Последний замысел Хэа. Глава 4. Дневник безымянной

ГЛАВА 4. ДНЕВНИК БЕЗЫМЯННОЙ ДЕВОЧКИ

   Иногда я подхожу к забору и смотрю. Между досками. Там, с другой стороны, сожжённые. Они рычат, стучат кулаками, грызутся. Бывает, много, бывает, никого.
   В этот раз я увидела маму. Я сразу её узнала. Хотя она изменилась. Волосы были спутаны, в них ползали какие-то насекомые, или гусеницы. Лицо расцарапано, раздуто. Она грызла кость и как-то странно глядела на забор, хотя меня не видела.
   Пастор говорит, что сожжённые безумны, они всё забыли. Но мама посмотрела так, как будто знала, что я здесь. Ну, мне так показалось.
   Вся одежда, которая была на маме, слиплась и превратилась в грязные лохмотья.
   Но я вспомнила.
   Однажды мы поехали в столицу. Мама для этого случая всегда хорошо одевалась. В своё лучшее платье. Красное с синими и чёрными цветочками. Это было очень красивое платье. Я тогда хотела, когда вырасту, носить точно такое же. Волосы были уложены. На ногах туфли, такие золотистые, почти невесомые. И аромат маминых духов... Она заказывала самые лучшие духи.
   Мы поехали в открытой повозке. С нами ещё сидела её подруга, с дочкой. Где эта девочка, не знаю. Среди нас её нет. Может, тоже сожжённая. А может, погибла. Многие сожжённые погибли.
   Я помню, как мы гуляли по центру. Видели Дворец Стратега, фонтаны вокруг дворца, ходили по аллеям. Мама тогда нам купила какие-то сладости. Я ещё помню, как они пристали к зубам и на обратной дороге я всё пыталась их отковырять.
    Даже в столице мама была самая красивая. А как она улыбалась, когда я ходила вся чумазая, после этих сладостей. Она подвела меня к фонтану и я умылась.
   Мама.
   Тогда на ней было то же самое платье. Сейчас от него ничего не осталось, только лохмотья, прилипшие к телу.
   Я заплакала возле забора. А мама как будто прислушалась и даже оставила кость.
   Отец потом меня оттащил, отругал.
   Но я видела, как он плакал перед сном. Я стояла за дверью помещения для взрослых, и тоже плакала.
   Интересно, а мама? Плакала она или нет?

Из дневника безымянной девочки, найденном на Острове
   
 
   Ему снилось Заводье. Глубокое ущелье, в котором бурлила и рокотала вода. За этим ущельем домики рудокопов, с односкатной пологой крышей. Почерневшие от пыли, покосившиеся от времени. Ведь их строили из сосны, впопыхах, строили времянку. Кто же знал, что руды окажется много, и придётся задержаться на несколько дней.
   Солнце пока светило. И рудокопы работали, всё свободное время - поспят, поедят, и работают. Ведь скоро наступит ночь, и они отдохнут. А сейчас надо стараться, чтобы у них были деньги. Хорошие деньги. Плавильные печи не остановятся ночью - пока остаётся руда, эти печи будут гореть. А руды много, очень много, жила оказалась богатой.
   И рудокопы кололи, кололи, забыв об усталости, о боли в мышцах, спине, об одеревеневших от долгого стояния ногах. Мысли были не здесь, а где-нибудь там, на междуреченском рынке, где перед самым Угасанием будет твориться невообразимое. Народ повалит со всей равнины, чтобы превратить заработанное во что-нибудь крупное, что-то, о чем мечтали с праздника Возвращения.
   А сейчас тележки, запряжённые топтунами, вереницей тянулись через ущелье, по крепкому мосту из самачьего дерева, или саммачки. Его светло-фиолетовая древесина, промазанная смолой остролапок, до сих пор не потеряла свой цвет. А прошел не день, и не два. И даже не десять. Вряд ли мост перестраивали со времен самой глупой и самой ненужной войны - войны ресурсов. Почти двадцать дней прошло с той поры, как закончилась эта война, а воспоминания до сих пор не изгладились. И стражи грозятся - не будет порядка, и вновь пойдет селение на селение, снова начнут убивать, снова начнётся голод, болезни. Но ведь живут же озерники, без всяких там стражей, и вроде как не воюют. Да и двудушные как-то справляются. Но двудушные - случай особый, у них в Безвестном свои порядки, никто на самом деле не знает, как там живут.
   Бескостный созерцал.
   Этот сон он готов был смотреть бесконечно. Здесь, на самом краю равнины, где она резко, практически сразу переходит в предгорья, природа особенно живописна. Скалы, нависшие над головой, ущелья, куда стекают потоки, водопады, в брызгах которых сияет радуга. И прямо под этим Лес, прижавшийся к скалам. В любом другом месте Лес выглядел могучим исполином, выраставшим посреди ровной и безмятежной равнины. Здесь же он будто заполз под отроги, встал под защиту огромных и вечных гор.
   Заводье далеко. Очень далеко.  Озёра, в которых он спит, на другом конце мира.
   Но память рисует сны. О крае, который покинул, и неизвестно, вернётся ли снова.
   - Ми;ла, перестань, - Бескостный чесал  свой нос. Картинка исчезла, и он с огорченьем вздохнул. И сразу же улыбнулся - ну разве можно сердиться, когда перед тобой носится струйка и касается клювиком носа? Впрочем, не только. Губы, лоб, щёки - всё получило внимание.
   - Бррр, - отшельник затряс головой, - ну ты и шалунья!
   Струйка перестала кружиться и тут же застыла в воздухе, разглядывая мужчину.
  - Ну, ладно, ладно, ты меня разбудила. Как всегда, на самом интересном месте. С тебя картина, - Бескостный продолжал улыбаться. Сердиться не было смысла - струйки не чувствуют плохих эмоций. Да и сердиться ему не хотелось.
   - Эхх, - художник расправил руки, и смачно зевнул - где твой гээд? Сбежала?
   Гостья тоненько пискнула и тотчас же юркнула из жилища. Обычно струйки послушные и редко покидают ветви своих древоходцев. Но Мила была особенной. Даже внешне. Не просто желто-зеленая, а с фиолетовым пятнышком на голове. Привязалась она к нему почему-то, и не любила смотреть, как он спит. Струйки не спят. Для этих созданий сон - вроде небытия. Быть может, потому и будила. Словно спасала от смерти.
   Ночью на равнине темно.
   Но если тебя благословил древоходец, ты можешь видеть зримых. Как светлые и раскрашенные силуэты. Даже камни немного светятся, но только чуть-чуть, и приходится быть осторожным, чтобы не оступиться, не споткнуться о ветку или корягу. 
   Бескостный вышел наружу. Мила носилась, всё время виляя телом, и тыкала носиком в воздух.
   - Конечно же, Мила, вижу. Вот твой хозяин.
   Да и как не заметить - гээд светился как башенка, украшенная десятками лампад. Такие зажигают, как только выходят из Леса, и начинается Возвращение - первый и самый великий праздник равнины.
   Светился не столько сам древоходец, сколько струйки в его ветвях. Как только Мила приблизилась, они радостно зачирикали, приветствуя вернувшуюся беглянку. А может, обрадовались Бескостному. Тот давно стал своим, показывая забавные картинки, которые рождались в его голове. Струйки смотрели и пересказывали гээду. Иногда мужчине казалось, будто он слышит смех. Не совсем смех, да и совсем не смех. Просто гээд был доволен, и шелестел листвой.
    Древоходцы звуков не издают. Но им и не нужно. Как не нужны глаза. Струйки - вечные спутники гээдов, всё и всегда покажут, расскажут. Древоходцы не слепы. Как не слепы деревья в огромном зримом Лесу. Теперь то он знал.
    "Мила тебя волновала" - раздался голос в его голове.
   Это не было речью. Гээд как будто проник в его мысли и положил свою. Сверху. Как мать, которая накрывает ребенка.
   По телу пробежал холодок.
   "Не ругай её, она заботится" - подумал Бескостный. Именно подумал, говорить необходимости не было.
   "Хорошо".
   Мила спряталась в ветви и затерялась среди сестер. Десятки глаз глядели с развесистой кроны гээда, мелькая то тут, то там, танцуя свои неспешные, одним им понятные танцы.
   "Знаешь, мне снилось Заводье. Опять. Думаю, я скучаю"
   "Ты можешь уехать".
   "Могу. Но тогда я буду скучать по вам. Кто мне поможет нарисовать?"
   "Возвращайся".
   "Это долго. На другом конце равнины. Может, пойдём все вместе?"
   Древоходец вздохнул. Точнее, так показалось Бескостному. Ветерок пронесся в ветвях, и затих.
   "Не уйду. Ты это знаешь".
   Теперь вздохнул и отшельник.
   "Я предложил. Времени много. Могли бы пройтись."
   "Хороша; прогулка" - великан рассмеялся. Своим весёлым беззвучным смехом. Струйки опять зарезвились, довольные хорошим настроением древоходца.
   "Но ты же ходил в Длиннолесье".
   "Ходил".
   "Ты благословил одного человека".
   "Спасал от смерти".
   "И даже перенес на равнину".
   "Да".
   "Он стал видеть и слышать".
   "Только слышать. Я дал ему ровно столько, сколько необходимо. Чтобы он жил".
   "То, что мы называем душой".
   "То, что вы называете душой".
   "Вот как, - Бескостный улыбнулся, - ты говорил, что у всех людей есть душа. Зримая".
   "У всех. Но её мало. Ваш народ живёт здесь недолго. Душа есть у всех. Иначе бы вы не увидели души тех, кого называете зримыми".
   "Сложно всё это понять. Душа не душа. Зримая незримая. Но ты вдохнул в меня больше, чем у других. Спасибо".
   Древоходец молчал.
   "Одолжишь мне на время Милу?" - спросил наконец Бескостный.
   "Как я могу одолжить тебе ту, которая решает сама? Спроси у неё".
   - Мила, - мужчина смотрел на струйку, - пойдём на озеро. Покажешь картину, а я нарисую.
   Мила коснулась клювиком носа и снова нырнула в ветви.
   - Ну Мила, пойдем... Я покажу тебе водопад, - продолжил он после раздумья.
   Предложение было заманчивое, и Мила затрепыхала. Восторженно.
   На озере было туманно. Бескостный поставил треногу, закрепил доску, натянул сверху холст. Мила летала над озером и поглядывала на огнетелок. "Ищет точку для наблюдения" - думал Бескостный и чесал свою бороду. Но струйку не торопил. Мила - девушка своенравная, может и передумать. Да и торопиться им некуда.
   Поэтому он и поселился здесь, в этом краю, чтобы никуда и никогда не торопиться, жить плодами труда и наблюдать за природой. Рисовать картины. Днём на равнине, ночью в Лесу. Построил избушку из обычной березы. Развёл огородик. Охотился. Так и жил.
   Пока не стало вдруг плохо, так плохо, что не мог разогнуться, изо рта пошла кровь. Выполз он на равнину и стал помирать.
   Тогда то и спас его древоходец. Вылечил, благословил дыханием и оставил лежать на опушке.
   Стал он ближе к природе. Бродил по равнине, спал в бывшей берлоге, которую когда-то покинул шептун. Мылся в озёрах, рисовал картины.
   А однажды закрыл глаза, и привидилось ему что-то в радужных точках, даже не точках, скорее брызгах, маленьких, разноцветных. Поначалу он удивился палитре, настолько богатой и необычной, это было профессиональное удивление художника - и даже не пригляделся к тому, что привиделось. А как пригляделся, ахнул - это был он, но портрет был написан так точно, как будто ты смотришь в зеркало и рисуешь на его поверхности, копируя каждую чёрточку, но нанося её брызгами, точно и элегантно.
   Так познакомился с Милой.
   Струйки обладали поразительной способностью передавать другим то, что видели сами. Гээд не слепой, пока рядом струйки, он видит что видят они. Со всевозможных сторон, с разного ракурса.
   Бескостный закрыл глаза.
   - Мила, я жду, - сказал он чуть слышно, зная, что струйка услышит. Сами слова она не поймёт, но уловит его интонацию. Уловит правильно. И выполнит то, о чём просишь.
   Если захочет.
   И струйка хотела.
   Она показало озеро, и огнетелок, резвящихся в нем. Показала тянучки, которые чуть колыхались в воде, вытягивая кверху свои острые, но такие нежные лепестки. Показала нежданчиков, что шныряли поближе к зарослям, выискивая себе пропитание.
  Бескостный рисовал, то открывая, то закрывая глаза, чтобы ещё раз увидеть, что показала струйка. Рисовал такими же брызгами.
   С каждым разом у него получалось лучше, он всё точнее и точнее переносил то, что увидела Мила, и теперь достиг мастерства, такого, что струйка сама подолгу разглядывала картины и радостно щебетала. А это было самой высокой похвалой его творчеству.
   - Вижу, тебе понравилось, - улыбнулся художник, глядя, как та облетела картину. Несколько раз, - извини, что так долго. Наверно, устала.
   Мила как будто фыркнула и сделала разворот. "Пустяки" - словно сказала она.
   "Хорошо, если так" - подумал отшельник.
