Когда я рождалась — это было так странно - сквозь меня прорастала та ветвь, и на ней распускался бледно-желтый цветок с длинными узкими лепестками, они то собирались в пучок и тянулись куда-то, как пальцы, то висели вдоль стебля, обнажая зрячую сердцевину, их колыхал неосязаемый ветер
До этого я тоже была, ходила на двух ногах и смотрела двумя глазами и издавала звуки, но меня не было, хотя я была, а когда я родилась - это было так странно - ветвь проросла из моей груди, как голос, и хотела быть и звучать, и надо мной то и дело начинался дождь - только надо мной, для других его не было, он шел, чтобы полить цветок.
Из стен проступали молчащие лица и говорящие руки; я слышали звуки лютни из шахты лифта; люки открывались везде, куда ступала моя нога: на ступенях всех лестниц, на тротуарах, на платформах метро, и в люках была глубина, и в глубине шел дождь, и в глубине дождя горел огонь; улицы сворачивали в несуществующие переулки; все лица становились нелицами.
Цветок стал моим лицом, его голос стал моим голосом, и у меня больше нет того прежнего лица и прежнего голоса, они больше не мои. Этот цветок пришел вместо моего другого лица, которого у меня не было и которое должно было быть, которого никто не знал, ведь нельзя знать то, чего не было, но цветок знает то, чего нельзя знать и умеет быть тем, чему невозможно быть.