В России Рождество проходит или одним днём, или вообще незамеченным, в зависимости от религиозности. Здесь же это, независимо ни от чего, взрыв жизни на пару месяцев. Мы старались понять это и попасть в общую здешнюю колею, вернее на общую скоростную полосу на трассе.
Дэн увёз нас вечером в гости к одному из своих друзей детства, Трэвису. Тот жил в горах, охраняя большой хозяйский дом (я бы сказала – зАмок), в небольшой хижине с тремя комнатами. Хозяева замка жили в Европе уже несколько лет, и Трэвис следил, чтобы все коммуникации были в порядке, счета оплачены, чтобы дом протапливался зимой, чтобы территория вокруг либо подстригалась, либо чистилась от снега.
Маленький дом Трэвиса был украшен к Рождеству, будто это делал дизайнер. Всё – венки на дверях, ёлочные ветки на стенах, сама ёлка, свечи вокруг, фигурка оленя при входе – было выдержано в золотисто-тёпло-коричневых тонах с добавлением чуть-чуть зелёного и красного. Игрушки на ёлке были старинные, из плотного картона или стекла.
В подарок мы привезли много всего украденного из подвала, Дэн уложил бутылки в красивый большой мешок в виде носка Санта-Клауса – совесть уже вообще нас не мучила, почему-то.
Мы сидели за круглым двухуровневым столом, верхняя часть которого была заставлена свечами и угощением и крутилась, а на нижнем уровне стояли наши тарелки и бокалы.
Всю еду Трэвис готовил сам, что в Штатах бывает редко, даже если говорить о женщинах. Еда была необыкновенно вкусная, особенно жаркое и пироги. Трэвис – единственный, кто поверил, что мой оливье – самодельный. Похвалил, попробовав, и потом съел много, к моему удовольствию.
Варили и пили глинтвейн, гуляли по дорожкам вокруг замка, а потом устроились удобно в тепле, и музыканты взяли в руки гитару и банджо, и закрепили губные гармошки, и ничего уже больше стало не надо…
– Интересно, – очнувшись, сказала я Вове тихонько, – а почему они без своих женщин?
– Ленка, ты опять на опасную дорожку свернула, идрит-ангидрит. Вот тебе-то что до их женщин?!
– Но ведь Рождество… Сидела бы сейчас здесь его Марги… и пела бы вместе с ним. Что плохого?
– Может, у неё свои планы. Не отвлекайся, не дёргай меня по пустякам. Потом сама себе завидовать станешь, что музыку такую слушала.
Часа в два ночи решили, что поедем к Дэну, не будем напрягать Трэвиса с постелями (хоть он и настаивал), и останемся там, у Дэна, ещё на день и ночь.
– Может, борщ сварим? Дашь мне мастер-класс? Норман говорит, что капуста, сваренная со свёклой и помидорами, не может быть вкусной, нужно доказать ему...
Приехали под утро; на следующий день отсыпались, гуляли, варили борщ (успешно) – всё по-домашнему, по-семейному. Норман проникался уважением к нам от встречи к встрече.
Про Новый год мы молчали, не спрашивали – нас и так было слишком много в жизни Дэниела, и он всегда был так добр к нам… конечно, мы понимали, что без конца пользуемся его временем. Это уже не говоря о том, что он отдавал нам чуть не половину своего заработка, когда мы вместе пели.
Решили с Вовой, что Новый год вдвоём проведём, вернее втроём, с Сэйдж. Собаку и так часто одну оставляем, спасибо Джоан, что к ней приходит, когда нас нет. Сэйдж, конечно, была удивительно самодостаточна. Как нам объяснили, она привыкла за четыре последних года к такой уединённой жизни, и что она не тоскует. Во всяком случае, обиженной после нашего отсутствия мы её не видели, всегда весёлая была.
Мэри позвонила 30-го декабря вечером – как вы работаете завтра? Я хочу приехать к вам днём, побыть у вас, а потом вместе поехать ко мне; вечером, часам к одиннадцати, приедут все наши, и Дэн. Вы можете отпроситься, скажем, часов с двух дня?
Джен сказала – нет проблем. 31-е декабря. Да, сказала, вполне возможно. Если хочешь, вообще выходной вам поставлю. Рассу сейчас позвоню, предупрежу, и он не приедет за тобой. Нет, с Лорой не надо согласовывать, беру на себя.
– Маша, приезжай, мы будем свободны, – отзвонился Вова Мэри. – Как ехать к нам ты знаешь?
