тогда он, возможно, жалел, что такой худосочный. Наверное, первый раз в жизни.
   Мужчина же просто повис. Челюсть упала, язык показался наружу, руки висели, как плети и почти что касались пола.
   Краем глаза заступник косился на экзекутора. Что-то понять по лицу Застывшего было нельзя, впрочем, как и всегда, и он перевёл взгляд пониже, ожидая увидеть то, что увидел. В штанах у Застывшего стало тесно, казалось, непрочный материал вот-вот разорвётся, и выпустит их содержимое.
   Шестой отвернулся.
   Он вспомнил, как в детстве мечтал стать лекарем, чтобы облегчить страдания. В итоге подался в стражи, стал лекарем душ. Точнее, не сам - в семье богатого торговца сыновей отдавали в самые престижные гильдии.
   Но он не знал, что такое душа, он её ни разу не видел. У зримых души есть, это правда, но у незримых...
   Потом, уже в юности, он внимательно прочитал учение Просветленного, как называют этого недоделанного пророка последователи Озерного края. Пресловутый Два Пэ считал, что душа и тело Бога суть одно, они неделимы и представляют собой нечто целое. А значит, у человека, созданному по образу Божию, всё едино. То есть душа совершенна, она, как у Бога, вошла в полную гармонию с телом. Зримые души - несовершенны, у них души и тела разлучаются. А незримые наоборот, к ним таинство Расставания неприменимо. К ним применимо таинство Расстворения. Когда тело разлагается, отдавая себя природе, то же самое делает и душа, расстворяясь и наполняя собою мир.
   Шестому нравилось это учение, оно казалось более законченным, чем учение Шестипалого и куда менее противоречивым. Но тогда, на заре своей юности, он впервые встретил людей, подобных Застывшему, и понял, что не всякой душе следует расстворяться. Сказка, рассказанная Просветленным (он же Проклятый, он же Два Пэ) слишком прекрасна, чтобы быть правдой. А, значит, опасна, как всякая ересь. И, как со всякой ересью, с ней надо бороться.
   Заступника затошнило. Он взял свою трость и медленно встал со стула. Боль не давала покоя. Вот уже которые сутки она только усиливалась. К тому же появилась одышка.
   Старик вышел на воздух и огляделся, выискивая глазами посыльного.
   - Серого. Зови… - выдохнул он подбежавшему.
   И сел на ступеньку, стараясь вытянуть ногу. Это никогда не приносило облегчения, но почему-то казалось, что если он вытянет её максимально свободно, она отвалится и прекратит его мучать. Ну или хотя бы исчезнет. На время.
   Заступник вздохнул.
   Жёлтый свет саммачих деревьев падал на окружающую обстановку и возбуждал и без того неспокойные мысли.
   Длиннолесье хочет уйти вслед за Краем. Скоро в одном из селений соберется Совет, на котором появится этот... как его... герцог. Они могут принять решение, которое, если пройдёт, может всё поменять. Если уйдёт Длиннолесье, уйдут и другие. Кроме, возможно, Прихолмья.
   Быть главным в Прихолмьем - значит, быть главным нигде. Здесь находятся центры различных духовных гильдий, которые имеют свои целеполагания, а учение Шестипалого молча считают внешней и не всегда необходимой обузой. Пожалуй, Прихолмье отвалится тоже.
   А стражи станут чем-то вроде ордена древоведов. Хотя, может быть, хуже. Ведь против ордена нет аргумента, доказывающего его ненужность. А против гильдии существует дневник.
   Поэтому нужно действовать. В борьбе побеждает самый отчаянный, самый дерзкий. Кто не будет обдумывать ход, а просто его совершит.
   - Заступник?
   Шестой повернулся на голос.
   Перед ним стоял невысокий худой человек в какой-то рыбьей чешуе, покрывавшей щеки и скулы. Высокий ворот рубашки был поднят, и из под этого ворота смотрела такая же серая кожа.
   - Садись, Серый, рядом.
   - Я постою.
   - Садись.
   Чешуйчатый сел.
   - Длиннолесье? - старик спросил это тихо, чуть наклонившись к сидевшему.
   Тот вынул записку и аккуратно её развернул.
   "Герцог не решится что-либо предпринять. Большая часть старейшин осталась за стражами. Скорее всего, присягнет вам на верность. И это всё я. Жду награды"
   Заступник разгладил помятые уголочки и посмотрел на головки брумидов.
   Из дома слышались крики.
   - Когда прилетел плащеносец?
   - Седьмые сутки. Десять Часов.
   Старик улыбнулся.
   - Герцог решил со мной поиграть. Да как выражается. Нет, вы послушайте. “Присягнет вам на верность, это всё я, жду награды". Ему бы книжку писать, этому герцога, а не лезть в серьёзные игры.
   - Я тоже подумал, что что-то нечисто. Никогда ведь так быстро не прилетал.
   - Это очевидно, Серый, это очевидно, - старик взял свою трость, и стал рисовать. Три круга, соединенные линиями. Символ гильдии стражей, - на этом герцоге клейма негде ставить. Начиная с того, как он вообще сделался герцогом, в нарушение всех традиций. Эх, Серый, Серый. Если бы мы не закрывали глаза на всякие безобразия, всего бы этого не было.
   - Но кто же знал, Ваше Святейшество.
   - Кто знал, кто знал... ты что-нибудь слышал о каменном масле?
   - Горючая жидкость. Кажется, где-то в Озерном.
   - Она хорошо горит. Очень хорошо... Ты когда-нибудь видел, как горит Лес?
   Серый посмотрел на заступника:
   - Зримый Лес почти не горит. Может, молния, но она должна быть чудовищной. Со времён Шестипалого…
   - Времена меняются, Серый. Мы пишем историю, -  старик показал своей тростью куда-то вперёд, будто протыкал воображаемого врага, - не они, мы пишем историю. То, что раньше было немыслимо, становится возможно. Обиженный умеет не только жалеть, но и наказывать.
   Серый смотрел не мигая:
   - Обиженному будет сложно покарать.  Даже если кто-то прольет каменное масло. Случайно.
   - Я что, идиот? - старик посмотрел на служника, - я знаю, Серый, я - знаю, - ногу пронзила боль. Шестой пытался её переставить, но сделалось хуже, - Есть орден какой-то там карты. Малоизвестный. Но очень влиятельный. Скажу больше, Серый. Многие торговцы состоят в этом ордене, самые богатые из торговцев, - он перешёл на шёпот, - так что, сам понимаешь.
  Служник кивнул.
  - Их цели нам не известно, - продолжал старик, -  известно только, что молятся они на Белую Россыпь.
  - Проводники?
  - Да, в этом ты прав - проводники тоже молятся, и тоже на Россыпь. Но лишь тогда, когда потерялись. А эти всегда, - Шестой с облегчением откинулся. Боль вроде как отпустила, - сутки назад они прислали письмо, и в этом письме предлагали помощь. Невинного знаешь?
   - Искатель?
   Заступник кивнул.
   - Он многое знает об ордене. Даже знаком кое с руководством. Так вот, Невинный уверяет, что у ордена есть шары. На которых можно летать.
   Старик посмотрел на служника. Чтобы увидеть реакцию.
   - Я слышал, такое возможно, - реакции не последовало, - воздухоплавание, кажется, так.  Если об этом сказал Невинный, думаю, можно верить.
   - Ты правильно думаешь, Серый.
   Наступило молчание.
   - Я понимаю Ваши опасения, заступник, - тихо сказал секретарь, - Но тут мы уже не поможем. Нам остается ждать и молиться. Возможно, Обиженный смилостивится.
   - Возможно, - старик поднялся. С усилием. В желтом свете саммачьих деревьев словно отблеск огня сверкнула застежка, - как там решит Совет… Всё, Серый, иди.
   Служник кивнул. И ушёл. Медленно, словно под тяжестью мыслей.
   Заступник глядел ему вслед.
   "Мы пишем историю, - слышал он собственный голос, - Не они, мы пишем историю".
   Веры не осталось, осталась воля. Воля победить, или погибнуть.
   Бросить вызов самой природе. Безумец…
   
   Солнце под потолком почти достигло зенита. Окромное куполообразное помещение было полностью заполнено  народом.
   - Здесь далеко не все, - объяснила Любящая, закрывшись рукой, настолько ослепительно было под сводом. Грудь поднималась и опускалась, словно волнуемая Залом, Залом Надежды - так назвали его горожане.
   Площадка, на которой они стояли, была заполнена меньше. На этой площадке, словно на мостике, находились лишь самые главные, те, что готовят корабль к отплытию.
   - Отплытие. Что это такое и чем оно будет? - поинтересовалась Первая.
   Любящая посмотрела на девушку и улыбнулась:
   - Отплытие - всего лишь такой оборот. Правильнее сказать "возвращение".
   - И все-таки - как?
