Какое утро не возьми, а начинается оно всегда возвышением солнца. Высоко оно взбирается, выше палат княжеских, хотя, казалось бы, выше в мире быть ничего не может. Где, то светило обитает, в точности знать никто не знает – одни говорят, у края мира ютится, другие, что в недра земли залазит. Само оно решает, где ночевать, да и в остальном никто ему не указ. Даже ежели князь, скажем, повелеет, чтоб утро без солнца обходилось, всё равно светило из-за горизонта покажется… И оживятся люди, заторопятся по делам своим – чуть лица умоют, сразу за заботы дневные примутся.
Однако, не все тем заботам рады, потому не все и к солнцу приветливы. Вот Ивашка, которого ежиной бородой кличут, разбойник придорожный, едва глаза похмельные с утра продерёт, так сразу хмуро на светило взирать принимается. Сдвинет брови негодуя, и угрюмым взглядом в горизонт упрётся. Не нравится ему как утро устроено, а более всего неприятен кругляш яркий, от которого и жар, и глазам боль, и голове гуденье. Серчал Ивашка на рассвет, и зарекался однажды с ним покончить, чтоб тот начало дня ему впредь не поганил!
Попал как-то атаман в передрягу, дружина княжеская на него ополчилась, и всю клику его разбойную переловила. Один только Ивашка чудом спасся, и был своим положением очень раздосадован. Утешил он себя под вечер бражкой креплёной, и спать под дубом завалился.
Утро, вослед таким событиям, само по себе добрым быть не обещает… Еще и хмарь похмельная, и, конечно, солнце с лучами своими навязчивыми! В осеннюю то пору ему скромным быть положено, не дерзить так часто, рано и ярко.
Ещё прежде, чем проснуться, Ивашка уже рассержен был, а как пробудился, так и вовсе рассвирепел. Целый сноп ругательств выкрикнул, кулаком горизонту пригрозил, плюнул, и решил, наконец, со светилом расправиться. Только как до него добраться, коли оно в вышине далёкой? С земли в него даже камнем не кинешь, больно высоко расселось! Разве что на крышу крепости княжеской забраться, она ведь всего вокруг выше… Но тогда в самое сердце Солнцеграда попасть надобно, стены со стражей преодолеть суметь. Не из простых задача! Но и Ивашка не обирала какой обыкновенный, а самый знаменитый, удалой и неуловимый атаман разбойный!
Перво-наперво подумал он с колдуньей посоветоваться. Молва народная её и ведьмой, и знахаркой называла, смотря кто, и зачем чествовал. Ивашка же, как знакомый, Травишной её именовал. Бывало уже, что мази целебные у неё покупал или брагу колдовскую, деньгам звонким она завсегда рада. Может и уязвимость солнечную поведает, если не скупиться монеткой…
Жила колдунья в избушке застарелой и сырой, хотя просторной. Близ жилища её, как всегда, буки и бяки всякие мелкие шастали. Ивашка, без того сердитый, одну из бяк пнул слегка, чтоб под ногами не мельтешила. Отскочила мелюзга пронырливая, а вся прочая мелочь руганью писклявой разразилась, но с дороги, однако ж, убралась.
Постучался атаман дубиной в дверь косую. В ответ ему тишина была, лишь скрип досок изнутри доносился. Ещё раз Ивашка постучал, соблюдая покамест приличия. Знал он, что сварлива хозяйка, и не всегда в настроение гостей у себя потчевать. Тем временем, одна из бяк к разбойнику тайком подкралась, за пятку куснула и прочь юркнула. Ивашка того и не почувствовал почти, об его мозоли и не такие зубы обламывались, но тут и светило показалось, затылок припекло… Озлился гость, не шутя, что его на пороге топтаться понуждают - размахнулся на дверь косую, и грохнул по ней сильно. Теперь-то с той стороны шарканье торопливое донеслось, оханья старческие с причитаниями.
-Чавой тебе, - дверь чуть приоткрылась, и показалось оттуда лицо сморщенное, с глазами запавшими.
-В дом пусти, расскажу! Чего на рожу твою пялиться, - слишком осерчал Ивашка для манер вежливых, так что дверь толкнул попросту, чтоб поскорее от солнца удалиться.
