( последняя встреча с кимой.).
«Никогда не думал, что буду так сильно тосковать по своей, замученной подонками, подружке.
Возможно, против собственной воли, я сумел по настоящему, полюбить ветреную девчонку. Хотя, почему ветреную? Откуда мне, деревенскому, закомплексованному парнишке, было знать о тайнах плотских удовольствий.
Возможно, что моя Кима не была какой-то особенной, в интимных делах.
Просто это я, сильно отставал от жизни, считая свою подругу чрезмерно раскрепощенной.
Первое время, сердечная боль доводила меня до исступления. В минуты прихлынувшей ярости, мне хотелось убежать в Воробьево. Хотелось заживо сжечь всех староверов, вместе с их домами, спрятанными за высокими заборами. Я представлял себе, как буду расстреливать всех, кто попытается выскользнуть из пламени.
Подобные мысли приносили мне кратковременное, злобное удовлетворение. Но отойдя, я погружался в длительную депрессию.
Душевное опустошение, сменяемое приступами плохо контролируемой ярости, растлевало душу, превращая меня в настоящее исчадие ада.
Даже при специфике нашей, далекой от милосердия работы, я невыгодно выделялся среди товарищей. Я мог беспричинно наорать на любого из конвоиров. Мог запустить в товарища тем, что подворачивалось под руку.
Не знаю, почему меня терпели. Почему не устроили мне «темную», не пожаловались начальству на мое поведение.
Возможно коллеги по службе, понимали причину моего срыва. И наверное, по своему, жалели меня.
Но бывшие друзья, стали держаться от меня на расстоянии.
А тут еще, меня к концу второго года службы, отыскало письмо из дома, написанное младшей сестрой.
С трудом разбирая мало понятные, безграмотные слова Любки, я вместо уместной радости, жутко злился.
Мне хотелось выкинуть письмо, не читая. Но все же, любопытство взяло верх. . Люба наивно сообщала мне о том, что Семен, по настоянию матери, женился на девушке, старше его лет на семь.
« Рима немного косая. Но работящая. И брат у нее в трактористах ходит. Мамка рада, что Рима всю домашнюю работу на себе тянет. И еще, она на приданное, корову в наш двор привела. Мы стали молоко видеть. Мамка им картошку разбавляет. А остальное в колхоз сдаем. И нам за это, немного крупы дают. И головку сахару дали.
А с лица, воду не пить. Римку никто замуж не брал. Мужиков мало в колхозе. Сам знаешь. Она радехонька угодить Семке с мамкой.
А ее брат, нам огород вспахал. Настоящим плугом….
Мама тебе тоже, подходящую невесту присмотрела. Ты ее не знаешь. Она к нам недавно приехала. Новая учителка заместо старой. Ученость нам ни к чему. Но Галине, училке новой, настоящие деньги от государства идут. И от колхоза, ей продукты положены.
На училку Ванька Калугин зарится. Но мамка говорит, что ему с тобой не тягаться. Ты у нас дюже грамотный. А Ванька только три класса прошел. Так что ты братец, поторопись домой. Мамка говорит, что у нас председатель совсем квелый стал Того и смотри, помрет. А ты, шибко у нас грамотный. Вот и займешь его место.
А Зоя Мироновна померла недавно. Говорят, лихоманка ее разбила».
Я со злостью отшвырнул не дочитанное письмо. В деревне моего не детского детства, Зоя Мироновна была единственным, дорогим мне человеком. Благодаря ей, я сумел закончить весь курс средней школы.
С первых дней, едва научившись воспринимать себя как личность, я мечтал вырваться из лап нищеты и бескультурья безграмотной деревни.
Зов родной крови, упорно молчал в моем сердце. Всю вину за такое отношение к родным, я возложил на их же плечи.
Мать раздражала своей непримиримостью к учению. И это в то время, когда по всей стране, шла борьба с безграмотностью. Она устроила мне настоящий ад за то, что я вступил в ряды ВЛКСМ.
«Не лезь вперед. И позади не плетись. Будь как все. Нечего нам, простым людям, поперек батьки в пекло лезть», - твердила матушка.
Но еще больше меня бесили брат с сестрой, охотно перенявшие позицию матери.
Решив полностью порвать с прошлым, я в первую очередь, хотел порвать все связи со своими родными.
За два года, я не отослал домой, ни одного письма.
Но они сами нашли меня. И тупоголовая моя сестрица, вполне серьезно решила «обрадовать» меня известием о том, что мамаша нашла мне невесту.
Когда же до наших, дремучих домостроевцев, дойдет, что в наш передовой век, молодые сами выбирают себе пару. Без вмешательства мамок и нянек.
Разорвав письмо, я со злостью швырнул его в раскрытый зев, топящейся «буржуйки». Писать ответ родным, я не собирался.
В ту же ночь, мне приснилась Кима. Это был удивительно яркий и запоминающийся сон. Был он настолько реален, что поначалу, я принял свое видение за явь.
Моя Кима вошла в нашу караулку и присела ко мне, на край постели.