   - Неисповедимы пути Обиженного. Мы даже не знаем, зачем же он нас наказал. Тем более непонятно, как он вернет нас назад. Может, перенесет всех на Остров, а Остров отправит обратно. Может, только людей. Или город Надежды.
   - Но вы же уверены, что вернёт.
   Женщина сперва не ответила. Она посмотрела на солнце, которое подымалось всё выше, почти незаметно, как подымается в том самом мире, где жили их предки.
   - Хранители обещали - вернёт, - сказала она вполголоса, - А если вдруг не захочет?..  Ну что же. На всё есть решение.
   - А если мы не хотим?
   - Нет ничего невозможного. Ведь это Создатель. Вы - часть равнины, как скажете, так и будет. Равнину оставить сложнее. Те, что живут в этом месте, сплелись с окружающим миром, возможно, Богу сложнее порвать эти связи. Гораздо легче отправить Город Надежды, с Островом или без. С другой стороны, - женщина усмехнулась, - откуда я знаю, что ему легче?
   - Скоро, совсем скоро! - кричал чей-то голос. Откуда он раздавался, понять было сложно. Голос гремел повсюду, словно это сам город говорил с горожанами.
   Первая вздрогнула.
   - Как скоро? - спросила она.
   - Это знают хранители. И это знают крылатые. Пестрокрылые. Легенды этих существ хранят точное время и место, когда проснется Обиженный. Или Ээф, - Любящая взглянула на девушку, - это случится в конце десятого сезона.
   - Так это вот-вот.
   - У нас четверо суток.
   - Мы не успеем, - ответила Первая, представив, какие же горы огромные, как в них легко потеряться. К тому же, время, проведенное в городе, похоронило любое желание путешествовать. Девушка считала себя горожанкой, и отрывать свою попу, куда-то срываться ей не хотелось.
   - Если только на ангеле, - подсказала она.
   - Успеем, - женщина улыбнулась, - мы отправимся через сутки. И не на ангеле, ангел не полетит. Мы отправимся ножками.
   - Ножками?
   - Ножками.
   Девушка сдвинула брови:
   - Там, наверное, холодно.
   Первая не забыла предгорья, перед пещерой хранителей, не забыла тот холод, что доставал до костей. Ээф, как сказали ей Пестрокрылые, спал выше. Гораздо выше.
   - Одежда у нас очень тёплая, - успокоила Любящая, - да и идти далеко нам не надо. Город Надежды построен поблизости.
   - От места, где спит Создатель?
   - Да. От Обители.
   - Обители?
   - Так мы зовём это место.
   Девушка фыркнула. Она вспомнила легенду, которую когда-то поведал Коэ;.
   Давным-давно, рассказывал тот, Ээф поселился в горах. Он спустился к Народу Холмов, он спустился к Народу Равнины (тогда пестрокрылые жили везде).
   Посетил их Господь и увидел, что живут они хорошо. И решил погостить.
   Это было прекрасное время. Каждый, кто видел Ээфа, радовался близости Господа, и каждый стремился стать лучше. Казалось невероятным, что существо, сотворившее Мир, из всего того многообразия, которое было создано, выбрало их. И именно с ними ведёт беседу.
   Долго летал Ээф. Наблюдал, как живут творения. Общался Народом, рассказывал о Вселенной, о трудностях и особенностях быта в том далеком высоком мире, откуда пришел.
   Многое не понимали пестрокрылые, но всё-таки слушали. "Трудно быть Богом" - вздыхали они.
   Но пришло время прощаться. И Ээф пригласил их к себе. В то место, где появился. Народ выбрал слушающих, тех, что подымутся к Богу, попрощаются и вернутся. С новым заветом.
   Поднялись слушающие, и услышали Бога. И спустились обратно.
   - Теперь мы знаем, где спит наш Господь, - сказали они, - Давайте поселимся ближе, и будем ждать пробуждения.
   - Нет, - возразили другие, - мы не можем покинуть сестёр.
   - Да и холодно там, - ответили третьи.
   - И кушать там нечего, - сказали четвертые.
   - У нас же есть избранные, - подсказали пятые, - они совершили свой выбор и скоро уйдут на покой.
   - Да, - подхватили шестые, - Только они достойны Ээфа.
   Так и решили. С тех пор пестрокрылые оставляли тела своих братьев, что отдали душу их сёстрам, рядом с жилищем.
   Дни проходили, проходили ночи. Межсезонья сменялись сезонами, солнце появлялось и гасло.
   И вот Ээф пробудился.
   Лучшие из лучших встали у входа и собрались приветствовать.
   “Чем так воняет?” - подумал Господь и открыл свои веки.
    У жилища лежали трупы. Много, много трупов.
    Возмутился Ээф и ударил своим хвостом.
    - Уберите мертвецов, - сказал он сердито, - Не надо заваливать вход. Лучше сжигайте. Дым от костра уйдёт к небесам, считайте - поднимется к Богу.
   - Мы больше не будем, - ответили слушающие и стали оттаскивать мёртвых.
   Первая вспомнила, как долго она смеялась. Не столько над тем, что рассказывал пестрокрылый, сколько над тем, ка;к он рассказывал. Многим хорош их народ, но с юмором туговато.
   - А вот и он, -  вернула к реальности Любящая.
   К ним приближался мужчина.
   - Сударь. Сударыня, - мужчина слегка поклонился, - рад приветствовать вас в нашем городе.
   - Наш капитан, - женщина улыбнулась, - а это наши герои. Они представляют равнину. Лучшую часть.
   - Ах молодость, молодость, - зачем-то сказал капитан, - как вам в пещере?
   - Неплохо, - ответил Мутный
   - Терпимо.
   "Где-то я слышала этот голос, - подумала девушка, - вот только где?"
   Мужчина отвёл женщину в сторону и что-то стал объяснять. Та отвечала. Эти двое общались так, как будто только они контролировали происходящее. И только они решали. Одна и правда решала многое, а вот второй...
    - Странный тип, - сказала Первая вслух, - Как будто я его где-то видела.
   И посмотрела на Мутного.
   Тот посмотрел на девушку.
   Их взгляды встретились, и Первая поняла, что за тип разговаривал с Любящей.
    - Ты не ошиблась, - Мутный взял её за руку, - Это он.   

  - Командир!
   Коренастый воин, который не брился, наверное, с тех самых пор, как они покинули Длиннолесье, смотрел почти с вызовом. Заговоренный даже забыл его имя, настолько он утонул в своих собственных мыслях. И в этом знакомом запахе. Запахе лагеря. 
   Но всё-таки вспомнил:
   - Да. Говори, Гнусавый.
   - Народ волнуется, командир. Почти пятьдесят суток, а мы стоим. Какого шкодника? У меня вон, - он слегка оттянул рубашку, - к телу прилипла.
   - Так отдай в прачечную.
   - Ха! Для этого надо идти в другой конец лагеря. Да жалко всё-таки, вдруг потеряют. Моя вон сама стирала.
   - Ну если ты не можешь проследить за своей одеждой, что говорить об оружии. Завтра сдашь взводному.
   - Командир...
   - Иди.
   Гнусавый потопал на месте, как будто хотел что сказать, но, сплюнув, ушёл.
   - Зря ты так, - воин в черной рубашке, черных штанах, черной повязке на лбу, заросший черной как смоль щетиной смотрел уходящему вслед, - люди устали. Если бы было дело…
   - Ты, Острый, не видишь главного, - командир посмотрел на сотника, и опустил свою голову, - зачем мы стоим. Думаешь, нас позвали на сборы? Постоять и уйти?
   Сотник нахмурился.
   - Так это правда? - спросил он вполголоса.
   - Да, Острый, правда. Совет Старейшин играет в какие-то игры. Поэтому нас и вызвали.
    Воин знал, о чем говорит командир. Гильдия подчинялась двум разным центрам - стражам в Прихолмье и Совету старейшин Леса. И если два этих центра вступали в конфликт, то воины шли за первым, кто отдаёт приказ. Такое было в Приморье, во время рыбацкой войны - воины этого Леса остались верны Совету. Слава Обиженному, всё закончилось быстро.
   - И что теперь? - Острый нахмурился, отчего стал чернее, - война?
   - Войны не будет. Во всяком случае, я на это надеюсь. В Длиннолесье раскол, голосовали почти что поровну. Когда вернемся, многие передумают. А сила за нами.
   - Так это герцог, - рука мужчины легла на эфес, - скользкий тип... Вот только не понимаю. Ладно бы этот. Но почему остальные? Они же знают, что мы вернемся.
   - Я тоже не понимаю, Острый. Совсем. И потому беспокоюсь.
   Заговорённый смотрел вперёд.
   Лагерь, в котором две сотни. Суровых отчаянных мужчин, посвятившим свою жизнь изнурительным тренировкам. Почти весь отряд Длиннолесья. Дома остался маленький гарнизон, дома осталась дочь. Что там у них, неизвестно. С тех пор, как завязли в Прихолмье, не прилетал ни один - ни Важный, ни Крепкий.
