Как мы с молодой женой на Голубом озере моржевали

 
               


          Купаться зимой в Голубом озере меня заманил Володя. Заходил с мороза в комнату, плотный, голубоглазый, с ежиком на голове, не знавшей шапки.
         - Ну что – едем? – говорил.
        Отпечатав страницу на машинке, я валился на диван. Полный ненависти, щурил глаза:
       - Смерти моей желаешь?
        Он проходил в комнату, трогал журналы на столике, улыбался.
        - Ты пухлый, как пингвин, - защищался  я. – А у  меня одни кости!
         - Зато я – кичкиня!
           Он и вправду был по грудь моей жене.
           Диана с улыбкой вносила в комнату поднос, ставила на стол,  произносила: «Вот чай»  - и  в нерешительности перебирала пальцами подол платьица, моргала, не знала,  как быть: оставаться или уходить. 
      Володя, в прошлом опер, курировал гостиницу «Сафар», спас жизнь крупному предпринимателю, конкретно приговоренному: уже снаряд, выпущенный из гранатомета, влетал в его  спальню, но, благодаря наклонной решетке жалюзи, ушел в потолок. В трудных переговорах с главарями банды Володя отвел от приговоренного ствол очередного киллера, и теперь по совместительству возглавлял и службу безопасности дельца. Он также дружил с командирами роты президента, и случись обида, и дело правое, ландскнехты в касках прибудут рассекать, будь то стая воров в законе, будь то глыба льда.
       Конечно, мы просили Диану посидеть с нами, и она была несказанно рада. Послушать суждения опера о том, кто кого в городе отстреливает, какая судьба уготована уцелевшим авторитетам, имена которых вонючие группировщики в ее  школе произносили шепотом, - это тебе не шала-бала! Это смерть от зависти, с судорогами и поносом, огласи девчонка хоть один эпизод!
     Володя сидел у меня допоздна, гулял в саду, парился  в бане.
     - Хорошо у тебя, - говорил, - будто в  церкви побывал.

     Он не знал, как отблагодарить меня за публикации о кровавой банде, в разгроме которой он участвовал лично. И бережно хранил журналы  в надежде, что когда –нибудь о нем прочитают внуки и даже правнуки.
       На то он и оперативник, чтоб колоть, и на лбу у него звезда. Он садился  у окна и исподволь начинал рассказывать об излечении страшных болезней, о Порфирии Иванове,   его последователях, что приезжают на Голубое озеро, встают в круг и поют гимн ему, Порфирию, их Богу, а после купаются; они дружелюбны, здороваются и с прохожими , и с пассажирами в транспорте.   При них нельзя плевать на землю. За это они побьют. А если побежишь, догонят и все равно побьют. Ибо земля
 – святая.
    - Многие из них болели раком, – добавил он, - а теперь нет.
     - Как это? – изумился я.
     Злостный курильщик, я шибче любого  смертного боялся рака.
     -Когда прыгаешь в купель, - пояснял Володя, - срабатывает терморегулятор. Температура тела резко повышается до 42 двух градусов. А раковые клетки при 41 градусе погибают.  Ты хоть книгу читал?..
   - Читал… дочитываю, - соврал я. 