Я, помнится, оторопел. Ведь Кима умерла. Кроме того, гражданские лица, ни под каким предлогом, не имели возможности, проникнуть на территорию лагеря.
Кима, словно услышав мои мысли, тут же успокоила меня:
«Не переживай, милый. Не пугайся. Ты спишь и я тебе снюсь. Меня никто, кроме тебя, не видит.
Сегодня мне надо уходить. Я не надеялась на то, что получу полное прощение за свои грехи. Но хозяин того волшебного света, что светит нам сверху, сказал мне, что я не виновата в грехах тех, кто меня воспитывал. Меня простили. И отныне, я буду жить там, где много тепла и света.
Я пришла проститься с тобой, Миша. И встретимся ли мы в будущем, все будет зависеть от тебя, Миша.
Мое сердце выбрало тебя в том мире, из которого меня вынудили уйти. Но оно и сейчас с тобой. Миша, твой испытательный номер 2418. От него будет зависеть, твоя жизнь на том и этом свете…».
Я смотрел на Киму, не понимая смысла ее странных слов.
О каком свете она мне твердит? Куда она собирается уходить? Ведь она и так ушла от нас.
Но больше всего, меня заинтриговали слова Кимы, о каком-то номере. При чем здесь этот, явно не знакомый мне номер. И что за ним кроется?
Возможно, это чей-то номер телефона? Или за цифрами, зашифрован чей-то адрес?
Я потянулся к Киме, собираясь обнять ее и возможно выведать тайну номера.
Но она стала, вдруг исчезать на глазах, растворяясь в воздухе и превращаясь в яркий солнечный луч. Но вскоре и он исчез, словно небо втянул его в себя, через открытую форточку окна.
«Кима! - безголосо закричал я. - Не уходи. Останься со мной»
Но в ответ, словно через толстый слой воды, долетело едва слышное , «Прощай!»
Открыв глаза я понял, что лежу на дежурных нарах в общей комнате, что мы звали «караулкой». Сердце бешено колотилось, отдаваясь в ушах металлическим звоном.
«Какой странный сон. Все так ясно, будто наяву было», - подумал я. Напрягши память, я вспомнил, что сегодня исполнилось ровно сорок дней, как меня покинула моя подруга.
Мать моя, схоронившая семерых детей, говорила о том, что души умерших, уходят на небо, на сороковой день, после смерти.
Но раньше, я никогда не верил в «бабские» сказки.
Несколько дней, я находился под гипнотизирующим впечатлением удивительного сновидения.
Не давала покоя мысль о том, что на «том свете», возможно, есть что-то такое, о чем люди даже не подозревают.
Но комсомольская сознательность и плоды Советского воспитания, пересилили мои «отсталые» мысли. И я постарался выбросить из головы всякие глупости и сомнения. Не к лицу комсомольцу было думать о всякой чертовщине.
Как бы то ни было, но странный сон, положительно повлиял на мои расшатанные нервы.
Я стал почти тем же, уравновешенным парнем, каким был до смерти Кимы.
Шло время.
Закончилась наконец, затянувшаяся зима 50 года. Для меня, она показалась самой длинной за все время моей жизни.
Видимо от того, что мне пришлось пережить в том году, первую всерьез тронувшую меня, потерю.
Как ни странно, но по поводу смертей своих родных, я почти не переживал. Возможно от того, что был в те годы, еще слишком маленьким. И слишком голодным.
Наступило лето. А вместе с ним, последний год моей, очень не простой службы.
«Озерлаг» готовился к очередному пополнению заключенными.
Скудное, отвратительное питание, болезни и холод, жестокость и равнодушие надзорных органов, уносили жизни сотен бесправных заключенных.
Но молодая страна Советов, нуждалась в Дальневосточном угле и прочих ископаемых. Моря и реки Дальнего Востока, кишели непуганой рыбой.
Но для добычи и вывоза всего этого богатства, нужны были дороги.
Умирающих работяг заключенных, сменяла новая, дармовая раб. сила. Новые узники, в основном, политзаключенные, прибывали к нам, из тюрем разбросанных по всей территории Республики Советов.
В тот, навсегда врезавшийся в память день, меня с моими товарищами конвойными, отправили на станцию, этапировать новую партию заключенных.
Отцепленный от поезда вагон с арестантами, стоял на запасном пути, ожидая конвойных.
Хорошо обученные, сильные псы, рвались с поводков, пристегнутых к поясам конвоиров. У меня не было своей, специальной собаки. Вместо нее, я держал наготове автомат с полной обоймой патронов.
Мы окружили вагон с арестантами. Офицер, сопровождающий заключенных, отодвинул тяжелый кованый засов с мощных дверей вагона. Кроме засова, на дверях вагона красовался огромный замок.
Я стоял совсем рядом с распахнутыми дверьми. Держа пальцы на спусковом механизме, я внимательно следил за теми, кто спрыгивал на землю из вагона.