   К ним приближался всадник. Ярко-зеленый плащ, на груди такого же цвета эмблема - три круга, соединённые линиями. Он направил прыгуна в самую гущу воинов, то ли по неопытности, то ли из-за свойственного его гильдии призрения ко всем остальным, отчего тут же узнал о себе много чего неприятного. Не отреагировав на сказанное ни единым мускулом и даже не повернув головы, парень посадил животное и сразу отправился к командиру:
   - Его Святейшество будет здесь через сутки, - сказал он с таким серьезным и важным лицом, что стоявшие рядом воины прыснули.
  "Как эти стражи высокомерны, - подумал Заговорённый, - даже безусый юнец ведет себя так, как будто может приказывать командиру отряда"
   - Передай Его Святейшеству, пусть бережёт свои нервы, - сказал он настолько спокойно, насколько взволнованным казался прибывший, - мы здесь. Уходить не намерены.
   Посыльный открыл было рот, но тут же закрыл. Спокойный вид командира отряда Длинного Леса действовал отрезвляющего на любого, кто хотел возразить.
   - Если устал с дороги, прошу, - Заговоренный кивнул головой в сторону большой длинной палатки, - сотник, отведите молодого человека в столовую. И пусть покажут барак.
   - Нет-нет, я не устал. Всего хорошего, - последние слова парень выговаривал уже на расстоянии, после чего вскочил на толком не отдохнувшего прыгуна, и унёсся, оставляя позади хохот десятков мужчин. Наконец то они увидели хоть что-то забавное во время этого бесконечного стояния.
   - А ведь у некоторых зажиточных торговцев есть обычай отдавать одного сына в стражи, другого в воины. Это же какая разница в воспитании, - промолвил сотник, задумчиво теребя свою бороду.
   - Все зависит от человека, Острый. Хотя, пожалуй, ты прав - если назвать голубя уткой, он начинает крякать.
   - В Заводье говорят - если назвать прыгунчика брумой, он встанет на колёса.
   Заговорённый улыбнулся:
   - У вас в Заводье красивые поговорки. А я вот ни разу не видел вашего озёрного прыгунчика. Говорят, у них тоже колёсики.
   - Они скачут на средних лапах. А колёсики помогают плавать.
   - Вот как.
   - Ну на то они и озёрные… Эх, командир, - сотник вздохнул, - оставим всё и уедем в Заводье. Дочка твоя уже выросла, время на службе ты отработал. Пора подумать и о себе.
   - Когда всё закончится, Острый. Когда все закончится. Но нас двоих не отпустят.
   Сотник задумался.
   - Такие места, ты бы видел… - сказал он мечтательно.
   - Уедем, Острый, обязательно уедем. Я давно тебе обещал, что побываю в Заводье. Но, кроме тебя, даже не знаю, на кого оставить отряд.
   - Палёный, он справится.
   - Я подумаю.
   Сотник кивнул:
   - Пора, командир. Ухожу на разведку.
   - Береги себя, Острый. Без тебя тут никак, - Заговоренный пожал запястье. И улыбнулся. Второй раз подряд. Заговоренный, который редко когда улыбался.
   С Острым было легко, вся тяжесть куда-то стекала, и вечно серьёзный командир отряда Длинного Леса становился чуть более похожим на того самого Задорного, которого помнили. Да, были даже такие.
   Это при том, что сотник и сам был не слишком весёлым, а улыбался… нет, сотник не улыбался.
   Но он был честным, открытым. Если что говорил, то по делу, грустил по делу и по делу отчитывал подчиненных. Лучший фектовальщик в отряде, изящный, будто прыгун и изворотливый, словно струйка. Он был не слишком быстрым, но, когда фехтовал, казалось, всё замирает. Как будто умел обращаться со временем - и оно подчинялось.
   Прекрасное всегда неторопливо.
   Воспоминания возвращались, они никогда не оставят в покое.
   Заговорённый подошел к арене. Воины как раз тренировали "танец скорпиона", один из самых сложных элементов в их тренировках. Суть в том, чтобы заставить противника сцепиться холодным оружием, и, пока заняты руки, ударить ножом, который ты прячешь в ноге. Сам элемент был коварным, здесь не было честного единоборства, но однажды в открытом бою этот танец спас ему жизнь. Правда, в его руках не было даже оружия. Противник настолько боялся Заговорённого, что отразил его руки, как будто в каждой из них по кинжалу. И поплатился.
    Сам удар называют "укол скорпиона", ну или "воспа", как кому нравится. Заговорённый предпочитал второе - он знал, что такое восп, каждый житель равнины знал, но скорпион - животное "Приключений", а значит, мифическое, подобно драконам, медведям и львам. Воспы - всё-таки ближе, понятнее.
   Мужчина остановился.
   Воины всю жизнь тренируются, оттачивая своё мастерство. Десятки стоек, танцев, ударов. Но порой хотелось всё бросить, и уехать в Заводье, уже навсегда. Хотя бы в память о ней.
   Воспоминания возвращались, они никогда не оставят в покое.
   - Ангел! - крикнул дозорный.
   Заговорённый смотрел на небо.
   В красивом тёмно-синем наряде, редком даже для ангела леса, в небе кружил плащеносеу.
   Намотав с десяток кругов, чтобы привлечь внимание, животное село на стойку. Это был Важный, тот самый, которого они отпустили, как только встали в Прихолмье.
   Однако он не прогуливался вперёд и назад, как делал это обычно, и не щебетал, чтобы ему уделили внимание. Ангел просто стоял, сложив свои крылья. "Как будто его только что вынули из воды... Или огня"  - подумал Заговорённый, разглядывая странные подпалины по бокам.
   - Кто ж тебя так? - ласково спрашивал воин, в то время как командир доставал из кармашка письмо. "Без конверта" - удивился мужчина, зная, что Быстрорукая обычно ничего не забывала.
   Собравшиеся расступились, понимая, что написанное может быть адресовано только Заговорённому.
   "Два слова" - подумал мужчина, пытаясь осмыслить написанное.
   И осмыслил.
   - Герцог, - сказал он губами.
   Командир передал письмо в первые руки, и зашагал к самой дальней палатке, понимая, что вляпался.
   "Длиннолесье горит" - пронеслось по отряду.
   "Длиннолесье горит, длиннолесье горит, длиннолесье горит..."
   Два слова звучали в лагере, два слова не выходили из головы, и каждый переживал их по-своему.
 
   Деревья уже остыли.
   Кое-где дотлевали последние угли и слышался треск. Обугленные стволы всё так же тянулись вверх, но листья скукожились, и сквозь обгоревшие ветви виднелось небо. Небо пылало.
   Шли сорок седьмые сутки десятого сезона двадцать первого Угасания.
   "Слухачи, наверное, сходят с ума" - подумала Синеокая, вспоминая, как сжал черепушку Сипатый. Он лучший, да что значит лучший, последний слухач в их селении. Когда-то их было больше, когда-то был Мутный, но Мутный исчез, и теперь, говорят живёт на Посту, с какой-то там вертихвосткой.
   Синеокая вспомнила, как удивилась. Нет, поначалу она не поверила. Потом удивилась. Мутный - прикрытый? Да, это как если сказать, что Корявый старейшина.
   В детстве они играли в опасные игры. В самом конце межсезонья ходили к опушке, вставали в ряд и ожидали пылающих. Спиной к Длинному Лесу. Специально брали Красивого, сына дозорного - затем, чтобы не сдал их родителям. И заодно подсказал, когда всё начнётся. И начиналось. Именно тогда Синеокая и нашла в себе дар - сопротивляться пылающим. А Мутный, укуси его шкодник, бежал. Почти сразу. С первым сполохом в небе. Даже Пытливый, и тот оставался, а Мутный бежал.
   Слухачи были первыми, кто заметил пожар. Вернее, почувствовал. Почувствовал что-то неладное.
   Деревья вдруг закричали. Сипатый метался, велел собираться, бежать. Но куда? И зачем?
    Потом пришел запах. Как будто жгли шкуры.
    Потом показались животные. Бегуны и саммаки носились, как разъярённые воспы, а люди бежали в дома, искали засовы, пытались закрыть, но закрыть не могли - ведь до этой поры засовы не трогали. Засовы никто никогда не использовал.
    Налетели и сами воспы - самое страшное в зримом Лесу. Налетели и стали кружить.
   А потом стало жарко.
   Поселок окутал дым. Дышать было нечем.
   И люди начали вылезать.
   Родители хватали детей, кутали в плед, убегали.
   Но куда? Кругом стоял дым, и разобраться, что и к чему, было трудно.
   Где-то кричали "сюда!", где-то “назад!”, кто-то вопил, сыпал проклятия. Люди начали задыхаться, многие падали, теряли сознание и становились жертвами пламени.
   Это был ад.