     На другой день его машина несла меня в сторону Голубого озера.
   -  Слушай,  я в холодной воде  синею! -  сопротивлялся я.
      Володя уверенно смотрел на шоссе.
     - И вообще, у меня на холоде бедро из таза вылетает...
     - О, это коксартроз! – воскликнул он. - Поздравляю!  Скоро одна нога станет короче другой. Будешь бегать вприпрыжку, как Паниковский. При молодой-то жене! Тебе надо плавать. Укреплять мышцы без упора на суставы.
     Несколько человек – Володя,  директор кладбища Миша, вылечивший  на Голубом озере простатит, еще один подозрительный субчик (с виду щипач-карманник) , у которого начал гнить  указательный палец, а после купания, в силу химической перестройки организма,  перестал гнить, а также еще  два типа, фиолетовые от татуировок, - все они,  затаив дыхание, наблюдают, как я, криворото озираясь, вхожу в воду, бледно-синий, словно писанный акварелью старец,  и под их замедленный  кивок тихо –тихо приседаю в ледяную обитель. 
         -Во-о-от… – выдыхают они с умилением, будто покакал младенец. Лица их, испещренные шрамами, сжимаются в сладчайшую мимику.
          - С легким паром!
         Наливают мне из термоса  дымящийся на морозе чай. 
         Сам Володя ныряет с помоста. С прыжком вверх. А если на глади ледок, как, например, в проруби на Казанке, он пробивает его головой.
   - Для мента преград нет!
     На руке у него подводные часы, теперь он находится в аду по десять минут. А сегодня он купил плавательные очки с боковой защитой, как у сварщиков. И вот он в плавках, в очках стоит на помосте. Потуже затягивает на затылке опоясывающую  резинку, медленно  разводит руки в стороны, вздыхает, делает два ударных шага и взлетает ласточкой.   Вода ахает под ним… Сейчас я увижу, как он плывет в прозрачной толще к другому берегу.  Но вдруг голова, будто не его голова, вылетает из воды, как пробка. Обезоруженные глаза вытаращены, недоумевающе и  растерянно. Словно его там, на дне, ободрали цыгане. А вокруг них, вокруг глаз, – два отпечатанных круга, четких, как от заводского штампа. 
    
        Я начал ездить на озеро по два-три раза в неделю. И на самом деле, чувствовал себя бодро, будто помолодел на десять лет.
         Володя был загружен делами. В город приезжали важные люди, политики , артисты и воры  в законе. Постояльцы гостиницы тянулись к нему, мягкому, голубоглазому «кичкиня».  А генерал Ачалов , которого Володя  возил на озеро и  грел в сауне в окружении наяд в кокошниках, собирался забрать его в Ирак, к Саддаму Хусейну, качать там нефть.
     Садам Хусейн выкатывал Ачалову презент - навороченный джип, стоимостью с яхту. На что Ачалов гордо ответил: «Русский генерал в подарках не нуждается!»
         А пока они ездили с Володей по нашим монастырям. Трапезничали, парились в банях и ночевали в избах под образами.
        Я же подтянул одноклассников. Мы катили на Голубое по широкой объездной трассе на двух, трех автомобилях - наперегонки.
     Хорошо возвращение. Авто  летит, прижимаясь к асфальту,  в салоне сакральное молчание причащенных, тело покалывает знобкими иголочками и  тянет в сон. А впереди сауна: сушь раскаленная, тишь оглушенная. И  нирвана - с течением на ментальной  волне, с открывшейся мелодией вселенной, когда звонко лопнет в ухе родоновый пузырь.
       Заманил я купаться и  жену. Преодолевая ужас, она держалась за перила лестницы,  входила в воду по пояс и с диким  визгом приседала. Поднималась по ступеням, смиренная,  как монашка. Глаза долу.   
      Теща сидела в кухне у стены, когда ей сообщили о купании дщери. В драматическом обмороке резко откинула голову назад  -  с целью помертветь. И набила о каменную стену шишку. Оказывается фанеру, висевшую дотоле у нее за головой, увезла дочь – учиться в новой семье кулинарному делу.
      После показа видео с купанием женщина успокоилась.
     Преодолевая артрит, плелась с клюшкой по вещевому рынку. Во всеуслышание  кричала:
     - Доча, где продают купальники! Тебе нужен  купальник  для моржевания!
    - Мама, у меня же есть! – краснела  дочь.
   - Это летний, а нужен зимний! Слышишь -  для морже-ва-ния! 
     И  потрясала клюшкой.

