Сон от 20 декабря 2023 года
В этот раз я бодрствовал. Некоторые работы были мне по плечу. Люси доверила мне контроль вырезки горизонтальных уровней. Понятно, что делается все без участия человека, но механизмы, особенно режущий инструмент, работают в условиях температуры лазера, поэтому дистанционно нужно наблюдать и оценивать. Хотя я подозревал, что Люси придумала мне такую работу специально, чтобы чем-то занять. Она видела, что без работы я скучаю. А в комнате моей она сделала визуальную библиотеку и подобие старого компьютера: экран на стене играет роль дисплея, а ниже – клавиатура. Набирай любой текст – все сохранится. У меня стол, по которому постукиваю пальцами – текст набирается. Если не та кнопка, то пальцем делаешь движение по столу – рабочая точка перемещается. Дома у меня клавиатура была беспроводная, постоянно зависала, приходилось вынимать батарейку, ждать, когда реле переключится, слышно было мягкий звук «чок», вставлять батарейку, приходилось крышку отсека убирать из-за частого «зависания». Видимо, это отпечаталось в памяти мозга, что Доктор Плацебо рекомендовал мне заниматься по старинке. А у меня с детства что-то типа навязчивого желания фиксировать свою жизнь; еще писать не умел, думал: «Был бы рядом какой-нибудь писатель, записывал бы такие интересные события». В детстве все интересно – тяжело пришлось бы этому писателю. Плацебо в мозгах поковырялся, все нашел, задал мне программу жизнеобеспечения – я обязан этому следовать. С Доктором спорить бессмысленно, он – все знает, все умеет, делает даже хирургические операции бесконтактно, знает всю историю медицины. Так же, как человек знает все о гайке, так этот Плацебо, у него два основных имени, называй, как хочешь – других докторов нет, знает все о человеке.
В общем, я сидел за своим столом и выстукивал информацию последнего дня, когда услышал вдали звонок тревоги. Тревожный сигнал слышен всем людям, находящимся на любых уровнях. Группа Люси была распределена по объектам. Колония расширялась. Поступали новые лица, даже семьи. Каким-то образом люди переправлялись через океан обычными плавсредствами, которые электронный разум не мог достать. Подземный город, который колонисты стали называть изумрудным, разрастался по ширине и глубине, напоминая муравейник. Но Старый город, место первопоселенцев, где жили мы, - был тихим уголком с помещением Плацебо в несколько уровней, Главным компьютером, как окрестил я материнский Разум, занимающийся всеми работами и обеспечением, с разными складами с механизмами, автоматическими мастерскими для ремонта всего оборудования.
Уже существовали две большие проблемы. Складирование изумрудных блоков на поверхности начало давать отраженный сигнал в пространство. Часть блоков замело песчаными бурями, но гладкая поверхность быстро очищалась, поэтому с космоса было заметно появление нового явления в пустынной области. Технология вырезки породы была отработана за сто лет: нагрев объемным лазером формы, затем высокопрочные ножи вырезали и заключали куб в форму для перевозки. Сторона куба получалась зеркальной – ничего с этим не могли поделать. Чтобы куб запылить, нужно вновь нагреть, но устройство подобного механизма на поверхности будет давать сигнал, который зафиксируют извне. А вырезать помещения необходимо, следовательно, поднимать большую массу изумрудных отходов наверх, где уже образовалась гора.