   Пожар разгорался, распространяясь на новые земли, всё шире и шире. Но, дойдя до какой-то черты, замирал, не решаясь продвинуться дальше. Притом как-то резко, как будто горело то, чему гореть предначертано. Как будто пожар - не хаос, а строгий расчёт.
   Когда развеялся дым, стали считать потери. Червивого, Дельного, Рудный, Заречный и ещё два посёлка - сгорели. Военный, Граничный - задело, как и посёлок Светлого, родное селение Синеокой.
    Кто-то кричал, что огонь пришел в наказание, что это кара Обиженного, что он не потерпит отступников. Другие взывали к ответу, проклиная при этом герцога.
   Кто не верит в Обиженного, ходили понурые и озадаченные. Лес горел сверху. А это значит, что сверху пришёл и огонь. Спалить Зримый Лес могла только молния.
   Однажды подобное было. Однажды молния чуть не убила пророка, первого стража-заступника, но всё же ударила в дерево. И расколола его пополам. Оно сгорело, почти моментально. Остался обугленный ствол.
   Но это было однажды.
   Листья зримых деревьев сочные и просто так не горят. Древесину живого дерева не сожжешь. И даже, пускай, гроза - но почему же её никто не услышал? Небесный огонь, но без грома?
   А запах?
   Говорят, перед пожаром слышали запах. Сладковатый, какой-то прокисший. С деревьев стекала жидкость. Но что это было? Масло? Откуда на небесах взяться маслу? А может, сочились деревья? И сами себя подожгли?
   Бред…
   Синеокая бродила с прикрытыми и искала выживших. Несколько раз пришлось переворачивать трупы, в том числе и детей. Это было несправедливо, страшно несправедливо, всё это хотелось развидеть. Но как? У неё у самой есть ребенок. Огонь пощадил её дом, и селение Светлого по большей части не пострадало. Но радоваться и даже благодарить Обиженного Синеокая не могла. Не время для радости…
   Внутренности выворачивало, но когда пару раз стошнило, стало немного легче. Девушка потеряла счёт тому времени, что ходила по пепелищу. Есть не хотелось, да и съешь она что-то - всё выйдет наружу.
   Из загона несло чём-то жареным. И слышалось стрекотание. Острокрылы, падальщики зримого мира, заедали свой страх, тот ужас, что испытали совсем недавно.
   Синеокая вспомнила, как однажды, вместе с ребятами, решила проверить, едят ли ангелы жареное. Пожарили пару носатиков, захотели скормить плащеносцу. Не получилось. Родители их отчитали, да так, что дети забыли и о носатиках, и об ангелах, и о том, для чего всё затеяли.
   Ну вот, как видно, едят.
   Девушка усмехнулась.
   Но это была не усмешка, всё, что её окружало, вызывало одно отвращение. Других ощущений не было.
    Выживших всё же нашли. Одна старуха лежала навзничь. Нога была сломана, лицо обгорело. Но она продержалась и даже сохранила рассудок. Парень, тому повезло меньше - огонь почти не задел, возможно, он потерял сознание, когда падал, но листья скукожились, небо открылось - и стало сводить с ума. Тронутый бормотал заклинания и почти не видел спасателей, он видел что-то другое, невидимое, куда постоянно тянул свои руки, и разговаривал с теми, кого рядом не было.
   Да, тронутого уже не спасти, можно облегчить страдания. На это есть лекари.
   Бывают, кому везет. Взять, к примеру, Корявого, сельского плотника. Двое суток бродил под пылающими, головой повредился так, что не мог говорить, да что говорить - не держал даже ложку. А через год уже вылечился. Строгал, вырезал - как обычно. Лекари - те всё время кружили около дома, заходили, беседовали. Пока Корявый их не послал. Но они приходили к соседям, выпивали, закусывали. Кто-то из них сказал - Корявый одним глазом не видит, поэтому разум его повредился наполовину. Ну а потом та половина, что оказалась здорова, стала сильнее. Ну, потому что здорова.
   Но Корявый - явление уникальное, исключительное, утешительный анамнез, который только подтверждает неутешительный диагноз, как любят шутить в этой гильдии. Редко кому везёт. Да и вылечился плотник не до конца. Смеялся к месту и не к месту. А однажды зашёлся так, что пришлось привязать.
   Обычно же тронутые до конца своих дней живут в общем доме  - большом, в решётчатых окнах, без башенок, и там постоянно кто-то дежурит. Режим, занятия, вроде вязания, спокойные, монотонные, прогулки в закрытом дворе, и всё это время присмотр - а вдруг что случится. Подобных домов немало, один вот сгорел. И что там случилось с жильцами - Синеокая это не знала.
   Девушка взяла обгоревшую палку и стала ломать уголёк. Ещё не истлевший. Совсем недавно на этом месте была стена. Большого красивого дома. Видимо, сделан он был из незримых, возможно, березы. Или сосны. Те, что были из зримых, стояли. Пускай обгорелые.
    Да, подумала девушка, то, что сезон - это к лучшему. Было бы трудно бродить в темноте, наполненной дымом, прислушиваться, чтобы услышать стон, переворачивать тело, светить фонарем. А потом вспоминать эти лица.
   "Эгоистка, - Синеокая бросила палку, - думаешь о себе". Хотя, будь сейчас межсезонье, ее бы и не послали. Бродили бы лекари, ну или кто там покрепче - талант у прикрытых такой, что нужен в пылающие.
   Раньше девушка редко видела смерть. Первый раз умирал её дедушка. Потом умирал её дядя. Он умер от какой-то страшной неизлечимой болезни. Иссохший труп, почти что скелет впечатлил тогда так, что она целый месяц ходила убитая.
   Но сегодня девушка видела больше.
   Гораздо больше.
   Под остатками бывшей стены Синеокая заметила труп. Почерневшая рука с остатками обгоревшего мяса торчала из под развалин того, что когда-то кому-то было жилищем. Запястье этой руки было охвачено толстым кольцом, а от кольца начиналась длинная цепь, и эта цепь тянулась к железной кровати, точнее её каркасу - все деревянные части выгорели. Синеокая покопалась в потухших углях, горелых, но до конца не сожжёных досках, и раскопала лицо, местами обугленное, с пустыми глазницами, но ещё сохранявшее какое-то подобие человеческой маски.
   Девушку стало тошнить.
    - Пошли, - сказала она своим спутникам.
   И обомлела…
   Рука сжала пальцы. Раз, другой, третий. Тело, погребенное под сгоревшими досками, забилось в конвульсиях. Голова дёрнулась вправо, потом дёрнулась влево. Из груди послышалось бульканье. Запах стоял тошнотворный, и Синеокая сморщилась.
    - Воды, - прохрипел умирающий. Прошипел. Остатками рта. Синеокая схватила флягу, которая висела на поясе и поднесла к почерневшим губам. Но это были не губы, скорее, оскал, из под которого проступали кости с целыми нетронутыми зубами.
    Сопровождавшие девушку спутники стали искать носилки. "Поздно, - подумала Синеокая, - его не спасти". Она удивлялась, как этот труп мог шевелиться, не то что разговаривать. Да ещё попросил воды. Девушка знала людей с очень низким порогом боли, её подруга не замечала укусов, а однажды, сломав свою ногу, ходила. Но чтобы вещать с того света...
   - Герцог, - человек мотал головой, как будто пытался увидеть.
   "Мы же в селении Червивого" - вспомнила Синеокая.
   - Герцог далеко, - сказала она.
   Человек замер на время, как будто прислушиваясь.
    - Заступник, - умирающий трясся, - это всё он. Но зачем?
   И повернулся в ту сторону, откуда услышал голос:
   - Они хотели спалить Озёрный, - прохрипел умирающий, как будто собрав последние силы, хотя эти силы должны были кончиться, - И Девятый. Предупредите. Они...
   Синеокая слушала. Но было поздно. Труп замолчал.
   Прибежавшие тут же носильщики молча смотрели на тело.
   - Пойдёмте, - шепнула девушка.
  И задрожала.

   Сны. Это сказочный мир. Похожий на этот, но всё же другой, параллельный. Он открывает себя, когда засыпаешь. И закрывается, только проснёшься.
   Сны, что видела Первая, всегда были красочны. Она пыталась запомнить, каждый свой сон, и, проснувшись, часто лежала, не решаясь открыть свои веки. Боясь потерять сновидение.
   А когда-то даже записывала, в тетрадь. Толстую, сшитую из многих школьных тетрадей. Эта тетрадь до пор лежит на Посту, под грузом увесистых книг. Когда-нибудь она её прочитает. Вернее, перечитает. Когда-нибудь, когда снова окажется дома.
   Кому-то снятся кошмары. Но Первой они не снились. Девушка даже не знала, что это такое. И однажды спросила у бабушки.
   - Счастливый ты человек, - ответила та, - если не знаешь.
   И посмотрела с улыбкой.
   Эх, бабушка, бабушка, тебя бы в мои сновиденья. Они бы стали прекраснее.