– Дэн объяснил, доеду как-нибудь. Я пиццу привезу с вином, ни о чём не волнуйтесь. В духовке разогреем.
Класс просто, сказал повеселевший Вова, лишний выходной образовался. Тем более с Машкой.
Готовились – пропылесосили пол, дрова к камину из гаража перетащили (холодно у нас), букет из засушенной мною белой гортензии на стол в каминный зал переставили из нашей комнаты.
Вова очень любил Мэри, начиная с Океана (и до самой его смерти).
– Почему у вас так холодно в доме? – спросила Мэри, походив по нашим хоромам. – Очень красиво, но холодно.
– Сейчас затопим камин. Сами мёрзнем.
– Володя, иди сюда, я тебе что-то покажу. – Мэри подошла к маленькому приборчику на стене первого этажа. – Если вы поставите на отметку «75», то у вас будет…
– Двадцать четыре градуса по Цельсию. Дикие мы люди, – крякнул Вова. – Хорошо, что ты приехала.
– А когда у вас нагреется, – продолжила Мэри, – наполните вот эти чугунные сосуды рядом с батареями водой, и будет правильная влажность. Надо было вам сказать кому-нибудь, что холодно. Сегодня к вечеру, кстати, обещают серьёзное повышение температуры. Если так будет, то Новый год встретим на крыше... А мы с вами погуляем? Лошадей посмотрим?
В десять вечера, когда мы уже добрались до Нью-Йорка, потеплело да семнадцати градусов.
– В полночь обещают двадцать, – сказала Мэри. – Значит будут танцы на свежем воздухе.
– Маша, а мы успеем что-нибудь приготовить? – по русской привычке волновалась я.
– Времени-то у нас мало…
– Мы ничего не будем готовить, Лена! Во-первых, каждый что-нибудь с собой принесёт, а во-вторых, ночью есть вредно. У нас будет вино (и виски с ликёром, добавил Вова), у нас будет много закусочек – орешки, чипсы, фрукты, сыр, оливки. Зачем готовить? Все так объелись на Рождество, что теперь будем только танцевать и петь. Будут все наши музыканты. Представляете, какой концерт сделаем на крыше?!
Мэри снимала двухкомнатную квартиру (с большой антресолью) в центре Нью-Йорка, на паях с ещё двумя девушками, её подругами, одна из которых жила на этой антресоли, в смысле – спала. У самой Мэри была небольшая комната. Кухня у них была совсем маленькая, как в нашей хрущёвке. Если бы было холодно, подумала я, как бы мы все здесь разместились?
Прибывающий народ приносил шампанское, воздушные шарики, шоколад. Никаких обменов дорогими подарками, никакой суеты для хозяйки, никаких туфель на каблуках – мы, лично, как гуляли с Мэри по ферме, так и приехали, не переодевшись, в джинсах и кроссовках. Я хотела, было, взять с собой платье, купленное в секонд-хенде, но Мэри покачала головой – не надо, это лишнее, ты будешь выбиваться из общего нашего, совершенно простого стиля. Ты ведь знаешь наших? Все будут в джинсах.
На крышу вытащили кухонные стульчики, диванные подушки, пледы – разместились музыку слушать. Было полное безветрие, ощущение тёплого августа просто не отпускало.
Дэн пел «Family Tree», песню, которую он написал во время нашего плавания. Я представила, что мы на палубе. Потом поняла, что и все остальные представили то же самое…
– Вова, а давай переведём один куплет на русский? – шепнула я. – Не просто переведём, а красиво, чтоб спеть можно было. Дэну должна понравиться идея.
Напевшись и натанцевавшись, обнимались на прощанье. Какие все родные…
– Сейчас поедем ко мне, – сказал Дэн, заводя машину. – Завтра споём в пабе (недолго, вы не против?), потом отвезу вас домой. Мне, кстати, Лора звонила. Приглашала в Мэрилэнд, в Балтимор. Вы что-нибудь знаете об этом?
Оказывается, Лора была спонсором больницы Джонса Хопкинса. Вернее, это не просто больница, это огромный медицинский комплекс, и чего там только нет – и научно-исследовательский центр, и медицинская школа, и учебный госпиталь. Он был открыт сто с небольшим лет назад (спасибо этому самому Хопкинсу), и с тех пор стал главным медицинским ядром страны. Именно здесь сто лет назад женщины получили возможность быть врачами.
«Ничего себе, – подумала я, – всего лишь сто лет назад…»
Посмотрела на Вову и поняла, что он всё это про JHH (Госпиталь Джонса Хопкинса) знает.
