26 августа 1921 года.
Несколько дней назад на допросе следователь спросил, какое отношение ко мне имеет управляющий делами комиссариата Петроградского Совета Борис Каплун. Оказывается, он ходатайствовал за отмену грозящего мне смертного приговора. А вчера мне объявили приговор.
Борис Каплун - племянник Урицкого, поэтому он попал на такую ответственную большевистскую должность в Петросовете. Он хорошо образован, разбирается в культуре и дружит со многими ее представителями. Он фонтанирует идеями, причем часто совершенно неожиданными. Личность яркая. А близость к власти и высокий покровитель помогают ему эти идеи реализовывать.
Помню один случай: тяжелая обстановка в Петрограде - невероятно тяжелая! – голод, эпидемии, отсутствие лекарств и гробов, а следовательно, огромное количество умерших, которых не успевают хоронить, привела Бориса к мысли построить крематориум.
В один из январских вечеров 1919 года я и моя знакомая Ирина сидели в квартире Бориса. Девушка в потертой накинутой на плечи беличьей шубке сняла с продрогших ног старенькие ботинки и поставила ступни на большую бархатную подушку, подсунув их под живот спящего огромного полицейского бульдога, чудом уцелевшего в городе, жители которого съели всех своих питомцев. На столе перед нами стояла початая бутылка дорогого французского вина, реквизированного у каких-то буржуа – чего только не найдется у Бориса!
Раздался пронзительный телефонный звонок. Оказалось, прибыла машина для доставки Бориса на открытие крематориума. Он пригласил нас с собой. Мы согласились. Сначала заехали в городской морг. Это был огромный выстуженный барак, полный трупов, сложенных штабелями. Было жутко. Девушку затрясло. Она смотрела на меня несчастными глазами.
Тут Борис повернулся к ней и галантно предложил выбрать труп для первого сожжения в новом крематориуме. Совершенно перепуганная и едва державшаяся на ногах, девушка протянула руку в черной перчатке и указала на ближайший труп, покрытый жалкими лохмотьями. На груди его была табличка из картона с фамилией и социальным статусом. Мне запомнился статус: нищий. Основная категория граждан в стране с новым политическим режимом…
После процедуры мы вернулись в квартиру Бориса. Хотелось согреться и допить вино. На лестнице Ирина вдруг разрыдалась. Я пытался ее успокоить, но мне долго не удавалось. Я думал, что той ночью она не сможет заснуть. Я гладил ее по лицу и повторял:
- Бедная вы моя бедная!
Девушка тихо плакала…
Даже забавно: в последние часы я вспоминаю не то, что было в жизни особенно важным для меня: творчество, экспедиции в Абиссинию, участие в войне от начала до конца, мои военные заслуги – Георгиевские кресты, два брака – с Ахматовой и Энгельгард, - других женщин, оставивших след в судьбе и поэзии, моих двух детей, Леву и Леночку, умершую в прошлом году в приюте от голода… Может, за отказ от дочери я наказан? Зачем я отдал ее в сиротский дом?! Наваждение нашло. Думал обмануть судьбу… Левушку оставляю нести свой крест… Бедный мальчик, мой Гумильвёнок, сын врага революции, брошенный матерью в одиночество. Господи, что с тобой будет?.. Как там Марина писала?
Рыжий львеныш
С глазами зелеными,
Страшное наследье тебе нести!
Северный океан и Южный
И нить жемчужных
Черных четок – в твоей горсти!
Милая Марина! Что ждет тебя в этой новой стране? Что ждет тебя, Левушка? Твоя мама выживет: она умеет приспосабливаться… Ну, да бог ей судья… А ты? Прости меня, сынок...