Вторая проблема была в ограничении нижней границы поселения в пять километров. Кто дал такую норму, мне не было известно. Люси на эту тему не говорила. Какие-то догадки или где-то услышал разговор, что-то было, подобие информации, что некто запретил заходить глубже пяти километров. Кто? Что это за некто? Хватало других дел и проблем, чтобы об этом не задумываться. Опуститься ниже было заманчиво: чем толще и прочнее крыша, тем надежней убежище. Мы должны были думать о будущем. Но я спал дольше Люси, соответственно меньше знал. Здесь нашли прибежище люди, для которых не существовало неправды. Ложь, искажение реальности – это там, наверху. Здесь – наличие или отсутствие информации. У меня явно ощущался пробел. Возможно, это было связано с моим состоянием здоровья после неудачного переноса меня сюда. Доктор Плацебо сделал все, что мог: восстановил память, это главное, привел мозг в рабочее состояние, а другие органы для него – чепуха. В тренажерке – типа спортзала – каждый вечер пробегал, не торопясь, свою норму: до хорошего пота.
Две проблемы были, в остальном, жизнь на новом месте стабилизировалась. До нас добраться сверху уже было практически невозможно. Поэтому у меня было неплохое настроение, как у людей, имеющих дом и работу, что означает жизненную стабильность. Мои записки, разумеется, оценивал и Доктор, поэтому я вкладывал в них немного оптимизма. То есть, я говорил, что стакан наполовину полон, а не наполовину пуст. Хотя оптимизма было маловато. Люси приходила редко, жили мы отдельно, ведь она руководила элитной группой компьютерщиков, извините, говорю по старинке – Доктор вывернул память: я как бы живу в конце двадцатого века. Люси постоянно в работе, ведь и Доктор и Главный компьютер зависят до сих пор от людей: им нужна энергия, запчасти, а спецы все - в команде Люси. Наверху – наоборот: люди не нужны, роботы сами все делают, воспроизводятся и наводят страх, где появляются. Хотя в джунглях, в тайге, в горах жизнь была, как я знал еще до Великой эвакуации.
Тревога прозвучала, настроение изменилось, застопорились мои записки. Сама тревога меня не касалась. Люси, как руководитель, будет там. Возможно, сегодня и не появится. Просто не знал, чем заняться. В таких случаях самый лучший выход – тренажерка. Прошелся до спортзала, сделал разминку и начал обычную пробежку. В зале есть беговые дорожки, но я этого не люблю. Бегать надо по поверхности, чтобы взлетать при желании, ускоряться-замедляться, главное в беге это именно – фаза полета. Бег это существительное, как шутит Плацебо, все остальное – прилагательное. Но я бегаю медленно, трусцой, чтобы была легкая испарина. Когда делаю спурты, сильно потею – надо идти под душ. А сегодня – день тревожный, можно не торопиться.
Люси появилась неожиданно, я как-то забыл о ней, расслабился. Встала на моем пути. Подбежав, обнял ее. Она была задумчива. Мне нельзя было останавливаться, поэтому пошли рядом. Люси объяснила ситуацию. На нижнем уровне – авария. Основной ствол шахты подает сигнал неисправности программы, посылает «сбой программы», а «материнка» не реагирует, что невозможно.
- То есть, Главный компьютер не видит неисправности? Конечно, невозможно, - согласился я.
- Надо разбираться, а у меня помощников нет, - Люси смотрела на меня с улыбкой. Ради меня она стала старше. – Одной спускаться нельзя по инструкции.
Я молчал и улыбался. И она и я, мы оба знали ответ, он был в наших глазах, а зачем слова?
- Мне хватит пять минут на душ, - сказал я.
- Не торопись, я подожду здесь, надо тоже размяться, - ответила Люси. Она пошла к тренажерам.
Через полчаса мы в спецодежде вошли в лифт. У меня с собой ничего не было. У Люси был тестовый чемоданчик. Она решила, что дело – в сети. Электромагнитный сигнал до места работ без кабеля не проходил из-за плотности породы. На месте механизмы работали в бесконтактном режиме. Фактически это был обычный выезд к месту нижней границы, где Люси была неоднократно. Люси, да и я, были уверены в Главном компьютере, поэтому решили, что параллельная сигнализация показала неисправность, а «материнка» ее не заметила из-за сети. Лифт двинулся вниз. Предстояло пройти около трех километров. Мы стояли, обнявшись, хотя можно было сесть. Лифт шел идеально – с одной скоростью, без дерганий, на табло мелькали отметки глубины спуска.
