История финского праздника.
Наутро после Рождества - мирного семейного праздника, наступал Тапани – день веселья и развлечений молодых и пожилых. Просыпались рано и весело наведывались к соседям. Если в соседском доме еще не успели протопить печь, гости грозились ее опрокинуть. Разбой останавливала только стопка спиртного.
Рано утром мужчины ходили и в сауну. Напарившись и намывшись, отправлялись на конюшню, где пили пиво или вино, закусывая зайчатиной или бельчатиной. Кости в бульоне должны были остаться нетронутыми, как залог лошадиного счастья и благоденствия в наступающем году.
В день Тапани впервые запрягали жеребят. Пока взрослые гостили у родственников, молодежь веселилась по-своему: заезжали в избу на лошади, лили ей на гриву и спину пиво, давали ей выпить его и закусить овсом. Потом наездник и сам выпивал пива и покидал избу.
Девчата дарили понравившимся парням «нитку Тапани», а те прикрепляли их к шапкам. По количеству ниток было понятно, кто из парней нравится девушкам больше всех. Ну а по качеству нити определяли, кто будет умелой хозяйкой.
Были и шествия ряженых от дома к дому. Во главе шел рождественский козёл - «старик» в вывернутой наизнанку шубе и с веником, пропитанным дёгтем, вместо хвоста. Если козла в доме не уважали, он впадал в ярость. А где угощали и привечали, там он желал удачи и успехов, напевая:
Пусть коровы молока дают,
А овечки двойню принесут,
Кошку хвостик обвивает,
Собачий хвост в будке виляет,
Крючком свинья хвост завивает!
Вспомнился такой же морозный зимний день 1966-го года. Сквозь белые перья морозных узоров на кухонном окне бабушка увидела во двор въезжающую лошадь с санями. Воскликнула:
- Ну, вот он и приехал! Элма, собирайся быстрей!
Мама надела теплую «вязанку», рабочие валенки с калошами, всегда пахнущую фермой фуфайку и теплый коричневый бабушкин платок. Бросила бабушке:
- Ольгу собери, поедет с нами, - и быстро выскочила во двор, впустив в дом морозный пар.
На улице придерживал лошадь Лёня Соткаярви, в больших серых валенках, ватниках и телогрейке. Шапка одним ухом помахивала приветственно, а второе висело смирно. На санях лежала мешковина и принесенные матерью вилы. Мы сели в сани, прыгнул на колено в них и Лёня, скомандовав лошади:
- Но-о-о, пошла!
Сани заскрпипели по снегу в сторону Ёны-речки, вдоль заснеженного Тишкина поля, спустились на нетронутое следами белое покрывало реки. После нас оставались следы полозьев и неглубокие отпечатки лошадиных копыт. Поднявшись вверх по течению реки и миновав поворот со слегка склонившейся берёзой, мы остановились. На берегу виднелся зород сена, слегка посеревшего сверху от осенних дождей и ветра. Мы с мамой сошли с саней, а Лёня пошел рядом, подгоняя лошадь на крутой бережок.
Кругом было так снежно, безмолвно и холодно, что казалось, что ни животных, ни птиц здесь и не водится. Мама бойко принялась кидать вилами сено в сани, Лёня хватал большими охапками и укладывал его поплотнее в кучу. Я выдергивала клочками сено снизу и носила в растущий воз. Хотелось побыстрее справиться и вернуться домой, к тёплой печке.
Наконец на санях выросла гора сена, а зород остался на берегу, зияя голыми рёбрами жердей. Меня усадили наверх, подшучивая:
- Поедешь обратно, как королева!
Видимо, снежная королева: нос и щеки пощипывало, ноги и руки совсем окоченели. Казалось, что и лошадь шла с трудом, то ли от мороза, то ли от груженых саней…
Именинниками в этот день чувствовали себя наши овцы, получив не только похлебку из картофельных очисток, но и свежего сена.