     Мы часто ездили на озеро вдвоем, иногда ночью.
    Как-то Володя хвастал, что купался при тридцатиградусном морозе. Вышел из воды,  а вместо ежика на голове выросла шапка из стекляруса.
     Мы знали: чем холодней погода, тем приятнее лезть в воду. И когда ударило под тридцать,  поехали. 
    На озерной стоянке туман, ни души.  Два километра лесом. В сумраке по льду Казанки движется черная лава и постепенно застывает. Это озерная  вода , ползет верхом от водопада.
           Водопад  уже слышно. Вот и плетень. Мостик над водопадом. Из-за мороза кое-где прихватило берега кромкой льда.
           Под настилом глубина шесть метров.  Освещаю фонариком дно. Там  бурлит песком мощный  ключ. На мгновенье показывает  - то длинный песчаный язык, то пустые глазницы, то разинутый в хохоте рот.
       Это водяной  строит мне рожи. 
       Жена в длинной шубе с капюшоном. Шубу дала теща - надевать поверх пуховика. Еще на ней мамины шаровары, напяленные поверх гамашей. Под капюшоном меховая шапка.
      Вскоре эта медвежья дородность превращается в тонкий, полупрозрачный силуэт с заколотой на макушке копной. Ночью здесь купальники снимают.
        Я прыгнул в воду  и всколыхнул галактики. Сделал круг, проплыл на спине. Выйдя из воды, топтался -  отдирал примерзающие к доскам тапочки.
          Диана сошла по ступеням и ,оглашая ночь  диким криком,  окунулась. Окунулась еще раз, поводила рукой вокруг, светя пеной, и стала подниматься по ступеням.
          Никогда не думал, что вот  так в полночь   выйдет ко мне из парящего холодом омута  мерцающая русалка. Глянет исподлобья черными  от недавнего ужаса очами  и тихо, с признательностью  улыбнется…
       Я искупался еще раз. Это обычная тяга. После первого омовения становится жарко.
       Выйдя на помост, встряхнулся, махнул ногой -  шлепка слетела, а ступня мгновенно прилипла ко льду. Ее присосало. Казалось, морозу-хищнику мало одного моего следа – следки. Ступню продолжало стягивать по краям -  будто хирургической  нитью.
       Оторвать ногу я не мог даже с мясом, это роговая кожа, замкнутая. Даже детский воздушный шарик порвать на две части невозможно, если он замкнут и не надорван.
     Ё-мое, а если бы я был один?!
     -Диана, - сказал я и покрутил коленом.
      Она, полуодетая, с шубой в руках, подскочила, уставилась на ступню:
      - Ой!
      - Чай  в термосе остался?
        Она сходила к лавке, принесла термос и чашку.
        Я разлил остатки чая в крышку термоса и в чашку.
        - Попьем... Хорошо!..  А теперь набери в термос воду и неси сюда.
        Она исполнила.
        - Лей на ступню. Во-от…
         Ступня легко освободилась, Диана принесла шлепку.
         - Спасибо! Ты мне спасла жизнь.
      
        Мы быстро  оделись и поспешили к машине.
        Заводская резина на «Жигулях» задубела; шипы, поставленные в автосервисе, повылетали на асфальте еще осенью.
        И с первого раза на трассу мы подняться не смогли.
       Из-под моста через Казанку имелось два подъема.
      Ближний -  короткий, в сторону Кадышева, но он был завален снегом.
     И второй - длинный,  подковообразный, выводил  как раз в сторону Дербышек.   Но там был лед. Темно-зеленый,  отшлифованный , вылизанный степным ветром. Причем эта скоба перед самым вылетом на федеральную трассу круто забирала вверх. Задние колеса начинало тут проворачивать,  машина по льду сползала назад.  Это было опасно. Слева по дуге проходил обрыв.
            Жену я высадил и сделал несколько неудачных попыток. Стаж вождения у меня полгода. Может, я делаю что-то не так?
            Показалось , что  не сильно разгоняюсь.
            В очередной раз машина пролетела  наверх быстрее.  Однако, пробежав две трети пути, забуксовала опять,  причем повернулась задком  к оврагу. Сейчас поползет назад! Выруливая,   постукивая по тормозам, я глазел назад в приоткрытую дверь.  Колесо зацепило кромку обрыва, лебеду, опять кромку, зашло обратно на лед. И закрутилось вниз  по прямой  – под мост, к бетонным опорам, где стояла жена.
        Выйдя из машины, я опустился на корточки,   задним числом осознавая опасность. Через несколько кувырков по обрыву машина  могла вспыхнуть, а то и  взорваться… 
           Я вскарабкался на трассу голосовать. Шоссе было мертво. Лишь иногда, присылая издали надежду – долгий невнятный шум и грохот, в конце концов, появлялся из-за горы  грузовик с медным светом фар. Проносился, с лязгом, с ледяным ветром, и уменьшался вдали, как убегающий жук с желтым светящимся носом.
             Меня просто не видели.
            Да и кто остановит? Лихие девяностые. Столько нападений на дорогах! Парень у сломанного авто голосовал на морозе четыре часа, в итоге ампутировали обе ступни.