Вот уже приближаемся к пяти километрам, граница, но лифт не тормозит, продолжает движение, Люси пытается нажать красную кнопку «аварийного останова», и мы падаем вниз…
Темнота. Освещение выключилось при свободном падении. Однако лифт был снабжен аварийной посадкой: вверх выбрасывался купол, а внизу, не доходя до поверхности, срабатывала противоударная система. Мы так же стояли, обнявшись. Лифт стоял на поверхности. Что это означало, мы не могли сообразить. Ситуацию требовалось прояснить. Для этого надо выйти из лифта. Люси шарила рукой по стене. Наконец она нажала кнопку «аварийного останова» – загорелось освещение. Снаружи послышались звуки. Мы смотрели друг на друга. Рядом было не страшно. Вместе можно и умереть.
- Откроем? – спросил я.
- Открывай, - ответила Люси.
Я нажал одновременно две кнопки у двери – «аварийное открытие». Дверь открылась.
В темноте мелькали тени, слегка освещаемые рассеянным светом лифта. Здесь людей быть не должно, мы это знали. Пожав руку Люси, я вышел. Глаза стали привыкать. Ко мне подошли несколько теней и встали рядом. Это были маленькие люди, глаза у них светились зеленоватым светом. Они смотрели мне в лицо снизу вверх, и казалось, что от них исходят салатно-изумрудные лучики. Я ощущал, что они осматривают меня, скорее, почтительно, чем с опаской. Надо признаться, я сам чувствовал себя не в своей тарелке, но конкретно ощущения страха не было, видно, Плацебо поработал и в этой части мозга. В нормальных условиях не знаешь, что в тебе таится: трусость или храбрость, паника или твердость воли, это выявляется в экстремальной ситуации. То, что случилось, назвать нормой нельзя, но и не было в мозгу перебора вопросов: как быть, что делать, как себя вести, что сказать, куда пойти, не вернуться ли к Люси?
Несколько минут, по моим ощущениям, мы стояли и присматривались друг к другу. И вдруг в глубине души родилось осознание того, что вокруг меня окружают друзья. Я протянул им руки, еще не зная, кому, но мысленно назвал их гномиками – а как еще? – другого обозначения не знал. В ответ за каждую уцепилось по несколько рук, и зеленые лучики засияли еще ярче. А у меня лицо озарилось улыбкой, не мог сдержаться. Не выпуская эти маленькие, но крепкие ручки, я обернулся и позвал Люси.
Практически час-два мы оставались в этом пространстве, представляющем из себя полость высотой несколько сот метров, прежде чем направились в сопровождении гномиков в путь. За это время глаза наши адаптировались к темноте, и мы могли разглядеть груды камней и обломки искореженных механизмов, устанавливавших нижний горизонт поселения – пятикилометровый уровень. По неизвестной причине они изменили направление работ и пробурили крышу этой полости в шахте лифта. На звуки аварии прибыл отряд местных жителей – для анализа происшествия и принятия мер безопасности. О нашем возвращении назад даже речи не было. У гномиков не было технических приспособлений для подъема наверх. Это все равно, что нам пришлось бы с лестницей забираться на тучку, у которой неправильно вылетают молнии.
Мы с Люси не разговаривали, только держались за руки. Чемоданчик остался в лифте. От того мира, который наверху, у нас остались одни комбинезоны и воспоминания. Затем цепочкой мы направились к выходу, часть гномиков осталась, чтобы заделать проход в испорченную полость, в которую могли попасть нежелательные вещества или вода сверху.
