Всё заканчивалось тихим августовским вечером, и день, и месяц, и лето очередного года. Мухин сидел на балконе в кресле качалке с Сявой на руках, окруженный горшками с базиликом, луком, остатками перезрелых томатов и огурцов. За окном в вечернее небо врезались спирали и обломанные параллелепипеды Сити. Сибиряк Сява, непоколебимый и самостийный, к старости смягчился, сам забрался на руки, подставил свой мохнатый живот, - чеши не ленись, задремал, раскинув лапы. На подоконнике в фонаре горела китайская лампа, имитирующая огонь. Из комнаты доносилась любимая органная прелюдия и фуга Генделя…
Мухин встал, подложил в камин еще пару березовых полешков, вертикально, у стенки, - камин поддымливал. Соорудил его печной мастер Серега лет двадцать назад из чудом добытого облицовочного кирпича. Это был его первый камин, от того порой и поддымливал. «Эх, дед, помер, а секрет не передал», - поведал тогда Серега, практически процитировав известную фразу из фильма Тарковского. Камин жил своей неспешной жизнью, обрастал украшениями - канделябрами, подсвечниками, фонарями, горшками, раковинами, вазами и прочей мелкой, порой неуместной утварью. Особенно гордился зеркалом в настоящей итальянской раме, в котором отражалась вся жизнь веранды за эти годы, и старые институтские друзья Мухина, и какие-то новые, порой случайные. Много их было, всех не упомнишь. Тихо грелись у огня, плясали, пили, ели и растворялись в пространстве, где-то там, за пределами веранды. Потом зеркало, видимо замутненное от отражений, заменили на большое латунное блюдо, привезенное из Америки. Вся веранда с обеденный столом, лавками, шкафами и полками, сооруженными Мухиным, да и сам камин пропитывались звуками органа Генделя. Звуки не отражались, нет, они поднимались и опускались, они сливались с треском дров и оседали на лицах гостей, меняя их выражение, втекали в бокалы густого танинного вина и растворялись в приоткрытых окнах, смешиваясь с концертом ночных сверчков, лягушек и радостным соло ручья.
Мухин пошурудил догорающие угли, взял бокал недопитого мальбека и подошел к окну. Чуть правее огромная, совершенно круглая луна пыталась прорваться сквозь несущиеся облака. Какое-то время ей удавалось, но потом луна исчезла, её поглотила туча, нависшая над сосной. Угли в камине почти погасли, они напоминали далекую галактику, которая удалялась и удалялась, превращаясь в точку, потом и вовсе пропала…
Мухин сидел на балконе, глядя на лампу. Сява по-прежнему дремал, чуть поуркивая, раскинув белые ботфорты своих лап. Сити за оном полыхал ядовитым инфернальным свечением. Из комнаты по-прежнему доносилась любимая ре-минорная прелюдия и фуга Генделя.