   И улыбнулся.
   
   - Скоро сезон пылающих. Появится работа. А то… скушновато, - Первая рисовала на стене пестрокрылого. Тенью от света лампы. Такой способ рисунка давался ей лучше, она даже фыркнула, и почувствовала себя художницей, пусть не великой, но начинающей - настолько живым казалось изображение.
   - Мне не скучно, - Мутный лежал на кровати, заложив руки за голову. Ему не хотелось ни приключений, ни тайн, он в кои то веки чувствовал себя счастливым и умиротворённым. На столике лежала книга, которую посоветовал Пытливый - "Племя кошек и племя саммак". Местная библиотека оказалась богатой, книжек в ней было много - читать не перечитать.
   Первая легла рядом. И смотрела, смотрела на Мутного, пока тот не обратил внимание и не начал её щекотать. Девушка взвизгнула, и стала пихаться руками.
   Всё закончилось как обычно.
   Спустя какое-то время, разомлевшие и умиротворённые, они лежали в кровати и изучали потолок. Теперь вместе.
   - Ладно, ты тут полежи, а я пойду прогуляюсь до кухни. Помогу там с уборкой, - прощебетала девушка, заставляя себя подняться.
   Мутный взял её за руку:
   - Пойдём вместе.
   - Ты будешь помогать.
   - Ну… буду. Мне нечем заняться. Твой отец просил подойти, разобрать кое-какие запасы, но это не скоро.
   - Какие запасы?
   - Не знаю, - парень пожал плечами, - он так и сказал "кое-какие запасы".
   Первая встала и стала себя одевать. Мутный ещё лежал.
   - Ну… - сказала она, видя, что тот не торопится.
   - Сейчас, - парень поднялся с кровати, - Быстро только ангелы стрекочут. Делай всё медленно, чтобы не уронить достоинство.
   - Свое достоинство ты уже уронил, - заметила девушка, и томно вздохнула, когда Мутный решил доказать обратное.
   И всё началось сначала.
   - Мы никуда не уйдем, - подытожила Первая. Точнее запела, - мы не уйдём. 
   - Угу, - согласился Мутный.
   - Давай попытаемся встать, на счёт три, - девушка напряглась, словно готовясь к рывку, - раз... два... три...
   И осталась лежать. Невозмутимая, как кошка, встречающая саммаку.
   - Опять ты меня разыграла, - парень одел штаны и, улыбаясь, разглядывал девушку.
   Первая села:
   - Теперь ты; меня подождешь.
   Через пару минут они стояли за дверью.
   Было темно.
   Уличные  фонари этой ночью не зажигали, хотя раньше была такая традиция. Что-то непонятное творилось с природой, пылающие оказались какие-то усечённые, и масло пришлось экономить.
   - Мы не взяли фонарь, - девушка нащупала руку.
   - Я сейчас, - Мутный освободил свою, и уже хотел возвратиться. Но замер.
   К ним приближался огонек. 
   Это был часовой, которых дежурил на воротах, ведущих в сторону Долины.
   - К вам гость. Точнее, гостья, - обратился он к Первой.
   - В такое то время? - девушка фыркнула.
   В темноте ездили редко. Ведь кроме тьмы, поглотившей равнину, стоял туман, а единственный ориентир, Белая Россыпь, была видна только в безоблачную погоду. Однако которые сутки небо было затянуто, и путешествовать во время полного межсезонья, как называли это самое тёмное время, казалось безумием.
   "Значит, очень надо" - подумала Первая, и стала гадать, кто это пустился в опасное путешествие. Со стороны Долины. Какие-то родственники жили в Длиннолесье, но Длиннолесье не в той стороне, к нему ведут другие ворота.
   - Пойдём, - сказала она часовому.
   И они отправились в путь.
   "Зачем на Посту часовые, зачем стены? - думала девушка, - кто будет пытаться проникнуть, в такую то темень? Лес далеко, идти в межсезонье, да вдобавок и в полное". Загадки, загадки, загадки…
   Например, этот флюгер на крыше, один в один, на всех трёх Постах. Она спрашивала бабушку, пока та была жива, но бабушка и сама не совсем понимала.
   Поначалу проводники жили на корабле, рассказала она историю, которая, как легенда, передавалась из поколения в поколение, и только потом появился Пост. Первый, второй, третий. Поэтому и флюгер в виде корабля, и башня похожа на корабельную. А стоял корабль на берегу, вдали от Леса, и много было охочих на корабль тот пробраться. Время было такое, что все воевали со всеми. Вот и поставили часовых, возле трапа, а на башню дозорного. Такая история.
   Но бабушка в неё и сама до конца не верила. Уж больно история странная, притянутая. Зачем было селиться на корабль, с какой целью? Да еще и в Приморье, не в центре - на перекрестках торговых путей. Загадки, загадки, загадки...
   Они приближались.
   Гостья сидела в сторожке, у небольшого окна. Разглядеть лицо было трудно, свет был неяркий. К тому же туман. Густые темные волосы - вот, пожалуй, и всё, что заметила девушка.
   Пока не приблизилась.
   "Любящая".
   Сердце забилось в бешеном ритме, в висках застучало.
   - Ты??? - Первая готова была вцепиться в эти ухоженные длинные волосы, превратить их в безобразные космы, и занесла уже руку.
   Но Мутный остановил.
   - Подожди, пусть скажет что-нибудь в оправдание, - прошептал он любимой, хотя понимал, что оправдания тут не помогут. Преступление слишком явное, не отвертишься.
   - Я знаю, о чём вы думаете, - женщина смотрела на Мутного. Первую она то ли боялась, то ли не хотела тревожить - а значит, опять же боялась, - мы посидим втроём, часовой подождёт. Выслушайте меня, пожалуйста. И потом принимайте решение.
   Часовой с подозрением посмотрел на прибывшую, но Первая молча кивнула. Тогда он ушёл.
   Наступило молчание, вязкое, словно слюна ползунов. Все трое дышали, громко, впитывая всё, что у них накопилось - ненависть, подозрения, воспоминания о поездке, которая могла завершиться достойно, но…
   - Ты убила Долговязого, -  сказала Первая, точнее, процедила. Сквозь зубы, - убийца.
   - Кто бы мне говорил, - Любящая раскачивалась и с каким-то рисованным непониманием глядела на стол, - так убивать беззащитных, привязанных к дереву. Протыкать их тела словно мясо, насаженное на вертел, и глядеть, как они подыхают. Это, конечно, прекрасно.
   Первая молчала, поражённая даже не обвинением, а такой удивительной осведомлённостью.
   Женщина посмотрела на девушку:
   - Ой, только не надо, - сказала она, - Свои секреты у каждого. Я не собираюсь кого-то сдавать, тем более так, без повода... А Долговязого я не убивала.
   - А кто же тогда? - спросил Мутный и сжал руку девушки, так, что та побелела.
   - Давайте сядем, - Любящая придвинула стул, - что вы знаете о Терпеливом? - спросила она, когда собедники, нехотя, против воли, но всё же уселись.
   - Это был один из самых лучших людей, с которыми я встречался, - ответил парень, спокойно - настолько, насколько он мог успокоиться в этих условиях. Эмоции были некстати.
   - Вам знакомо вот это? - Любящая достала твердый продолговатый предмет и положила на стол.
   - Это потеряшка, - ответил Мутный, - Терпеливый никогда с ней не расставался.
   - А знаешь почему? - спросила женщина.
   И улыбнулась - нежно, как только она одна и умела.
   Потом положила предмет в левую руку и навела в сторону пыхчика - тот беззаботно посасывал пыль в полуметре от правой ноги проводницы.
   Сверкнула вспышка - и пыхчик замер.
   - Какого... - сказал было Мутный.
   И вспомнил.
   "С этим предметом поосторожнее, вдруг выстрелит". Говорил тот самый борец из Озёрного Края, когда во время их путешествия они встречались на этом же самом Посту.
   - Можете проверить, он мёртв, - Любящая кинула потеряшку на стол. Она прокатилась и остановилась напротив девушки, - ты же знаешь, как были убиты те двое. Все, кроме Терпеливого, - женщина посмотрела на Мутного. И улыбнулась (в который раз), все так же, нежно и ласково.
   Первая сжалась в комок. Казалось, ещё немного, и этот комок покатится, словно с высокой горки, и, набирая скорость, сметёт говорившую с ног.
   - Я тебе не верю, - сказала она, - не надейся. Ты сгниешь в подвале. Одна. В тёмном глубоком подвале.
   Любящая посмотрела на девушку, как смотрит учитель на несмышленного ученика, который никак не поймёт, почему два его яблока превратились в одно.
   - Милая, - сказала женщина, тихо, губами, - в таком случае мы будем сидеть вдвоем. Потому что вся равнина узнает, скольких убила дочь самого влиятельного человека на самом богатом Посту. И никакие папины деньги тебе не помогут. Совет - не стражи, совет подкупить не получится. А стражи простой понажовщиной не занимаются. Тебе это известно.
   - Говори, - процедила Первая, - что тебе нужно.
   Любящая вздохнула:
   - Не сердитесь. Я не желаю зла. Ни вам, ни кому-то еще. Видит Обиженный, не я убивала Долговязого, и уж тем более Веселёхонького. Я знала Веселёхонького с детства, он был почти что сын. Или брат. Их обоих убил Терпеливый, а я убила его, чтобы остаться в живых. Если бы я помедлила, на долю секунды, то лежала бы там, вместе с другими.
   - Зачем Терпеливому тебя убивать?? - Мутный как будто кричал. Тихий, задумчивый Мутный.
  - Есть такой орден, - ответила женщина, после небольшого молчания, - называется Орден Свидетелей Карты. Нас было шестеро. Тех, кто отравился, на тот самый Остров. Трое из Ордена, трое нас. Эта организация - что-то вроде вершины искателей, туда принимают самых достойных. И самых талантливых, - она поглядела на Мутного, - в сумке лежало письмо. Сопроводительное. В нем Терпеливый описывал тебя, то, как ты дорог, как он тебя полюбил. Больше, чем брата, - женщина продолжала глядеть на юношу, - И просил принять тебя в орден, пока в кандидаты, но даже минуя гильдию. Писал - ты талантлив и можешь услышать то, что не слышат другие. Поэтому будешь полезен… Письмо у меня, в этой сумочке. Зачитать?
   - Не надо, - Мутный хрипел.
   Любящая чуть наклонила голову.
   - Живут они на холмах. В основной своей массе. Не в Прихолмье, а именно на холмах, в Верхнем Лесу, как они его называют. Но некоторые остаются в Прихолмье, типа Лобастого.
   - Ты знаешь Лобастого?
   - Знаю, - Любящая усмехнулась, - я много кого знаю. Когда мы решили ехать на Остров, то пришли на холмы и предложили ордену сделку - мы отправимся вместе, но, только найдем дневник, орден его напечатает и отправит по разным селениям. Использует своё влияние, свои деньги, чтобы люди узнали, что случилось на Острове. Чтобы захотели вернуться.
   - Куда? - промолвила Первая. Точнее, выдавила. Её наполняла злоба, настолько ёмкая, что любой разговор мог её выплеснуть.
   - Туда, откуда мы родом, - женщина говорила спокойно, как будто разговаривала с приятелями. Но смотрела всё время на Мутного, на него одного, - ты же читал дневник? Хотя бы начало?
   - Читал. Но я ничего не понял. Дневник у Лобастого.
   - Ошибаешься, - Любящая как то странно смотрела на парня, - дневник у меня.
   - Значит, вы заодно - ты и Лобастый, - ответил Мутный. И словно сложилась картина - слева злодеи, типа этих двоих, справа - герои, злодеями оклеветанные. Мир становился понятнее.
   Но женщина улыбалась. Все той же улыбкой, в которой не было и намека на какие-то злобные мысли:
   - Опять ошибаешься. Дневник мне дала Быстрорукая.
   - Но она упустила Лобастого.
   - Не упустила.
   - Тогда зачем же она отдала? И почему именно Вам?
   - Потому что я - её мать.
   Мутный открыл было рот. Но ничего не сказал.
   Он понял, кого напоминает Любящая. Те же волосы, тот же нос, те же глаза. Правильные, красивые, и в то же время волевые черты лица. Быстрорукая говорила, что мать их покинула ночью. Ушла, но потом не вернулась.
   Допустим.
   Но всё же дневник. Она отдала, но зачем? И почему не сказала ни слова, ни гильдии, ни ему. Чем же Любящая её убедила?
   - Я сказала, что если она отдаст мне дневник, - ответила та, будто читала мысли, - я больше её не увижу. Не потревожу, уже никогда. С этим условием. Она меня ненавидит, - женщина постарела. В ту минуту, когда говорила. Вечно обворожительная улыбка слетела, точнее, сползла, как театральная маска по окончании действия. И парень увидел лицо, настоящее - грустное, понурое, бледное. В глазах горела искра, в глазах затаилась цель, но вокруг этих глаз было пусто.
   И в этот миг, вот сейчас, он понял, для себя, неожиданно, что Любящая говорила правду. Если ТАКОЙ ценой забрала дневник. Если назвала эту цену.
   - Но зачем Терпеливый убил?