Путь был долгий. Вначале это был узкий проход, стесненный со всех сторон, как лаз, постоянно спускавшийся вниз, поэтому идти было легко – тропа была чистой, но приходилось сгибаться. Мы были в середине группы. Затем тропа превратилась в широкую дорогу, по которой мог пройти автомобиль. Эта дорога, спускаясь, все время заворачивала направо, словно мы шли вокруг вертикальной линии, похоже, как делаются серпантины в горах. Шли целый день.
Наконец мы спустились в обширную долину, в центре которой была ровная дорога. Вся земля была покрыта мхом, местами разного цвета. Поодаль от дороги стояли, как копны сена, симметричные шатры, так же покрытые мхом. Деревьев не было видно. Небо светлело странным, на первый взгляд, свечением: слегка подмигивающим, как старинные лампы дневного света. От него во всем пространстве была сумрачная светлость или светлый сумрак, как кому угодно. Потом эта сумрачность будет нам с Люси казаться ясным днем. Впереди мы увидели большой розовый шатер, стоящий на высоком месте. Нас подвели к нему.
Из шатра вышел вождь, как мы сразу поняли. Он уже знал о нас. Вождь отличался от других жителей высоким ростом, доходил нам с Люси до плеча. Его разговор был нам непонятен, зато на лице и в жестах была видна доброжелательность. Он объяснил нам название своего народа – ктомы. Любопытство было видно во всех аборигенах, здесь оно обязательно сопровождалось улыбкой. Здесь все улыбались. Самая красивая улыбка была у вождя. Люси потом говорила, что поняла сразу, как выбирают вождя – за улыбку.
Шатер, который нам предоставили для жизни, находился тоже на территории этой долины. Вождь ктомов пожелал чаще с нами видеться, все звали его До Шай. У других ктомов было только одно слово в имени, состоящее из одного слога. Два слога в имени могли иметь особенные личности. К таким относился не только вождь, но и мы, пришельцы с внешнего мира. Вождь имел способность передавать мысль без слов. Поэтому с ним было проще изучать язык его народа. Когда он входил к нам, кланялся. Мы отвечали ему поклоном. Это был ритуал. Мы не заметили ни разу в нем признаков важности или значимости, присущей людям внешнего мира. Так как в подземном мире было всегда спокойно – ни катаклизмов, ни войн с другими народами, то характер аборигенов был абсолютно спокойным. На обеспечение себя необходимым – пищей, одеждой уходило немного времени, остальное время посвящали детям и досугу. Не было промышленности, науки, медицины в нашем понимании. Было производство бумаги, тканей изо мхов. Печатались книги полуручным способом, была письменность. Но переработка полезных ископаемых, добыча руды, плавка металлов привели бы к гибели всего живого. Вся флора была направлена на воспроизводство воздуха. Флора состояла из мхов разных цветовых оттенков. Мхи были похожи на базилик, только стволы его – более нежные. Мхи-люминофоры являлись освещением, их поселяли внутри шатров. А на небе – небо было твердым – были издревле посажены осветительные мхи. Люси утверждала, что это радиолюминофоры, почва под ними слегка радиоактивна. Я вообще не люблю спорить, а здесь никто и не спорит никогда, но вопрос у меня был: как могли на небе посадить мхи-люминофоры, если нет летательных аппаратов? До неба – полкилометра, примерно. Это – тайна веков.
После нашей адаптации, изучения местных обычаев и языка, к нам стали меньше приходить любопытные. Особенно детям ктомов было интересно поглядеть на гигантов или великанов, которыми мы казались. Питались мы мхами, указанными вождем. Люси, как известно, была старше меня по возрасту во внешнем мире. Здесь с нами стали происходить метаморфозы. И мой организм и Люси стал обновляться. У обоих выпали старые зубы в течение года и выросли новые 32 зуба. Да, надо мной поработал компьютерный гений Плацебо, но обновить организм полностью он не мог. Он мог заменить части организма – например, почку, нарастить ее, оздоровить, продлить жизнь, отрегулировать психику, почистить мозг, но омолодить не был в силах. Сохраняла и омоложала только система консервации, но это уже было в далеком прошлом. Глаза изменились постепенно, стали зеленоватыми у обоих. Кожа стала гладкой и на лице и на теле. У меня исчезла седина, недостающие на голове волосы выросли. Память стала другой – запоминалось каждое мгновение. Начала работать интуиция, и даже способность ясновидения на краткое время – несколько минут будущего. Возросла физическая сила и выносливость – мог бежать по несколько часов подряд. Как бы перерождались заново. Жизнь ктомов длится 200-250 лет, они так же обновляются, когда наступит срок. Достаточно, чтобы успеть и порадоваться жизни и многое увидеть и узнать. Таково действие питания – мхи дают все: и жилище и постель, и еду, и здоровье, и молодость!
