ВИКТОРИЯ БОЛТИНА - http://proza.ru/avtor/marinailina - ПЕРВОЕ МЕСТО В 138-М КОНКУРСЕ ПРОЗЫ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Георгий Арсентьевич ехал знакомым маршрутом, автоматически ведя машину по намытому дождем проспекту. Ехал он решительно. Всякому, кто бы посмотрел сейчас на него, тут же стало бы ясно, что Георгий Арсентьевич принял какое-то важное решение. Стороннему наблюдателю также стало бы понятно, что принять данное решение Георгию Арсентьевичу было нелегко, но оно было принято окончательно и оставило на его лице след мучительных переживаний. Во внутреннем кармане пиджака у Георгия Арсентьевича лежал конверт с крупной суммой денег и банковская карта. «И причина не в том, что мама сказала, что она превратит мою жизнь в хаос, - оправдывал себя он, - я действительно не могу так больше жить». Оправдывать себя Георгию Арсентьевичу было в чем, Ксюточка была беременна.
Георгий Арсентьевич, преподаватель университета, шикарный сорокалетний брюнет с фигурой Аполлона, познакомился с Ксюточкой совершенно случайно на дне рождения жены друга. Жену друга звали Надя. Надя по рекомендации подруги пригласила Ксюточку домой сделать праздничный маникюр. Ксюточка – это Ксения Владиславовна Мелешко, мастер маникюра с неоконченным филологическим образованием, миниатюрная, жизнерадостная девушка с легким открытым взглядом, выглядевшая лет на пятнадцать. Из-за этого она всегда ходила с паспортом и безропотно доставала его в магазине и в кино по первому требованию. Наверное поэтому детское имя Ксюточка никак не могло повзрослеть, а было Ксюточке уже тридцать лет.
К назначенному времени Ксюточка не явилась, трубку не брала. Звонок в дверь раздался, когда Надя уже обреченно рылась в инструментах мужа в поисках ацетона. Ксюточка опоздала на полтора часа, но войдя, она так тепло и лучезарно улыбнулась, что пошатнувшееся душевное равновесие Нади тут же восстановилось. Георгий Арсентьевич, на правах друга заявившийся раньше и считавший, что уважительной причиной для опоздания может быть только Армагеддон, увидев Ксюточкину улыбку, тоже спустил пары.
Маникюр Ксюточка делала вдохновенно, не глядя на часы и не замечая окружающих. Каждый ноготок, выходящий из-под ее рук, был произведением искусства. Когда Ксюточка наконец, нанесла последний штрих и откинулась на спинку стула, а Надя, забыв о времени, восхищенно стала разглядывать свои руки, совершенно неожиданно нагрянули гости. В результате Надя бегала по квартире с растопыренными пальцами, пытаясь высушить лак, а Ксюточка под ее руководством дорезала салаты и накрывала на стол.
К окончанию застолья Надя и Ксюточка уже были подругами. Когда гости стали расходиться, Надя попросила Георгия Арсентьевича отвезти Ксюточку домой.
«Вот! – подумал Георгий Арсентьевич, сдавив до белых пальцев руль, - вот эта точка Х, с которой надо бы повернуть вспять временную прямую!» Воспоминания стали прокручиваться, как титры в конце фильма. Он довез ее до дома, она зашла в подъезд. Когда он уже выезжал со двора, он вдруг заметил в зеркале заднего вида догоняющую машину Ксюточку. Оказалось, она забыла на работе ключи от квартиры и телефон, ее мама была на даче, салон, в котором она работала, располагался на Фонтанке, мосты уже развели, и идти ей некуда. Ему ничего не оставалось, как привезти ее к себе домой. Ксюточка восприняла это как должное, видимо потому, что сама поступила бы точно также. Всю дорогу она мило болтала, преимущественно сама с собой, потому что Георгий Арсентьевич воспринимал сложившуюся ситуацию не как забавное приключение, а как досадную помеху в сложившемся ритме жизни. Он думал о том, что завтра суббота, у преподавателей это рабочий день, надо подготовиться к лекциям, а у него в квартире будет посторонний человек. В итоге, войдя в прихожую своей квартиры, он, насупившись, провел Ксюточку в гостиную, вытащил из шкафа пару простыней, полотенце, плед и пошел в ванную. Выйдя из ванной, он так же молча прошел в свою спальню и закрыл дверь.