Заключенных было не менее 50, втиснутых в теплушку, рассчитанную на 35 человек.
Из темного, раскрытого проема дверей, моих ноздрей коснулась невероятная вонь. Как будто, в теплушке везли не живых людей, а стадо свиней.
Видимо, заключенные вынуждены были, справлять нужду, прямо на пол теплушки.
«Все на корточки, морды вниз! - Яростно размахивая пистолетом, орал сопровождающий офицер. Он стоял на приличном расстоянии от круга, в котором присели «зеки».
По уставу, офицер не должен был близко подходить к этапируемым, во избежании нападения. Но все же, мне неприятно было смотреть на его злобное и в то же время, трусливое выражение лица.
Окружив заключенных плотным кольцом, мы подняли их по команде и повели к нашему «лагпункту».
Сопровождающий офицер, смачно матерясь, шагал позади колонны.
На территории лагеря, он должен был передать арестантов, начальнику смены.
Наш «лагпункт», находился в километре от железной дороги. До места назначения, довели мы «зеков» без всяких приключений.
Политические , в отличие от уголовников, крайне редко проявляли какую либо, агрессию по отношению к конвоирам.
Заключенных, одетых в одинаковую серую робу, с номерами на груди и спине, выстроили на площадке перед бараками.
Сопровождающий их офицер, сорванным голосом, хрипло выкрикивал лагерные номера арестантов. Он читал их по бумаге, расправленной на планшетке.
Те из заключенных, чей номер выкрикивал офицер, делали пару шагов вперед. Они привычно называли свою фамилию, инициалы и номер статьи по которой отбывали срок.
«Сидоров Е.С. Статья 84. Краснов В.Г. статья 50» - и так далее. Фамилии арестантов звучали разные. Но статьи почти у всех, были одинаковы. В основном – 84. (добровольная сдача в фашистский плен). Эти арестанты не вызывали в моем сердце, ни малейшего сочувствия.
По статье 50, судили так называемых, «врагов народа».
Но я уже знал, что большинство из них, несли не совсем заслуженные наказания.
Их я жалел куда больше, чем предателей родины. Человек, укравший в голодный год, горсть зерна в колхозе, вызывал у меня сочувствие.
Ведь я сам, в детские годы, едва не загнулся от голодной смерти.
Выкрики офицера, равнодушные ответы уставших арестантов, слились для меня, в монотонный гул.
Не вслушиваясь в их голоса, я отвлеченно думал о своем.
И вдруг что-то, словно кольнуло меня прямо в сердце. Что-то заставило меня напрячься. Я не сразу понял что меня так встревожило и насторожило.
Сообразив что это, я понял, что испытывает человек когда говорят, «земля уходит у него, из под ног».
Офицер, прибывший с заключенными, стоя неподалеку от меня, хрипло, но достаточно отчетливо, выкрикнул:
« 2418».
Это был тот самый номер из моего сна, который назвала мне Кима.
( ЗАКЛЮЧЕННЫЙ - 2418)
Илья резко захлопнул тетрадь. Сознание его слегка мутилось. Вот уж не ожидал он от себя, такого мощного эмоционального всплеска чувств, обостренных до предела.
Никак не думал редактор, что станет так сильно сопереживать незнакомым ему, чужим людям.
Илья долго смотрел в ночное небо, сидя перед раскрытым настежь, окном. Сердце сосала непонятная пустота и отчаяние. Будто, это не неведомый Миша, а он сам потерял трагически погибшую, близкую подругу.
Странно все это выглядело. Раньше он никогда не замечал за собой, таких сильных проявлений сострадания к бедам, других людей.
Жил по принципу: «Чужую беду, руками разведу». Он и к собственной матери, относился раньше, потребительски. И только потеряв ее, опомнился. Стал с возрастом, более чутким и более эмоциональным. Но не до такой же степени, чтобы так сильно сопереживать бедам чужого человек.
А вот к политической жизни страны, Илья оставался стабильно равнодушным. Став редактором поневоле, он предпочитал писать о чем угодно, но не о политике.
Илья снисходительно смотрел на ту мышиную возню, что велась в «верхах», после смерти Брежнева. Считал, что там и без него разберутся.
Резко ухудшившаяся обстановка в стране, мало трогала редактора Илью Сугубова.
Пустые полки в магазинах и талонную систему в СССР, Илья объяснял себе тем, что состав Правительства, стал слишком нестабилен.
После смерти больного, безвольного Черненко, сравнительно молодой Горбачев, поначалу показался Илье, вполне подходящей кандидатурой, на роль Первого Секретаря КПСС.
Как и многие другие, Илья надеялся, что скоро все наладится.
Но с момента начала руководства Горбачева, прошло более трех лет. А положение в стране, становилось только хуже.
Илья, отчего-то, только сейчас, серьезно задумался о той ситуации, что складывалась в СССР.
Видимо, тетрадные откровения Миши, пробудили в современном мужчине, отголоски страха, перед возможно надвигающимся голодом.