Вначале отсутствие настоящего неба с облаками и синевой, с ярким солнцем угнетало. Хотя мы уже закопали себя в землю – в изумрудном городе, поэтому выбора не было. Но подспудное желание выбраться иногда возникало, или жило всегда в сердце и в каждой клеточке тела, но вдруг охватывало неожиданно ярким воспоминанием. Видимо, это было следствие омоложения, которое сотворили мхи. Организм стал почти юным, и детские воспоминания стали ближе.
Наша с Люси стандартная шутка была: она спрашивала: «Кто мы?». Я отвечал: «Ктомы!».
Иногда я говорил, что здесь жизнь, как в раю. Люси отвечала:
- Здесь – ад!
Я в ответ: - А мне нравится в аду!
Через полтора года Люси забеременела, а через семь месяцев родился наш первенец, мальчик. Здесь дела происходят быстрее, чем наверху, хотя жизнь спокойней.
Я продолжил занятия бегом. Бегал босиком – не было в обуви смысла. Все тропинки и дорожки покрывались ковром из короткого мха, отчего поступь бега была мягкой. Так как физические данные улучшились, то бегал на дальние дистанции. Пробежки – хорошая возможность познать местность. Вначале бегал по ровным долинам с разными народами, которые были такими же ктомами, но со своим вождем. Вождь, по-нашему, царь, нужен подземным народам для порядка: кто-то должен сказать последнее слово в споре, в рождении ктома, в проводах в иной мир. Он же контролировал чистоту в своем царстве, поддержание чистоты во всем было основной деятельностью ктомов. Когда родился у нас мальчик, первым посетителем был вождь. Он и произнес имя нашего первенца: Уан.
Долины, разделенные между собой каменными стенами, были похожи: в каждой имелось одно или несколько озер с чистой питьевой водой, подпитываемых родниками. Ручьи из озер уходили под землю. Купались ктомы в определенных местах, постоянно очищаемых. Ктомы практически с рождения умели плавать. Бегать они тоже любили. В каждой долине меня сопровождала группа маленьких бегунов. Язык их был одинаков, поэтому спокойно с ними беседовал, играя в догонялки. Только в одной долине, кроме своей, я заметил выход на дорогу во внешний мир. Возможно, выходы имелись далее, но мир ктомов настолько обширен, что пробежать его вдоль и поперек было невозможно. Он расположен на глубине 15-20 километров от внешней поверхности. Сюда не доносились катаклизмы внешнего мира. Температура в долинах была стабильно комфортной для раздетого тела, по ощущениям 25-28 градусов, такой же, как поверхность земли под ногами.
После обновления мы с Люси обрели такое же зрение, как у ктомов, и здешний мир представал уже в других, более ярких, красках. «Сумерки» прежнего зрения перешли в день. Именно днем, когда над поверхностью земли поднималось солнце, долина ктомов озарялась розовым светом. После захода солнца розовость сменялась слабым белым свечением, идущим с неба. Не бывает здесь черной ночи с луной и звездами, а бывают только белые ночи.