   Женщина тихо вздохнула:
   - Я кое-что поняла на Острове. Но было поздно. Нам не надо было идти на холмы, впрягать в это дело Орден. Орден любит секреты. Чем больше он знает тайн, тех, о которых не знают другие, тем выше в своих глазах. И в глазах тех, кто хочет в него вступить. Но есть еще одна причина, - продолжила женщина, - о ней вы узнаете, если пойдёте со мной.
   - Куда? - Первая с Мутным спросили одновременно. Уходить не входило в их планы. Тем более с Любящей.
   - Вы мне нужны, - та будто не слышала, - точнее, не мне, своему народу.
   - Почему именно мы? - процедила Первая.
   "Спокойно, - подумал Мутный, - она сама к нам пришла, хотя и знала, что это опасно. Значит, мы ей нужны".
   - Да, - словно в ответ его мыслям, продолжила Любящая, - именно вы. Есть причины, по которым должны пойти именно вы. Из тех, кто живёт на равнине.
   - На равнине? - не понял Мутный.
   - Да. Я представляю тот самый народ, что остался на Острове. Я - одна из потомков той девочки, которая написала дневник. Теперь мы живем в горах.
   - Я слышала, - Первая вспомнила, что говорил ей Коэ, во время прощания. "Те, что в пещерах" - сказал он о людях, с которыми встречались хранители.
   - Да, - Любящая вздохнула, - жизнь на Острове была невыносима. Как только наступала ночь, мы как крысы прятались в дома. От темноты, от потомков сожжённых, которые выжили и превратились в дикарей, потеряли человеческий облик, и нападали на наш городок. Не все, кто рождался, были способны противостоять небесам. Конечно, с годами таких становилось больше. Но как глядели те, кто был вынужден прятаться, на счастливчиков, что выходили во двор с началом пылающих. Можно было построить корабль, и попробовать уплыть. Но ни один из кораблей не вернулся. Кто знал, что там, за пределами Острова, Зримые Леса, освещенные пещеры. Те, что уплыли - предали нас и не вернулись, - Любящая глядела в пол, - все знают эти предания. Это написано в дневнике. Дневник переписали, напечатали и везут по селениям. Каждый узнает о том, что случилось. Каждый узнает правду. Ту, которую хотел скрыть Орден Свидетелей Карты. Это не наша земля, нас бросили сюда, как бросают в воду щенят. И мы должны вернуться. В тот самый мир, который описан в "Приключениях Листика", да много в каких других книгах, - Любящая вздохнула, - мы отправимся на встречу с Создателем. Если он привел нас сюда, то сможет вернуть обратно. Надеюсь, что сможет.
   - Обиженный? - Мутный не верил ушам. Он было подумал, что Любящая повредилась рассудком. Быть может, когда встретилась с дочерью. Но что-то его убедило, что это не так. И женщина знает, о чем говорит.
   Та встала и повернулась к выходу:
   - Жду через час. За этими воротами.
   - Нет, - ответила Первая и взяла потеряшку.
   - Не пытайся, - гостья даже не посмотрела.
   Первая фыркнула и положила на стол. Женщина дёрнула ручку, но о чём-то задумалась и вернулась обратно
  - Вы не против? - спросила она, забирая предмет.
   И ушла. Не оборачиваясь.
   Она знала, что эти двое придут.   
   И они пришли...
   Любящая ждала за воротами, как обещала.
   Впереди что-то было. Чёрное и внушительное.
   "Странно, если это карета, то очень большая, просто огромная". Первая вцепилась в любимого.
   Они подошли ближе.
   Мутный приблизил фонарь.
   Из каких-то картинок, набросков, которые рисовали очевидцы, детских историй, что говорили шепотом, сидя под одеялом, он понял, что это такое.
   И обомлел.
   Перед ними стоял черный ангел.
 
   Больше всего на свете он любил вырезать. Мелкие деревянные фигурки. В основном животных - бруму, собаку, плащеносца. Все эти фигурки он вырезал тонким маленьким ножичком, вырезал из цельного куска древесины, и только у брумы отдельно делал колёсики. Так же, как у кареты.
   Работать с древесиной листопадных, к примеру, берёзой, приятно. Материал податливый. Режется мягко, послушно. Потом, уже после работы решит - что-то оставит детям, что-то себе, в свою небольшую коллекцию. Или подарит, гостям. Которых много. Должность такая, всё гости и гости…
   Шестой нахмурился. Лицо шептуна казалось слишком веселым. В коллекцию не годится.
   "Деткам, так деткам, - подумал старик, - Осталось немного". Вставил в глазницы зелёные камушки, вытянул руку, оглядел поделку со стороны. "Шептунишка-шалунишка, ты задорный как мальчишка", - произнёс он губами.
   И улыбнулся.
   Тело от долгого однообразного сидения затекло, глаза защипало. А нога… это отдельная история.
   "Пойти, прогуляться".
   Свет острокрылок умиротворял и приводил мысли в порядок. Но иногда хотелось спать. Здесь, в этой части Леса, деревья бегунов, или, как их ещё называли, бегуньи, почти не встречались, а ведь зелёный свет, который испускали цветы этих деревьев, считался самым приятным - он успокаивал, и в то же время бодрил. Но старик обычно не жаловался - фиолетовый цвет для стража-заступника самое то, не дает превратиться в сурового, злобного старикашку. С людьми надо помягче.
   Так он думал до недавнего времени.
   Пока не случилось невероятное.
   Двадцать дней, после того, как закончилась война ресурсов, авторитет стражей можно было сравнить с зеркалом, в которое смотришь, и видишь своё отражение. Ты же не спрашиваешь у зеркала, почему он показал тебя именно так. Чтобы сделать своё отражение безупречным, ты меняешь себя.
   И вот - это самое зеркало дало трещину. Да ещё какую. Само существование гильдии оказалось под вопросом.
   Теперь надо быть суровым и жёстким, чтобы доказать, что трещины нет. Теперь надо карать.
   Старик накинул зелёный плащ, застегнул ярко-алую застежку, и, опираясь о свою серебристую трость, вышел во двор.
   Городок, в котором поселились самые влиятельные люди равнины, был небольшим. Все домики аккуратно причёсаны, построены в скромной озёрной манере (старик усмехнулся - два полюса этой равнины, можно сказать, идеологические противники, вопросы быта решали одинаково). Здесь не было междуреченской роскоши или ощущения вечного праздника, которое охватывает тебя, как только въезжаешь в Длиннолесье. Всё просто, но в то же время со вкусом.
    Не было даже башенок, столь популярных у обычных селян. Впрочем, так было во всем Прихолмье, от городка стражей до общины искателей. Что в Лесу, что на равнине.
   - Добрых суток, заступник, - поздоровался служник.
   Ближайших к хранителю стражей именовали служниками, так же, как в различных историях называли мифических помощников Обиженного. Были они, эти помощники, или их не было - решение отдавали на откуп мирянам. Сами стражи не говорили ни да, ни нет - предания Шестипалого об этом молчали.
   - Ты ко мне?
   Служник заколебался:
   - Д-да.
   - Что так неуверенно?
   - Я думал пойти к секретарю, доложить о визите. И только потом…
   - Пустые формальности, - Шестой поиграл своей тростью, - мы должны следовать традициям, а не пустым формальностям. Чувствуешь разницу? - он посмотрел на мужчину, который глядел на него широко открытыми глазами.
  - Чувствую.
  - А я вот нет… Ладно, пойдём.
  Заступник хромал. Правая нога болела давно, иногда ступать было невыносимо. Лучшие лекари Прихолмья, Длиннолесья и Междуречья брались исцелить эту проклятую конечность, которую хотелось оторвать и выбросит вон, на съедение диким собакам. Но лучше не становилось. Временами она болела адско, временами терпимо. И он пытался найти закономерность в приступах боли, чтобы уменьшить первое и увеличить второе. Но закономерности не было. Нога жила по своим собственным законам.
   - Присядем, - Заступник сел на скамейку, вся местность вокруг которой была окрашена синим, из-за многовековой плащеноски, росшей напротив.
   - Что делать, Смуглый? - спросил он спутника. Острокрылы летали, как ласточки, быстро и ловко, и гоняли нерасторопных твердотелок.
   "Как же всё мудро устроено, - думал старик, - будет много острокрылов - мало останется твердотелок, мало останется твердотелок - острокрылы не смогут выносить потомство, значит, их будет меньше, будет меньше острокрылов - будет больше твердотелок, будет больше твердотелок - будет больше острокрылов".
   Больную ногу он вытянул, надеясь, что та уймется.
   Куда там.
   Старик усмехнулся.
   - Что же нам делать?
   - Обиженный его знает, заступник, - служник вздохнул и продолжил, как можно тише, - книга подлинная. Её действительно забрали с Острова. Серый сказал, была встреча с агентом, он подтвердил.
   - Невинный?
   - Да.
   - Стало быть, Остров существует? - старик постарался расслабиться и придать телу непринуждённое положение. Лучше бы он этого не делал. Нога была против.
   - Заступник, - Смуглый прижал руку к груди, - "я верую в Господа Бога Обиженного..."
   - Давай по делу, - Шестой не любил пустые молитвы, - Остров существует?
   - Но ведь Шестипалый говорил...
   - Я не у Шестипалого спрашиваю.
   Служник задумался.
   - Заступник, - ответил он тихо, - по этому делу я к вам и пришел.
   Старик нахмурился:
   - Говори.
   Смуглый поднял свою голову:
   - Меня послала Братия. Мы уже подписались под этим документом, - он вытянул из-за пазухи свернутую в трубочку бумагу, - надо меняться. Существование Острова не противоречит трудам Шестипалого. Происходит переосмысливание его трудов.
   Старик молчал.
   “Братия” - значит,  так они называют эти свои посиделки, на которых молодые члены гильдии хотят что-то решать за старших. Ну-ну…
   - Люди вышли с Острова и расселились по равнине, - продолжал говорить Смуглый, - Тем самым нарушили завет Создателя. И были наказаны. Незримые души созданы на Острове, зримые - на равнине. Противоречий нет.
   - Кроме одного, - промолвил Шестой.
   - Кроме...
   - Одного обстоятельства. Маленького обстоятельства. Такого маленького, что можно его упустить. Тем более Братии. Братия же мыслит широко, глубоко, куда ей вдаваться в детали? Давай бумагу.
   - Какого… обстоятельства? - служник казался растерянным.
   - Да не бери себе в голову. Давай.
   Старик развернул протянутый свёрток:
   - Так я и думал. Ни слова.
   - О чём? - Смуглый глядел на заступника и пытался прочесть его мысли. Впрочем, он, кажется, догадался.
   И молча опустил свою голову.
   - Ты читал дневник? - старик говорил мягко, даже немного лениво.
   - Да, заступник.
   - Что случилось на Острове?
   - Там неожиданно наступила ночь. Зажглись небеса. Люди сошли с ума.
   - Почему это произошло?
   Служник молчал.
   - Смелей, - подбодрил Шестой.
   - Возможно, их наказал Обиженный?
   - За что? - старик заморгал, - они же не нарушили завет.
   - Не знаю, - Смуглый мотал головой, - возможно, он знал что они нарушат. Возможно…
   - Вначале преступление, потом наказание. А как же иначе? Но люди ничего не нарушили. Они ВЫНУЖДЕНЫ были отправиться на равнину. Вынуждены. Потому что злой Демиург решил над ними поиздеваться. Ведь так?
   Служник качал головой:
   - Заступник...
   - Какой я тебе заступник? Нет больше такой должности. Кого я защищаю? И главное, перед кем? Это Обиженный должен просить прощения, за всё, что он сделал.
   - Но это ересь.
   - Это правда. В дневнике написана правда. Ты сам сказал.
   - Но...
   - Что?
   - Что делать, учитель? - Смуглый назвал старика самым почитаемым именем. Так его не называли с той самой поры, как он оставил свой пост в академии, стал служником, а потом и заступником.
   Шестой посмотрел на сидящего. В этот раз более мягко.
   Не смотря на свет, исходящий от плащеноски, щёки его собеседника казались пунцовыми. То ли от напряжения, то ли от стыда, то ли от неумения выразить мысли.
   Старик отвернулся.
   - Для начала, - он потянул за бумагу и разорвал её пополам,- начнем с чистого листа. Был дневник и нету, - Шестой продолжал делить бумагу на части, медленно, наслаждаясь каждым движением, - нет никакого дневника, - он разбросал кусочки перед скамейкой. Так, будто рассыпал зернышки, - есть попытка опрокинуть существующий порядок. Внести раздор. Для этого и была написана рукопись. Кто её написал, мы не знаем. Но мы знаем с какой целью. От этой мысли и будем отталкиваться.
   - Но что, если в книге написана правда? Что, если истина... - не унимался служник.   
   - Истина... Истина не выскакивает неожиданно, из-за угла, как какой-то разбойник. Истина - хорошее вино. Хорошее вино должно быть выдержано. Годами. Днями. Столетиями, - Заступник взял трость, и начертил под ногами три круга, соединенные линиями - символ их гильдии, - то, что хранили стражи, то, на чем держался порядок, может быть разрушено. Каракулями какой-то девчонки... Зачем она, гильдия, если нечего искупать? Зачем отправлять мёртвых к Острову, если можно отправить живых? Зачем сохранять традиции, если они бессмысленны? И, наконец, кто будет поддерживать мир на равнине, если стражи уже не авторитет?