Всё это проносится калейдоскопом, а мысли возвращаются к Каплуну. Почему Борис ходатайствовал за меня? Зачем рисковал карьерой? Я ведь не скрывал на допросах, что я монархист. Не отказался от обвинения в участии в контрреволюционном заговоре. Хотя участие мое в этом заговоре было настолько незначительным, что даже стыдно. Всё-таки позволю предположить, что имею ценность и опасность для государства именно в качестве поэта и ни в чем другом… Вспомнят ли обо мне через лет сто?.. Хочется курить…
Судьба подарила мне тридцать пять лет жизни. Кажется, очень много. Столько всего было! Я словно бокал, который переполняет пенящееся шампанское… А если бы завтра не к стенке, а на свободу? Взял бы Леву и уехал в Африку. Писал бы стихи, занимался этнографией, охотился, воспитывал сына… Ел досыта, не мерз в промозглом петербургском климате… Просто жил…
Назойливо лезет в голову воспоминание, как мы в квартире Бориса Каплуна решили подышать эфиром, забыться на время, погрезить…
В роскошном жилище Бориса на площади Зимнего дворца к нам присоединились художник Юрий Анненков и миловидная девушка – не помню, как ее звали - без имени. Мы все расположились поудобнее: на чиппендейловском диване, турецкой оттоманке, в вольтеровских креслах - и приняли от Бориса по маленькому флакону с эфиром.
Комната стала наполняться сладким запахом, напоминающим запах лимонада марки «Дюшес»… Сначала было ощущение, что я сильно опьянел. Затем постепенно я утратил ощущение своего тела. И наконец меня охватила эйфория. Мир снова стал прекрасным, все послереволюционные ужасы, опасности и страхи отступили. Я почувствовал, что начинаю таять и уплываю по воздуху вверх. Тело стало окончательно невесомым. Только опьяненное, возбужденное, счастливое сознание продолжало давать мне понимание не прекратившейся жизни.
Я произносил какие-то странные звуки, но знал, что они не бессмысленны.
В одно мгновение я оказался на Венере. Я не сомневался, что это Венера. Она была похожа на Землю. Как сестра. Только трава голубая. Цветы тоже голубые. Вдали синели горы. Разумеется, голубые. Я посмотрел на свои руки: кожа имела голубоватый цвет. Это меня не напугало. Мне было очень хорошо. Все внутри меня пело. Вдруг я заметил, что не один нахожусь на чудесной планете. Я увидел ангелов. Я догадался, что это ангелы не потому, что у них были большие крылья, сверкавшие в голубом свете. Нет, эти существа не были похожи на ангелов Фра Анжелико: у них не было нимба и богатых многоскладочных цветных одеяний, в их руках не было мечей, как у ангелов Врубеля или Брейгеля… На них вообще не было одежды: плащей или накидок, их тела светились золотисто-голубоватым светом, который не слепил, а притягивал. Но этот свет, исходящий от них, был поистине божественным, вызывал такое благоговение, что хотелось пасть на колени и благодарить. Просто благодарить… За всё…
Их крылья имели какую-то размытую форму и текли вверх. Ангелы были словно подвешены к небесам. Однако могли плавно передвигаться. Вот они приблизились и окружили меня. Они заговорили, и я их понимал, и отвечал им. Это был язык обитателей Венеры, этих ангелов. Если людям дать представление о нем, то я бы сказал, что их речь состояла из одних гласных, знакомых нам. Эти звуки не были обидными, властными или пугающими. Наоборот, в них я слышал радостное обещанье, напоминание о золотом рае, о бессмертии. Всё во мне ликовало. Я понимал ангелов, они понимали меня.
Потом они расступились, и появились картинки. Это было похоже на какой-то объемный кинематограф. Ангелы решили показать мне рай.
И я увидел вдали огромные баобабы, их листья тихонько шевелил голубой ветерок. Прайд львов выступил из высоких зарослей голубой травы. У голубого озера показался грациозный жираф… Он повернулся в мою сторону и пошевелил ушами, прожевывая голубоватый лист, чей край выглядывал из его рта.
Далеко-далеко, у озера Чад
Изысканный бродит жираф…
Вдали он подобен цветным парусам корабля…
Да! Всё было именно так!.. Я услышал плеск и, повернувшись, заметил морской берег с голубыми скалами. На волнах покачивался корабль. Мне захотелось взойти на палубу и отправиться в путешествие… «…есть страны, куда не ступала людская нога, где в солнечных рощах живут великаны и светят в прозрачной воде жемчуга…»
Это был рай, созданный для меня.