         А холод надвигался.  В черном небе стоял арктический гул.
        Я спустился под мост.
        Как же так? Все так глупо получилось.  Я погубил жену?
       Она стояла у опоры и, вскинув брови, ушедшие под капюшон, смотрела вопросительно.
       До Дербышек на таком холоде она не дойдет. Понесу на себе, принесу ледышку.
      Бензина хватит часа на два-полтора.
       -Диана , побегай, заведи  машину и грейся.
        Она подошла ближе, обхватила мою руку варежками, как птичку, подышала на нее.
    - Мы погибнем , да? – подняла глаза.
    Она  верила мне. Если б сейчас я улыбнулся,  сказал: нет,  вот только  помочусь на лед!…
     Помочится на лед?
     А ведь это идея!
      Я полез наверх, дошел до тех двух третей пути, где черт смазал маслом,  веером подымил на лед и быстро закидал влагу снежным крошевом. Снег быстро примерз,  лед стал шероховатым.
     Спустился  к жене.
    - В туалет хочешь?
    - Нет.
    Я молча взял ее за руку и потащил  на гору…
    -  Делай пипи. Вот сюда!
    -  Зачем?
    -  Надо. 
   -   Я не хочу.
    -   Милая, надо! Сверху я накидаю  снег. Он сразу примерзнет,  лед станет, как наждачка. Поможет нашим колесам.
   Она стала, кособочась, задирать шубу,  села.  Я держал ее за торчок капюшона, чтобы не опрокинулась.
    - Все ,- сказал она, щурясь снизу.
    - Всего-то?..
    -  А где взять?
    - Потужься! - крикнул я зло.
     Она заплакала.
     - Извини! Вставай. 
       Я опять накидал снег. Получились две колеи . Это было уже кое что . Какой-то толчок для колес. Место для тормоза, если потянет назад. 
    Впереди было метров пятнадцать прочного, вылизанного ветром  льда. 
     Я сходил вниз за монтажкой, она была тупая. Метки на льду не  оставляла. Лед был глух, как броневая сталь.
     Думать, думать! Так , снег – это кристалл. На морозе достаточно прочный.  Он  цепляет и ранит кожу. Он должен цеплять и лед . А это  трение!
      Справа был сугроб.  Я сгребал снег ладонями и раскидывал по льду веером, ползал на четвереньках, смахивал лишнее.   Отставлял лишь тонкий , как шелк, слой.
     Когда шлея была готова, вздохнул, обернулся - в Дербышках света уже не было.
    Спустился. Сел за руль. Это был последний шанс…
    Я вспомнил всех родных. Всех - давно ушедших. Я их попросил…
    Завел машину, тихо провел между опор, а затем пустил вверх по дуге, она взлетела , закусила первый рубеж, нашу  наждачку, пошла дальше,  зацепила ажурный снег, я не дышал, она слушалась, шла ровно, без напряжения, милая, умная…  и благодарности не просила, встав на асфальте федеральной трассы, носом в сторону Дербышек.   Будто добрый и умный конь!
     Как все просто и быстро.
     Я вышел из машины и от неверия стоял, как пьяный.
     Как расплывчата грань между фарсом и трагедией!..
    
     «Шестерка» - машина очень теплая, мягкая, не бьет на кочках. К тому же у нас был свой дом, баня, где газовая форсунка , шумя, накаляла для нас каменку.
   - Если надо будет, я еще смогу пипи,- льстиво заверила жена, черноглазо поглядывая на меня с заднего сиденья.
.
19 января 17 г