   Служник молчал. Воздух вокруг сидящих сгущался, как сгущается темнота в момент Угасания.
   - Что делать, Заступник? - произнес Смуглый. Вернее, прошептал. Губами.
   - Действовать. Наступило время действовать, - старик сжал свои зубы.
  Адская боль пронзила конечность.
 
   Это был чёрный ангел. Ангел смерти, как называли его впечатлительные.
   Вытянутая морда, похожая на заостренную лопату, хвост, длинный и кривой, словно коготь исполинского шептуна. Крылья не сложены, как у птицы и плащеносца, а раскинуты в стороны, словно сейчас полетит. Или с лёту вцепилось в добычу. Тело чёрное, настолько чёрное, что кажется порождением ночи, её самой зловещей частью.
   И это чудовище дышало...
   Мерно, негромко. Чуть слышный гул исходил из утробы. Как будто плавили металл.
   Первая вздрогнула.
   - Не бойся, - ответил Мутный и сильнее прижался к девушке. Ему самому было страшно.
   Однако что-то было не так.
   Чудовище не шевелилось. Оно замерло и даже не смотрело в их сторону. Да и смотреть вроде как было нечем. Глаза животных, что живут в темноте, днём в Лесу, а ночью на равнине, светятся от случайного лучика света, а ангел казался слепым.
   - Да, - ответила Любящая, после того, как дала насладиться мгновением, - это он. Чёрный ангел собственной персоной. Как видите, не опасный. И даже немного застенчивый.
   - Это машина, - глаза у парня полезли вверх, настолько ошеломляющим казалось открытие.
   - Это летающая машина, - поправила женщина.
   - Вы сами её построили?
   - Нет. Её построили те, что забрали нас с Острова, - Любящая посмотрела на девушку, - Те, кого ты назвала паучками. Хранители.
   - Откуда ты знаешь? Ах да... - Первая усмехнулась, - пестрокрылые меня обманули. А я то думала... Теперь всё стало ясно - и познания в кулинарии, и способности к языкам.
   - Ошибаешься, - женщина улыбнулась, - это неуловимый народ. Просто так на контакт не идут. Ты была первая, это точно. Но они верят своим легендам. И они верят хранителям. А откуда я знаю... Вот.
   Она вытянула правую ладонь и провела по ней левой. Будто делала надрез.
   Воздух между ладонями задрожал, словно это не воздух, а поверхность озера, по которой бежала рябь - и появилось изображение, светлое и удивительно правдоподобное. Будто изображение рисовал дотошный художник, перерисовывая с натуры, один к одному, чёрточку к чёрточке, не опуская ни одной самой мелкой детали.
   Но еще удивительнее оказалось его содержание. На рисунке была она. Она с пестрокрылыми. Они стояли в пещере, освещенной мириадами огней, или звезд, как называла их девушка, в тот самый миг, когда Первая посещала хранителей. Она поняла это сразу. Каждые сутки, проведённые на холмах, чётко ложились в памяти. Иногда ей казалось, что это своеобразное колдовство, или какая-то способность её новых знакомых, которая передается и тем, кто бывает в их доме. А может, то, что случилось, потрясло её так, что она всё запомнила?
   Картинка зашевелилась. Пестрокрылые с Первой задвигались, и раздался голос, поразивший своей правдоподобностью:
   "- Те, кого мы называем хранители, приветствуют Вас.
   - Скажи, что и я их приветствую. Спроси, откуда знают о нас. Где узнали, что мы едим и как справляем потребности."
   Любящая щёлкнула пальцами. Картинка остановилась.
   - "Хранители знают всё" - повторила она за Коэ, - к сожалению, нет. Они не знали, откуда мы появились. Остров вызывал у них недоумение и отвращение. Он возник из ниоткуда, нарушая все существующие законы. Они говорили, что это... неправильно, это уродливо, потому что внезапно и непонятно… Такое есть слово, - Любящая задумалась, - его ещё любят искатели… аномалия. Кажется, так. А мы - аномальные.
   - Зачем же они вас приняли? Ведь вы - аномальные? - Первая фыркнула.
   - Они хотят всё вернуть. Чтобы тот, кто привел нас сюда, отправил обратно. Не только нас, но и Остров, и даже людей на равнине. Они провели расследование, и расследование показывает, что это мог сделать тот, кто находится за пределами мира. Только он. Работа слишком затратная, и проделать её столь быстро никто в этом мире не может. В легендах крылатых сказано, что это Создатель.
   - Крылатых? - спросила Первая.
   - Ты называешь их пестрокрылым, - женщина помолчала, - Хранители нам помогают, нам - это тем, кто остался, после того, как ваши предки уплыли, - сказала она после паузы, - это они забрали нас с Острова. И этим спасли. Пять лет, во время ночей, мы страдали от холода и темноты. На Острове нет ни зримых Лесов, ни пещер, в которых светло, а земля по ночам не греет. Продукты можно выращивать в ограниченном количестве. И мы страдали. Пять лет мы ждали дня, но когда этот день наступал, нам приходилось бороться. Селения осаждали потомки сожжённых, и пять долгих лет мы отбивались. Хранители нам помогают. И всё для того, чтобы однажды мы встретились с Богом и попросили о милости.
   - Я не хочу никакой милости, - ответила девушка. И посмотрела на Мутного, - может, ты хочешь милости?
   - Нет - парень сжал её руку, - это мой дом.
   - Вы не понимаете, - Любящая занервничала. Даже с её то способностью держаться, - это не наша земля. Здесь всё не так. Мы должны засыпать, только Солнце уходит, и просыпаться, когда появляется. Небеса не должны пылать и сводить нас с ума. Лес не должен пугать темнотой. Мы должны видеть наши, незримые души. И только. А здесь всё чужое. И мы здесь - чужие.
    - Это тебе паучки диктовали? - поинтересовалась девушка.
    Любящая улыбнулась:
   - Дневник.
   - Не читала я никакой дневник.
   - Прочти. Один экземпляр я оставила в сторожке. Странно, но жить на Посту и не знать новостей… - Любящая посмотрела на Мутного, после на Первую, потом снова на Мутного, - хотя оно и понятно. Вы заняты только друг другом.
   И улыбнулась, усталой и потускневшей улыбкой.
   - Сейчас темно, - промолвила Первая, - проводники в межсезонье ездят не часто. Те, кому нужно отправиться в путь, ожидают пылающих.
   - Я не сказала о главном, - женщина помолчала, словно указывая на важность того, что собиралась сказать, - Создателя нашли. Точнее, его воплощение. И воплощение спит.
   - Пестрокрылые говорили о каком-то Ээфе.
   Любящая кивнула:
   - Воплощение скоро проснётся, и мы заставим его вернуть всё обратно
   - Заставите? Вы?
   - Не мы, - Любящая пропустила иронию. А может, ей было не до неё, - Хранители. С помощью нас. Им нужен чистый, нетронутый мир. Без аномалий, без аномальных. Они дадут нам то, что потребуется.
   - Допустим. Создатель проснётся. Если уж Бог, Обиженный там, или Ээф, а может быть, кто то ещё перенёс этот Остров, наверно, была причина. Вряд ли он согласится вернуть всё обратно. Он, милая моя, Бог, а не проводник на Посту, - девушка объясняла простые понятные вещи. Точно так же,  как пару часов назад, в сторожке, то же делала Любящая. Точно таким же тоном.
   "Ох, женщины, - Мутный смотрел на обоих и думал, - как же вас много, когда вы вдвоем".
   Но Любящая казалась невозмутимой. Как кошка при встрече с саммакой.
   И Первая вдруг поняла, что говорила напрасно. Наверняка та давно всё передумала, проиграла в своей голове все возможные сценарии возможной встречи с возможно Создателем.
   - На этот случай есть козырь. Когда придёт время… - женщина замолчала, возможно, считая, что может сказать что-то лишнее, - прошу, - повернулась она к машине и плавно взмахнула рукой. Бочина открылась.
   Внутри была мгла.
   - За мною, не бойтесь, - Любящая посмотрела на спутников и улыбнулась.
   - Скажи, зачем? Зачем мы тебе?  - спросила Первая.
   - Мне нужны люди с равнины.
   - Почему мы?
   - Потому что вы знаете. Потому что поверите. Потому что пойдёте, - женщина выдохнула и сделала приглашающий жест.
   Первая фыркнула, и ещё крепче вцепилась в Мутного. А Мутный вцепился в девушку.
   Медленно, словно танцуя, парочка вплыла в чудовище.
   Бочина закрылась, и стало страшно.
   Неожиданный свет ослепил и заставил зажмуриться. Белый, как молоко, исходящий от стен, пола и даже потолка. Первая вспомнила дом, в котором жила на холмах. Там тоже был свет, такой же ровный и не навязчивый. Хотя, пожалуй, помягче. Тот успокаивал. Этот бодрил.
   Как только глаза попривыкли, она огляделась.
   Помещение казалось пустым. Нет, не казалось - оно было пустым. Какие-то ниши в стенах, несколько кресел перед доской, широкой и белой. И всё.
   В одном из кресел сидел человек. Лохматый, но с аккуратно подстриженными усами, в блестящей чёрной жилетке, надетой на голое тело, со светлой, почти бледной кожей. Как у Любящей. Или Веселёхонького, упокой Обиженный его душу. Свет лишь подчеркивал бледность, намекая на сходство с двудушными.
   - Пришли, - мужчина поёрзал на кресле, но остался сидеть.
   - Да, - ответила женщина, - всё прошло благополучно. Спасибо, что дождался, не улетел.
   - Опасно от так открываться.
   - Знаю. Но дело того стоило. У нас гости.
   - Ща плетим. Птичка вже заскучала.
   "Какой странный выговор, - подумала девушка, - вроде приморский, а вроде и нет. Говорит быстро и кратко, слова проглатывает. Как Косматый. Но всё же не так."
   Мужчина обернулся, вернее, не он - обернулось кресло, вместе с мужчиной.
   - Добр суток. Сударыня. Сударь. Разшит представиться - мня звут Хвостень, я каптан этой птички.
   - Первая, - промолвила девушка.
   - Мутный.
   - Ну что, плетели, Фиалка? - мужчина воззрился на Любящую. И подмигнул. "Фиалка? Пожалуй, идёт" - подумала девушка. Но всё-таки фыркнула.
   - Ущепни меня за попу, Хвостень. И зацелуй меня до смерти. Ты умеешь уговаривать девушку, - Любящая выдохнула последнее слово.
   Капитан дёрнул ус и повернулся к доске. Руки взлетели, будто он отпускал плащеносца на празднике Возвращения. Перед доской возникла картинка. Точки, линии, мелкие, крупные, какие-то надписи, цифры. "Карта" - подумала девушка.
   Хвостень мигнул пару раз, и точка в правом верхнем углу этой карты расширилась, запульсировала, словно раздутая шишка у зримых.
   Картинка исчезла, сложившись с боков, и Любящая попросила садиться.
   Первая уселась, и тут же почувствовала, как что-то вдавило в сиденье. Как будто она оттолкнулась ногами. Но ноги свисали рядом.
   Она посмотрела на Мутного. Парень закрыл глаза. Первая тоже закрыла и постаралась расслабиться.
   Потом открыла:
   - Ну что, когда полетим?
   - Вставай, - ответила Любящая (она же Фиалка).
   - Зачем?
   - Прилетели.

   Деревья ангелов - плащеносцев и острокрылов, были излюбленным местом селян. Именно здесь появлялись селения. Летающие существа редко опускались на землю, предпочитая обсиживать ветви, а синий или, тем более, фиолетовый свет успокаивал, даруя спокойствие и безмятежность.
   Конфликтов и так слишком много. Люди, запертые ночами, особенно когда на равнине пылающие, становятся нервными. Пускай в зримом Лесу и просторно, пускай звуков много, и все они разные - в душе кто-то шкодит. Особенно когда смотришь вверх. И видишь косматые тени.
   Шокеры - отвратительные созданья.
   И если ты заперт в Лесу, выбирай плащеноску - тихо, спокойно, и слышно негромкое стрекотание, вперемешку с пением птиц.
   Но воины - гильдия особая, безмятежность им не нужна. В любой момент тебя могут дёрнуть и ты уедешь, за несколько суток от дома. Какая тут безмятежность?
   Да и в своем Лесу нужен порядок. Совет старейшин любит давать задания. А случись что серьёзное - кто поможет? Гильдия воинов не только карает, гильдия спасает от неприятностей, будь то пожар или внезапное нападение воспов, которые время от времени сходят с ума. Надо быть начеку. И постоянно тренироваться.
   Поэтому и поселок выглядел по-другому. Зеленые, сине-зеленые, желтые краски преобладали. Деревья бегунов, саммак, шептунов. Главное - держать хозяйство подальше. Шептун - животное сильное, а группа этих животных, которых, как и других шестилапов, тянет к своим деревьям, может снести постройку.