Ангелы следили за моей реакцией на увиденное и одобрительно покачивали своими прекрасными головами. Я спросил:
- Это Африка? – а прозвучало как «аи».
Они радостно закивали и улыбнулись. Улыбались они всем телом…
Я ощутил сильный холод. Проснулся. Не сразу понял, где нахожусь. Потом, оглядевшись, узнал комнату Бориса, заметил, что лежу на чиппендейловском диване, укрытый своим стареньким потертым, едва сохраняющим тепло английским пальто… Какое разочарование!..
В крохотное зарешеченное окошко под потолком видно светлеющее небо. Как оно торопится! Я встал с табуретки, сидя на которой провел ночь, выпил несколько глотков воды из алюминиевой кружки… Вот бы папиросу!..
Сейчас придут. Придут за мной. А что потом? Может, на Венеру? Я знаю их язык. Ангелы мне улыбались. Наверное, они меня ждут... Губы сами растягиваются в улыбку: хорошо, что кому-то я нужен…
15 сентября 1921 года.
Удивительно, но в эту последнюю ночь в жизни вспоминаются мне не бои на Западном фронте в 1914, не взятие Урги, не то, как я один въехал среди бела дня в занятую китайцами столицу накануне готовящегося штурма, не полугодовое пребывание в Китае и короткий брак с китайской принцессой из династии Цин, не споры ночи наролет с атаманом Семеновым о будущем России...
Мне вспоминается мимолетная встреча на дороге, когда моя дивизия покидала освобожденную Ургу… Это был знак?.. Указание свыше?.. Боги, духи-защитники послали ее, хрупкий цветок чужой земли, так поразивший своим обличьем меня там, на пыльной дороге?.. Это было предупреждение?.. Стоп-сигнал?.. Как не место удивительному ребенку в этих голых унылых степях, так и мне нет места там, куда я направлялся…
Конные отряды и обоз медленно двигались по дороге. Я впереди на белой незабвенной Машке. Дорога была пустынна. И вдруг в какой-то момент всё изменилось: я поднял глаза – посреди дороги стояла девочка лет шести-семи. Откуда она тут взялась?! Серая косынка съехала набок, открывая невероятные в этих местах поселений бурятов белокурые волосы. Они выбились из-под косынки, разметались по плечам и доставали до лямок синего фартука, надетого на вылинявшее голубое платье… Девушка с волосами цвета льна… Какое-то ускользающее воспоминание…
Девочка неотрывно смотрела на колонну всадников, нет, она смотрела на меня. Моя светлая курчавая папаха, желтый шелковый с узорами халат монгольского хана, с генеральскими погонами на плечах, орден Святого Георгия на груди, огромная белая кобыла загипнотизировали неразумное дитя... Она даже не сошла на обочину… А главное: у нее были пронзительно яркие голубые глаза. Такие и в Европе редко встретишь. А уж тут… Они были совсем не похожи на мои глаза, тоже голубые, но блеклого оттенка. Как оговаривали их окружающие ( до меня доносились слухи) глаза фанатика, глаза, живущие отдельной от лица жизнью, глаза, в которые не каждый осмеливался взглянуть. А что Оссендовский говорил про мои глаза? Не помню… Что-то говорил. Про лицо помню. Якобы у меня лик святого с византийской иконы… Ха-ха-ха…
Девочка просто стояла и смотрела. Страха в ней не было, она даже не отступила на край дороги. В ней был вопрос. Вопрос ко мне: куда я направляюсь и веду свою дивизию?
Я и сам не знал ответа. Сомневался. Сил на войну с «красными» не хватало. Доходили слухи, что гражданская война закончилась, новая власть сильна и имеет дисциплинированную, хорошо вооруженную армию. А вот у меня в дивизии начались проблемы с дисциплиной. Солдаты хотели вернуться к земле, в свои деревни, к семьям, офицеры тоже устали от тяжелых сражений за границей России. Я чувствовал: назревал бунт. Но я надеялся справиться…
У матери были такие льняные волосы… Мать любила играть Баха и читала мне из Гете.