   Но бабушка в сновиденья не приходила.
   Зато приходили другие.
   И однажды пришёл целый город. Город Надежды.
    Сегодня ей снилось, что он подымается, будто по волнам - и медленно уплывает. Подавая вперед свою мощь, сквозь большой необъятный проход. Как будто бы рядом стоит Косматый и указывает на звезды, и говорит, что это не звёзды, а звёзды появятся позже, как только корабль выйдет море, и поплывёт уже дальше, к далёкому Острову.
   - Тебя не тошнит? - спросил он у девушки. И посмотрел ей в глаза, - а то ведь качает.
   - Нет, - ответила Первая, наблюдая, как ветер схватил её волосы, - я же морячка.
  - А то ж, - парень держался за снасти, улыбаясь широкой рыбацкой улыбкой, - пронзи меня бивень! Я знал!
   Волосы лезли в глаза, щекотали губы и ноздри.
   Но это было прекрасно.
   Выйти наружу.  Забыть своё прошлое и начать новую жизнь. С новой строчки. С новой главы. С новой книги.
   В глазах зарябило…
   Она смахнула с лица налетевшие пряди и посмотрела на Мутного.
   Мутный смотрел на неё.
   - Как думаешь, видят ли сны пестрокрылые? - спросила вдруг девушка.
   - А я разве знаю? - парень присел на кровати, - нашла, что спросить.
   - Ну плащеносцы же спят? Редко, но спят. Значит, и сны они видят.
   - Видят, - ответил Мутный.
   - Интересно, что же им снится?
   Парень пожал плечами.
   - Быть может, Ээф? - продолжала девушка, - А может быть, горы? Тебе снятся горы?
   - Не знаю.
   - Наверное, после нашего путешествия мне будут сниться горы, - девушка заморгала.
   - Не слишком ли много у нас путешествий? - нахмурился парень.
   - Скажи, а ты бы остался здесь, в этом городе?
   - Нет, - Мутный ответил сразу, - я же с равнины. Мне нужно небо, мне нужен Лес. Но не пещера.
   - Мне тоже, - вздохнула Первая, - интересно, что на Посту? Мы пропустили пылающие.
   - Не первые и не последние.
   - Да, оно так. Только… Мутный?
   - Ну.
   - Что значит “ну”?
   - Ну ты же чего-то хотела.
   - Будто не знаешь.
   - Знаю, - парень склонился над девушкой.
   В дверь постучали.
    - Какого? - спросила Первая.
   - Это я, - ответила дверь. Голосом Любящей.
   - Зачем же так рано?
   - Ладно. Даю полчаса. И спускайтесь.
   - “Даю полчаса” - повторила за женщиной Первая. И улыбнулась. Так это здорово получилось, что Мутный чуть ухмыльнулся, что, собственно, означало улыбку, - нам хватит?
   - Вполне.
   Прошло полчаса, и наши герои, довольные, разомлевшие, спускались по лестнице.
    - Знакомьтесь, - сказала Любящая, - Висмут и Кобальт. Эти люди нас доведут. До места.
   Мужчины кивнули. Один молодой, высокий и жилистый. Второй постарше, заросший как рудокоп из Заводья.. На черной одежде в районе груди красовалась нашивка - что-то подобное рогу, который заточен снизу. Со стороны казалось, что это охранники, а может, и конвоиры. Первой не хотелось верить в последнее.
    - Я решила внести изменения, - женщина посмотрела в глаза. Мутному, Первой, - Мы. Уходим. Сейчас.
   - А торжество? Проводы, слезы? Последние напутствия? - девушка приуныла.
   - Всё это лишнее. Как сказал один классик: "Прекрасное не терпит суеты".
   - "Прекрасное всегда неторопливо".
   - Вот-вот. Поэтому и уходим. Чтобы спокойно, неторопливо дойти. Церемония состоится, но нас в этой части будет. И пусть капитан рвёт и мечет - мы далеко. Примерим? - женщина показала на свёрток.
   Капитан. Первая вспомнила. Она давно хотела спросить, и всё не решалась.
    "Потом", - подумала девушка, и развернула одежду.
   Это оказался комбинезон, похожий на те, в которых работают рудокопы. Ну или гимнасты, на представлениях. Светло-серого цвета, закрывающий тело, от верха до низа. Легкий, просторный, но, кажется, теплый. Хотелось надеяться. Она не забыла предгорий, не забыла тот холод, что проникал сквозь одежду и доставал до костей.
   - Надеюсь, я не замерзну.
   - Не беспокойся, - ответила женщина, - он сделан из шкур остролапов.
   Первой это ни о чем не говорило.
   Но проводница увидела, что Любящая одевает такой же, и сомнений уже не осталось - да, шкуры у остролапов действительно вещь.
   Она натянула боты, толстые, высокие и тоже обитые шкурами. Девушка заметила, что боты подогнаны по размеру, хотя и не помнила, чтобы кто-то снимал с неё мерку.
   - Пойдем впятером? - поинтересовалась она. И оглядела собравшихся - комбинезоны были похожие, но Висмут и Кобальт носили ещё и эмблему - всё тот же серебрянный рог.
   - Да, - ответила женщина, - мы представляем исходы. Тех, что покинули Остров. Первый - когда стоял день, - женщины посмотрела на Мутного, - вторых, что приплыли ночью.
   - Это я? - спросила у Любящей Первая.
   - Ты и потомки первых проводников. Тех, что пкрвое время жили на корабле, не решаясь сойти на равнину.
   - Так вот почему флюгер похож на корабль, - “И вот почему это флюгер. Стрелка флюгера показывает туда, откуда приходит ветер, а ветер приходит с моря”. Девушка даже не удивилась, откуда Любящая всё это знает, настолько правдоподобно казалось объяснение. Теперь она вспомнила, что говорила ей бабушка: "вначале проводники жили на корабле". "Эх, бабушка, бабушка, а я то не верила, думала, это легенда. Но кто-то совсем посторонний сказал мне о том же, и я ей поверила. Да, странно устроены люди".
   - И третий исход - это мы, те, что живут в этом городе, - закончила женщина - есть, правда, ещё и четвертые. Но это уже не исход…
   - А Висмут и Кобальт?
   - Они провожатые, и будут нас ждать. Пестрокрылые не хотят, чтобы к Богу ходили толпами (Первая фыркнула). Причём просили, через хранителей, чтобы взяли тебя. Они тебя любят.
   - Тогда понятно, - последнее замечание женщины девушка пропустила. Ну или сделала вид, что не слышала, - понятно, почему именно мы представляем человечество.
   -  Я рада, - та улыбнулась и протянула запястье, - пора уходить. Чем раньше мы это сделаем, тем проще будет в дороге. Надеюсь, сезон не закончится.
   Все пятеро вышли из дома.
   Редкие прохожие останавливались и смотрели, как будто слегка озадачены.
   - Сейчас узнают, кто мы такие, и прибегут, - заметила женщина, садясь в большую повозку. Позади провожатые поспешно складывали провиант. Да еще небольшой сундучок. Так аккуратно, как будто в том сундучке что-то особое, к примеру - душа. “Души предметов” - вспомнила Первая, и улыбнулась.
   Когда провожатые сели, повозка качнулась.
   И полетела - не медленно, как это бывало обычно, во время прогулок, а быстро, как будто за ней погоня. Первая так не летала - ни раньше, на прыгуне - ведь это тоже полёт, какие то двадцать метров прыгун проводит в воздухе, ни в обществе пестрокрылых. Ну, может, на чёрном ангеле, но тогда она даже не поняла, что летела, и ощущений особых не было.
   Вскоре они попали в то самое место, с которого видели город. Как на ладони.
   Всё, как тогда - та же площадка, те же перила. Не хватало лишь  ангела с его эксцентричным пилотом.
   Любящая показала на нишу, в которой стояла повозка.
   - Чуть покатаемся, - сказала она, - заметаем следы.
   - Мы же вернемся? - девушка обернулась и посмотрела на город. Так, будто оставила здесь немножечко больше, чем целый сезон своей жизни.
   - Я думаю, да, - женщина открыла повозку, - впереди у нас самое важное.

  Больше всего на свете он любил вырезать. Мелкие деревянные фигурки.
    А еще ему нравилось строить из этих фигурок макеты. К примеру, селения. Большая комната вмещала огромный, сделанный под само помещение стол, и на этом столе стояло множество аккуратно и очень правдоподобно выструганных фигурок, украшенных синими, зелеными, желтыми точками - деревьев зримого Леса.
    Под деревьями домики, похожие на маленькие шкатулки, спрятанные большим великаном. На самом краю загон, с высокой оградой. В этом загоне топтун, скорее всего, однодневка - он будто ходил, переступая массивными лапами. Два прыгуна ковырялись во рту, как обычно. Забыв обо всём. Перед оградой прогуливались плащеносцы, поднимая переднюю лапу. Важные, будто вернулись с задания. Рядом сидела кошка, и если внимательно приглядеться, то можно было заметить маленький трупик, воссозданный очень точно. Да, кошка поймала мышку.