«Если у нас, в скором времени, материальная база не начнет укрепляться, то наше поколение, на собственной шкуре, испытает все «прелести» тех страшных лет». - подумал Илья.
Спустившись во двор, он решил немного прогуляться перед сном. Надо было успокоить расшалившиеся нервы.
Утром, отворив дверь редакции, Илья сразу же увидел Риту. Она шла по коридору ему навстречу. На лице девушки, светилась приветливая улыбка. Глаза ее смеялись.
«Привет, Илья. Что-то хмурый ты, какой-то. Мне не рад или не выспался?»
Рита шутливо хлопнула Илью по плечу, приводя его в смущение.
«Ну что ты, Рита говоришь такое. Я безумно рад тебя видеть. Как поездка? Удалась?»
Непринужденно болтая, молодые люди вошли в свой рабочий кабинет. Воодушевленный присутствием девушки, Илья на время забыл о тех мыслях, что не дали ему, как положено, выспаться прошлой ночью.
Работая над очередной, рядовой статейкой, он незаметно посматривал на сосредоточенное лицо девушки, склонившейся над отчетом.
Встретившись с ответным, заинтересованным взглядом Риты, Илья едва не задохнулся от нежности, охватившей его сердце.
Остатки тревожащих его мыслей, исчезли, уступив место молодой радости и сердечного томления любви.
В этот вечер, молодые люди долго гуляли по городу, обсуждая все что угодно, только не политику. Ни ей, ни ему, не хотелось разрушать прекрасного настроения.
В этот вечер, Илья впервые осмелился поцеловать Риту в ее нежные, горячие губки.
И девушка не оттолкнула его. Не рассердилась. Она лишь смущенно опустила глаза. Прошептав: «до завтра», она ловко увернулась от очередного поцелуя парня.
Приложив ладонь к губам Ильи, Рита тихонько рассмеялась и быстро скрылась за дверью подъезда.
В свою квартиру Илья летел, как на крыльях Даже в тайных мечтах, он не мог предположить, что судьба так близко сведет его с девушкой. Ведь Риту считали слишком независимой и излишне «правильной» все, кто знал ее близко.
В эту ночь, он тоже долго не мог уснуть. Но не от тех мыслей, что преследовали его вчера. Перед мысленным взором влюбленного парня, неотступно стояла приветливая улыбка Маргариты.
Ее заинтересованный взгляд, вызывал в душе парня ликование.
«Прошлого забывать нельзя. Это наша история, наше наследие. Гордость и позор. Счастье и горе. Прошлое, - наш учитель. Оно точно укажет, что можно из него перенять, а что оставить ему, нашему прошлому.
Но жить все же, надо настоящим». - Примерно так думал Илья, мысленно целуя теплые, мягкие губки Риты.
К недочитанной тетраде Миши, Илья вернулся лишь на следующий вечер, после работы..
,
«Номер 2418, мой испытательный номер, от которого зависит моя жизнь на том и этом свете?
Но что это все значит? Что происходит?
Откуда мертвая Кима, могла знать, что через полгода после ее смерти, я смогу воочию, увидеть этот номер на одежде «зека», прибывшего к нам, откуда –то, из средней полосы РФ.
И как она могла передать мне свои предвидения? Ведь «того света» не существует. Как не существует говорящих покойников".
Мне сделалось так страшно, что помутнело в глазах. Я попробовал сосредоточить свое внимание на личности заключенного.
Номер 2418 сделал пару шагов вперед. Остановившись рядом с товарищами по этапу, он не поднимая головы, проговорил свою фамилию.
« Гурьев Б.Ф. Статья 84». Озвучивать имя отчество полностью, узникам не полагалось.
Мне показалось, что кто-то, с силой обрушил на мою голову, крепкую дубину. Не знаю, каким чудом, я сумел сдержать рвущийся наружу, вопль протеста и ужаса.
Мой отец погиб в бою. Пусть не герем, но и не предателем Родины. Я с трудом сглотнул сухой, раздирающий горло ком. Этот человек, по странному стечению обстоятельств, является однофамильцем отца. И меня, кстати.
А то, что у него с отцом, одинаковые инициалы, так мало ли имен и отчеств, начинающихся с букв «Б» и «Ф». Возможно, под номером 2418, отбывает свой срок, венный преступник Гурьев Богдан Федорович. А мой отец, Борис Филиппович. Подобное предположение, немного, успокоило мое сердце.
Я во все глаза, смотрел в лицо человека, стоящего в колонне заключенных.
Я не помнил своего отца. Возможно от того, что ни он, ни мать, не имели привычки ласкать своих детей. Не до того было.
Изнурительная работа, бесконечные попытки, хоть чем то, накормить слабеющих от голода детей, не располагали наших родителей к ласке.
И если мать, все же, находила время, чтобы перекинуться с нами словечком, отца я в детстве, почти не видел. И совсем не слышал.
Сколько бы я не напрягал память, н я не узнавал в узнике Гурьевом, своего отца. Вернее, не желал узнавать.