Мне хочется борьбы, готов я с бурей биться –
И в час крушенья мне ли устрашиться?..
Историю нашего рода я нашел в отцовской библиотеке. Род существовал тысячу лет. Давным-давно мои предки участвовали в крестовых походах. Большинство из них были рыцарями…
Следователь на одном из допросов спросил меня:
- Роман Федорович, скажите, что ваш род дал своей родине?
- Семьдесят два человека, - ответил я.
- Семьдесят два? Что это значит?
- Семьдесят два моих предка-рыцаря пали в сраженьях…
А сегодня их будет семьдесят три… Однако можно ли приравнивать к павшим в боях воина, расстрелянного врагами?..
Я вскинул руку, останавливая отряд. Медленно подъехал к девочке, сунул пальцы за пояс, достал пригоршню монет из кошеля и склонился над ней. Она поняла и подставила ладони, соединив лодочкой. В ладони посыпались тяжелые золотые монеты. Девочка медленно подняла голову и смотрела на меня, на монеты не взглянула. Они переполнили живую емкость, образованную маленькими руками, и сыпались уже на утоптанную поверхность проселочной дороги.
Наконец я разогнулся, покачался в седле, вновь обретая равновесие, коротко обернулся на отступившую в сторону девочку, прошептал: На удачу! – и, отпустив поводья, продолжил путь. Сзади тронулись остальные.
Что это был за знак? Может, девочка с внешностью, привычной для моей семьи, но абсолютно невозможной здесь, была предостережением? Духи послали странное видение, чтобы остановить меня? Спустя несколько часов я спрашивал у двух-трех офицеров, видели ли они белокурую девочку на дороге. Каждый их них посмотрел на меня странно или с сомнением: видимо, полагали, что я схожу с ума…
Буддисты говорят: всё, что вы видите, создано вашим умом. То, как вы это воспринимаете, зависит от качеств вашего ума… Если ваш ум загрязнен, то восприятие кого угодно как обычного существа не доказывает, что он на самом деле является таковым…
Это было мистическое указание свыше? Может, я должен был связать его с малолетним Ральфом Унгерном, одним из моих предков, что ушел в детский крестовый поход 1212 года и пропал?.. Убит, утонул, был продан в рабство?.. Мой поход обречен на провал, как у него?..
Некоторые считают, что в них реинкарнировались Фридрих Великий, Петр I, Генрих Птицелов или Александр Невский, я же уверен, что во мне реинкарнировался рыцарь, воин - один из моих далеких предков эпохи крестоносцев.
Некоторых возбуждают азартные игры, спиртные напитки или женщины. Меня же приводит в экстаз война. Моя кровь закипает в бою. Бой, сражение – мой бог. Опасность меня пьянит. И я одержим Востоком. Практически мой полный портрет.
Высшая доблесть для меня – пасть на поле боя с оружием в руках… И в Вальгаллу. Уж девы-воительницы шумом крыльев растревожили тишину, обрушивающуюся на героя в миг смерти… И тут же тишина взрывается торжественностью и напряженностью «Полета валькирий»… Отчим любил Вагнера… Родители не могли бы представить, в кого превратился их болезненный бесшабашный мальчик Роберт…
Обо мне ходит много разных легенд. Рассказывают про невероятную жестокость, что я проявлял в Даурии и Урге. Посадки людей на лед, забивание палками до смерти, даже волчица! Якобы я бросал провинившихся и пленных на растерзание голодной волчице. Барон Унгерн – зверь. Я никогда сам не казнил людей и даже не присутствовал при казнях. Они как раз-то и не доставляли мне удовольствия. Но война. Необходима жесткая дисциплина. Иначе - хаос из-за неспособности отдать суровый приказ. Как у Колчака… И не так уж много было моих приказов об уничтожении людей. Причем, военных людей, не гражданских… Точно не сравнить с количеством жертв «красных». У тех было в десятки, сотни раз больше казненных и уничтоженных. Считали, что в военное время это оправдано. Но на меня оправдания новой власти не распространяются…
Голубоглазая девочка. Кажется, подобная была у Гюго. В порванном переднике. Она стала спасением для одного каторжника. Не припомню… Козетта?..