   Но Заговоренный нуждался в спокойствии. Чтобы лечить свою память. Хотя и знал, что никогда не залечит.
   Поэтому и выбрал дом на окраине, так, чтобы в окно светил синий свет, свет плащеноски. Этот свет убаюкивал, позволял забыться, расслабиться. Позволял - забыться не получалось.
   Он снова готовил завтрак, и снова для неё. Хотя и знал, что съест его не она, съест другая, близкая и далёкая одновременно.
   А та умерла. Ту он уже не увидит.
   Заговорённым восхищались - как он любит своих женщин, приносит завтрак в постель. И никто ведь не знал, никто в посёлке не знал, для кого он готовит. Воин представлял, как приносит поднос, ставит на столик. А в постеле она - просыпается, и улыбка... Эта улыбка. Редкая и незабываемая.
   Он бередил свои раны. Хотел залечить, но делал больнее.
   Три дня прошло с той поры, как простился. Поцеловал её пальчики, посиневшие губы, пятно, то самое пятно на лбу. Душа рвалась в клочья, а он целовал.
   Тогда он не плакал. Слёз не было. Возможно, выплакал всё, наблюдая её страдания. Проживал её боль, мучительно долго, пытался вжиться и забрать себе всё, но он и представить не мог, насколько ей больно.
   Двудушные не сжигают, двудушные не отправляют за море. Двудушные хоронят. Заговоренный знал, где её могила. И в мыслях туда возвращался. Снова и снова. Но только в мыслях. Прийти он не мог. Да и не надо. Прошлого не вернешь, не искупишь. Но если бы было возможно, он сделал бы всё по-другому. Если бы было возможно...
   Безвестный Лес. Странное и зловещее место. Так думают многие. Лес, в котором живет паразит, зримая душа, не имеющая собственного тела, и заражающая других, по большей части ослабленных и больных. Животное выздоравливает, но когда приходит пора размножаться, оно выпускает новорожденные души живущего в них паразита, которые заражают других. Раз в десять лет, в начале ночи. В остальное время паразит не опасен.
   Но люди в Лесу не живут. Точнее, живут, но только те, что переродились, и при этом остались живы. Их называют двудушными.
   В самый разгар Угасания, как только солнце меняет свой свет и становится тусклым, со всех концов равнины, разными путями, кто тайно, кто явно, в Лес съезжаются люди. Те, что готовы продать свою душу и совершить самый страшный грех - грех слияния. Тем самым нарушив главную заповедь Обиженного - не использовать зримые души, и нарушив её в извращённой форме. Стражи за это казнят. Поэтому двудушные не покидают Безвестный, который называют Девятым, а днём, когда светит солнце, живут по ту сторону Леса, где к морю подходят предгорья. Чтобы попасть в это место, нужно пройти через Лес, таинственный и пугающий.
   Почему человек заражается сразу, не знает никто. Слабый, здоровый, старый, молодой - заражаются все. Быть может, всё дело в отсутствии зримой души, а если тело свободно, проникнуть легче.
   И паразит проникает.
   Начинается ломка. Перерождение, как называют её двудушные.
   Это время боли и страдания. Человека лихорадит, внутренности выворачивает, кости сжимает в тисках. Лоб краснеет, его середина выпячивается, кажется, что-то стучит изнутри, пытаясь выйти наружу. И это что-то выходит, темное и шершавое, подсыхая, словно засушенный плод.
   Эта шишка, вырастающая на лбу, напоминается шишки других зримых душ. Если её оставить, человек погибнет, как только пройдет новый цикл и снова закончится ночь. Новорожденные души паразита выйдут из тела и будут искать жертвы. Поэтому шишку после перерождения удаляют, оставляя большой кровавый рубец.
   Тогда человек живёт долго и почти не стареет. Видит и слышит то, что не слышат другие, а его осязанию позавидует слепой. Раны заживают, болячки уходят. Но он становится двудушным.
   Стражи двудушных презирают. Но торговлю при этом ведут. И отправляют легатов.
   Или представителей гильдии воинов.
   Это решение выглядит логичнее. Никто не задаёт лишних вопросов, а если и спросят, то можно сказать, что это разведка. Боем. Ну или подобную чушь. В чушь верят с охотой, она необычна.
   Шли последние пылающие.
   Ему, тогда еще не Заговоренному, в то время его звали Задорный, предложили работу. Нужно было съездить в Девятый и забрать товар. На равнине за Лесом росла трава, экстракт которой считался лучшим обезболивающим. В диком виде она росла и в других местах равнины, но встречалась редко и обезболевала хуже. Да и готовить лекарство умели только двудушные. Для них это было важно, ведь во время перерождения человек испытывал боль, которая считалась одной из самых мучительных. Выживали немногие, даже с лекарством, а без лекарства - уже единицы.
   Задорный тогда согласился.
   Потому что не мог отказаться. Точнее, мог, но не хотел. Бежать от задания не в его характере, ни тогда, во времена молодости, ни теперь, когда стал командиром отряда Длинного Леса.
   Было страшно. Вначале. Да, время не то, самый конец ночи, заразиться нельзя. Но кто его знает? Говорят, в Девятом Лесу и другие напасти. Не все возвращались обратно. "Девятый Лес, Девятый Лес" - повторял он во время поездки. Если чего-то боишься, называй это вслух. Пока не перестанешь бояться.
    С виду местность была обычная. Безвестный не отличался от других таких же Лесов - Длиннолесья или Долины. Те же деревья, те же лохматые тени над головой, те же острокрылы ловят тех же твердотелок. Птиц было меньше, как и других незримых. Но в остальном - Лес как Лес.
   И двудушные оказались самыми обыкновенными. Немного менее озабоченные, и, вроде как, более гостеприимными. Кузнецы, ткачи, скотоводы, те же ремесленные мастерские, та же кухня, сочетавшая в себе всевозможные блюда, которые готовили в разных районах и в разных общинах. Ведь в Девятый стекались все - кто бежал от прошлого, кто порвал прежние связи и хотел начать новую жизнь, бежали от правосудия, бежали от того, что этим правосудием прикрывалось, бежали, казалось, без всякой причины, а чаще даже и не бежали, а просто шли - медленно и упорно, к намеченной цели, той цели, к которой давно готовились, взвесив все за и против, шли, чтобы остаться уже навсегда.
   Все пришедшие в Лес отдавали плату во время перерождения и приносили клятву верности.  А после становились частью Безвестного.
   Здесь попадались старожилы, которых можно бы было назвать глубокими стариками, ведь они помнили события самой кровопролитной войны - войны ресурсов, то время, когда и стражей то не было. Но старики ковали, строгали, готовили наравне с остальными.
   Были те, кто моложе, допустим, бывшие разбойники, которые одумались и решили начать новую жизнь. О бандах давно забыли, или же они стали чем-то вроде предания, все части которого перемешаны и уже не понять, где там правда, где вымысел. Никто на равнине не думал, что герои преданий живы, и что живут те не где-нибудь, а в самом далёком Лесу.
   Здесь были искатели, те, что стояли у истоков создания гильдии. Были посланники стража-заступника, которые не вернулись и у стражей считались мучениками, пострадавшими за веру. Если бы они видели довольные или, скорее, умиротворённые лица всех этих мучеников, то, наверное, поменяли бы своё отношение. Не к двудушным, к посланникам.
   Были и молодые. Действительно молодые. Пришедшие в последнее Угасание.
   Среди этих пришедших была и она.
   Он её задирал. Постоянно. Иногда девушка обижалась. Тогда он давал задний ход и становился серьёзным.
   Парень не мог понять, чего же его зацепило, что влечет к этой странной и неказистой девчонке. Желание понять, или, может, желание помочь? Но вскоре он понял, что это другое желание.
   И тогда его жизнь изменилась.
   Он не мог её покинуть. Не мог уйти. Он полюбил её странности, её манеру молчать, когда о чем-нибудь спрашивал. Её рисунки на воде, которые исчезали, стоило лишь подуть на поверхность. Её задумчивость и её созерцательность.
   Она редко смеялась. Почти никогда. Но если у него получалось её рассмешить, на глазах проступали слезы. Он радовался за неё и за себя. Буквально сиял от счастья. Он обещал самому себе, что сделает её счастливой.
   И не сдержал обещание...
   Она любила рисовать. Медленно, аккуратно. Кисточка только касалась воды, но вместо расплывчатых пятен появлялся узор.
   Она никогда и никуда не спешила. "Прекрасное всегда неторопливо”.
    Но он её не понимал. Зачем так стараться, если то, что рисуешь, исчезнет так быстро?
   - Зачем ты здесь? - спросил он однажды. И думал, она не ответит.
   Но она ответила.
   - Я хочу уйти от времени, - сказала девушка. Сказала, и снова взялась за работу.
   Она любила всё медленное, застывшее. Ей хотелось, чтобы прекрасное замерло и осталось уже навсегда.
   И рисовала по воде...
   Когда она пришла и он увидел её состояние, то даже не знал, что же делать - радоваться или тревожиться. Лихорадочный блеск в глазах, и улыбка, которую он не забудет. Ему постоянно снится эта улыбка - напряженная и в то же время торжествующая.
   - Что случилось? - спросил он её. Понимая, что что-то случилось.
   - У нас будет ребенок, - сказала она.
   Воин знал, что это означало. Уже знал.
   Двудушные редко имели детей. Ведь чтобы выносить ребенка, нужно вытерпеть страшные боли. Душа паразита, живущая в человеке, поддерживает тело здоровым, препятствуя любым изменениям. Если ты сломал руку, она срастается быстро, но при этом болезненно. И если в теле женщины появляется ребенок, начинается борьба. Обычно природа берёт своё, и ребенок рождается. Но муки, которые при этом испытываешь, невыносимы.
   И на ребёнка решались редко.
   Она решилась.
   Им предстоял долгий и мучительный путь, который нужно пройти. Вдвоем.
   Но он не знал, чем этот путь закончится.
   Он проводил с ней все время, переживал её страдания. Он не отходил от нее ни на шаг.
   Но однажды он отошел.
   И когда вернулся, было поздно.
   На столике у изголовья стояла пустая баночка. Баночка с обезболивающим. Девушка выпила всё.
   И умерла.
   Тогда Задорного не стало. Тот человек, который вернулся в Длиннолесье, не был похож на весёлого развязного парня. Его перестали так называть. Говорили - "приятель", "дружище".
   А потом он стал Заговорённым.
   Безвестный Лес - не какое-то особое место. Там люди верят, любят, страдают. Так же, как в Длиннолесье, Приморье или Долине. Быть может, в Девятом меньше суеты, быть может, больше думают о вечном.
   Но для него этот Лес стал особенным.
   Заговоренный перевернул прожаренный ломтик и чуть больше закрыл поддувало. Запах ароматного хлеба носился над кухней и заставлял желудок сжиматься.   
   Готовить его научила она. Девушка была из Заводья, а кухня тех мест считается лучшей кухней на равнине. Там не боятся пробовать новое, и смело добавляют что-нибудь зримое - те же специи из перемолотых тянучек или сало речных ползунов.
   А потом он готовил для неё, и каждый раз, когда она просыпалось, на столике у её изголовья стоял завтрак. Каждый раз.
   Он поставил всё на поднос и медленно вышел из кухни. "Прекрасное всегда неторопливо".
   Игривая сидела в кровати.
   Она взвизгнула, как довольный саммака, и повисла на шее.
   - Тише, тише. Я ещё не поставил.
   - Необыкновенный, заботливый, милый, - щебетала Игривая (та, из Девятого, не щебетала), - куда пойдем?
   - Погоди, - Заговорённый разлил компот, - что происходит в селении? Почему все такие озабоченные?
   - А, это… Дневник. Может, слышал?
   - Что за дневник?
   - Девочки с Острова. Если рассказывать вкратце, - женщина вздохнула, - Обиженный оказался подонком.
   - Я не верю в Обиженного.
   - Но ты веришь стражам.
   - Я верю в порядок. А стражи и есть порядок.
   - Но они нас обманывали. Остров существует, Обиженный сам нас заставил уйти. Так что заступничество стражей не нужно.
   - Нет никакого Обиженного.
   - Всё то же, по кругу, - Игривая подошла и потянула мужчину за руку.
   Они вышли во двор. Миновали кухню, беседку. Прошли между бегуньями.
   - Куда ты меня ведёшь? - удивился Заговорённый, - я думал, мы будем завтракать. Во рту пересохло.
   - Командир! - услышал он голос, - к вам прилетели.
   У дороги стоял Палёный, взводный отряда. Перед ним, стрекоча и хлопая крыльями, важно шагал плащеносец.
   - Подожди, - Заговорённый освободил свою руку, - давай.
   Взводный вручил конверт.
   Сломав печать, Заговорённый начал читать:
   - "Канцелярия Стража-Заступника. Командиру отряда Длинного Леса. Прошу явиться к концу десятого межсезонья двадцать первого угасания к Плацу Прихолмья вместе с вверенным Вам отрядом. При себе иметь всё необходимое для строевого построения. Проводники в дороге."
   Заговорённый поднял глаза:
   - Даже не в сезон пылающих. Интересно. Что же такого срочного?
   - Дневник, - подсказала Игривая.