Заключенных разместили по баракам. Снова наступила обычная, лагерная жизнь. Но обычной она была для кого угодно, только не для меня.
Я не имел возможности, узнать точное имя отчество Гурьева.
У рядовых конвоиров, не было доступа к сопроводительным бумагам узников. А расспрашивать начальство, был бы чреват последствиями.
А вдруг… Мне страшно было думать, что стоит за этим «вдруг».
И я решил, что лучшее что я могу сделать в этой ситуации, так это постараться забыть обо всем. И вести себя так, будто ничего не произошло.
Прошло несколько дней. Никто не тыкал в меня пальцами, как в сынка предателя. Никто не смотрел косо в мою сторону.
С утра мы сопровождали новых заключенных туда, где строилась новая ветка железной дороги. Вырубка леса под насыпь и отсыпка полотна, были едва ли не самыми трудоемкими работы для заключенных.
Тех, кто в нашем «лагпункте», строил дорогу раньше, перебросили на более легкие работы.
Они были слишком слабы и истощены для тяжелых работ. Вновь прибывшие узники, выглядели немногим «свежее» старых.
Видимо, в других лагерях их так сильно не эксплуатировали. Кроме того, в средней полосе нашей Родины, не было таких устрашающих морозов, какие держались здесь.
Но прошло не менее двух недель, пока я наконец, окончательно не успокоился. Видимо, лагерное начальство, не слишком внимательно вчитывалось в личные дела заключенных. Но никто не сопоставил моего ФИО с данными заключенного, номер 2418.
(ТЫ МНЕ - НИКТО!).
Шло время. Но все оставалось по прежнему. Меня не трогали. И я снова начал строить планы на дальнейшую жизнь.
Одно время, я раздумал было, подавать рапорт о продлении службы. Служба в войсках МВД, видевшаяся издалека романтичной, на поверку оказалась рутинной, тяжелой и однообразной.
Но чем ближе подходил срок «дембеля», тем больше я склонялся к мысли, остаться в армии.
Но только не здесь, не на севере. И конечно, не рядовым конвоиром не предсказуемых осужденных.
Я имел за плечами прекрасную, общеобразовательную подготовку. Благодаря стараниям Зои Мироновны, я легко мог бы сдать в соответствующий ВУЗ, основные дисциплины. Я был хорошо подкован во многих вопросах внешней и внутренней политики. Имел отличную физическую форму.
Так что, по моим меркам, я мог смело поступать в Военную Академию.
Основным препятствием к осуществлению задуманного, мог стать мой заклятый враг под лагерным номером 2418.
Но если мне удастся заполучить от моего командования, хорошую характеристику, то звание офицера Внутренних Войск МВД , мне будет обеспечено.
И тогда я наконец, смогу увидеть не только Москву с ее мавзолеем и Красной площадью, но и всю страну.
Боль потери Кимы, постепенно угасала. Жизнь входила в привычную колею. Эх, если бы не этот проклятый «зек». Не этот, мой личный враг номер один, предатель Родины, все было бы прекрасно. Но эта сволочь, может оказаться моим отцом…
Ведь отчего-то, мертвая Кима предупредила меня, в том странном сне, о каком –то испытании, связанном с номером 2418.
Я, убежденный безбожник, комсомолец, преданный идеалам Партии КПСС, никак не мог взять в толк, как такое могло случиться.
Если бы не этот , чертов номер, то сон с Кимой, не казался бы мне мистически странным и непонятным.
Но все же, и в этом случае, все может обойтись хорошо. Главное, это получить достойную характеристику от моего начальства.
Я мысленно представлял себе, как старательно буду учиться, чтобы получить возможность иметь выбор места дальнейшей службы. Сердце согревала сладкая надежда, помогающая мне, достойно нести солдатскую службу здесь и сейчас.
О плохом я старался не думать. Сопровождая заключенных на работы, я интуитивно держался подальше, от арестанта Гурьева. Честно говоря, я отчаянно трусил . Интуиция подсказывала мне, что он мой отец. И я, как испуганный страус, наивно пытался спрятаться от правды, засунув голову в песок.
К счастью, виделся я с заключенными, только во время их сопровождения к местам работы и обратно.
Во время работы, оцепление конвоиров, находилось на расстоянии, позволяющим арестантам, свободно передвигаться в пределах рабочей зоны.
На территории лагеря, заключенных «обслуживали» спец. надзиратели из других служб. Зачастую, это были посланные Партией, бывшие фронтовики или добровольцы от Комсомола, с незапятнанной биографией.
Они работали в лагерной охране по много лет. Большинство из них, имели семьи, жившие в близ лежащих поселках.
Так что, видеться близко с «зеками», мне почти не приходилось, чему я был только рад.
Но однажды,такое столкновение, все же произошло.
Стояла глубокая осень. С самого утра, тайга гудела от порывов ледяного, мокрого ветра.
Серая колонна заключенных, под проливным дождем, медленно двигалась по раскисшей лесной дороге, к месту работы.