Ну так вот, а сейчас Лоре нужно было туда ехать, и она решила взять нас с собой, и Дэниела тоже пригласила.
– Через неделю? Ну что ж… это хорошее дело, – Вова явно обрадовался. – Это мне очень даже интересно. А нам ничего не сказала пока!
– Лора есть Лора! – засмеялся Дэн.
Праздники кончились, к огромному облегчению Лоры, и в доме от них не осталось даже следа. Дни потекли как прежде – я всё время пыталась справиться с беспорядком, а все остальные упорно этому сопротивлялись. Очень непродуктивно всё было (с моей стороны).
– Завтра будет тяжёлый день, – позвонила Джен. – В дом приедут ветеринары с ультразвуковым оборудованием, Лора на ферму не поедет.
Лора нашла на дороге маленькую собачку – скорее всего, потерялась, здесь животных выбрасывают крайне редко. Ошейника на ней не было, но вела она себя как домашняя. Понаблюдав за ней, Лора решила не рисковать её здоровьем и здоровьем остальных – нужно как следует всё проверить. Клиника, в которой наблюдались все Лорины питомцы, предложила УЗИ на дому.
– Да, это безумно дорого! – сказала Джен, когда я ахнула: УЗИ? На дому? – И продолжила: – Лора есть Лора. Согласилась. Заодно хочет проверить, как протекает беременность у Микки (ещё одной малявки).
Меня очередной раз накрыло. Как же по-разному живут люди на Земле. И собаки…
До Балтимора почти триста пятьдесят километров, поэтому выехали в семь утра. Дэн приехал к нам накануне, ночевал.
Мы с Вовой сели сзади, и Лора всю дорогу болтала с Дэном, про нас забыла. Иногда что-то спрашивала нас, оборачиваясь, но мы отвечали только «окэй», подозревая формальные вопросы, и её это устраивало. Останавливались кофе пить пару раз по дороге, но, тем не менее, добрались быстро – Лора классный водитель.
Вова попросил меня раздобыть у Линди новый блокнотик, вооружился на всякий случай – вдруг записать захочется что-нибудь. Оказалось, что ему были известны некоторые имена учёных JHH, занимающихся иммунологией и генетикой (из медицинских журналов, в основном). Вова снова захотел надеть костюм с галстуком, что в этот раз было совершенно оправдано, и мне пришлось ушивать ему брюки, иначе они в застёгнутом виде легко падали вниз, или собирались гармонью, если ремнём затянуть…
А ещё Вова нервничал. Это был первый раз, когда он нервничал, а я – нет.
Мы припарковались у главного здания Администрации. Выйдя из машины, оценили грандиозность этого медицинского комплекса – целый город!
Зашли внутрь – в холле стояла пятиметровая (наверняка ниже, но так показалось) мраморная фигура Иисуса Христа со склонённой головой и разведёнными в стороны и чуть опущенными вниз руками, будто он хочет обнять всех, кто меньше его, или кому сейчас не очень хорошо. Прекрасная скульптура, аж сердце защемило.
Навстречу нам вышли два человека – было ясно, что ждали нас, в смысле Лору. Лора назвала нам их должности и имена, но мы не поняли.
– Позвольте мне представить ваших новых гостей, – сказала им Лора. – Дэниел, Гладимор и Лина. Дэниел – мой старинный друг. Гладимор – мой конюх… (пауза по Станиславскому)… но на самом деле он учёный из России, и хотел бы ознакомиться с работой центра… вкратце. Лина – с ним. Вы ведь сможете организовать экскурсию для них, как и обещали, пока мы с вами заняты?
Я потихоньку отошла на задний план, в прямом смысле. Встала позади Вовы с блокнотиком. Хорошо, что надела чёрную прямую юбку (немнущуюся, синтетическую) и свитерок серый, мамой связанный. И туфли бордовые из секонд-хенда. Скромная секретарша конюха Гладимора.
Нас взял один сопровождающий, Лору – другой. Удачи, помахав рукой, хрипло сказала нам Лора, встречаемся здесь же, часа через два.
Вова шёл впереди, беседуя, мы с Дэном отстали.
– Дэн, я давно хотела спросить. Я никогда не знаю, чего ждать от Лоры. Ты ведь тоже? Но ты общаешься с ней по доброй воле… тебя не напрягает это? Вот зачем ей было говорить, что русские учёные у неё в конюхах?