Утром, когда он проснулся от яркого солнца за окном, вчерашняя ситуация уже не показалась ему такой уж фатальной. Ему даже стало как-то неловко за свое нерадушие. Георгий Арсентьевич одел халат, потом подумал, снял, одел спортивный костюм и, выдохнув, пошел на кухню. Ксюточка, с намотанным на голове полотенцем, вышла из ванной. И как-то так она естественно и свободно вышла, что Георгий Арсентьевич не ощутил инородного тела в своей квартире и его посетило удивительно новое чувство, которое можно было бы назвать безмятежным благодушием.
- Доброе утро, Ксюточка!
- Доброе утро! Как же у вас тут хорошо! – пропела Ксюточка, - А вы не напомните мне, я извиняюсь, как вас зовут? Я что-то припоминаю, но боюсь ошибиться, столько людей вчера было! Когда все в пиджаках и галстуках, очень трудно имена запоминать.
- Георгий Арсентьевич, - улыбнулся он и направился к холодильнику. Ксюточка недоверчиво посмотрела на него.
- Так не могут звать нормальных людей, - серьезно сказала она, - ой, извините, я имела в виду вас не могут так звать. Вы красивый, молодой, жизнерадостный, и вдруг - Георгий Арсентьевич, - произнесла Ксюточка, намеренно спотыкаясь и на Георгии, и на Арсентьевиче. От безмятежного благодушия Георгия Арсентьевича не осталось и следа. Георгием мама звала его с рождения, а отчество появилось сразу после поступления в аспирантуру. Немногочисленные близкие друзья звали его Арсеном, а остальные… Тут Георгий Арсентьевич задумался, остальные – это жены друзей и приятели, которым по имени-отчеству звать было как-то не с руки – действительно, не называли его никак!
А Ксюточка уже щебетала, застыв у окна, из которого открывался вид на новостройку и остатки лесопарка.
- Он же Гога, он же Гоша, он же Жора здесь проживает? – весело цитировала она классику советского кино. - А как вас мама звала в детстве?
- Так и звала, Георгий, - неохотно ответил Георгий Арсентьевич.
- Ну как же можно маленького мальчика звать Георгием? Он же не сможет от души радоваться и шалить! Надо было звать его Гошей, Гошечкой.
Георгий Арсентьевич начал закипать. Он ненавидел имя Гоша. Он не хотел переименовываться ни сейчас, ни задним числом в забытом детстве. Ему вообще не нравился этот разговор. Алгоритм утренних действий был безвозвратно нарушен, Георгий Арсентьевич замер у открытого холодильника, уткнувшись невидящим взглядом в мамины пельмени ручной работы.
- А как в детстве звали вашего папу? – продолжала щебетать Ксюточка, не отрываясь от окна и взъерошивая волосы полотенцем.
- Сеней, - глухо сказал пельменям Георгий Арсентьевич.
- Вот! Сеня, это хорошо, - пропела Ксюточка, - давайте завтракать, Гоша Сеньевич!
Дальше воспоминания Гоши Сеньевича рассыпались на мозаику и завертелись, как в калейдоскопе. Ксюточка порхнула к холодильнику, увидела пельмени, безапелляционно выкинула их в ведро, пообещала приготовить правильный завтрак, сбросила с головы полотенце, схватила ключи и побежала в овощной ларек во дворе.
Через час Георгий Арсентьевич осознал, как однообразны и рутинны были все его переживания и эмоции до этого утра. Телефона Ксюточки он не знал, даже если бы и знал, она забыла его на работе, Наде он звонить стеснялся, ключей, чтобы выйти из квартиры у него не было, есть тоже было нечего, время начала его лекций неумолимо приближалось, а он сидел на кухне, практически парализованный происходящим абсурдом. Оставался один выход, равноценный полной и безоговорочной капитуляции – звонить маме.
Мама, Ольга Сергеевна, бывший музыкальный руководитель детского сада, после выхода на пенсию всегда была дома и никак не могла избавиться от навязчивой идеи спасать сына от мира, появление Георгия в котором, она же когда-то и спровоцировала. С мужем Арсением, красавцем-гармонистом, они познакомились в клубе родной карельской деревни. После завершения строительства Беломорканала и закрытия деревообрабатывающего комбината, деревня вымирала. Ольга Сергеевна решила спасать талант мужа и они поехали в Ленинград.