   - Дневник...
   Воин задумался.
   - Хорошо, - сказал он мужчине, - готовьтесь. У нас восемь суток.
   
   Первая стояла на площадке, огорожённой светящимся контуром, и ощущала себя героем самого древнего и самого странного произведения. Листик так же стоял на мостике, когда корабль после долгих скитаний приплыл в необычную и загадочную страну, так не похожую на его собственный остров.
    Солнце уже погасло, и город, к которому они приближались, утопал в сотнях, а, может быть, в тысячах огней. Фонари зажигались с наступлением ночи, и горели, горели…
    Еще будучи маленькой девочкой, Первая поражалась жителям Дальнего города, которые ради освещения собственных улиц, не всегда необходимого, изводили такое большое количество масла. Но если учесть, что ночь в мире "Приключений" длилась десяток часов, такая щедрость казалась не расточительностью, скорее, рачительностью его обитателей.
   Листик, однако, и сам удивлялся. На его родном острове этого не было - фонари зажигали в самых нужных местах, и только тогда, когда это действительно необходимо.
   Пещера хранителей и та пещера, в которую влетел черный ангел, были похожи, но похожи не абсолютно. То же ощущение чего-то громадного и величественного. Тот же шум падающей воды. Те же мириады светящихся точек, разбросанные под сводом. Однако здесь не было разноцветных огней, благодаря которым пещера хранителей походила на пол исполинского подземелья, покрытого драгоценными кристаллами, которые охранял огнедышащий дракон.
   Но здесь был город. Настоящий, большой город. По размеру напоминавший торговые посады Междуречья. Но только по размеру. В остальном окружающее наводило на мысли о Дальнем, из “Приключений”. Те же дома, построенные из камня, те же прямые улицы, та же аккуратная застройка. И всё это тонуло в бесчисленных белых огнях.
   - Сами построили? - спросила у Любящей девушка.
   - Что? Город? - переспросила та, - ну да, город построили мы. Хранители помогли. Они поделились… возможностями.
  - Конечно же, бескорыстно?
  - Конечно же , нет. Разве кто-то что-то делает бескорыстно?  - женщина посмотрела на девушку. Не так, как зрелый человек смотрит на юного с высоты своего опыта. И даже не так, как мать смотрит на дочь. Заботливо и в то же время слегка настороженно. Нет. Она посмотрела с надеждой.
   "Что, забери меня чёрный, ей нужно?" - подумала Первая. И покосилась на ангела - теперь поговорка звучала иначе.
   - Мы все нужны друг для друга, - продолжила Любящая, - люди Острова, люди равнины, хранители. Что-то произошло, и в результате имеем то, что имеем. Теперь предстоит понять, зачем это нужно, и исправить ошибки.
   - Искатели знают о городе? -  Мутный старался разглядеть как можно больше деталей в том многообразии, которое открывалось глазам.
   - Искатели нет. Орден знает. Орден... Это было ошибкой. Зря мы их взяли на Остров, -  женщина сузила взгляд, - Орден держит любое важное знание взаперти, внутри собственных стен. Они хотят знать, что не знают другие. Я поняла это поздно.
   - Почему вы отправились на корабле? - продолжал спрашивать Мутный, - почему не на ангеле?
   Любящая усмехнулась:
   - Представляю, что бы случилось, узнай Орден об ангеле. Мы бы на Острове и остались. Убитые или потерянные. Все, кроме меня, погибли, и я не уверена, что кто-то погиб случайно. Уже не уверена, - женщина помолчала, - чёрный ангел - слишком ценный подарок, и только один.
   - Постой, - нахмурилась Первая, - ещё моя бабушка рассказывала, что однажды увидела стаю.
   - Хранители, - ответила женщина.
   - Зачем?
   - Они собирают информацию. Для них очень важно знать всё обо всём.
   - Но черные ангелы забирают людей.
   - Люди - тоже информация, - Любящая замялась, - я не думаю, что хранители делают что-то плохое.
   По улицам города двигались какие-то повозки. Одни закрытые, другие открытые сверху, словно прогулочные кареты.
   Мутный щурился, стараясь увидеть детали. Если у этих повозок и были колёса, то спрятаны они глубоко и снаружи почти не видны. Но больше всего поразило не это. Повозки никто не тащил - ни топтун, ни лошадь. Никто. Колёса, если таковые имелись, крутились за счет непонятной внутренней силы.
   Впрочем, после черного ангела всё удивление было размыто.
   - А как же вы возвращались? - спросил он, подумав, - с Острова? Терпеливый сказал, что нужно плыть ночью. А в самом начале ночи вас подобрали в Лесу, Длиннолесье. Значит, вы плыли днём?
   Любящая посмотрела на Мутного. Как будто пыталась понять, чего же он хочет.
  - Мы плыли не днём, - сказала она, - на Острове много чего случилось. Да мы и не плыли. Корабль сожгли, и сделали это люди - не люди с равнины, не горожане, другие… Потомки тех, кого тронули небеса, но которые выжили. Обезумели, но всё-таки выжили. И у них появились дети, - Любящая посмотрела на спутников, - потомки тронутых не говорят, они лишь бормочут. И что-то показывают.
   Первая слушала, пытаясь среди хаоса звуков, раздававшихся снизу, разобрать отдельные голоса. Город бурлил, и жил своей жизнью. Насыщенной, многообразной. Сколько там жителей? Тысячи?
   - С Острова мы улетели, - продолжила Любящая и покачала головой, увидев, как Мутный кивнул, - не на ангеле. Чёрные ангелы днём не летают - это условие, которое дали хранители. Мы улетели на шаре.
   Мутный открыл было рот.
   - Да, - подтвердила женщина, - на том самом шаре, про который рассказывал Веселёхонький. И на котором мы чуть не погибли. Все вместе, - она посмотрела назад и улыбнулась своему вечно неунывающему капитану. Тот делал движения - вправо-влево, вверх-вниз, танцуя какой-то безумный танец. Эти движения напомнили Первой упражения гильдии воинов. "Будьте изворотливыми, как струйки" - говорит инструктор, в то время как ученики попеременно парируют удары, изгибаясь всем телом.
   Хвостень продолжил своё упражнение, закрутившись в воздухе словно волчок и слегка оторвавшись от пола. "Как это он?" - думала девушка.
   - Шар начал терять высоту, - продолжила Любящая, после того как Хвостень поставил жирную точку в занятиях, медленно и изящно спустившись, - мы упали на остров. Маленький рыбацкий остров у побережья. Наш капитан погиб, насадившись на вертел. На мачту. И дальше мы плыли на шхуне.
   - Представляю, как глядели рыбаки.
   - Рыбаков уже не было. Мы плыли в одиночестве…
   Первая не знала, чему удивляться - пещерному городу, рассказу Любящей или капитану воздушного судна, творившему нечто невообразимое.   
   - Как будем спускаться? - поинтересовалась она, - ведь мы же спустимся в город?
   Скала отвесно падала вниз - ни ступенек, ни лестницы не было.
   - Конечно, - женщина улыбнулась. Обворожительно и естественно. "Как у нее получается?" - подумала Первая. Ей хотелось насадить эту спокойную уверенную в себе самочку на мачту, как того капитана. Тогда бы она потеряла свою обаятельность. 
   - А как это будет - ответила женщина, - вот, - и показала рукой. Из скалы выступало что-то овальное, с разрезом посередине.
   - Хвостень! - крикнула женщина.
   - Что?
   - Спускаемся.
   Капитан воздушного судна махнул, словно пускал плащеносца на празднике Возвращения, и произошло очередное маленькое чудо. Створки вокруг разреза раздвинулись, и Первая с Мутным вошли в помещение, освещённое тем же светом, которым светился и город.
   Затем вошла женщина.
   Хвостень смотрел на Любящую, излучая какое-то безграничное восхищение, но только они зашли, радостно хлопнул в ладоши.
   Двери закрылись.
   "Мы в западне, - подумала Первая, - зачем же я согласилась?"
   Но было поздно. "Ты, девушка, засунешь пальцы в любое тесто" - говорила бабушка. И была, как всегда, права.
   Что-то задвигалось, и девушке показалось, будто они полетели. Вниз, на огромной скорости.
   Вначале она стала легче. Потом тяжелее. Как будто несёшься на прыгуне. Только наоборот - тебя отпускает, а потом словно вдавливает. И ощущения, конечно, не те. Ты не видишь, куда летишь, с какой скоростью, и не знаешь, когда это кончится.
   Но в целом, терпимо. И даже понравилось.
   "Сколько ещё ощущений мне предстоит испытать этой ночью?" - подумала девушка, и снова вспомнила тесто.
   Створки открылись.
   В уши ударил рокочущий шум падающей воды. По лицу пробежал холодок.
   - Здесь необычный воздух, - заметил Мутный, - как будто с запахом, - он вытер ладонью лицо и смахнул с пальцев капли.
   - Брызги водопада, - ответила Любящая, - слишком мелкие и почти незаметные. Вода падает вниз, и брызги взлетают вверх.
   - Так пахнет после грозы, - Мутный  дышал полной грудью, слегка раздувая ноздри.
   - Надышишься. Времени много, - ответила женщина.
   Девушка вспомнила ту, первую пещеру, в которой встретила паучков. Воздух там был такой же - тяжёлый и лёгкий одновременно, он поражал чистотой, но его как будто бы не хватало.
   Напротив стояла повозка. Точнее, висела в воздухе. "Так и есть, - думал Мутный, - совсем без колёс".
   Но только стоило сесть, она опустилась. Пока не коснулась дороги.
   Плавно, словно кто-то посредством лебёдки спускал подвешенный груз.
    В повозке не было ни рычагов, ни ручек, ни даже кнопок. Впрочем, и в чёрном ангеле, и в машине, в которой они спускались, их не было тоже.
   Любящая взмахнула рукой, и появилась картинка. Всё те же линии, точки, кружочки. Женщина слабо прищурилась, будто пытаясь что-то увидеть, моргнула.
   Повозка слегка оторвалась.
   И полетела...
   Первая стала смотреть.
   Дома были высокие, от трех до пяти этажей. Квадратные, с окнами, входами, похожими, как отражения в зеркалах. Даже Первая, с её любовью к простому и функциональному, приуныла. Здесь легко потеряться, а жить в таком городе скучно.
    Все строения каменные, в основном тёмно-серые. Но попадались и черные, и бардовые, даже в крапинку. "Хоть какое-то разнообразие" - вздохнула девушка.
   Камни большие, как плиты, на которые позже наносятся надписи.  Такие ставят на месте, где случилось что-нибудь грандиозное. Например, стояние у Квадратной Рощи, самое важное из событий войны ресурсов, после которой гильдия стражей стала первой гильдией мира. Здесь же из похожих камней выложены дома. Все, деревянных не было. Каменные блоки подогнаны ровно, хотя и не так, как в домах пестрокрылых, стыки просматривались легко. Окна большие, и в основном без решёток.
   Между домами деревья,  везде. Сосны, березы, осины.
   "Света здесь много” - подумала девушка. И посмотрела наверх. "Звезды" горели ярко. Но над дорогой было светлее - по обеим её сторонам тянулись светильники, в виде столба, на самой вершине которого находился большой светящийся шар. "Неэкономно, - подумала девушка, и ужаснулась, представив, сколько же масла уходит на свет. Хотя, может быть, они горят не всегда, да и кто его знает, вдруг это не масло? Деревья же светятся? Светятся. И огнетелки, и зонтики. А масла в них нет.
   Повозка остановилась. У правой обочины.
   - Приехали, - Любящая вышла, медленно и, как всегда, грациозно, заставив девушку фыркнуть.
   Она посмотрела на Мутного, точнее, проследила за направлением взгляда. Парень воззрился на  женщину и будто о чём-то задумался.
   - Ты чего? - спросила она.
   - Погоди, - Мутный слегка отстранился, - откуда у Вас письмо?
   - Письмо? - переспросила женщина.
   - Ну это. Сопроводительное.
   - Ах... - Любящая задумалась.
   - Его же не было в книге.
   - Конечно не было. Оно лежало в сумке у Терпеливого.
   Парень занервничал. Первая еще никогда не видела его таким возбужденным. Стало даже обидно.
   - Как же он хотел передать книгу без сопроводительного письма?
   - А я почём знаю? - женщина смотрела в упор, почти прожигая взглядом, - этот подонок убил Веселехонького и напал на меня. Мы пять лет (пять лет!) прожили вместе. На Острове. И что, я должна разбираться, что он хотел передать?!
   Любящая была похожа на меч правосудия, который можно считать отдельным героем из “Приключений”. Когда было нужно, он принимал вид человека и приходил на помощь герою. "Похоже, она говорит правду, - подумала девушка, - Долговязого убил Терпеливый. Если бы сразу, вот так, без этих улыбок, жеманства. Без этой ненужной иронии. Я бы поверила."
   Мутный молчал.
   Он опустил свою голову и будто смотрел на дорогу. Но в душе жила буря, и Первая это видела, хотя и не знала причину.
   - Послушайте, я не хочу никого оправдать, - парень взглянул на женщину, прямо, - я просто пытаюсь понять. Мне нужно понять... Хорошо, - он вздохнул, - вы знаете человека по имени Дельный?