12 человек вооруженных конвойных , сопровождали арестантов, двигаясь по обе стороны «зеков». Четверо из охранников, вели на поводках собак, пристегнутых к их поясам.
Все деревья вдоль дороги, по всему пути следования, были вырублены. Метров на двадцать вглубь тайги, лежала так называемая, «контрольная зона».
Такие меры предосторожности, принимались начальством лагеря, в целях предотвращения побегов заключенных. Побеги среди «политических», совершались очень редко.
По крайней мере, в мою службу, побегов пока, не было.
Но порядок, есть порядок. Если бы «зек» решился бежать, то он был бы пойман, не достигнув спасительного леса.
Вырубленный лес шел на укрепление насыпей и изготовление шпал под рельсы.
Со стороны, обычно безропотной колонны «зеков», доносился недовольный ропот. Мокрые замерзшие, полуголодные, они пока еще вполголоса, возмущались своим положением бесправного скота.
Сопровождающие колонну, угрюмо молчали. Мы все замерзли и промокли. Хотя одеты были, не в пример заключенным лучше. Многие в душе, были согласны с узниками, что в такую непогоду, можно было бы не работать.
Или хотя бы, подождать, пока прекратится дождь.
Тем более, что дорога Тайшет – Братск, была фактически, построена. Заключенные Озерлага, в основном, валили лес вдоль ж.д. полотна, для последующей его отправки на шпальные заводы Тайшета и Братска.
Но готовых к вывозки , деревьев, хватило бы на несколько грузовых состав.
Так что, по нашим меркам, не было острой необходимости, работать в такую жуткую непогоду.
Только вот, мнения «зеков» по этому поводу, никого не интересовало.
Политзаключенные всех категорий, обязаны были искупить свою вину перед Родиной, работая на ее передовых стройках. Причем, бесплатно и на износ.
И никакая непогода не могла стать причиной для незаслуженного отдыха врагов Родины.
Конвойные шагали, пряча лица от хлещущих навстречу, острых, ледяных струй дождя. Я, по примеру товарищей, закинул за плечи автомат и спрятал озябшие руки в карманы бушлата.
Привыкшие к «примерному» поведению политических заключенных, мы никак не могли ожидать от них чего-то противоправного.
Пусть себе ворчат. Главное, чтобы запрещенных тем не касались. Не трогали бы политику, не устраивали мятежей и драк. Наше дело – сторожить преступников, чтобы не разбежались. Чтобы работали, как надо.
Неожиданно, ближайший ко мне, далеко не старый арестант, быстро выскочил из колонны. С силой толкнув в грудь ближайшего конвоира, он бросился бежать к лесу, со скоростью, не вяжущейся с его изможденным видом.
Конвоир, которого он толкнул, не успев вынуть рук из карманов, от неожиданности упал на землю.
Сопровождающие принялись торопливо сдирать с плеч автоматы.
По инструкции, они имели право стрелять в «бегунка». Но только в том случае, если он откажется добровольно сдаться.
Я отлично понимал, что разозленный его дерзостью конвой, не задумываясь расстреляет «зека».
И я, подталкиваемый каким-то, непонятным чувством вины перед замордованными невольниками, с криком «Стой, дурень!» - бросился вслед за убегающим.
«Гурьев, стоять! - заорал мне в спину начальник колонны.
- Вернуться в строй!»
Но я, в три прыжка достиг «бегунка». Прыгнув ему на спину, свалил заключенного в мокрую, холодную траву.
Заломив ему руки за спину, я легко поднял его на ноги.
«Сволочь ты продажная. К фашистам в плен, так же быстро бежал?»- прохрипел я в лицо заключенному.
Мужчина смотрел на меня несчастными, глубоко провалившимися глазами. В его затравленном взгляде я увидел такую боль, что мне стало не по себе.
«Не сдавался я, – пробормотал он.-
- Меня раненым в плен взяли. Без сознания я был. Следователь в НКВД, каждый день, самолично меня избивал до одури. Приказывал какие-то признания подписать. Сломался я, понимаешь? У меня почки отбиты. Кровью харкал после тех допросов… Помру я скоро, а мне сорока еще нет. Маму бы перед смертью повидать». -
По грязным щекам мужчины побежали слезы, сливаясь с дождевыми каплями.
Подбежавший к нам, начальник конвоя, с размаху, врезал беззащитному «зеку» носком сапога, между ног. Скрючившись от боли, тот со стоном свалился под ноги офицера.
«А ты какого черта, без команды попер за ним? – зло сверкая глазами, завопил он мне в лицо.-
-Эта мразь Родину продала ни за грош. Будь моя воля, я бы их всех перестрелял».. – закончил он, более сдержано.
Отвернувшись, офицер медленно побрел назад. Я смотрел ему в спину и чувствовал, как во мне поднимается волна дикого протеста. Но против чего или кого?
Среди служащих ходил слух, что во время войны, где- то на Смоленщине, фашисты заживо сожгли всю семью нашего офицера.