Арсений в городе не прижился, стал выпивать и после многочисленных, но безуспешных попыток Ольги Сергеевны спасти его от зеленого змия, был отправлен обратно в деревню, чему был несказанно рад. Ольга Сергеевна посвятила себя сыну и несколько лет назад, наконец, согласилась, чтобы Георгий Арсентьевич жил отдельно, и то, только с тем условием, что квартиры будут в одном районе.
Деревянной рукой Георгий Арсентьевич поднял трубку. Ему показалось, что как только он ее положил, раздался звук ключей в открываемой двери. Увидев сына в тренировочных штанах на кухне, а свои пельмени в мусорном ведре, Ольга Сергеевна торжествующе произнесла:
- Тааак!
В этом слове прозвучало все: несостоятельность Георгия Арсентьевича, проницательность Ольги Сергеевны и ее полная боевая готовность противостоять интервенциям этого мира.
Если бы в организме Ольги Сергеевны была предусмотрена сирена, она сейчас бы заработала на полную мощность, а времени мобилизации всех подразделений позавидовало бы МЧС. Этот напор Георгий Арсентьевич чувствовал на расстоянии и всегда отступал в сторону. Он отступал не потому, что не знал, что делать, а потому, что не видел смысла нырять в бушующую реку, когда можно пройти берегом и посмотреть со стороны. От мамы ему были нужны только ключи, остальное произошедшее он осмыслит сам. Потом. Не сейчас. Сейчас ему надо в университет.
Однако, метафора с бушующей рекой оказалась слабоватой. Когда мама узнала, где ключи и что сын случайно уронил пельмени в мусорное ведро, началось торнадо. Впервые в жизни Георгий Арсентьевич опоздал на лекции. Автоматически отчитав материал, он, наконец остался один. Мысли метались как стаи птиц над магнитной аномалией, сосредоточиться на чём-то одном никак не получалось, в итоге Георгий Арсентьевич совершенно выпал из настоящего и начал ощущать себя в параллельной Вселенной.
Закончив лекции, он до позднего вечера торчал в университете, чтобы не объясняться с мамой, которая готовила ему еду и самоотверженно охраняла квартиру. Потом он долго не мог заснуть, уверяя себя, что ничего, что бы могло стоить серьезных переживаний, не произошло. Как только он, как ему показалось, заснул, раздался звонок в дверь. С трудом вернувшись из небытия в реальность, Георгий Арсентьевич понял, что это мама, лишенная ключей, накинул халат и пошел открывать. На пороге стояла Ксюточка. В руках у нее были бумажные пакеты из которых пахло едой. Георгий Арсентьевич отступил вглубь квартиры.
- Доброе утро, Гоша Сеньевич! – улыбнувшись своей лучезарной улыбкой, произнесла Ксюточка, перешагивая через порог. - Вы уж извините, что разбудила, я постеснялась своим ключом открыть. Так неудобно вчера получилось, я сейчас все объясню, но завтрак я все-таки принесла!
«Своим ключом! Нормально, да?! – подумал Георгий Арсентьевич, вспомнив, как упал вчера его рейтинг в глазах мамы, и что ему пришлось выслушать. Но когда он увидел ключи в протянутой ему раскрытой ладошке, ему почему-то не захотелось их забирать, у него даже рука остановилась на полпути. Он смутился, взял ключи и положил туда, где Ксюточка вчера их и подхватила.
Потом они ели принесенный Ксюточкой завтрак. Похоже, он был из той параллельной Вселенной, куда Гоша Сеньевич заглянул вчера. Он даже не подозревал, что существует еда с такими инопланетными названиями - фалафель, тофу и еще чего-то на «фу». Ксюточка, тем временем объясняла Гоше Сеньевичу, почему вчера он так и не дождался правильного завтрака.
- У овощного ларька скакала недоеденная ворона. Без хвоста и перьев на крыльях, представляете, как маленький пингвин! Мы с продавщицей стали ее ловить. Ее продавщица булкой прикармливает, а она хватает и каркает на всех, как будто все виноваты! А сама драная такая, смешная, из стороны в сторону переваливается! Смотрю на нее и думаю, кого-то она мне напоминает… И тут меня как молнией прошибло, у меня же в салоне запись, приходит одна очень важная для хозяйки тётенька! – тут Ксюточка даже не поняла, что мимоходом обидела тётеньку, - И я обещала! А телефона нет. Я взяла такси и поехала. Успела. Опоздала, конечно, но успела.