   - Почему ты спрашиваешь?
   - Терпеливый велел передать ему книгу.
   Любящая усмехнулась:
   - Дельный кто-то вроде старейшины. Но Дельный не в Ордене. Терпеливый не мог так сказать.
   - Но он СКАЗАЛ, - Мутный, казалось, вскипел, - и ещё. Простите за домыслы, но я спрошу. Терпеливый хотел Вас убить, я в это верю. Но почему же тогда;, а не раньше? Что его останавливало? Ведь у него была потеряшка?
   Любящая смотрела в упор.
   Парень смотрел в упор.
   Первая хмурилась.
   - Я задавалась этим вопросом, - ответила женщина, - но я могу лишь сказать - не знаю. А что касается письма, оно адресовано Лобастому.
   - Будто два разных человека.
   - Да.
   - Там, на Посту, был такой тип, с Озёрного. Помните?
   - Помню.
   - Так вот... - Мутный задумался, и посмотрел в никуда, - он сказал одну вещь. Странную. Она тогда показалась странной. Но я запомнил. Потому что всё остальное, что он говорил, было правдой. Он знал кто мы, откуда, узнал потеряшку. Вот про потеряшку он тогда и сказал, - парень нахмурился, будто пытался вспомнить, - он сказал, что это еще непонятно, кто кем владеет - человек потеряшкой, или потеряшка человеком. И я теперь думаю, что имел в виду?

   - Они угрожают? - герцог похлопал лошадь по морде. Та отстранилась и фыркнула, - ещё обижается... Угрожают?
  - Да, угрожают. Но не в открытую, так, по сути… Да. Страж-заступник велел передать, что за добро надо платить добром.
   - Как, как?
   - За добро надо добром. Платить, - Бледный стоял у стены, скрестив руки и ноги, и разглядывал кончики туфель. Сквозь проёмы меж досками лился розовый свет топтуньи - дерева топтунов.
   Обычно постройки возле таких деревьев не строили. За исключением, может быть, склада, в котором лежит то ненужное, что до наступления Возвращения точно не пригодится. Да и место для селения выбирали подальше. Кому захочется во второй половине ночи слушать топот десятков массивных лап? Топтуны возвратятся к деревьям, все шестилапы к ним возвращаются, земля задрожит, а низкий гортанный звук, пожалуй, не лучше топота.
   Но в этот раз дали маху. Герцог уже вставил тем самым строителям, что на пьяную голову да на скорую руку возвели здесь конюшню. А эти вот оправданья - бу-бу-бу, мы же не знаем, что это такое, мы и лошадей-то в глаза не видели, он посоветовал им засунуть… они догадались. Но для склада самое то - ни один грабитель не сунется. Ладно, время покуда терпит, но в середине ночи нужно переносить.
   - За добро добром... И какое добро, по твоему, они имеют в виду? - Длинноногий решил поприбраться. Всё, что касается лошади - чистки, кормёжки и выгула, он делал сам, прислуги в конюшне не было. А то и без того сердится, что времени не уделяет. Сварливая женушка. Недаром он так её и назвал - Герцогиня.
   - Они намекнули, что закрыли глаза на то, как вы стали герцогом. В нарушение традиций селения.
   - Так это не они, это я тогда сделал добро. Весомое, - Длинноногий засучил рукава и взялся за ёжистый веник, собранный из жёстких равнинных тянучек.
   - Они всё помнят, мой герцог, - дознаватель нахмурился, - они помнят тоннели, помнят наше несчастье, с этими вислоухими саммаками.
   Длинноногий остановился.
   - Хмм... Кто бы ещё сомневался. Гильдия стражей и шантаж. Причина и следствие... И что ты сказал?
   - Что Вы велели.
   - ?
   - Что нужно жить по справедливости, а не по закону.
   - Да, - герцог начал мести, - а ты как считаешь?
   Бледный задумался.
   - Если позволите дать Вам совет.
   - Говори.
   Дознаватель подошел ещё ближе и встал за спиной Длинноногого. Тот развернулся и посмотрел в глаза. Тусклые и такие уставшие. "Не спит,  бедняга. Думает. Решает вопросы" - улыбка вползла на лицо, буквально вползла.
   - Конечно, не мне вам советовать, - сказал дознаватель, - но я бы не сорился с гильдией. Что бы не случилось, гильдия выстоит. Всё останется на своих местах, всё вернётся к порядку. Вы знаете  - я ни разу не ошибался. Поверьте, мой герцог. Стражи - та сила, которая выстоит.
  Длинноногий молчал.
   - Вот как? - сказал он, задумавшись. И для пущей наглядности почесал себе лоб, - ладно, иди. Совет мудрый.
   Дознаватель замешкался:
   - Я… от всего сердца, мой герцог…
   - Иди, - Длинноногий махнул рукой.
   - Иди, иди, иди, - повторял он вполголоса, когда дознаватель ушёл, - иди и не возвращайся.
   Конюшня преобразилась.
   Стало чище, уютнее, что ли. Хоть самому переезжай.
   Герцогиня заржала, словно довольная хозяйка. Розовый свет падал на светлые бока и делал Её Высочество неотразимой. Необыкновенной. Мифической. Лошадь сама по себе - животное почти что мифическое. Мало кто видел, а держат её единицы. Ну, герцог и ещё там с десяток. Кто ради престижа, кто из-за любви ко всему необычному. Да ещё, пожалуй, заступник с парочкой служников - эти тоже любят покрасоваться во время торжественных выездов. Такое у них положение. Не может заступник нарушить завет и садиться на зримых. Всё может, а вот садиться не может.
   Герцог задумался.
   Дневник безымянной девочки спутал все карты. Те, чей авторитет был непререкаем в течении последних столетий, оказались обманщиками. Или глупцами. Что в этом случае хуже, Обиженный знает. Да и сам Обиженный - фигура неоднозначная. За что покарал свой народ? За какие такие непослушания? Ребенок не послушался, а ты его на! - со всей дури.
   Всё разойдется по швам и обвалится. Весь порядок, который держали стражи. Рассыпется, будто карточный домик.
   Надо рвать. Все отношения, все связи с этими неудачниками. Надо. Герцог это почувствовал. А по поводу того, что говорит Бледный...  Ему ещё многое предстоит рассказать.
   - Я здесь! - Упитанный возник словно из неоткуда.
   - Напугал. Напугал, - Длинноногий оперся о веник, - как всё прошло?
   Капитан показал кулак, что означало, что дело сделано.
   - Сопротивлялся?
   - Да не особо. Точнее, нет, не сопротивлялся. Но был удивлен, над сказать, - капитан казался довольным. Его главного соперника, можно сказать, ходячую тень, посадили в темницу. Теперь можно выдохнуть, - мудро, очень мудро с вашей стороны, мой герцог. Я давно подозревал, что он предатель.
   - Так чего не говорил?
   Упитанный замялся. Удовольствие тут же сползло и исчезло. Как не бывало. Губы двигались, но не решались сказать.
   - Ладно, расслабься, - герцог поставил свой веник к стене и накинул плащ. Этот плащ всегда приносил удачу. Именно с ним он и стал когда-то тем герцогом, которого знает всё Длиннолесье. С этим плащом он встречался когда-то со стражами, и с этим плащом он готовился разговаривать с Бледным. Не с Бледным - дознавателем Его Высочества герцога, а с Бледным - агентом Его Святейшества стража-заступника.
   
   Дыхание участилось, плоть хотела вырваться наружу и сделать всё то, о чем он мечтал. Взять её силой, порвать эти ненужные одежды и засадить.
   Ооо, как давно он желал эту женщину!
   Телец пытался взять себя в руки.
   Ему, Первому Капитану Города Надежды, конечно, многое прощалось. Но не сейчас, не в этом случае. Он должен выполнить то, что должен. А после...
   Телец облизал свои полные губы.
   Уж после засадит.
   - Старшая рулевая, - ответил откуда-то голос.
   - Зовите, - капитан сел на стул и попытался собраться. Дыхание нужно восстановить, плоть успокоить. Дыхание, плоть…
   "Чего это я? В мои то годы, на такой то должности, а разволновался, ну ты посмотри…"
   Он подошел к графину и быстро налил в бокал. "Фантазии... Сейчас не время фантазий. Одно неосторожное движение..."
   Раздался скользящий звук, створки в стене раздвинулись, и появилась она.
   - Ааа, - капитан поставил стакан и улыбнулся вошедшей. Широкой и плотоядной улыбкой, - Фиалка. Я ждал.
   - Я знаю, - женщина улыбнулась и села. Уверенная и самодостаточная. Как всегда.
   - Выпьешь?
   - Выпью.
   - Здесь воздух какой-то, - Телец помахал перед носом.
   - Ну так живём же в пещере. Может, какой-нибудь газ, - женщина беззаботно откинулась и заложила ногу на ногу.
   "Я так долго не выдержу. Убейте меня сожжённые" - подумал мужчина, чувствуя, как что-то стучится. В штаны. Плеснул из графина и нарочито лениво приблизился.
   - Спасибо, - женщина улыбнулась. Взяла бокал, при этом немного помедлив, как будто бы делала милость, и, пригубив, поставила рядом.
   - Как там равнина? - поинтересовался Телец.
   - Равнина? - вошедшая вскинула брови, - на равнине ночь. Как раз середина. Хотя...
   - Хотя да. Теперь ни в чем нельзя быть уверенным.
   - Ты прочитал мои мысли.
   - На то я и капитан этого корабля. Надеюсь, последний перед отплытием.
   Наступило молчание.
   - Что? - Телец посмотрел на Фиалку. Понимая, что та ничего не делает просто, даже молчит.
   - Всё сложно, - ответила женщина, - равнина бурлит, но... я не думаю, что они согласятся.
   Мужчина нахмурился:
   - Если даже никто не согласится, это что-то меняет? 
   - Это ничего не меняет, особенно с тем подарком, который дадут хранители. Но... - женщина вздохнула, -  мы мечтали о другом. Мы мечтали, как весь народ, в полном согласии, взявшись за руки и распевая псалмы, вернётся домой. Мы мечтали увидеть радость на лицах, и благодарность, - она склонила голову набок и усмехнулась, - мечта идиота.
   - Это НАША мечта.
   Женщина как будто не слышала:
   - Получается, мы ничем не лучше того же Обиженного, как называют его на равнине. Он бросил нас, не спросив. А мы куда-то бросаем их.
   - Не куда-то, - Телец смотрел плотоядно, хотя и пытался выглядеть этаким благодушно-ленивым саммакой. Женщина смотрела в ответ, она словно раздевала всё это благодушие и вынимала на свет его мысли, - мы их отправим домой.
   - Они считают, их дом - это здесь. Я их понимаю.
   - Пускай. Пускай так считают, - Телец улыбнулся, - всем угодить невозможно.. Как, кстати, стражи? - спросил он, вздохнув, чтобы сменить тему встречи.
   - Боятся. Учение Шестипалого рвётся. Наш агент в Прихолмье, ну я рассказывала, тот, который навёл на дневник...
   - Невинный?
   - Невинный. Говорит, что возможна война. Заступник зовёт отряды.
   - Они лояльны?
   - Не знаю, - женщина пожала плечами, - у воинов два управляющих центра - совет старейшин Леса, в котором живут, и этот заступник. Как ляжет карта.
   - Как ляжет, - Телец облизнул свои губы, - стражи - наша проблема. Когда окажемся ТАМ, они могут подмять под себя всех вернувшихся - и с равнины, и с Острова.
   - Значит, стражи должны проиграть, - женщина улыбнулась.
   Капитан улыбнулся в ответ:
   - Что там гости?
   - Гости? Да ничего… отдыхают.
   - Ты извини, что спрашиваю. С этими постоянными соответствиями, рапортами, разбирательствами. Понимаешь, как сложно. Но... насколько они необходимы?
   - Настолько, насколько необходимы и мы. Они представляют равнину. Мы представляем Остров. Две половины одного человечества. Точнее, три, выделяя проводников.
   Мужчина задумался.
   - Вот как.
   - Девушка, к тому же, встречалась с крылатыми. А с ними у Создателя особые отношения. Парень обладает даром, и может услышать то, что не слышат другие. Не только услышать, но и понять, - женщина показала два пальца, - так что эти двое необходимы вдвойне.
   Мужчина вздохнул и налил себе снова:
   - Ты отважная, Фиалка. Я поражен.
   - Да брось, - гостья слегка усмехнулась, - в свое время ты был самым отважным, - она подняла бокал и приблизила к свету, - за общее дело.
   - За общее, - Телец осушил свой до дна.
   И облизнулся.
   "Лучше бы что-то покрепче" - подумал мужчина.

  - Вот. Вот. Еще один. Ещё вот здесь, - кукла размахивала своими фетровыми ручками и показывала другим таким же куклам, куда ставить кирпичик. Папье-маше - лёгкий материал, и герои разыгравшегося представления, приводимые в движение ловкими пальцами кукольника, без труда достроили стену.
   Всё это происходило по правую сторону ширмы. А по левую бегали куклы, другие, на спинах которых развевались тонкие красные ленты. Ленты колыхались, приводимые в движение воздухом, который нагнетали меха.