    На макете суетились селяне, десятки фигур - и каждый занимался своим особенным делом. Кто-то строгал, кто-то пилил, кто-то готовил. Мамаша ругала ребенка, красиво одетые девушки делали вид, что беседуют. На девушек поглядывало трое парней, с озорным и в то же самое время весьма озабоченны видом. Высокий мужчина в фартуке, быть может, хозяин харчевни, вытряхивал пыхчика. Сутулая бабушка работала в огороде,  орудуя совсем уже крошечной тяпкой. Несколько детей в пестрых ярких рубашках носились вдоль берега, наблюдая кораблики, и эти кораблики плыли по небольшой равнинной речушке.
   Если хорошо приглядеться, то в глубине этого Леса можно было заметить пару мужчин в темно-зеленых плащах. Один опирался на трость с серебристым наболдажником. Другой стоял прямо и простирал свою руку.
   Проследив направление, в котором она показывала, мы бы увидели мужчину, невысокого, худощавого, одетого в чистую голубую рубашку, светло-коричневые брюки и ботинки из бурой кожи, отполированные до блеска.
    На рубашке человека нашивка в виде темно-синего плащеносца с виноградной кистью в зубах (да-да, детализация была невероятная) - отличительный знак селения Червивого. Скорее, всего, это и был пресловутый герцог - когда-то честный налогоплательщик, а теперь самый злейший враг самой могущественной гильдии в мире.
   Всё, что стояло на столе, представляло детальный  макет центральной части селения, с некоторых пор самого известного в Длиннолесье, но сгоревшего в результате пожара.
   Всё было так, за исключением Леса - кроны зримых деревьев смыкаются, а на макете сквозь лес было видно. Но тут уж приходится выбирать - либо смотреть только сбоку, используя лампу, либо разглядывать сверху.
   Шестой обожал макеты.
   Когда-то он воссоздал поселок, в котором родился и рос. Каждый домик старательно зарисовывал, каждое расстояние замерял, сосредоточенно высчитывая шаги, забыв про больную конечность. А потом уходил в мастерскую отца и долго работал.
   Он бы стал резчиком. Ему нравилось выстругивать заготовку, придавая ей форму, чувствовать податливость материала, слегка нажимая на инструмент.
   Он словно вкладывал души в свои изделия, одухотворял каждый кусочек, и этот кусочек вдруг оживал, превращаясь в деревья, животных, людей.
   Или он находил эту душу, повторяя её изгибы, и душа выходила, душа становилась свободной.
   Шестой был шестым ребенком и третьим сыном в семье богатого междуреченского ремесленника. В мастерской его отца работали самые лучшие резчики. По обычаям богатых семей Междуречья наследство переходило старшему. А следующих по старшинству отдавали в самые лучшие гильдии. Лучшие - значит самые уважаемые. Шестому уготовано было быть воином. Но он родился калекой, и в воины не годился. Жизненный путь будущего стража-заступника был начертан заранее.
   А он хотел вырезать.
   Интересно, стоит ли ещё до сих пор тот макет, что он построил в посёлке? Макет, созданный руками самого стража-заступника. Племянник, должно быть, продал - ведь это такие деньги. А деньги торговцы считали.
   Сейчас Шестой вырезал еще одну маленькую фигурку. Фигурку Бледного. Именно Бледный когда-то по его настоятельной просьбе подготовил план и сделал зарисовки Червивого. Это обстоятельство сблизило их настолько, что, прибывая в Прихолмье, дознаватель и правая рука пресловутого герцога гостил у заступника.  Беседовать с Бледным было приятно, он понимал с полуслова, и делал точные, а главное, нужные предположения. Бывало, старика заносило, и тогда, сидя за столиком и вдыхая аромат благовоний, он выдавал свои планы. И всё-таки понимал, что дознаватель не из болтливых. Лишнего он не скажет.
   Заступник вздохнул. Умных людей очень мало, их не хватает, умных надо ценить. Кругом одни идиоты.
   Он вспомнил Застывшего - и губы скривила гримаса.
   Нож соскользнул и резанул по фигурке, оставив глубокий срез в том самом месте, где когда-то был нос. "Вот незадача, - подумал Шестой, - Никогда же такого не было".
   "Это старость, да, это старость…" - шептал ему голос. Старик покрутил фигурку в руках - но отложил, понимая, что оплошность уже не исправишь.
   "Селение Червивого, - он посмотрел на макет, - чем же ты мне понравилось? Во что же ты превратилось? Интересно, где сейчас Бледный, и будет ли он со мной, как и прежде?" Старик понимал, что дознаватель про всё узнает, вернее, узнал, и это было единственное, что его беспокоило.
   В дверь постучали.
   - Серый, - сказал Шестой, даже не повернув головы.
   - Заступник, - ответил знакомый голос. Знакомый до отупения.
   Старик даже вздрогнул. И обернулся.
   - Ты что же, следил? - спросил он сердито. Так, бывало, он разговаривал со своими фигурками.
   - Я по делу, -  Застывший замялся, как будто чего-то стесняясь, чем сходство с фигурками стало заметнее. И посмотрел на дверь.
   За спиной появился Смуглый.
   Старику стало дурно. Да, до него доходили какие-то слухи, он и сам замечал потёки на запястьях вошедшего, или следы, вроде рубца, на шее. Причем в эти моменты служник сиял, как будто только что видел Обиженного. Но чтобы вот так, в открытую, проникать в святая святых, намекать на свои отношения. Это, промтите...
   - Я ничего не желаю знать, - ответил он твёрдо, - тем более здесь.
   - Ваше святейшество! - начал вдруг Смуглый, - Просим заступничество перед Обиженным. Мы любим друг друга, - он словно подплыл к Застывшему, и нежно, до ужаса нежно коснулся груди, - благословите священный брак.
   Шестому вдруг показалось, что он впервые смог разглядеть какие-то чувства на застывшем лице экзекутора.
   - Не здесь. Не сейчас. Не сегодня. Никогда! Вон отсюда, ублюдки! Терзайте себя, мучайте, бейте плёткой, теребеньте свои теребоньки, но только не здесь, не сейчас, не в мастерской, не в селении! Воооон!!
   Всё это сказал бы заступник, будь он моложе. Но теперь, глядя на двух извращенцев, он перестал что-то чувствовать. Не было ни сметения, ни гнева, ни озабоченности. У него заболела нога, заныла так, что, найди он пилу, то начал бы резать. Глаза стали мокрыми. "Каков пастырь, такова и паства" - повторил он слова Шестипалого. Повторил про себя.
   А вслух промолвил давно заученный текст:
   - Благословляю Вас от лица Господа Нашего Обиженного. Будьте вместе и в радости и в печали. Живите дружно, помогайте друг другу во всем. Плодитесь и размножайтесь.

   Лагерь гудел.
   Воины хотели домой.
   То, что случилось, затронуло каждого.
   Два слова на сложенной наспех бумажке, два слова, отпечатанные на обожжённом боку боку плащеносца - эти два слова тревожили. Проникали в бараки и вместе с удушливым воздухом вызывало одну только мысль.
   - Когда выдвигаемся?
   Воины задавали этот вопрос и смотрели в глаза.
   - Как только будет приказ, - отвечал командир.
   И всё.
   Заговорённый и сам хотел знать, когда же они выдвигаются. Небеса давно отгорели, и, даже шагая пешком, можно было прибыть в Длиннолесье всего за пятнадцать, нет, даже четырнадцать суток. С привалами, остановками, всё, как положено. Двигаясь по более короткой Громкой дороге, оставив слева и Пост, и Долину.
   Он отложил свою книгу, которую читал в те минуты, когда пребывал в смятении. "Дневник полководца". Во времена Великой Войны, которую ещё называют Войной Ресурсов, творилось ужасное. Каждый боролся с каждым. Военначальников было много, главарей местных банд ещё больше. И только один побеждал, раз за разом, часто даже не начиная сражения. И в конце концов именно походы этого человека восстановили порядок, скреплённый авторитетом первого стража-заступника, легендарного Шестипалого.
   Сутулый насилие не любил, пролития крови боялся, и, говорят, от одного её вида мог потерять сознание. Но он был стратегом.
   "Никогда не дели свое войско" - эту фразу Заговорённый запомнил. "Лучше одержать убедительную победу в одном сражении, а второго избежать, чем с трудом выиграть оба".
   Чтение успокаивало, а чтение умного человека наводило на нужные мысли.
   Пожар.
   Нет, он не верил, что это небесный огонь. Такого не было со времен Великой войны. Легенда гласит, что когда Шестипалый подходил к Междуречью, неся своё Слово, в него ударила молния. Точнее, чуть не ударила. Но что-то, а, может быть, кто-то увёл её в сторону. Небесный огонь расколол одно дерево, одно только дерево в Зримом Лесу. Говорят, что селяне, стоявшие рядом, а их было много, тут же спросили причастия.