Колдунья хоть и отступила вынуждено, но всё у порога топталась, гостю пройти мешала. Глаза её туда-сюда косились, пальцы крючковатые лохмотья дёргали. Здесь и прозорливости не надо, чтоб понять - беспокоится о чём-то старая, и принимать в доме, сейчас, никого не желает.
Сощурился на неё Ивашка с подозрением, - ты мне вот что скажи, Травишна, как бы мне солнце потушить или с высоты наземь сбросить?
-Почём мне знать, я всёго-то знахарка смиренная, если у коровы лишай, подлечить могу, а о большем и помышлять не смею.
-Эй, тюремщица ты наша смиренная, еды подай, изголодались уже тут от скуки! – донёсся молодецкий окрик из глубины избушки.
-Ой, и говорливы крысы, зря я их речи обучила, - затараторила колдунья, пытаясь гостя наружу боком вытеснить.
Раздулись у Ивашки ноздри, глаза гневом налились. Хоть и бандит он был известный, грабежом одним промышлял, но более всего в жизни ценил вольность, как свою, так и чужую. Ценности у кого отнять ему совесть позволяла, хоть он и в этом деле более запугивать старался, чем кому по правде вредить. Однако, чтоб неволить, на свободу чью покуситься… За такой грешок Ивашка пришибить готов был!
Травишна, опасность чувствуя, так и извивалась на месте, словно существо бескостностное – и путь перегородить пыталась, и ускользнуть куда подальше. Ивашка её локтем с дороги оттеснил, и к двери подошёл, откуда окрик невольничий доносился.
-Эй, гость славный, кто бы ни был, спаси из плена! – снова крикнули из глубины избушки.
Атаман далее раздумывать не стал, размахнулся дубиной, и дверь в щепки разнёс.
- Изувер бездумный! Там не заперто было! – заголосила колдунья.
Ивашка воплей не слушал, без того гнев свой ели в узде держал. Перешагнул он через двери обломки, спустился по лесенке в подвал подмоклый, а там яма решёткой обрамлённая, замком скреплённая. Сидят на дне её трое молодцев статных, красивых как осень от начала до конца, и с надеждой на гостя глядят.
-Эй, карга! Ключ сюда, живо! – рявкнул Ивашка, так что избушка затряслась, и буки с бяками все попрятались.
Травишна, злобно под нос бормоча, принесла ключ и поспешно скрылась. Отпёр разбойник решётку, подал руку невольникам, чтоб им проще подняться было. Выбрались все трое из ямы, рассмеялись звонко, благодарить сердечно принялись.
-Ладно, пойду я, мне ещё с солнцем поквитаться надобно! – дом колдуньи, для Ивашки, теперь всё равно, что каземат затхлый ощущался, и чувствовал он себя тут, точно сам в неволю попал.
Увязались все трое спасённых за освободителем своим, принялись расспрашивать, кто он таков и чем живёт. Ивашка, ничуть не таясь, рассказал им, что разбойник он с большой дороги, и в грабеже утеха дней его.
-Весело ты живёшь, атаман Ивашка! Коли уж переловили братию твою, возьми нас в банду! Вся семья наша тебе за спасение обязана, и с тобой, как мы судим, осень бодрее да интереснее станется, без печали обычной! – заявил один из молодых, - Меня зовут Сентябрь, а это братья мои – Октябрь с Ноябрём.
Атаман им кивнул, чего бы ему отказываться – новобранцы были ребята крепкие, возмужалые, для лихой жизни пригодные.
-А зваться как будем, атаман? – продолжал Сентябрь.
Ивашка к таким вопросам не привык, до сего момента никогда ими и не задавался. Однако ж, придумал он быстро, - Солнцерубы назовёмся!
Так и пошли они по дорогам близ города разбойничать, и весьма, надо сказать, успешно! Выскочит Сентябрь из-за дерева али из кустов, обрушится на путников ворохом листвы осенней, а вслед за ним и Октябрь покажется, ветром разудалым листопад подхлестывая. Пока бедолаги перехожие, листья липкие с глаз сбрасывают, от пыли с грязью отряхиваются, Ивашка с Ноябрём уж и телегу им расхитят, и по карманам пошарить успеют. Могли бы и догола раздеть, но всё же негоже человека на осеннем то хладе, без порток оставлять.