При слове «опоздала» Георгий Арсентьевич почувствовал волну возмущения, инстинктивно поднимающуюся из глубины груди. «Нормально, да? Опоздала, но успела! «Велик и могуч русский язык»»,- помянул он классика, но тут же вспомнил, что не далее, чем вчера, сам опоздал на лекции. И вдруг волна возмущения улеглась, уступая место робкому ощущению свободы. «Да, опоздал. Я могу опоздать. Почему нет? А могу и забыть чего-нибудь», - совсем разошелся Георгий Арсентьевич. И тут его озарило, прямо накрыло с головой – он обычный человек, он может опоздать, ошибиться, упасть в лужу, пукнуть, наконец, при людях – и ничего ему за это не будет, если он сам себе позволит иметь это право – право на ошибку! И так легко сразу стало! Господи, да прямо как груз с души и крылья расправились! И Георгий Арсентьевич тут же ясно вспомнил то необычное для него ощущение приближающегося полета, которое пришло к нему вместе с параллельной Ксюточкиной Вселенной.
Дождь перестал. Он припарковал машину у её дома, еще раз нащупал конверт с деньгами и банковскую карту и вошел в подъезд. Открыла дверь мама, постоянно встревоженная, милая женщина.
- А Ксюточки нет, - забыв поздороваться, сразу заволновалась она, - Ксюточка на занятия пошла, ей прописали ЛФК, гимнастику такую, для родов, - добавила мама и почему то смутилась.
Георгий Арсентьевич даже не удивился, только вздохнул и пошел к лифту.
Это продолжалось весь последний год. Господи, как он устал! После фалафеля, тофу и открытия свободы, у Григория Арсентьевича произошла бифуркация временного континиума. Георгий Арсентьевич стал жить в двух параллельных Вселенных одновременно. Точнее сказать, в двух перпендикулярных Вселенных. В одной Вселенной он был Георгием Арсентьевичем, преподавателем Университета, сыном Ольги Сергеевны. В другой - он был Гошей Сеньевичем и, хоть он по-прежнему ненавидел это имя, в этой Вселенной с ним была Ксюточка, в ладошке у нее были ключи от его квартиры, она выходила из ванной с полотенцем на голове и так освещала эту его Вселенную, что он млел, как мартовский кот на солнце и забывал обо всем.
Ксюточка тоже забывала обо всем. Буквально забывала. Она могла назначить встречу и не прийти. Вот как сейчас, например. Когда она узнала о коучсерферах, её восторгу не было предела, она тут же улетела в Индию, а к маме в квартиру приехал йог на велосипеде и жил целый месяц.
Гоша Сеньевич лечил пингвинообразную ворону, любовался полотенцем на голове, ключиками в ладошке, ел фалафель и вегетарианские котлеты и жил, не зная, что принесет ему день грядущий.
Георгий Арсентьевич совершенствовал структуру подачи материала, ходил на работу, регулярно объяснялся со своей мамой и начинал сдавать.
А тут к Ксюточке приехал бывший одноклассник из Израиля, попросился переночевать и рассказал, что едет в Челябинск смотреть уральский Бали - каолиновый карьер, а потом на Чебаркуль искать обломки метеорита.
Из Чебаркуля Ксюточка написала, что беременна. Причем давно. Она просто как-то не заметила. А на Чебаркуле заметила.
У Ольги Сергеевны приключился гипертонический криз. Этим кризом она пыталась воздействовать на сына и на хронически встревоженную Ксюточкину маму. Ксюточкина мама тут же вступила в клуб садоводов-огородников и стала активно проповедовать плоскорез Фокина и органическое земледелие. Теперь ее редко можно было застать дома. У Георгия Арсентьевича не было сил ни вступать, ни проповедовать, он взял из преподавательской дароносицы две бутылки коньяка, выключил телефон, сел на поезд и уехал на свою историческую родину в Карелию. Там Георгий Арсентьевич впервые в жизни напился. Как ни странно, ему понравилось. Отец, который давно жил и пил в каком-то своем мире, сначала из объяснений сына ничего не понял, но после первой бутылки, они вдруг посмотрели друг на друга, обнялись, и Арсений поведал сыну такие экзистенциальные истины, о которых тот и не подозревал.