В долгих беседах с Люси мы пытались установить причину происшествия на нижнем уровне изумрудного города. Она сделала вывод, что Мать, главный компьютер, был заражен извне супервирусом, скрытым до определенного времени. Возможно, на поверхности происходили события, связанные с искусственным разумом планеты, супервирус активизировался, провел губительные работы на глубине и отстранил главный компьютер города. В любом случае нам туда попасть нет возможности. О возврате на поверхность Люси не размышляла, понимая, что там грозит реальная опасность для жизни ее детей. А меня точил червь сомнения. Ктомы считали нас везунчиками, потому что для них жизнь во внешнем мире считалась большим несчастьем, а мы сумели ее избежать. Несомненно, ктомы так же разумны, как и люди. Отличие людей от них в том, что люди делают сами себе несчастья: дерутся, воюют, придумывают новые способы убийства, или ищут рискованные приключения, но победят или просто останутся живыми, и в этом находят счастье. А ктомы живут пресной жизнью: не воюют, не ругаются, не обижают, не обижаются – не на кого, просто создают семьи, любят всех близких и далеких, а вождя уважают, и такую жизнь они не считают счастьем, потому что не знают, что такое несчастье в их мире.
Сомнения у меня стали появляться двоякие. А вдруг Мировой компьютер прав, посчитав, что людей надо искоренить? Ведь они причиняют зло всему: и себе и природе, и планете. Что мы, люди, сделали доброго? Когда задаешь такой вопрос, не видишь ответа. Только – зло. Испорчена окружающая среда, загажен отходами океан, скрытые в недрах вредные вещества вытащены наружу, в мыслях людей – только борьба с себе подобными, во взаимоотношениях – извращения. Хочется найти хорошее, но оно не находится. Рождаются дети, они приносят счастье и радость, но они вырастают и становятся взрослыми – такими же, как и все. Не виден смысл в такой жизни. Когда делаешь кому-то добро, то оно оборачивается злом для другого, или в ответ за добро приходит зло. Это – закон человечества. Вечное сосуществование добра и зла.
А у ктомов - вечное существование добра. Добро, оказывается, может быть без зла? Но для этого нужно закопаться в землю.
Одновременно приходила тоска по внешнему миру. Пусть он злой, с катаклизмами, с жарой и холодом, с засухами и потопами, но в нем горят звезды ночью, а днем светит солнце. Да и хотелось узнать, что случилось с изумрудным городом. Решимость выйти наверх и посмотреть на внешний мир, вдохнуть настоящего воздуха не угасала, даже возрастала с годами. Стал молодым человеком, появилась мечта, которая укреплялась, рождались идеи, как ее осуществить.
Поэтому начал делать забеги на дорогу, ведущую наверх. Мне полностью доверяли – мог бегать во все стороны. Каждый круг спиральной дороги, ведущей наверх, составлял около километра в периметре, подъем – на 200 метров. Высота подъема до 10 километров, надо пройти 50 километров, чтобы подняться на такую высоту. От дороги до шатра в долине около пяти километров. В верхней точке, где завершалась дорога, начиналась тропа к внешнему миру. Это и предстояло разведать.
В начале тренировок делал забеги только по дороге. В конце концов, достиг верхней точки и вернулся к Люси в тот же день. Главное – подъем наверх, назад ноги отдыхали. Получился путь в 110 километров. От верхней точки дороги оставалось до внешнего мира не менее десяти километров по тропе.
При подъеме по дороге во внешний мир заметил люминофорную полосу, которая вела, как нить Ариадны, путника. Если винтовая дорога была широкой с полукруглым верхом, то тропа была узковата для моей комплекции. Раньше такие пространства доставляли мне неуютность, хотя клаустрофобией не страдал. Жизнь в закрытом пространстве с рождения, как происходит у ктомов, могла привести к боязни открытых мест, но не родных – закрытых; а питание мхами нас с Люси укрепило не только физически, но и психически. Тропа местами разветвлялась при движении вверх; при движении вниз все тропы соединялись в одну, выходящую к дороге. Были выходы на тропы ранее верхней точки дороги, назначение которых я не знал. Выбрать правильную тропу помогала люминофорная нить определенного цвета. Нить была видна только зрению ктомов и представляла собой светящийся след на камне. При первом спуске мы с Люси ее не видели. При пробежках нить, отмеченная на стороне дороги, была для меня ориентиром. Фонарика нет для прохода по тропе, но можно заменить люминофорным мхом, держа его в руке.