Бывало, что и дружинники княжеские их след брали, по пятам буквально шли, пока в стену дождя, широченную, не упирались. Отступят воины князя, а дождику озорному того и надо – погонится за ними ливнем бесшабашным, одежду влагой увесит, землю под ногами в хлябь оборотит. Завязнет дружина надолго, Ивашки с его бандой там уж и след простынет. То Ноября всё проделки, умел он ищейкам пути преграждать.
Ладная команда этой осенью у атамана сколотилась, даже в бытовых вопросах надёжная. Коли солнце негодное с утра из-за облаков лезет, Октябрь его тучкой заботливо прикроет, чтоб Ивашке не досаждало. Когда атаман от трудов разбойных, да выпивки крепкой, притомится, ему и просить не надо, Сентябрь, в один миг, из листвы ложе спальное сообразит. Если ручья или прудика рядом нет, а помыться надо, Ноябрь тучку какую над ведром, ямой или самим атаманом выжмет, вся грязь в раз сойдёт!
Долго Солнцерубы разбойничали, неделя за неделей, осень к концу подошла. Тогда, на привале, приблизился Сентябрь к вожаку, и молвил, - Славное времечко было, атаман! Такого, пожалуй, у нас ещё не случалось, но скоро, увы, придётся отбыть нам далеко и надолго, вот, напоследок, и хотелось бы потому всласть повеселиться, чтоб до следующей осени не забывать! Помню я, что ты с солнцем не в ладах, бока ему намять намеревался, так может пора на ту затею решиться? Солнцерубы мы, или кто?!
Ивашка и сам эту идею в памяти держал, раздумывал. Оценивал подельников своих, каковы они на деле, и как в борьбе со светилом показать себя могут. Ребята оказались славные! С такими-то и на солнце войной идти не зазорно!
Начали к брани приготовляться. Ивашка с бороды мошек смахнул, волосы на голове разлохматил, и топор за пояс заткнул. Так-то дубиной он махал ловчее, но раз уж назвались они Солнцерубами, то звание своё оправдать надобно. Срубит разбойник солнце под самый корень, где бы тот не рос, или пополам расколет, если оно сподручнее будет. Надо только на крышу княжьего дворца взобраться, там уж до заветного врага рукой подать.
В бой идти решили ранним вечером, чтоб светило закатное пониже спустилось, и легче было его топором достать. К тому же караул на воротах Солнцеграда устанет от дневного дозора, но смениться, ещё не успеет. Долгая ведь сеча предстоит – через врата прорваться, сквозь улицы пробиться, и потом ещё на самую вершину княжьей крепости залезть. Лишь на той высоте, светило близким предстанет, и не сбежит, как всегда, за горизонт трусливо. А ежели попробует, так Ивашка его за шкирку ухватит, да назад-то и выдернет!
Близился уже вечер, покраснело солнышко, устало, собралось от мира людского упрятаться. Тут-то и грянула листва буйной рекою, в один миг листья стены усыпали, в башни дозорные ворохом набились. Хоть и опешила стража городская, но ринулась сразу запор на ворота ставить, пока враг неведомый не нагрянул. А Ивашка с бандой своей уже здесь был, к Солнцеграду мчался с рёвом очумелым и дубиной воздетой.
Не успели сторожа врата запереть, ветер осенний их в один порыв снёс, и створки до самых основ выломал. Ворвались в городскую черту разбойники лихие, понеслись по улицам, листопад, ветра и дожди рассеивая. Княжьи воины быстро, как смогли, в отряд боевой построились, и поперёк пути ватаге осенней встали. Октябрь к тому готов был, целый месяц он влагу откладывал, а теперь рухнул на противника дождём проливным. Столь сильным ливень получился, что из домов и корчмы всех на улицу вымыло. И всё бы ничего, да вывалился из трактира, в числе прочих, известный задира, кулачного ремесла мастер, Курич. Уплыла его хмельная бутылка на волнах дождевых, отчего забияка сразу буйством закипел, и Октябрю, прямо по лицу, кулачищем приложился. Невелика опасность месяцу от руки человечьей! Но ведь то был кулак Курича, в драках самых диких наторевший, так что сбил он с ног Октябрь, и все его тридцать с лишним дней на лопатки уложил.