   - Ты видишь, Застывший? - Шестой оценил выдумку, - сожжённые изображены так, будто и вправду горят. У людей, знакомым с "Дневником", не возникает вопроса, кто же тут бегает.
   И усмехнулся. В этом была очередная насмешка - стражи не воспринимали Остров буквально, а кукловоды буквально изображали сожжённых. Такая инверсия…
   Он посмотрел на Застывшего, хотя и знал, что смотреть бесполезно. Понять, о чем думает экзекутор, всё равно что представить мысли покойника, отправляемого в лодке. Это была болезнь, при которой лицо одевало одну и ту же маску - то ли безразличия, то ли презрения к окружающему. Поэтому он и заслужил свое имя. С самого детства Застывший сталкивался с непониманием и насмешками. Но в гильдии над ним не смеялись, в гильдии его ценили - за преданность, исполнительность и аккуратность, а также бесцеремонность с врагами Его Святейшества. За последнее его боялись, а, значит, и уважали.
    А на помосте тем временем происходили удивительные вещи. Маленькая кукла с длинными волосами, очевидно, девочка, заглянула за стену и стала лить слезы, которые двумя нескончаемыми ручьями разлетались в стороны, забрызгивая стоявших поблизости
    - Хочу к маме, хочу к сестренке!  - кричала она, в то время как высокая фигура в зеленом плаще пыталась оттащить её от стены. Наконец оттащила, и две фигурки, сцепившись, упали. Мгновение спустя фигура в плаще вновь появилась на сцене, и, вскинув голову кверху, сказала:
    - Мы избранные, а они, - кукла махнула налево, - проклятые! Так решил Обиженный, и мы должны благодарить его за великую милость.
    - Но они же не сделали ничего плохого, пастор, - ответила девочка, пытаясь подняться.
    - Неисповедимы пути Обиженного! - воскликнула кукла в зелёном и бросила ту за помост.
   Только сейчас заступник вдруг понял, кого напоминает эта фигура. Особенно когда она, медленно и какими-то скачками, проковыляла перед строителями. В руке появилась трость, а высокий рост, помноженный на худощавость, зелёный плащ, седые волосы и нос, похожий на нос хищной птицы, не оставляли сомнений - это был он, он - Его Святейшество страж-заступник.
   Народ недолюбливал стражей, а последние события словно бы сделали дырку в ведре нечистот, и нечистоты попали на гильдию. Например, в виде этого кукольного представления.
   - Пора, - старик сделал знак.
   Застывший махнул.
   В ту же минуту из-за длинного строения, выполнявшего функции какой-то хозяйственной постройки и находившегося со стороны, противоположной помосту, показалось с десяток высоких плечистых мужчин, в светло-зеленых масках, такого же цвета плащах и перчатках. Сбоку висела дубинка, серые брюки были подвязаны серебристым шнурком. Мужчины рассыпались в стороны и стали двигаться к сцене, стараясь охватить её с каждого направления.
   Народ зашумел, кто-то свистнул.
   - Зелёные! - кричали со всех сторон.
   В то время прибывшие, словно ножом, уже разрезали толпу, которая в испуге шарахалась в стороны.
   Герои представления спрятались, исчезнув за ширмой.
   Тут же упала и ширма.
   Сцена была пуста. Если не считать впопыхах оставленного инвентаря, кукол, разбросанных, словно здесь разыгралась история массового убийства и пары-тройки опрокинутых стульев.
   - Сюда! - закричал "зелёный". Откуда-то справа и к нему устремились другие.
   В этот раз толпа не расступилась. Она сжалась плотной стеной и не давала пройти.
   Но было поздно.
   Другая группа исполнителей (так называли в гильдии исполняющих волю Его Святейшества) уже держала двоих - дородного бородатого мужчину в чёрной жилетке и широких коричневых штанах, который стоял, уперевшись, как дикий топтун, и молодого худощавого юношу. Юноша испуганно озирался по сторонам, пытаясь найти спасение, а по его молодому лицу стекала струйка. Алая, будто ленточка бегавших кукол.
    Но толпа смотрела уже не на них.
    На площадь вышел высокий хромой старик с острым носом, похожий на героя недавнего представления. На его спине красовался плащ, схваченный ярко-алой застёжкой, а в руке он держал блестящую трость с серебрянным наболдажником. Рядом стоял его спутник, который ещё никогда не снимал свою маску.
   - Застывший, - зашелестела толпа, боясь спутника больше, чем старика.
   Какой-то служник вёл под уздцы стройного серого коня со светлыми отметинами по бокам.
   Он подвел его к старику и поставил у ног ступеньку.
   Заступник остановился.
   Он передал служнику трость, после чего встал на ступеньку здоровой левой и перекинул правую через животное. Лицо скривила гримаса внезапной боли, впрочем, всего на мгновение. 
   Когда, спустя много лет, знаменитый художник решится нарисовать стража-заступника, он нарисует его так, как запомнил - верхом на коне, с развевающимся зеленым плащом за спиной, который ещё не опал после того, как страж взлетел на коня, и убийственной мукой на гордом и умном лице.
   Мгновения было достаточно, чтобы оно запомнилось навек.

  - Вот смотри, Мила - мы на озере, - Бескостный закрепил холст на рамку. Но только верхнюю часть - нижнюю он держал в руках, - вот это я, - он показал в левый нижний угол, - стою и рисую. Ну, как? Ничего?
   Художник свернул этот холст и достал уже следующий - камыши, тянучки, кубышки, между которыми струился ручей. Бескостный гордился этой работой. Казалось, ещё мгновенье, и полотно оживёт, ручей зажурчит, потечёт, залив собой рамку, а вместе с ним краски, которыми рисовал.
   Мила потыкалась носиком в маячки, горящие на холсте, потом перебралась к кубышкам, и вдруг начала щебетать,  громко и безостановочно.
  - Что случилось? - художник нахмурился, - ну да, кубышка. Всё правильно… Не тем цветом?
   Но струйка опять щебетала.
   - Не понимаю. Что-то не так? - Бескостный глядел то на холст, то на струйку, пытаясь понять причины внезапного возбуждения.
   Мила подуспокоилась, зависла в воздухе, и стала рисовать клювиком. Отшельник напрягся. Но он был художником, поэтому, следуя контурам, которые пыталась чертить его муза, тыкая клювиком то тут, то там, рисуя какие-то чёрточки, понял, что та хотела сказать.
   - Мила, прости. Проморгал.
   У струек прекрасная зрительная память. Даже слишком прекрасная. Они запоминают всё, что видят в течении жизни. Он догадался сам, за время их долгой совместной работы. Художник специально запоминал отдельные детали, совершал как будто случайные движения, а спустя какое-то время просил Милу вспомнить, что она видела.
   И струйка вспоминала.
   Эти созданья хранят бесконечные образы в своей маленькой зоркой головке, и Бескостный постоянно думал о том, насколько плотно там всё упаковано. Вот и сейчас Мила указала художнику на неточности. Из кубышки должна была выглядывать мордочка живущего в ней носатика. Но мордочки не было.
   Бескостный вздохнул, и стал натягивать нижнюю часть холста.
   - Ты молодец, девушка. Как это я? Не понимаю. Наверно, отвлекся. Наверно. Что-то мешает. Но что?
   Струйка защебетала.
   Художник вынул из сумки палитру, достал краски, кисточки, скипидар и начал готовиться к работе.
   "Неважных деталей нет, - сказал он себе, - важно всё".
   По небу пробежала зеленая полоса, и тут же исчезла. Потом красная, синяя. Вспышки вполнеба прорезали темноту ночи, во всех направлениях. Начинались пылающие.
   Но не так как всегда. Через некоторое время полос не стало. Небо погасло.
   Художник смотрел то на струйку, то вверх:
   - Вот это меня и беспокоит, Мила. Что-то случилось с природой. Ночь начинается раньше, пылающие наступают не вовремя, да так, будто им лень, - Бескостный склонил голову набок и начал смешивать краски, - однажды опустится ночь, уже без сезонов.
   Струйка защебетала и стала игриво бить хвостиком.
   - Эх, Мила, Мила. Мне бы твою беззаботность. Может быть, всё образуется? Может, и волноваться то нечего? День придёт как обычно, и всё потечёт как всегда...
   Однако уверен он не был. Ничего не бывает случайно, и если уж что-то пришло, так просто оно не уйдет.
   "Надо спросить у гээда" - подумал художник, макнув кисть в палитру и нанося на холст точки -  блестящие глазки носатика.
   - Всё, девушка, всё. Большое спасибо Вам за работу. За вдохновение, - он взмахнул своей кисточкой и начертил в воздухе линию, изящную и непринужденную.
   Струйка защебетала и унеслась.
    Художник собрал инструменты,  загасил свою лампу, и, сев под треногу, задумался.
   После того, как гээд вдохнул в него душу, он научился мыслить глобально, чувствовать этот мир как гармоничное целое, где всё определяется всем, и маловажных деталей действительно не существует. Мир работал словно большие, однажды заведённые часы, со своим сложным часовым механизмом. Он сам был частью этого механизма, и ощущал свою вовлеченность в происходящее.
   Но последнее время в механизме что-то сломалось. А, может быть, проржавело.
   Что-то было не так.
   Бескостный обхватил колени руками и посмотрел в воду.
   Огнетелки резвились как ни в чём не бывало, подплывая и уносясь, в заросли водных тянучек. По небу прошла полоса, и снова погасла.
   Что будет, если ночь никогда не закончится? Если исчезнут пылающие? Даже пылающие. Смогут ли эти создания поддерживать свет, постоянно? И что случится с тянучками, которые не могут без света?
   Когда он был маленьким, всё казалось ему непонятным. И удивительным. За ответом он обращался у старшим. "Сделаю так и сейчас" - подумал художник и отправился на поиски древоходца.
   Долго искать не пришлось - великан стоял там же, на том самом месте, что и сутки назад.
   "Мила сказала, что вы работали", - прошелестел в голове его голос.
   "Да, мы рисовали, гээд".
    Легкий ветерок коснулся ветвей и затерялся в листве. "Смеётся" - подумал художник. Струйки задвигались, почувствовав хорошее настроение хозяина.
   "Вы многому научились, ты у неё, она у тебя, - сказал великан, - Мила - замечать главное, а ты научился видеть детали".
   "Не совсем" - ответил художник.
   И рассказал о последней картине.
   "Ничто не приходит сразу, - заметил гээд, - Всему надо учиться. Ты ещё молодой. Ты ещё многому научишься".
   Бескостный улыбнулся.
   Голос древоходца звучал в голове и снимал напряжение. Он словно гладил, как гладила мать, тогда, в раннем детстве. Художник забыл, зачем он пришёл.
    Но в небе опять пронеслась полоса, и заставила вспомнить.
   "Хочу спросить".
   "Спрашивай".
   "Что происходит, гээд? Время сместилось. Ночь начинается раньше, пылающие позже".
   Как будто безветрие тронуло листья.
   Гээд задумался.
   "Я многое помню. Помню те времена, когда люди пришли на равнину. Помню, что было раньше, ещё до людей. Помню, как на равнину ступили высокие стройные существа, они пытались проникнуть в мысли, мои и моих собратьев.  Бродили долго, но после ушли, оставив опасные подарки. Помню, как покидали равнину крылатые существа, чтобы не стать рабами чужих желаний. Я был ростком, ещё маленькой порослью, и в горы пришли чужие. Пришли, и остались. Но ни тогда, ни потом, когда появились пришельцы, ни после, когда они уходили, ни в час, когда нас покидали крылатые, ни тогда, когда на равнину ступили люди - такого ещё не было. Ночь всегда наступала вовремя, межсезонья сменялись сезонами, солнце загоралось и солнце гасло. Семьдесят дней живу я на свете, и семьдесят дней был порядок. Но порядок нарушен, - тут будто вздох пронёсся в ветвях, - и я не знаю причины".
   "Я тоже, гээд, и это меня беспокоит... Ты раньше рассказывал о пришельцах" - добавил Бескостный.
   "Пришельцы были давно" - ответил гээд.
   "Это они оставили потеряшки? Те, что ты называешь подарками".
   Древоходец задумался:
   "Да. Это умные и организованные существа. Но вряд ли они изменили природу. Прищельцы - создания этого мира. А всем в нём живущим нужен порядок. Солнце одинаково светит для всех".
   "Обиженный - это он меняет природу?"
   "Не знаю... Мы - дети Создателя, Создатель не будет губить детей".
   "Но кто тогда, гээд? Чужие?"
   "Чужие - мирный народ. Для них порядок - главное в жизни. А живут чужие в пещерах, где колесо жизни крутится по особому."
   "Колесо жизни … А может, ступицу колеса кто-то не смазал, и скоро оно остановится?"
   "Я понимаю твоё беспокойство. Возможно… Возможно… Но что-то во мне говорит, что колесо не должно останавливаться. С Создателем или без".
   "Что делать, гээд?"
   Древоходец молчал.
   "Ждать, - сказал он чуть позже, - и наблюдать".
   "Я не буду ждать" - подумал Бескостный, но так, чтобы гээд его не услышал.