Но в то же время, я не мог не поверить изможденному, едва живому «зеку» , все еще корчившемуся от боли у моих ног.
Едва ли простой человек, мог так правдоподобно, изображать из себя, невиновного.
Я помог бедняге подняться и повел его к колонне заключенных.
Окруженные конвойными, с автоматами наизготовку, все они стояли на месте, заложив руки за головы.
Толкнув задержанного мужчину в центр колонны, я занял свое место среди конвоиров.
И тут я ненароком, встретился глазами, с напряженным, взглядом того, с кем бы предпочел не сталкиваться.
Заключенный номер 2418, стоя в пол оборота ко мне, сверлил меня острым взглядом, из-под нахмуренных надбровий. Наши взгляды скрестились всего на несколько секунд.
Но и их хватило, чтобы увидеть в глазах Гурьева удивление и панику.
«Чего ему надо? - я торопливо отвел глаза.. И вдруг как молния, в голове блеснула догадка. –Он слышал, как офицер окликнул меня по фамилии: «Гурьев, стоять!»
Его зычного голоса, в тот момент, не мог слышать только глухой. Внутри меня, словно что-то оборвалось.
Он несомненно, узнал меня. И я тоже узнал его. Как бы мне не было неприятно и страшно, но заключенный Гурьев Б.Ф. , был моим отцом.
Потрясение мое было не таким уж сильным. Подсознательно, с момента появления Гурьева Б.Ф. в лагере, я с самого начала, готовился к чему-то подобному.
Окружив заключенных, мы двинулись к месту их работы. Дождь , словно пожалев продрогших людей, наконец прекратился. Небо немного прояснилось. Стало заметно теплее.
Я плелся , приноравливаясь к общему передвижению колонны. О чем я думал в тот момент? Пожалуй, ни о чем. В голове было совершенно пусто.
Помню лишь, что в тот день, заключенным не доставили их, более чем скудный обед. Конвойные тоже остались голодными. Видимо, лагерное начальство, решило пожалеть ведомственную лошаденку, на которой нам подвозили обеды. Слишком уж раскисла дорога от «лагпункта» до «железки».
И то ясно. Лошадь на весь «лагпункт», была одна. А заключенных много. Помрут одни, не беда. На их место прибудут те, кто отбывал свои сроки в других ГУЛАГах.
При мне таких этапов, начитывалось не менее пяти.
Жалеть изменников Родины и врагов народа, было бы не просто слюнтяйством, но и преступлением.
Именно так я думал совсем недавно. Но в тот день, во мне не унималось чувство протеста… Против чего? Я и сам не совсем осознавал это.
К нашей всеобщей радости, начальник колонны, тоже был человеком. Он продрог и проголодался не меньше подчиненных.
Через пару часов после несостоявшегося обеда, он отдал распоряжение, построить заключенных, для обратного пути.
Приметив в какой шеренге стоял Гурьев Б.Ф., я занял место, по другую сторону колонны. Подальше от ненужного мне папаши, свалившегося на мою голову, как снег в разгар лета.
До конца моей службы, оставалось каких-то, полгода. И все это время, я чувствовал себя, как в горящем доме, из которого не было выхода. Умру, задохнувшись дымом или буду извиваться от удушья и боли, пока не сгорю заживо?
От заключенного № 2418, я старался держаться, как можно дальше. Но мне не всегда удавалось скрыться от его глаз.
Против своей воли, я изредка бросал взгляд в его сторону. И всякий раз, сталкивался с его взглядом, полным мольбы и отчаяния.
Иногда, забыв про осторожность, мне хотелось сорваться на крик:
« Отстань от меня. Не смотри так. Ты мне – никто!»
Но я лишь торопливо и наверное, трусливо отводил глаза. Больше всего я боялся, что кто ни будь из сослуживцев, заметит повышенное внимание заключенного к моей персоне. Но проходили дни за днями и все оставалось, как прежде. Меня никто не трогал. И это вселяло надежду на то, что моя тайна так и останется тайной. Тем более, что до конца службы оставалось совсем не много.
( «Удар под дых»).
Офицерский состав лагерей, был сравнительно небольшим. Основная масса обслуги, состояла из рядовых и самых младших армейских чинов. И как я уже упоминал, из вольно наемных охранников.
Мне необходимо было, заранее до «дембеля», написать заявление на имя начальника «Озерлага», о желании стать кадровым офицером.
Но для начала, я должен был получить соответствующее ходатайство и характеристику от непосредственного начальства. В моем случае, им являлся капитан ВВ МВД, начальник нашего конвоя..
Звали его Федор Степанович Коржин. Этот человек, заметно отличался от большинства офицерского состава Сталинских лагерей.
В отличие от остальных офицеров, он обитал не в утепленной, отдельной постройке для офицерского состава.
Коржин жил вместе с нами в общей казарме. Но в отдельной, маленькой комнатке.
Был он хмур и мало разговорчив.. За три без малого, года службы, я ни разу не видел его улыбки. И это еще больше добавляло ему возраста.