Пока драчуны в лужах оплеухами обменивались, Ивашка с остальной бандой вглубь города прорывался. Близко уже сердце Солнцеграда было, крепость князя во всю высоту виднелась, и преград на пути почти не осталось – смешали дружинников дожди, ветра и листья озорные.
Вдруг, сквозь непогоду, раздался голос зазывной, - Какие гости! Не видал ещё таких клиентов, а я всяких видывал! Смотрю богаты вы тучами, слякотью и листвой, а мне такого товара как раз недостаёт. Куплю! Куплю! Себе в убыток готов обменять! Вы, небось, ромашек цветущих не видали, волоски с одуванчиков не рассеивали! А как пух-то тополиный опаляется, знаете? Заходите, гости дорогие, всякого товара у меня найдётся!
Ивашка голос тот сразу распознал, Гробар это был, купец из всех богатейший, всё могущий скупить, да всё распродать. Давно уже разбойник враждовал с лавочником жадным, много обозов его пограбил и обобрал. Жаль, не до него сейчас было, а то бы влепил ему Ивашка тумака от всего сердца, хотя, что торгашу затрещина… Он и ей ценник привесит и на прилавок выставит!
Только вот Сентябрь Гробара не знал, и речи купеческие его затронули. Не удержался месяц от любопытства, увлёкся вслед за торгашом в лавку диковинную, да там и пропал.
Один лишь Ноябрь с атаманом до самой княжьей крепости добежал, но рядом с ней остолбенел, - прости, - говорит, - Ивашка, не могу я на верхотуру эту взбираться. Я ведь не только солнцеруб, но и месяц осенний, и свойственно мне с небес падать, а не к ним взбираться. Тут тебя подожду, подступы оборонять стану! Окликай, если что!
Поплевал Ивашка на ладони, заткнул дубину за пояс, вытащил топорик и полез к вершине дворца. Ловко он руками цеплялся, ногами упирался – где в раму окна, резную, где в неровность меж брёвнами. Иногда и топор в ход пускал, врубался им в древесину и подтягивал тело. Так сильно было в нём желание с солнцем поквитаться, что он и сам не заметил, как макушки крепости достиг.
Залез разбойник на пик крепостной, на скворечник похожий, и, оглядев горизонт, выругался. Слишком много туч вокруг толпилось, так что затаиться за ними, и целому светилу труда не стоило. Вгляделся Ивашка в облака со всей зоркостью, и показалось ему, что мелькнул где-то лучик! Метнул разбойник топор, без раздумий, и кубарем вниз покатился. Больно оземь ему удариться пришлось, но, времени не теряя, он уже прочь унёсся.
Собралась, в скором времени, вся банда в месте, за городом, где условлено было. Октябрь изрядно потрёпанным пришёл, весь в синяках и ушибах. Ноябрь смущённым сидел, стыдился, что против естества своего пойти оробел. Сентябрь последним заявился, одуванчиками весь увитый, с мешком тополиного пуха за плечом, и был он счастлив до невероятия. Смеялся первый месяц осенний, похвалялся, как они суету в граде навели, и солнцу наваляли. Потом пора прощаться наступила, похлопали по плечам другу друга, обнялись, руки пожали, и ушли подельники атамана своей тропой.
-Ты нас выручил, - молвил напоследок Сентябрь, - и вся наша большая семья тебе обязана. Может повстречаются тебе и другие наши братцы. На их плечах тоже долг перед тобой лежит, потому что без нас, и им бы места в году не отыскалось.
Сам Ивашка не слишком-то рад был итогам. Сомневался, что по светилу топором попал… К тому же топорик тот, он вскоре в траве лежащим обнаружил, а солнце вставать по утрам так и продолжило. Но делать нечего, вернулся атаман к исконному промыслу, снова на дорогу разбойничать вышел.