Ольга Сергеевна узнала о встрече отца и сына из звонка деревенской соседки: «А твой-то…» Она тут же прекратила криз и помчалась в деревню. Их поезда разъехались в районе Петрозаводска. Георгий Арсентьевич сошел с поезда в Санкт-Петербурге и чётко осознал, что оказался в городе один. В городе не было мамы. Над ним навис пугающий дух свободы.
Лифт подошел. Георгий Арсентьевич посмотрел в пустую кабину и пошел вниз по лестнице. Консультация находилась прямо во дворе и напоминала детский сад. Он остановился в отдалении, так, чтобы видеть вход загадочного женского заведения и стал ждать. Надо заметить, Георгий Арсентьевич был эрудированным человеком и мог поддержать разговор практически на любую тему, при этом, что происходит в женской консультации, он не знал.
Опять стал накрапывать дождь. Георгий Арсентьевич оглянулся по сторонам и поднялся на крыльцо. Из левого окна доносилась музыка и мелодичный женский голос. Жалюзи висели неплотно. Георгий Арсентьевич еще раз оглянулся по сторонам и заглянул в окно. Он сразу заметил Ксюточку. Она лежала на коврике боком, опираясь на одну руку, другой рукой она поддерживала начинающий округляться животик. Ксюточка не отводила глаз от инструкторши и старательно выписывала круги ногой в воздухе. Прозвучала команда и Ксюточка, также не отводя взгляда, осторожно перевернулась на другой бок, бережно сменив руку под животиком. У Георгия Арсентьевича перехватило дыхание, сердце забилось об ребра, не отрываясь, он смотрел на Ксюточку. Ксюточка, как первоклассница за прописями, то высовывала кончик языка, то прикусывала губу. Было видно, что иногда она не понимала объяснения инструкторши, а та не замечала и продолжала вести занятие. Тогда Ксюточка растерянно замирала, озиралась вокруг и начинала повторять движения за более опытными соседками, а Георгий Арсентьевич внутренне негодовал на непрофессионализм инструкторши. Ну как можно не учитывать неподготовленность аудитории к усвоению нового материала?! Вскоре зазвучала спокойная музыка и все занимающиеся легли на коврики расслабляться. Ксюточка тоже начала устраиваться. На фоне деловитых женщин с солидными животами, она напоминала испуганного котенка на тюленьем лежбище. Ксюточка аккуратно легла на коврик, придерживая животик и все время проверяя, не нарушила ли она границы своего коврика. Инструкторша обвела взглядом зал, заметила Георгия Арсентьевича, подошла к окну и закрыла жалюзи.
Ксюточка вышла из двери консультации и сразу заметила Георгия Арсентьевича.
- О! Гошенька Сеньевич! – пропела она, - Ты представляешь, у меня есть ромб Михаэлиса! И он у меня очень ма-а-ленький. Поэтому я теперь буду ходить на гимнастику.
Гоша Сеньевич не представлял себе ни Михаэлиса, ни его ромб. От избытка переживаний его опять парализовало, как тогда на кухне у мусорного ведра с пельменями.
- А ты видел, какие я теперь шью куклы? – продолжала напевать Ксюточка, - Мне теперь нельзя делать маникюр, потому что лак вредный. А что ты делал в своей деревне? «Господи, - подумал Георгий Арсентьевич, глядя на щебечущую Ксюточку, - как же ты будешь дальше жить? Я-то в своей деревне решал, как мне спасти свою стабильную, размеренную, логичную жизнь. А ты, похоже, не думаешь о жизни вообще…»
- Ты ее просто живешь, - сказал вслух Гоша Сеньевич и нащупал в кармане конверт и жесткую карту. – Надо это, знаешь, что, - заговорил он непривычным для себя набором слов и местоимений, - купить тебе такую одежду, как у этих вот, тоже, - он вытащил конверт, показал им на выходящих беременных женщин и для ясности даже обозначил конвертом беременность на своем животе. Женщины с неподдельным интересом разглядывали Георгия Арсентьевича, а Ксюточка улыбалась и энергично махала ручкой тем, с кем успела познакомиться.
- Думаешь надо? – Ксюточка посмотрела на свой животик. - Это же не навсегда, - улыбнулась она. – А ты что, письмо получил? – удивленно кивнула она на конверт.
-Получил, - сказал Гоша Сеньевич, убирая конверт во внутренний карман пиджака, - поехали в магазин, только маму предупреди.
На 138-ой Конкурс прозы для начинающих http://proza.ru/2023/11/08/337 Международного Фонда Великий Странник Молодым