– Я благодарен ей, Льена… Чего и тебе желаю. Ты не представляешь, как она помогает нам с Питом. И животным. И вот здесь мы сейчас – почему? Потому что она каждый год перечисляет им деньги, и пусть немного (в масштабах немного, а так-то много!), но участвует в развитии науки, медицины… Людям помогает по большому счёту! Хоть и вещает без конца, как ей все эти люди надоели. И сама сейчас деньги потеряла – могла бы отказаться от этого спонсорства, другой на её месте отказался бы... Но не она. Будет легче её понимать, Льена, если вы просто будете ей благодарны.
И я замолчала. Я ж просто так сказала, языком почесать. А ведь на самом-то деле мы действительно были ей благодарны.
Забегая вперёд. Лет через десять после описываемых событий Лора упала с лошади, и лошадь копытом раздробила ей голеностоп. Госпиталь Джонса Хопкинса принял её, и лучшие нейрохирурги вынесли приговор: много лет (семь, мне запомнилось) одна за другой, с длительными перерывами, будут проводиться сложнейшие операции, чтобы спасти её ногу. «Семь лет – это невозможно, – сказала Лора. – Должен быть другой, более быстрый выход. Я не собираюсь семь лет выкидывать из жизни». Ей долго и терпеливо объясняли, но она озверела: должна быть альтернатива! Тоже озверевший от такого сопротивления врач в ответ предложил требуемую от него альтернативу: отрезать ногу к чертям собачьим – ну, чтобы испугать Лору как следует, наверное. Но не на ту напал. Она ухватилась за эту возможность – протез нормальный сделаете? Если я смогу скакать с протезом, отрезайте немедленно.
И отрезали. И скакала. Лора есть Лора.
Нас, одев во всё стерильное, привели в отделение, где очень недоношенные дети с трубками лежали в камерах с прозрачными колпаками. Мы могли видеть этих деток – они были сантиметров по тридцать. Шестимесячные. Мамы этих детей (и папы, но значительно реже) сидели рядом с камерами. У них реально была надежда. Процент выживания очень велик, сказал подошедший к нам врач.
За два часа мы много чего увидели – нас передавали из рук в руки, переводили из корпуса в корпус. Относились к нам, как к уважаемой делегации. Мы с Дэном просто глазели и улыбались; лично я была так впечатлена грандиозностью размеров и какими-то космическими технологиями этого заведения, что говорить было неохота. Вова же был активен, задавал вопросы. В последней лаборатории задержался особенно долго, что-то записывал и ахал.
– Они несколько лет назад занимались той же темой, которой наша лаборатория прямо сейчас занимается, пока я тут… на тракторе… – сказал мне Вова. – Много рассказали по делу. Я понял, где мы заблуждаемся. Успокаивает, что они тоже в этом же месте заблуждались, пока их не осенило…
Забегая вперёд. Через несколько недель нам принесли почту – от JHH. Пакет был отправлен на Лорино имя, но с припиской «для Владимира». Вова глазам не поверил – они прислали историю испытаний и выводы по интересующей его теме.
«Рушатся стереотипы», – помню, сказал ошалевший от их великодушия Вова.
– Сегодня привезут швейную машинку для Линди, вот радости будет! – Джен и сама радовалась, сообщая по телефону. И я очень обрадовалась.
Девочка ждала её каждый день, причём ждала скорбно. С дядюшкой Рассом, который подвозил её из школы, прощалась весело – думала, что мне неслышно, а потом в пол смотрела, отвечала односложно, грустила. Я игру поддерживала, спрашивая иногда: «Как думаешь, нам ещё долго ждать?» Она была благодарна за это «нам», верила, что я тоже жду эту её машинку.
Я научила Линди любить не только жареную картошку, но и омлет, и суп с овощами и рисом – развивала её в кулинарном смысле, не могла смотреть, как она трескает печенье с пэпси. Она не сопротивлялась, очень даже всё это было ей интересно – при условии, что она помогает готовить. Особенно с омлетом ей нравилось возиться, омлет она сама стряпала от начала до конца.
Линди пошла на все мои условия: первое – делать уроки, не кривляясь, второе – есть человеческую еду на обед и, третье, – поддерживать порядок в своей комнате (хотя… как его поддерживать, когда не понимаешь, зачем он нужен?), – и вот уже несколько дней мы шили. Машинка продавалась в комплекте с большой стопкой раскроенных тряпочек (по-разному, чтобы учиться шить по прямой и полукругом). Лора смеялась над Линди, когда та трясла перед её носом этими простроченными тряпками – о мой бог, и в кого ты такая?