Много времени прошло, немало месяцев Ивашку миновало… Весна ранняя наступала, а у атамана и ватаги своей не имелось – попала она в облаву дружины княжьей, и в остроге теперь томилась. Остались с разбойником только дубина верная, борода нечесаная и тень неотлучная.
Сидел Ивашка под дубом, путников зажиточных дожидался. Недолго скучать пришлось, послышались голоса развесёлые, а кому ж так весело может быть – либо голякам с ветрами в карманах, либо богатеям пресыщенным. Выпрыгнул атаман на дорогу, зарычать по обыкновению собрался, да так рыком и подавился. Шли по дороге три мальчишки, не дети уже, но до взрослости ещё далёкие – смеялись, шутки шутили, пританцовывали. Махнул на них Ивашка рукой и воротиться собрался, негоже было юнцов обижать и настроение им портить. Ребятишки бандита словно бы и не заметили, мимо прошли, в сторону солнца направляясь, но вдруг дружно обернулись, - Ты чтоль, - спросил самый юный, - Ивашка, вожак разбойный, борода ежиная, враг светила вышнего?
-Ну, - напрягся атаман, голос у мальчишки больно звонкий был, аж слух ранил.
-Ой, и рады мы тебя, наконец, повстречать! Спас ты наших братьев старших, так что мы теперь тебе, в благодарность, помогать обязанные! Меня Мартом кличут, а эти вот – Апрелем и Маем зовутся. Принимай в банду пополнение! – окружала детвора атамана, и давай вокруг него виться, прыгать и хихикать.
-Малы вы ещё для грабежей, ступайте куда шли, снимаю с вас все обязательства, - раздражился Ивашка, от юнцов-то солнечные зайчики так и прыгали, прям ему на лицо, в самые зенки.
Ребятня атамана не послушалась, а то и вовсе не услышала. Увязались за разбойником, всюду за ним следовать начали. Не дубиной же их гнать было, мелкоту обижать и для бандита дело последнее…
Начались для Ивашки неспокойные недели. Хоть детвора атаманом его и признавала, а слушаться не желала. В их устах и слово “атаман” как обзывательство звучало, вроде дразнилки забавной. Им лишь попрыгать охота была, поиграться… Цветочки срывать и нюхать или веточки на деревьях щекотать, чтоб они быстрее цветом распустились. Разбоем заниматься они только по настроению готовы были, когда остальные забавы наскучивали. Однако, и в этом деле, толку с них большого не опозналось! Ну, Май иногда пыльцы цветочной напустить мог, отчего в обозе купеческом все чихать и чесаться начнут… Апрель там дождичек призвать умел, а Март радугой внимание отвлечь. Под шумок украсть, что по мелочи только и получалось.
Тяжко приходилось Ивашке с такой-то бандой. Он себя скорее нянькой чувствовал, чем вожаком разбойничьим. Целыми днями братья весенние резвятся, а ему одна головная боль достаётся. И ведь не избавишься от приёмышей этих! Ивашка их и отпускал, и прогонял, даже сбегал в краткие часы ночи, когда молодняк дремал… Всё равно, час пройдёт, и они уже тут как тут! Того и гляди дубину утащат шалости ради, или бороду пару раз дёрнут! А уж если бражку стянут, да напьются, тут уж на них и вовсе управы нет.
В нетерпение атаман конца весны дожидался. О том, чтоб с такими ребятами Солнцеград штурмовать, и светилу мстить, Ивашка не больше минуты думал. Нет, с весенней бандой, и мелкие хищения свершить многого труда требовало.
Проснулся разбойник в первый день лета, хлестнуло его солнце по похмельным веждам, но обрадовался он несказанно! Детвора как была, так и исчезла, тишина вокруг и благодать… Одно лишь светило распаляется, будто приветствует кого. Пока Ивашка от света жмурился, выскочили, откуда не возьмись, трое молодцев, словно по лучу солнечному вниз сбежали.
-А, так вот он какой вождь наш! Ты братьев наших осенних спас, так что принимай на службу, поможем, чем сможем! Именуют нас Июнем, Июлем и Августом! – кто из них речь сказал, атаман и не понял.
