***
В кассовом зале аэропорта «Тбилиси» столпотворение, невозможно пробраться к окошечкам. Телеграмма, я передал ее по цепочке кассиру, ничего не решила – билетов нет. Но мне все же удается сесть в самолет. Тбилиси не без добрых людей.
Пасмурная осенняя Казань. Унылые поселковые дороги. Домики со скучными палисадниками и слепыми зашторенными окнами. Совсем скоро улица, на которую я боюсь заходить. До боли знакомый поворот. Мне кажется, что путь до дома стал короче, и, высмотрев сквозь жерди забора то, чего боялся, останавливаюсь...
Крышка гроба на пути, сколько я себя помню, всегда предрекала неприятности. Крышка гроба у ворот, возле которых в детстве возился в песочке с совочком и грузовичком, – я такого и в мыслях даже не держал. Детство, оно ведь было совсем недавно, буквально вчера.
Грустное кладбище. Когда-то оно умещалось в небольшой рощице. Хорошо помню, как я в Родительскую субботу забавлялся на благоухающей полевыми цветочками равнине, не думая, что через пятнадцать лет приду на это же место, перепаханное могилами и густо усеянное венками…
Беда у каждого своя. Так получилось, что следом за моей мамой проводили в последний путь Сашку Семенова с улицы Айдарова, его привезли в цинковом гробу из Афганистана.
Бывает же такое: на поминках за одним столом мать, потерявшая сына-солдата и солдат, схоронивший молодую мать.
Сентябрь восьмидесятого. Предпоследний день отпуска по семейным обстоятельствам. Последняя прогулка в гражданской одежде. Я покупаю бутылку сухого вина и засовываю ее под свитер, за пояс. Так мне, парню из поселка Караваево, гулять гораздо комфортней. Центр города. Суета. У кафе «Елочка » припаркована серая Победа. У входа топчется парень с вполне криминальной «заточкой». Это, как я понял, швейцар. Я отдаю ему рубль, таковы правила, прохожу и стою в нерешительности – совершенно незнакомый интерьер. Справа, в розовом зале, мелькают разноцветные огни, очаровательные молоденькие девушки легко и ритмично двигаются под музыку. Узнаю среди них белокурую Гузель, которая занималась в танцевальном кружке ДК Ленина. Девочка из Соцгорода подросла и выглядит соблазнительно.
Бармен, его бицепсы, пожалуй, мощнее, чем у дембеля Кирикова, отпускает мне коктейль.
На всякий случай осматриваюсь: в уютном углу с зеленой обивкой отдыхает большая компания крепких, коротко остриженных парней с поломанными носами. На столе у них только шампанское.
Выкладываю свою бутылку под стол – не держать же ее в штанах.
– Серьезная компания, – киваю соседу, судя по внешности студенту. – можно в кино снимать.
– «Старики» с «Теплого» отдыхают.
«И здесь старики», – удивляюсь я.
Мне известно, что еще за несколько лет до моего призыва на службу в окрестностях завода «Теплоконтроль» заявила о себе молодежная группировка «Тяп-Ляп», которую, несмотря на многочисленные хулиганства и вызывающее поведение, долго не могли (не желали?) обуздать. Однако после очередного «жесткого» набега на Ново-татарскую слободу событие осветили по ту сторону Океана, и дело дошло до Андропова. Спортсменов раскрутили и подвели под 77-ю статью УК РСФСР (Бандитизм). Один из лидеров группировки отказался давать показания, взяв на вооружение совет известного философа: «Когда я молчу, я выигрываю» Видимо надеялся, что его вытащат. Но следствие запустило «утку», что подозреваемый в организации «банды» повесился в камере. «Подельники» стали валить на «покойника» «мокрые» эпизоды. Философ, неожиданно для себя, пошел «паровозом» и получил «вышак» Совершенно трагическая судьба.
– Будешь сухое? – спрашиваю я соседа.
– Как Леонид пропустил тебя с бутылкой? – недоумевает он.
– Не Пантелеев Леонид, случайно?
– Он самый.
За наш столик присаживается Гузель. В обществе «поломанных носов» обращают на это внимание. Я подозреваю, что Гузель с ними знакома. А еще мне кажется, что ей со мной не интересно. Поэтому долго не засиживаюсь.
***
– Хорошо отдохнул? – вежливо спрашивает майор Урсуляк, озвучивший когда-то незадачливому солдатику оригинальную, наверняка собственную, мысль: «Моя дочка собирает цветы, а ты окурки» Я вместо объяснений прикладываю к отпускному документу, отмеченному в казанской комендатуре, свидетельство о смерти.
***
Узнаю, что полковник Талалаев написал нашему генералу хороший отзыв об экипаже радиостанции и рекомендовал всех поощрить отпуском. Но я свой отпуск уже отгулял. И вообще, мне через полгода и так домой.