   Нет, Заговорённый не верил в Обиженного. А в кару его и подавно.
   Это сделали люди.
   Точнее, один человек.
   Только ему  был выгоден этот пожар, и только он мог решиться на подлость.
    Скользкий и мерзкий тип. Мошенник, который всего добивался обманом. И каждый раз ускользал. Как ящерица, что оставляет свой хвост, или шая, которая надувается и улетает. Как шар, пустой и надутый. Изворотливости негодяя мог бы позавидовать Про;клятый. Тот убегал от погони, вылезал из ловушек, и даже сумел одурить целый край, поселившись Озерном и сделавшись Просветлённым.       
   Да, Длинноногий…
   Заговорённый выдохнул. Громко.
   Само упоминание этого имени заставляло зубы сжиматься.
   Ни в ком другом не могло зародиться подобное. Никто другой не обладал и десятой долей возможностей. С многочисленными тоннелями и схронами, с почти безграничной властью над целым поселком.
   Осталось винить во всем стражей - и Лес сплотится, а если вдруг отобьется, то герцог станет не просто главным в селении. Главным в Совете. Считай - правителем Леса.
   Но он просчитался.
   Заговорённый его не оставит, не даст ускользнуть.
   Заговорённый положит жизнь, чтобы достать этого выродка.
   - Командир, - перед ним появился Острый, - мы отправляемся.
   “Я не заметил, что кто-то вошёл” - подумал мужчина.
   - Езжайте, - сказал он спокойно, -  вы доберетесь раньше. Надеюсь, и мы не задержимся. Только, послушай, - Заговоренный пожал запястье, - без приказа… не смей.
   - Понятно, - мужчина кивнул, - не беспокойся, мы едем домой, не в Девятый. Коротышка не сунется. К тому же там Ваша дочь, а с Быстрорукой шутить… сами знаете.
   - Вот об этом и беспокоюсь - вздохнул командир, - Быстрорукая легко может вляпаться. В какую-нибудь гадость. Без приказа сидите тихо, поддерживайте порядок. Работы много, - Заговоренный нахмурился, - а о Девятом... Знаешь, я был в том Девятом, и, по-моему, это самое тихое место.
   Острый скривил свои губы, чуть приподняв уголки.
   - Знаете, командир. Я Вам не рассказывал, - он опустил глаза, как будто разглядывая лежащий чуть поодаль камень, - у меня там осталась сестра. Написала записку, ушла в Угасание, и не вернулась. Мне было шесть, но я хорошо её помню. Помню лицо. Помню, она мне читала, "Сказки Длинного Леса", знаете, эту книгу читают везде, в том числе и в Заводье. Помню волосы, они ещё лезли мне в рот. Запах крема. Помню, мама читала письма. Читала, и плакала. А потом, - Острый пожал плечами, - сестра исчезла. Ни писем, ни весточки.
   Заговорённый молчал.
   - Она любила исскуство,- продолжал капитан, - такое, знаете, рисовать, но почему то не по бумаге, а по воде. Любила стихи. Темнобрового. Кажется, это, - капитан посмотрел куда-то за стены и произнёс, тихо, слегка выделяя слова, как будто он рисовал, по той же воде, аккуратно касаясь кисточкой:
   Как медленно рождаются цветы,
   Под солнцем распускаются лениво.
   Прекрасное не терпит суеты.
   Прекрасное всегда неторопливо.

   Свет от деревьев едва проникал на поляну, но масло решили не тратить - дел было много.
   - Голова и ручки, голова и ручки, - причитала какая-то женщина и смотрела на дом. Точнее, на то, что осталось.
   - Что у неё? - герцог немного помедлил. Он застыл с обгоревшей доской, но спохватился и подал напарнику.
   - Стена её дома упала и придавила ребёнка. А она убивается, - Зоркий, хозяин харчевни, разумеется, бывшей, забросил доску в телегу. И громко вздохнул - не от того, что ему тяжело, нет, человек он был крепкий и жилистый. Но всё, что случилось, не нравилось, ох как не нравилось…
   - Ты то не веришь в кару? - спросил Длинноногий.
   - Я верю в людей, - мужчина смотрел на герцога. Так, будто он не правитель, а просто собрат. По несчастью. Собственно, так всё и было. Жители поселка своего жилья не имеют. Нет никакого посёлка. По крайней мере, в Лесу. А значит, и править нечем.
   - Люди бывают хорошие, бывают плохие, - продолжил напарник, - от тебя я плохого не видел.
   "Спасибо тебе и на том" - подумал герцог, не смущаясь нисколько, что тот обращался на “ты”. Горе сравняло всё - звания, титулы, и пока не отстроят поселок, все они - погорельцы.
   - Я отлучусь? - спросил он чуть тихо. Зоркий кивнул.
   Упитанный стоял в стороне, и выглядел так, словно он плащеносец и принёс долгожданную весть.
   - Ну что? - спросил Длинноногий.
   - Нескольких мы поймали, - сказал капитан, - знаете, что любопытно, мой герцог?
   - И что любопытно?
   Капитан наклонился чуть ближе:
   - Они живут в Длиннолесье, но сами - не местные. Кто-то приехал с Прихолмья, кто-то - с Долины. Мой герцог, они, вероятно, шпионы. Забери меня чёрный, шпионы…
   - Сколько? - Длинноногий нахмурился.
   - Человек шесть. И все говорили, как будто читали, вы уж меня извините, что я повторяю, - Упитанный скорчил рожу, как будто то, что он собирался сказать, несусветнейшая и наинелепейшая чушь, - “герцог спалил Длиннолесье”.
   - Народ то им верил?
   - Нет, что Вы, что Вы, мой герцог, да как в это можно поверить?! - глаза капитана вылезли, - … сомневаются, - добавил он тихо.
   - Ах вот оно что, - Длинноногий погладил щетину. Он не брился с тех пор, как сгорело селение, - хорошо подготовились, сволочи.
   - Продолжать?
   - Продолжай.
   - А что мне… а что… а что же мне с ними делать? - спросил он растерянно. Так спрашивает ребенок, показывая корзинку с грибами. Сияет и спрашивает.
   - Отдай их Чёрному. Этот знает, что делать. На опушке много бесхозных домиков. Пусть проводит дознание.
   - А масло?
   - Что - масло?
   - Где достать масло? Его же мало, а дознание и без света...
   - Упитанный, всё, - Длинноногий махнул, - Выполняй. Ищи, лови… Чёрный сам как-нибудь разберется. Он парень опытный.
   - Иду, иду, - капитан гордо выкатил грудь и, развернувшись, ушёл.
   "Бледный, тебя спалил твой хозяин, - подумал герцог, - но Чёрный тоже хорош, ведь мог отвязать, зараза. Ты же вложил в него душу. Эх, молодёжь, молодёжь…”
   Он вспомнил, как к нему подходила прикрытая и передавала последние слова дознавателя. Что Длиннолесье ещё не конец, что дальше будут Озёрный, а может, Девятый. Если всё это так, то Бледный, можно сказать, покаялся перед смертью.
   Хотя, конечно же, чушь. Мертвецы говорить не умеют. А Бледный сгорел.
   Скорее всего, у девушки разыгралось воображение. Столько увидеть и не поплыть головой. Сильная девочка…
   Герцог постоял в стороне и сел на большой плоский камень. До пожара на этом месте была арена, на камень вставал победитель. Он сжимал свои руки, и, подымая их вверх, взывал к чувствам зрителей.
   Толпа взрывалась восторженным криком. Пока тот, сияющий, не сходил с пьедестала, и не скрывался в той самой толпе. Чтобы когда-нибудь снова подняться.
   Теперь ничего здесь не будет. Это место так и останется мёртвым.
   "Тени ушедших эпох
    Будут танец свой танцевать."
   Длинноногий нахмурился. "До пожара". Как будто из прошлой жизни.
   Он залез в свою сумку и достал небольшую коробочку. Потом вынул трут, кремень, кресало, и приготовился выжигать. Но помедлил.
   В свете цветов острокрылок кто-то шагал.
   Был лишь один человек, которого хотел видеть герцог.
   И этот человек приближался.

   Ночью в Лесу светло.
   На деревьях распускаются цветы - синие, зеленые, фиолетовые, и освещают своим радужным светом богатый красками мир.
   Но в погорелом Лесу темно. Деревья погибли, и только свет на окраине гари напоминает, что это Лес.
   Быстрорукая верила, что отец с отрядом вернётся. Вернётся, чтобы защищать свою землю. Иначе и быть не может, самая главная обязанность воинов - защищать дом от врага.
   А кто этот враг, девушка знала.
   Кто пришёл на их землю, чтобы наполнить болью.
   Кто спалил их дома, сжёг их деревья.
   И кто не появится здесь никогда.
   Не появится, пока жива Быстрорукая.