Заревел Ивашка медведем и прочь бежать бросился. Пусть эти молодцы и постарше ребятни, но с ними точно никакого разбоя не сладится, и сама жизнь в тягость станет! Так оно и вышло, как не убегал от них атаман, они в итоге рядом оказывались. С расспросами приставали, говорили без умолку. Если бы не ценил Ивашка свободу превыше всего на свете, сам бы, наверно, таких ребят в клетку запер.
Одно атаману спасение было – бочонки медовые с чарками хмельными. Бегал он всё лето от одного своего тайника до другого, бражкой крепкой заливал свою тяжёлую долю. Так во хмелю три месяца и пролетело, пока осень летних братьев не прогнала.
Вздохнул Ивашка с облегчением, стал трезвой головой дальнейшие дела планировать. Про войну свою со светилом он не забывал, но к серьёзной затее и подходить следовало основательно, с надёжной братией. Не с летней же сворой Солнцерубами называться, эти тебя самого, того гляди, лучом ярким порубают.
Приуныл Ивашка, как бывало, когда долго разбой не задавался. В печальных раздумьях так всю осень провёл, добрым словом осенние месяцы поминая. В одиночку на дорогах лютовать не слишком удачно выходило, мелких торгашей потрясти и только. Подумывал уже атаман собственную скуку с унынием в банду взять, вдруг бы сгодились на что… Но другой случай событиям ход задал.
Поубавились у Ивашки запасы напитков пьянящих, в дальних тайниках только ещё оставались. Решил он к Травишне зайти, прикупить хмельной услады. Гневаться на неё он уж перестал, хотя ежели она опять кого пленила бы, пусть даже бяку или козявку мелкую, разъярился бы пуще прежнего.
Пришёл атаман к избушке, а та в сугробе погребена, лишь крыша и труба снаружи виднеются. Странно это было, ведь зима всего несколько дней как наступила. Огляделся Ивашка, заприметил огонёк костра меж деревьями, туда и направился. Видит, сидит у костра знахарка, руки греет, а рядом буки с бяками толпятся, от мерзлоты дрожат.
-Ну, привет тебе, Травишна, чего тут сиживаешь?
-Вот то и сиживаю, - заскрежетала старуха, - братья дружков твоих осенних, негодяи зимние, мстят мне, вьюгу на меня, старенькую, натравили! Снегом избу засыпали, - вдруг ободрилась колдунья, и сладко речь повела, - ты бы, милок, сходил к ним, словечко за меня замолвил. Тебя они послушают, ты же сродников их спас. Там они, с другой стороны от домика моего, у тухлого костра сидят, злодеи!
-Ладно, а чего ты вообще, месяцы те, в клеть тогда засунула?
-Осень не по нраву, - буркнула знахарка, - суставы ломит.
Ивашка помочь был совсем не прочь, вот и направился он к зимним братьям. Те, втроём, вокруг заледенелого костра сидели, снежинки отлавливали.
-Неужели к нам атаман Ивашка, пожаловал! Спаситель братьев наших осенних! Приветствуем тебя, борода ежиная! Чем полезными скажемся? – заговорил один из месяцев, самый старший с виду, с лицом морщинистым.
-Вы бы каргу пожалели, довольно уже отомстили ей.
-Ладно, атаман, твоя правда. Сугроб с избы не уберём, пусть сама разгребает. Но новых снегов на неё наводить не станем. Я Декабрь, и вот родня моя – Январь с Февралём.
Ладно с тех пор у Ивашки разбойные дела пошли. Зимние братцы годовалой мудростью обладали, умом и умелостью. Декабрь метель наводить был сноровист, Январь гололёд созидал играючи, а Февраль сугробами мог ноги, колёса и копыта оковать. Грабёж стал простейшим досугом, столь незатейливым, что за зиму наскучил атаману донельзя! С такой-то бандой, следовало за крупные свершения браться! И первое, что на ум разбойничий приходило, это солнце, наконец, повергнуть.