– Упрямая – в тебя, – влезла на секунду в разговор Лайза. – Добилась своего. Хорошо, что это швейная машинка, а не барабанная установка.
Дэн сообщил о планируемой поездке в Нью-Джерси – он, один из двадцати приглашённых музыкантов, будет петь в большом концертном зале несколько своих песен.
Мы сидели на нашей кухне. Дэн приехал вчера, имея планы отвезти нас куда-нибудь погулять, но за ночь выпало столько снега, что планы пропали. С утра, взяв три лопаты, разгребли дорогу от дома к воротам. Сэйдж кувыркалась в снегу без остановки. Приготовили поесть, еле дождавшись этой еды, – такой аппетит нагуляли, накопали. Вова достал стаканчики.
– Ты написала по-русски куплет? – спросил Дэн. – Ты же хотела. Вот и прекрасно, будем репетировать сегодня.
– Что ты имеешь в виду, Дэн?.. Ты хочешь, чтобы мы с тобой на сцене пели Family Tree?!
– Мы её прекрасно и так поём, почему нет? Просто добавите русские слова. Людям это понравится.
Говорить о том, что мы вместе её поём – неправда. Мы подпеваем только две строчки в припеве, остальное – соло Дэна.
– Для начала переведи мне, что написала.
– В чистом виде подстрочник, Дэн. «I know that we are different, I know this is true…» Я знаю, что мы разные, я знаю – это так, но различия ничтожны, но различия – пустяк. Если жить мы будем в дружбе, если будем мы любить… мы сумеем нашу Землю от пожара сохранить.
– Мне не нравится, – сказал Вова. – Категорически. Прямо лозунги какие-то первомайские. На английском всё нежнее звучит.
– Тебе не нравится, потому что не ты написал, – обиделась я. – Пиши сам.
– А мне нравится, – поддержал меня Дэн. – Хоть я ничего и не понимаю. Попробуем?
Концертный зал был настоящим – очень много мест, огромная сцена. Это тебе не больничный холл или паб с десятью столиками. Нам с Вовой сразу стало плохо, только он виду не подал, а я подала. Даже живот свело. Дэн пытался меня успокоить, как мог – сказал, что и сам впервые на такой сцене будет петь. Стало ещё хуже. Можно, мы будем текст на бумажке перед собой держать, Дэн? Вдруг забудем… Засунула бумажку с текстом в рукав.
Мы приехали за два часа до концерта. Всё пространство, все закутки подсобок этого зала были заняты музыкантами – пели, репетировали, всё сливалось в один поток музыкального шума. Познакомились с несколькими друзьями Дэна. Какие голоса, какое звучание… И, в сотый раз, – мы-то с тобой, Вова, что тут делаем?!!
– Прорвёмся, – неуверенно сказал Вова.
Нашли место у окна, Дэн приспособил губную гармошку, взял банджо. Сделал две песни. Дэн, ты лучше всех, через десять минут сказала я. Ты скажи, а Family Tree будет в конце? А мы где будем находиться? В зале? Ты нас вызовешь на сцену?
– Понятия не имею, – улыбнулся Дэн. – Всё поймём по ходу действия. Дайте подумать. Сначала вместе будем сидеть… да, в зале, недалеко от сцены. Я – пятнадцатый в программе. Успеем успокоиться, и зал уже будет хороший, заведённый. Потом я уйду туда, а потом… да, вызову вас.
– Значит, договорились, – сказал Вова серьёзно. – Припев каждый раз все вместе поём на английском. Потом, в самом конце, мы поём куплет на русском, и снова все вместе припев…
Короче говоря, волновались. Сто раз уже спели, сказал Дэн, всё получится.
Сидели в третьем ряду, с краю. Каждый из музыкантов пел по две песни, и прошло два с лишним часа, когда Дэн, взяв гитару и банджо, которые мы с Вовой держали коленями, пошёл в закулисье. Будьте готовы, шепнул. Я вас люблю.
Я проверила рукав кофты, где был спрятан листок со словами – листка не оказалось. Поискала вокруг.
– Вова, я потеряла слова…
– Понятно. Молись теперь… в кого ты там веришь?
Меня затрясло – я попробовала вспомнить четверостишие, которое сама и написала, и не смогла – со страху. Мамочка.
Дэн спел, как и все остальные, две песни и попросил у зала внимания.