Отчего же я не воспринял этот знак и не предотвратил плен и приближающийся расстрел?.. А что я мог поделать?.. Мысль была – отправиться на Тибет. Мои офицеры и казаки настроены против, начинали роптать... Через пустыню?.. Я бы выдержал. Я верил. Они нет. Поэтому разбежались. Связали меня, преподнесли «красным» подарок: я помню вытянувшееся побледневшее лицо их командира, когда я назвался…
Был ли выход?.. В чем была ошибка?.. Девочка не сказала ни слова. Но она сама была Словом. А я оказался глухим…
Что мне было делать? Мы оставили освобожденную от китайцев Халху, Внешнюю Монголию, восстановив в ней законную монархическую власть. Но остаться в Халхе Азиатской конной дивизии было невозможно: не хватало ресурсов. И к тому же сюда направлялись войска «красных» монголов. Освобождать то, что мы уже освободили… Дать независимость Монголии, которую я ей уже дал…
Я мечтал воссоздать империю Чингиз-хана. Вернуть монархическая власть в Европе – вот моя истинная цель… Представляю огромное войско монгольских всадников, несущих через степи… Гул от лошадиных копыт – самая волнующая музыка для меня… Прости, мама… С неисчислимым войском азиатов двинуться на Европу. И восстановить законные монархии. К черту «красных»! Думаю, еще много красной крови прольется по их вине… К черту продажную буржуазию! Во что превратится мир, где честь можно продать и купить?!. Жаль, нет папирос…
Белая раса в тупике, в конце своей истории. Великая миссия желтой расы – уничтожить белую и создать новую культуру. Я мог стать лидером мощной восточной империи, великой империи, возглавить бесчисленную азиатскую конницу и привести ее на край Европы. Я восстановил бы монархию и создал новый мир. Я был избранным. Я мог. Я уверен. Но что-то в Небесах не сложилось, и вот я тут… Я мог хотя бы дать толчок всем этим событиям… Не сложилось…
Это Небо ограничило мою жизнь в тридцатипятилетний срок. Значит, достаточно…
Не дает мне покоя и та история с гигантским валуном возле Улясутая. Казаки есаула Макеева, дурака и предателя, без моего ведома сдвинули камень с места, говорили, что хотели отомстить монголам, принявшим власть «красных». Сдвинули и выпустили на свободу злых духов, которые были заперты под валуном. Этот священный камень сдерживал мировое зло. Сейчас оно на свободе…
Мысль стать китайским императором некоторое время преследовала меня. Для этого я поехал на полгода в Китай, установил там важные и полезные политические связи со сторонниками манчжурской династии и… И женился на принцессе из бывшей правящей династии. Этот брак давал мне все права на императорский престол…
В камере нет окна, но внутренние часы подсказывают: уже рассветает. Да, я прав. Скрипят засовы, замки отпирают. На пороге офицер и двое солдат охраны:
- Барон Унгерн фон Штернберг, Роман Федорович, пора!.. Готовы?
Я на миг прикрываю глаза. Нет, это не скрежет ключа в замке. Это звук спускающихся за мной с небес валькирий. Несмотря на то, что Восток – сердце моей души, я немецкий дворянин по происхождению. Меня ждут в Вальгалле. Металлический звук – лязганье мечей дев-воительниц… Меня ждут семьдесят два рыцаря. Я чувствую их нетерпение. Совсем немного осталось…
Выходя из камеры, вдруг оборачиваюсь: посредине стоит белокурая девочка. Та самая. Из ее невероятных голубых глаз текут слезы, но она робко, застенчиво улыбается. Я улыбаюсь в ответ. Я готов.
(из сборника «100 рассказов про тебя»)