Прошло несколько лет после нашей аварийной посадки в стране ктомов. Мы с Люси вели счастливую семейную жизнь. Рождались дети, с которыми было немного забот и беспокойства. Есть свой шатер, на улице – тепло, безопасно, можешь бегать, прыгать, купаться. Уже и собственные дети стали бегать со мной, а их было трое, как говорят, мал мала меньше. Что интересно, жизнь в естественных условиях и однообразное, привычное с рождения, питание приводило к быстрому развитию детей. В год ребенок уже бегает, в два года почти свободно говорит по-ктомски, на очень простом и легком для усвоения языке. Пока дети маленькие, Люси была свободна от общественных работ. Но забота о детях, поддержание чистоты в доме считается среди ктомов важной обязанностью члена общества. Количество детей здесь не должно превышать трех, поэтому задачу свою мы выполнили. В детях заключается счастье ктомов. Нет детей – нет счастья, но такого у них нет.
Мужчины в ктомских семьях занимаются тяжелыми и дальними работами, поэтому я часто встречал их на пути по дороге во внешний мир. Очищение территории, проверки ровности и мягкости дорог и троп, уборка засохших мхов, посадка мхов для орнаментов или подсветки – всегда найдется работа для благоустройства. Слова «лень» в ктомском языке нет. Есть слово «отдых», оно соответствует времени нахождения дома. Если ктом дома, он отдыхает.
Пробегая мимо дальних работников, я замедлял движение, здоровался с ними, беседовал, мы были взаимно рады встречам. Один из ктомов по имени Юн увязывался за мной на пробежки по спиральной дороге. Несмотря на разницу в росте, он бегал ничуть не хуже меня, а был еще более вынослив. Он был любознательным, внимательно слушал мои рассказы о людях, искренне удивлялся и даже переживал. Ему я доверил свою сокровенную мечту: попасть во внешний мир, чтобы узнать, сохранился ли подземный город, что произошло с его жителями после нашего исчезновения.
Юн выходил только по одной тропе до границы внешнего мира, когда вдвоем проверяли чистоту пути. Там была ночь, они отворили камень, так плотно притворенный к скале, что снаружи его никто не мог заметить. Вышли в проем и увидели на небе круглое белое пятно и еще много ярких точек, а небо было черное. Воздух был прохладный. Они проверили камень, как он держится, чтобы случайно не открылось отверстие. С той стороны его нельзя было столкнуть внутрь, нельзя было вытащить, нельзя было заметить трещины в скале – так плотно он стоял. А внутри скалы было пространство для отдыха. Поставив камень на место, они спустились к себе.
Юн объяснил, что эта тропа отмечена синей полосой – от разветвления. Но он не советовал мне покидать страну ктомов даже на время, потому что там, как он выразился, всегда плохо.
Эх, Юн не мог знать душу человека, ведь когда нам хорошо, то кажется, что плохо. А когда станет действительно плохо, то возврата к прежнему уже не будет. Таковы мы, люди.
Люси, разумеется, знала о моих планах. У нас не было секретов друг от друга. Понимая, что такое путешествие смертельно опасно, она тоже хотела узнать о судьбе изумрудного города. Она там была почти с самого начала строительства, прикипела к нему душой, многое делалось при ее участии, особенно пусконаладка компьютерного оборудования, создание городской сети. Все эти городские перипетии жили в ней до сих пор. Вся жизнь ее была посвящена труду, и вот ее вытолкнули вниз – отдыхать. Душой она тоже стремилась туда, но теперь ее дети, ее семья и ее счастье здесь, у ктомов. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Там была другая жизнь, теперь она далеко, но знать о ней все-таки хотелось.
