Гелий Кузьмич мой лечащий врач, впрочем, все зовут его просто Кузьмич. Маленький, юркий старикашка с седыми патлами волос, хитрюга, балагур, пройдоха и пьяница. Хотя, кому как, но мне его шутки смешными не кажутся, скорее наоборот: пошлыми и грубыми.
У него всегда запотевшие стёкла очков, кажется что он специально заклеил их папиросной бумагой, чтобы больные не видели его зрачков.
Впрочем, чёрт с ними с очками, у каждого врача свои причуды. Он живо интересуется моей таинственной незнакомкой..."Таксс-сс,таксс-с-с...ты что же это, Алексей, лежал с ней в кровати и не поцеловал даму?" Да говорю же вам, - горячусь я -...не всё так просто, особенно когда любишь. И не дама это, а моя невеста." Кузьмич наводит на меня дымчатые стёкла очков: мой душевный мир явно непонятен старику.
- Тэк-с...тэк-с... А как зовут эту...твою невесту?
- Зовут?
- Да, имя у неё есть?
Этот вопрос повергает меня в смятение: никогда не задумывался над этим. Самое главное, что она есть, а остальное...
Я молча колупаю ногтём шов на пододеяльнике, пока Кузьмич что-то торопливо записывает в свой блокнот. Наконец, он заканчивает и поворачивается ко мне.
- Юноша, а откуда берутся дети?
- Откуда-откуда... От верблюда.
Мне хочется прогнать доктора со своей кровати, на которой он расселся.
- Тогда я тебе приведу пример: у каждой женщины есть камера...что-то вроде камеры хранения, вот там они и заводятся.
С соседней койки кто-то прыснул со смеха:
- Камера внутреннего сгорания, как в автомобиле.
Третий крикнул:
- А ещё в ракете есть камера и сопло.
- Вот-вот,- подхватил старый балагур со смехом, - Всё так и устроено и у женщин, и у девок - камера и сопло.
И тут я сорвался на крик:
- У моей любимой нет ни камеры, ни сопла и она вам не девка, а моя невеста. И я не хочу больше слышать, как вы её тут оскорбляете! Да-да, - загоготали рептилоиды с соседних коек, - Нет ни камеры, ни сопла и триппером не заразит.
- Уходите!
Кричу я Кузьмичу и сжимаю кулаки. Но он не уходит, а только отодвигается от меня на безопасное расстояние так, чтобы я, лежачий, не смог его ударить по лицу. Но я уже не могу сдержать себя:
- Вы...вы... Теперь, когда вы всё знаете про мою невесту, уже и готовы навесить свой ярлык: а как же...диагноз товарища Саахова полностью подтвердился.
В дверях застыла молоденька медсестра Ниночка.
Она шла мимо по своим медицинским делам и случайно всё слышала и теперь стоит с пунцовыми от смущения щеками. Наверное из любопытства девушка никак не может уйти.
И пока Кузьмич что-то записывает в свой блокнот, я разглядываю Ниночку. На ней светлые шаровары, белые носочки, а под медицинским халатом просвечивает бюстгальтер; худенькая, стройная как тростинка и, ко всему прочему, чертовски хороша.
- Нина, вы что здесь делаете? Где ваш пост?
И хотя Ниночка у него за спиной, этот хитрый чёрт всё видит. Кузьмич наконец оборачивается и...случайно роняет блокнот на пол.
На раскрывшихся страницах я успеваю прочесть: "...Галлюциноз, возможно очаговое поражение памяти...склонен к суициду." Какой жестокий вердикт! Это я-то склонен к суициду?!. Я, который не то что смерти, крови боится даже чужой. Да я вас всех переживу, ну, может быть, кроме Ниночки.
Понедельник. После обеда Ниночка принесла поднос с лекарствами: на нём маленькие мензурки из толстого зелёного стекла, с невероятно горьким содержимым, таблетки и витамины. Улучшив минуту, я касаюсь её розового пальчика и шепчу, что хочу убежать из больницы, и прошу её помощи.
Она замирает, хлопает большими ресницами и молча кивает головой.
Кажется я спасён. "Только, ради бога, Нина, никому ничего не говорите иначе вы меня погубите..." В ответ она шепчет:" Конечно, Алексей, конечно, вы, главное, не волнуйтесь, Гелий Кузьмич запретил вам волноваться, иначе не поправитесь." После нашего разговора у меня в голове заиграл ноктюрн № 3.
Вторник. Уже на следующий день меня переводят в отдельный бокс с двойными решётками на окнах, точнее в наблюдательную палату.
"Спасибо тебе, Ниночка, за "молчание", продолжай в том же духе"!