   Не появится и потом. Потому что она уничтожит всю эту банду, в том числе главаря - Его Святейшество стража-заступника.
   Она верила в то, что сказала ей Синеокая, бывшая пассия бывшего жениха. Человек с того света не врет. Не строит предположений. Человек с того света знает.
   Девушка прошла нетронутый Лес и вступила в гарь.
   Здесь суетились люди, десятки людей. Находили то, что огонь не спалил, наводили порядок, собирали и вывозили мусор.
   Погорельцы. Их можно поселить у себя, в Военном. Тех, кто еще не нашёл  себе места.
   Отец поймет.
   Военный затронуло слабо. Сгорели постройки, в которых жили животные. Погиб топтун-однодневка, пара свиней, коз, овец, опалил свои крылья ангел.
   И всё.
   Огонь прекратил свою жатву и дальше уже не пошёл.
   Что это за странный пожар, как этот пожар начался и почему так резко закончился, оставалось загадкой. Говорят, скоро приедут озёрники, может, они что-то знают. У озёрников всюду глаза, всюду уши, иначе бы им не выжить. Люди Озёрного Края бросили вызов гильдии, которая долгое время держала равнину. В своих цепких лапах.
   Работы шли у самой границы селения. Фонари не горели, а света от окружавших деревьев здесь не хватало.
   И всё-таки Быстрорукая разглядела.
   Того, кого хотела найти.
   Чтобы помочь, чтобы принять, чтобы вместе одолеть всё то зло, что проникло в их дом.
   Он сидел на большом плоском камне и что-то держал. Она подошла, ладони раскрылись, и то, что было в руках, упало. Скатилось по камню.
   Мужчина встал и постарался вытянуться. При этом поднявшись на цыпочки.
   Девушка усмехнулась.
   Она подошла и посмотрела в глаза. Как тогда - сверху вниз. Быстрорукая никак не могла понять, чего же больше в этих глазах - страха или обожания? А может быть, восхищения?   
   "Второй раз в жизни я захотела открыть своё сердце, и второй раз на меня так смотрят" -  подумала девушка.
   И сказала:
   - Привет. Дел очень много. Давай делать вместе.

   - Мы собрались, чтобы ещё раз подумать - что же случилось.
   Председатель вздохнул. За столом было тихо. Никто не хотел быть первым, в кого полетят камни.
   - Человечество далеко от идеалов Белой Россыпи, - продолжил он тихим, слегка виноватым голосом, - мы продолжаем терзать своё тело, вместо того, чтобы сплотиться. Если возникнет угроза, мы не ответим.
   - Угроза возникнет, - сказали справа, - сезоны короче, межсезонья длиннее. Что-то случится.
   - Поддерживаю, - раздался голос напротив, - Это чем-то закочится, и точно ничем хорошим.
   - Проблема есть, и мы эту проблему обсудим, - кивнул председатель, - но нужно понять, что случилось. Как мы превратились в убийц.
   Собравшиеся закашляли.
   - Не надо сгущать, - сказал Средний, - действовали не мы. Орден пошёл навстречу. Но, как оказалось, нас обманули. Такая формулировка будет достаточно точной.
   - Я, кажется, предупреждал, какие это мерзавцы, - последнее слово Холёный сказал сквозь зубы.
   - Обвинениям тут не место, - председатель блеснул своим глазом, сделанным из стекла, - решение поддержали все, здесь сидящие.
   - Да, мы давали шары, но только и исключительно для разведки, - продолжил Средний, сделав ударение на слове "исключительно".
   - И все таки снова, - Холёный нагнулся к столу, открыв присутствующим круглое гладковыбритое лицо, - впредь, принимая решения, давайте не забывать, с кем мы имеем дело. Это кучка жадных до денег негодяев, которая не остановится ни перед чем, чтобы остаться у власти. Потому что пока эта кучка у власти, у них будут деньги.
   - Шестой - не самый плохой заступник, - ответил Хриплый, всё тем же слегка виноватым голосом, - я думаю, на него надавили. А может, даже действовали за спиной. Тот же Серый или Застывший.
   - Застывший - экзекутор, - возразил председателю Средний.
   - Но что же это как не экзекуция, - усмехнулся Холёный, - а Серый... он, конечно, исполнитель хороший, но с воображением у него туговато. На такое безумие мог отважиться только Шестой, - Холёный сказал это твёрдо, видимо, ожидая обоснованных возражений. В основном  со стороны председателя. Тот знал заступника лично, и потому постоянно его защищал.
   Но Хриплый молчал.
   Случившееся потрясло его больше других. Он понимал, что без одобрения стража-заступника никто ничего бы не сделал. Понимал, но отказывался верить.
   - Вопрос ребром, - сказал наконец председатель, - поддерживаем мы стражей или нет. После того, что случилось.
   - У нас другого выхода даже и нет, - ответили справа, - в любом деле надо быть последовательными. Метания - путь к разложению. Так говорит Белая Россыпь... Поддерживаю.
   - Поддерживаю.
   - Поддерживаю.
   - Поддерживаю.
   - Поддерживаю, - сказал Холёный, - однако... - он выдержал паузу и продолжил, - нужен ли нам такой заступник?
   Сидевшие смотрели на председателя. Тот должен был что-то сказать.
   - Я понял Вас, - да, Хриплый понял, что отмолчаться уже не получится, - то, что сделали стражи, ужасно. Но... Давайте пока подождем.
   - Подождем. Хорошо. Вы полагаете, это такая многоходовочка, - Холёный вздохнул, - что-то дальше произойдет, что-то случится в Длиннолесье, и это что-то будет на руку стражам. Но… многоходовку не начинают столь глупо. Зачем было действовать в пылающие, если тебя могут увидеть? С того же Поста.
   - Может, они спешили? - предположили справа.
   - Я полагаю, стражи боялись, что воины Длиннолесья, которые стоят в том же Прихолмье, уйдут. Как только получат вести, - ответил спокойный чуть слышимый голос.
   - Ага. Как будто сейчас, как только закончился сезон, они не уйдут.
   - За это время можно было многое сделать. Например, убедить их остаться. Вы сами знаете, как стражи бывают порой убедительны. Потом, Военный Поселок практически не задет.
   - Хмм, - Холёный задумался, - возможно, это аргумент.
  За столом стало тихо.
  - Теперь, - сказал председатель, и повернулся к Среднему, - ваш информатор и кандидат в сопричастные, как его...
  - Невинный.
  - Невинный... оказался не в курсе намерений стражей. Не сделал ничего, чтобы предотвратить трагедию.
   Средний улыбнулся.
   Свалить всё на одного человека - не в стиле председателя, как, собственно, и самого Ордена Карты. Коллективное принятие решений и коллективная ответственность - краеугольный камень дисциплины. Это идеал Белой Россыпи, к которому они так стремятся.
   - Об операции было известно немногим, - ответил мужчина спокойным и рассудительным голосом, - думаю, её планировало двое - заступник и его исполнитель. Возможно, Серый. А в этом случае любая утечка исключена. Что-то узнать от Первого Служника невозможно.
   - Первого служника Его Святейшества избегают многие, - добавил тихий вкрадчивый голос, - из страха заразиться рыбьей болезнью.
   - Обычно болезнь смертельная, - ответили справа, - и заразная. Но когда выживаешь, зараза уходит, потому как уходит болезнь. Остаются последствия. Не опасные. Жаль, что многие это не знают.
   - Кандидат, - сказал Хриплый, и тут же закашлял, - он здесь?
   - Он на лестнице. Как и положено кандидату, - ответил Средний, вставая.
   - Наверное, убивается, этот ваш кандидат, - Холёный попытался подняться со стула, - думает, замуровали. Помню, как сам чуть не обделался.
   Он все-таки поднял своё грузное тело,  отчего стул, на котором сидел, с облегчением скрипнул. Сам же Холёный засопел и задышал часто-часто, словно бежавший саммака. При этом он не терял присутствия духа и задорно оглядывал окружающих.
    - А я, помнится, встал в дальний угол и молился Обиженному, - сказал тот, что справа и тоже поднялся.
   - А я не молился. Я стучал и просился наружу, - ответил голос, больше похожий на свист раздуваемых мехов, - пока меня не освободили. Правда, разбил костяшки.
   Собравшиеся прошли к дальней стене помещения и встали полукругом. Председатель надавил на камень, который чуть заметно выпирал из стены. Камень сдвинулся вбок, вместе с ним сдвинулись и другие, оставив проём, за которым члены Узкого Круга думали найти отчаявшегося молодого человека.
   - Зажгите фонарь, я ничего не вижу, - сказал председатель. Губы его скривились в ожидании неизвестного.
   Когда фонарь наконец зажгли, и Хриплый вступил в небольшое тёмное помещение, он чуть не упал, споткнувшись о что-то мягкое, лежащее на полу.
   - А вот и он.
   Невинный спал, подложив под голову руку и пускал беззаботные слюни.