Выписал я в читальном зале «Куклу» Болеслава Прусса и по выходным беру ее. В такие часы я возвращаюсь в прерванную юность, и мои мысли неизменно переключаются на белокурую девушку по имени Гузель, у которой фигура позволяет носить джинсы. Библиотекарша, блондинка с пышным рыжим снопом волос, тоже носит джинсы и со спины напоминает мне Гузель. Известно, что у этой эффектной дамы есть муж, можно сказать орел, и мы с Леней, вопреки желанию, стараемся не смотреть ей вслед. А вот старший лейтенант, приписанный по комсомольской линии к штабу дивизии, где мы с Леней по очереди иногда несем службу, не комплексует. Этот статный раскрепощенный офицер, с лица вылитый Пал Палыч Знаменский, обратил как-то, проморгав присутствие супруга, на ее грандиозный зад внимание сослуживцев: «Какая попа! Жаль, мужики, что я не армянин…»
– Ахманчик, ты дембель, что ли? – удивленно таращит глазки-бусинки прапорщик Караев.
– А, что не похоже, елдаш прапорщик?
– Нет... – оглядывает меня с ног до головы Караев. – Ремень не болтается, не ушит...
– В галифе яйца не жмут...
Караев улыбается. Для него, человека, не отягощенного сложными материями, такой ответ в самый раз.
***
– Ахманчик, ты хочешь домой? – подходит ко мне двухгодичник Погосян, месяцем ранее заступивший на должность «комсомольца».
– Когда?
– Прямо сейчас. Мне нужно человека на стройку в Уренгой отправить.
От неожиданности я теряю дар речи.
– Не ссы, я довезу тебя до Баку и там отпущу.
Я еще не верю в то, что совсем скоро покину солнечный Азербайджан, но все равно бегу в каптерку, отыскиваю свой парадный мундир, без всякой неуставной чепухи, чищу сапоги.
Погосян свое слово держит – уже через час я получаю у «Сундука» сухой паек.
– Урсуляк сказал, что ты на особый отдел работал, – с завистью говорит татарин.
– Он всегда чепуху несет.
В Баку, конечно же, дуют ветры. В кафе играет ритмичная музыка. Я останавливаюсь: за стеклом танцуют яркие девушки в трико. «Широко шагает Азербайджан!..»
***
Солнечным утром восьмого дня мая я уже прогуливаюсь босиком по огороду, любуясь, как чем-то невероятно дорогим, всего-навсего первыми пробившимися из земли сорняками.
– Может купить водки? – интересуется отец.
– Завтра.
***
В заводском парке за два года ничего не изменилось. Все те же тополя и акации. Засиженные галками и голубями бюсты ученых и космонавтов; лавочки подле них, на которых темными осенними вечерами поселковая молодежь изредка распивала красное винище, рискуя попасть «в плен» к заводским дружинникам или посетить опорный пункт, где под стеклом были представлены отобранные у юных правонарушителей ножи, кастеты и самопалы. Перед армией я писал начальнику штаба объяснение. За то, что проехал зимой с друзьями на заднем буфере «девятого» трамвая до остановки «Юный городок».
Неожиданно с тыла ко мне подскакивает невысокого росточка лейтенант с тройкой молодых помощников.
- Ты от меня сбежал в прошлую субботу? – пристально смотрит на меня коротышка.
- Неделю назад я еще был в Азербайджане.
- Ладно, не прикидывайся!
- У меня возникает пауза, во время которой комсомольцы изучают меня, торжествуя от своего превосходства.
- Может Вам военный билет показать? – расстегиваю я в нагрудный карман защитного цвета рубахи.
Не попадайся мне, – предупреждает меня коротышка.
В это время в глубине парка начинается драка. Последний раз нечто подобное я видел у казармы, когда южане пришли в гости к хохлам и белорусам. Парни вдохновенно лупят друг друга ногами и кулаками. Один даже попытался с разбега достать челюсть неприятеля пяткой. В это время какой-то дембель в голубом берете и разбитым лицом вылезает из-за кустов, окропляя траву кровью. Я узнаю его. Галчонок, как и я, учился в школе имени Мусы Джалиля. С улицы Белинского в сторону парка движется трусцой колонна юных физкультурников. Неуклюжий толстяк еле успевает "шевелить батонами". Мне кажется, что «Мальчиш-Плохиш» не знает, куда и зачем бежит. Главное не отстает от коллектива.
***
Год одна тысяча девятьсот восемьдесят второй. Почти каждый вечер после программы «Время» у главного входа во Дворец Химиков, возведенного на месте кладбища во времена моего детства, появляется высокий молодой человек спортивного сложения в куртке Пилот и черных кожаных перчатках; на голове его ондатровая шапка. От группы одетых в заводские ватники подростков отделяется «основной» и беседует с «инструктором». Я наблюдаю за ними из остановившегося на светофоре троллейбуса №1 (обычно в это то время я возвращаюсь с занятий ) Особенности досуга местной молодежи мне хорошо известны – я периодически дежурю в бойлерных, находящихся по разные стороны улицы Декабристов, ставшей нейтральной полосой для нескольких враждующих группировок.