– Мне выпала честь петь вам больше, чем остальные музыканты. И я сейчас спою третью песню. Но не один. Влодья, Льена! Поднимайтесь, пожалуйста, на сцену.
Мы встали и пошли. Я поняла, что такое идти на ватных ногах. Калинку будешь петь, если не вспомнишь, тихо сказал Вова. А ты сам-то, можно подумать, помнишь… – пискнула я.
– Это мои дорогие друзья из России, с которыми я полтора месяца провёл в одном экипаже… – и Дэн коротко рассказал нашу историю плавания, а потом историю написания песни. Зал одобрительно закричал и зааплодировал.
Мы стояли рядом с ним. У меня дрожала нога, ударяясь о стойку микрофона. Зал я почти не видела из-за яркого света.
Дэн, наконец, начал, тоже волнуясь. Когда дошло до первого припева, я услышала свой голос в микрофоне – ужас какой... Очень я вибрировала, но как-то взяла себя в руки. К третьему припеву вроде распелась.
– I know that we are different, I know this is true… – начал Дэн последний куплет, и я вдруг вспомнила русские слова.
Ну вот. Дэн ловко отошёл в сторону, и мы с Вовой остались у двух микрофонов.
– Я знаю, что мы разные, я знаю – это так… – это я, робко.
И Вова перехватил громко: – Но различия ничтожны, но различия – пустяк…
И уже вдвоём, тоже громко: – Если жить мы будем в дружбе, если будем мы любииить…
И снова я одна, тихонько: – Мы сумеем нашу Землю от пожара сохранить…
И снова припев, вместе с уже вернувшимся к микрофону Дэном: You’re my sister and my brother now – сестра моя и брат… Всё вроде получилось, стучало в голове…
А потом вдруг Дэн сказал прямо в микрофон – а теперь ещё раз, одновременно! И мы снова спели этот куплет. Очень красиво, когда такая особенная песня поётся синхронно на английском и русском. Большой в этом смысл.
Я была совершенно мокрая. Когда всё кончилось, я услышала и увидела зал – люди кричали, свистели, аплодировали, встав со своих мест… Мы раскланивались, умора… Я плакала от счастья.
Вот такое тогда было время, приятно вспомнить. Люди хотели дружить – континентами.
Мы уже не вернулись на свои места – дослушивать концерт никаких сил не было.
Пошли покурить на улицу.
– Влодья, у тебя красивый оперный голос! Баритон! Я не слышал раньше, что ты так можешь петь! Льена! Ты была как Эдит Пиаф!
– Я просто дребезжала, а не Эдит Пиаф, – сказала я по-русски.
– Ладно, – сказал Вова. – Хоть и облажались, но яйцами тухлыми нас всё-таки не закидали…
Забегая вперёд. Дэн прислал нам в Россию кассету с записью концерта. Мы сразу бросились перематывать – сначала себя посмотрим-послушаем, если не умрём от стыда, то потом уж спокойно всем остальным насладимся, повспоминаем… Прослушали два раза – прямо не верилось, что это мы. Вполне прилично всё получилось, душевно и музыкально. И зал стоя подпевал.
Через час концерт окончился. Дэниел поджидал своих друзей-музыкантов у выхода. Зрители, проходя мимо нас, говорили хорошие слова и даже жали нам руки.
– Познакомьтесь, – сказал Дэн. – Это Джей Манкита, мой друг.
– Это ты пел «Я – дельфин»? – узнала я. – Ты классный.
– А я очень рад людям из Советского Союза, – улыбнулся Джей. – Я вообще за социализм.
Уже не стали ему рассказывать про Советский Союз. Он наверняка и без нас всё знал, но ему, как мы поняли, просто нравилось произносить имя самой великой и любимой им социалистической страны.
– Сейчас поедем ко мне с ночёвкой, – сказал Дэн. – Джей Манкита – весёлый парень и умеет радовать людей музыкой. – Джей тоже был в Clearwater у Пита Сигера.
Все, кто был связан Питом, до самой своей старости (или даже смерти, как Дэн) остались верными своим идеалам.
Когда писала, решила проверить, есть ли он в интернете, этот гитарист Джей Манкита. Оказалось, есть и в ютьюбе, и даже в Википедии немного о нём написано. Прошло тридцать лет, но он совершенно узнаваем, и поёт до сих пор под гитару всё те же свои простые песенки про социальное неравенство, президентов и экологические проблемы. И «I am a Dolphin» тоже поёт.
Продолжение следует
http://proza.ru/2023/12/25/1212