Собралась зимняя ватага, в последние дни февральские, чтобы на Солнцеград штурмом идти. В городе осенний набег ещё помнили, князь к обороне готовился, будто знал о грядущем. С десяток воинов у ворот стражу несли, к худшему готовые. Но что мечи, щиты и кольчуги, для бурана снежного – в один порыв он их повалил, и сугробами обездвижил. Один лишь боец стоять остался, кузнец местный, Ковуша, кудесник своего ремесла. Такой доспех он для себя измыслил, что способен был не только копья с мечами отражать, но и всякой стихии противиться. Правда, тяжёлой броня вышла, толком и не пошевелиться в ней.
Зимняя банда, во главе с Ивашкой, бураном снежным через ворота уж прорывалась. Однако ж, Январь, завидев кузнеца стойкого, обозлился. Не встречался ему ещё тот, кто после вихря его стоять оставался! Подскочил к Ковуше Январь, и дунул на него морозом, снегом и стужей… Но доспех, с кузнецом внутри, выстоял. Так увлекся месяц борьбой с дерзкими латами, что не услышал окликов братьев своих и атамана, и вглубь града те, уже без него ринулись.
Ловко Декабрь с зимней погодой управлялся – лучников снежками сбивал, дружинникам под ноги лёд подбрасывал. А тем же часом, в Солнцеграде, Хапка находился, вор искуснейший. На славную добычу у карманника глаз намётан был, и то, что по улицам месяц зимний шествует, он упустить никак не мог. Подкрался к нему тихим шагом, украдкой за сугробами прячась, и весь хлад у Декабря разом выкрал. Тот поначалу и не понял, отчего жарко ему так, но завидев воришку убегавшего, закричал – Вор! Держи вора! – и в погоню помчался.
Добежали до крепости княжеской Ивашка с Февралём, отдышались. Месяц поднял голову ввысь, вздохнул тяжело, и сказал, - Высоко взбираться… Прости, атаман, я же не просто солнцеруб, но и месяц зимний…
-Знаю, - перебил Ивашка, - ты мне горизонт ясный сделай, чтоб светилу было негде упрятаться, а прочее дело за мной!
Время закатное уже на исходе было, и атаман, со всей решительностью, вверх полез – по старым зарубкам, по знакомым уступам – так и крыши самой достиг. Светило из-за горизонта чуть выглядывало, с опаской на солнцеруба косилось. Рыкнул Ивашка и метнул топор прямо в глаз солнечный, пока тот ещё виден был. Дрогнула земля, и завалилось солнце в ширь распростертую, а разбойник, чуть оступившись, поскользнулся, и вниз упал…
Собралась зимняя банда на месте условленном, за городом. Декабрь, хоть хлад себе и возвратил, но всё кривился, говорил, что воришка его руками попачкал. Январь же синий сидел, покашливал, слишком много морозца из себя выдул. Как бы то ни было, а время прощаться настало.
-Спасибо, атаман, за весёлую зиму. Пора нам весенней детворе время уступить. Ты с ними вряд ли свидишься, долг свой мы исполнили и всей семьёю тебя отблагодарили, - сказал Декабрь, мудрый, и по плечу Ивашку хлопнул.
Задремал разбойник под дубом, надеясь, солнце поутру не увидеть. Однако ж, растолкал его кто-то посреди ночи, выспаться не дал. Поднял Ивашка веки, а перед ним светило стоит – яркое, но лучами не жалящее, те в ночи все гасли. Выплюнуло солнце топор, к самым ногам разбойника, и громогласно возмутилось, - Ты чего топорами кидаешься! Думаешь, мне охота каждый день с лежанки вставать?!
Тут и луна с ночного небосклона спустилась, с укором на сродника дневного поглядывая.
-Прости сестра, знаю не моё сейчас время, - обернувшись к луне, ответствовало солнце, - просто надоел мне дебошир этот! Да и кто прознает, что я не ко времени явился? Это же всё сон его, негодяя этого.
Проснулся Ивашка на рассвете, когда светило лишь одним боком на горизонте виднелось. Встал с земли, подобрал топорик, сунул за пояс и плечами пожал - пусть себе светит, коли бремя его таково.
Почесал Ивашка бороду буйную, поднял дубину верную, обернулся на тень неотлучную, и направился к большой дороге.