Люси не уговаривала, только задала вопрос: «Может быть, останешься?». Но если готовился несколько лет, то итогом должно быть действие. В случае бездействия будут укоры совести – так создан человек. Хоть всю жизнь проживи здесь, все равно ктомом не станешь. Можно усвоить их привычки, жить дольше, иметь любимых детей, но человеческое в душе останется. Главное у людей – безрассудные поступки, они не подчиняются разуму, а подчиняются внутренним порывам души, тоски, ностальгии. Такое не доступно пониманию ктомов.
Наступил этот день, день прощания. Семья провожала меня до самой дороги, ведущей наверх. С собой у меня был только стаканчик с водой, сделанный изо мха с глиной. Вождю я обещал вернуться, и сам я хотел вернуться, но впереди была неопределенность.
По спиральной дороге я впервые не бежал, а шел, экономя силы. Потом вышел на тропу. На одном из разветвлений увидел синюю метку, далее шла линия, потом прекратилась, показывая, что разветвлений больше не будет. Как и говорил Юн. Пучок светящегося мха у меня был в кармане комбинезона. Комбинезон наконец-то пригодился, а вот мох – нет. Глаза настолько были адаптированы к темноте, что спокойно различали тропу. Когда вышел к скале, то мох положил у входа в тропу. При возвращении подсветка не повредит, так как глаза отвыкнут от темноты. Теперь остается только ждать.
Мне нужно выстоять здесь до вечера, пока глаза привыкнут к свету. А вечером, в сумерках, можно отворить створ, о котором говорил Юн. Стараюсь не закрывать глаза, чтобы они привыкали к дневному свету внешнего мира, который проникает сюда сквозь мельчайшие отверстия и трещинки. Ощущаю свежий воздух, хотя это – воздух пустыни, а не тайги. Остался последний глоток воды, можно его выпить…
Я увидел вид сверху. Скала среди песков. Перед ней стоят два длинноногих робота-бегуна. Они предназначены для поиска людей в пустыне или мест скопления людей вблизи поверхности. Они созданы Мировым разумом – всепланетным компьютером, самым мощным искусственным интеллектом, опутавшим Землю своей сетью. Их реакция мгновенна, их скорость опережает скорость любого живого существа, они не ведают сомненья, их задача – найти и обезвредить. Роботы чувствуют в скале движение биологического субъекта. Замерли. Их преимущество в том, что они могут замереть, не шелохнувшись, на любое время. В такие минуты они подпитываются солнечной энергией, а ночью – рассеянной энергией от Луны и блеска предметов. Так они стоят здесь несколько часов.
В скале отворилось отверстие. В него просунулся худощавый человек в комбинезоне, в котором узнаю себя. Встав на песок, он закрыл глаза рукой, отвернувшись от света. Роботы сделали к нему шаг.
В этот момент я проснулся, но лежал с закрытыми глазами. Это был еще полусон. Мне нужно было понять, как мне стало известно о происходившем через века. Я вышел, я – часть биосферы, биосфера имеет энергоинформационное поле, в котором запечатлены все события, связанные с ней, следовательно, информация, которая имелась в моем мозгу – там, у скалы перед роботами, перешла в поле. Возможно, это было связано с гибелью. Затем информация из будущего каким-то образом переходит в наше время, чтобы через сон попасть ко мне. Другого варианта не вижу. Получается, поле хранит всю информацию: и прошлое и настоящее и будущее. Тогда можно утверждать, что правы те, кто говорит о судьбе как о роке. Судьбу нельзя изменить? Печально.
Значит, придется пройти все, что увидел во сне.
Всего лишь сон-4: http://proza.ru/2024/01/28/419