Ему не было еще пятидесяти. Но выглядел он, значительно старше. Подчиненных, не отталкивала от себя, его кажущаяся нелюдимость. Наш капитан достоин был уважения не только подчиненных, но и поднадзорных.
Он без острой на то необходимости, не лез в личные дела подчиненных. Он не позволял себе, унижать тех, кто не мог ответить ему тем же. Коржин не дергал нас без дела, давая возможность отдохнуть.
И что самое неожиданное, капитан никогда не оскорблял заключенных. Не говоря уже о рукоприкладстве. Он сам не бил «зеков» и не одобрял тех, кто грешил этим делом , обыденным для других офицеров и рядовых охранников.
И только единожды, мне довелось увидеть Коржина разозленным. Это было в тот день, когда один из политических, попытался совершить побег. Но и тогда, он очень быстро взял себя в руки. Не позволил себе избить заключенного. Затравить его собаками. Как сделал бы это, практически любой другой офицер.
И самое неожиданное было в том, что никаких последствий того случая, не последовало. Я остался без выговора. А тот «бегунок», без карцера и мордобоя. Капитан сделал вид, что не было того, вопиющего случая нарушения лагерной дисциплины.
К счастью, никто из свидетелей неудавшегося побега «зека», не донес на Коржина вышестоящему начальству.
Наоборот, рядовые конвойные, еще больше зауважали своего командира. Думаю, что и заключенные, тоже.
Ходили слухи, что всю семью Коржина , во время войны, заживо сожгли фашисты.
Но так это было или нет, никто толком не знал.
Поэтому, некоторая лояльность нашего командира к заключенным, могла бы показаться странной. Но зная Коржина, мы догадывались, что этот человек воспитан в той среде, где не допускались грубость и невежество, даже к врагам.
Именно Коржин должен был написать на меня характеристику и ходатайство, для моей дальнейшей службы с обучением в Военной Академии. Эти бумаги подписывались Начальником «Озерлага». А дальше мое личное дело, поступало в Гос. Комиссариат.
После того, как мое «самоуправство», по отношению к «бегунку» осталось безнаказанным, я почти не сомневался в благоприятном исходе, задуманного мной мероприятия.
По поводу заключенного Гурьева, я не очень переживал.. Считал, что если почти за год, наше родство не раскрыто, то так все и останется.
В конце апреля 1952 года, когда до «дембеля» оставалось чуть больше месяца, я наконец, набрался решимости и отправился к капитану.
Стоял поздний апрельский вечер. Конвойные, передав заключенных охране, большей частью, уже спали. В комнате капитана горел свет, пробиваясь в щель под дверью.
Я легонька постучал костяшками пальцев в дверь и замер в ожидании ответа.
Услышав недовольное «Войдите», я толкнул скрипучую дверь в его комнату.
Под потолком помещения, болталась ничем не прикрытая, тусклая лампочка. Коржин сидел за столом, таким же обшарпанным и неприглядным, как все остальное убранство его комнаты. В углу потрескивала дровами небольшая металлическая печка «Буржуйка».
Массивный чугунный чайник на ней, закипая тонко попискивал.
Ничем не прикрытое, маленькое окошко, смотрело на меня чернотой апрельской ночи.
На нем не было даже, положенной по уставу, решетки. На всех окнах казармы, такие решетки имелись.
Все же казарма наша, находилась на территории лагеря для заключенных.
«Товарищ капитан, разрешите обратиться!» - четко по уставу, гаркнул я.
Коржин поморщился. «Вольно, рядовой. Что надо? Чего не спится тебе? Докладывай. Только коротко».
Я облизнул пересохшие от волнения губы. Глядя в переносицу офицера, торопливо выпалил:
«На сверхсрочную остаться хочу. Прошу вас характеристику мне написать. И ходатайство в Высший Комиссариат. Хочу стать кадровым военным».
Коржин молча смотрел на меня. Я осторожно перевел взгляд на его лицо. Капитан, казалось, ничуть не удивился моему заявлению. По крайней мере, выражение его лица, оставалось привычно, немного недовольным, но спокойным.
Молчание его затягивалось. Я нервно сглотнул накопившуюся во рту слюну. И снова застыл, глядя в лицо офицера.
«Так говоришь, кадровым офицером стать хочешь, рядовой
Гурьев? – в голосе Коржина я уловил не любопытство и не насмешку над «деревенщиной», каким я являлся.
Голос капитана звучал грустно, с явной ноткой сожаления.
- Чайник с печки, возьми –ка. Да не голой рукой, дурень. – беззлобно проворчал мой командир.
Я поставил чайник на стол и шагнул назад. Уловив мое движение, Коржин велел присесть к столу.-
-Садись к столу, по душам говорить будем, -
– он кивнул мне на грубый табурет, стоявший напротив него, у стола. Не смея возразить, я примостился на краешек табурета.
Коржин поднял крышку чайника и сыпанул в кипяток, горсть заварки. Туда же он отправил, какие-то, мелко наломанные, сухие веточки.
По помещению поплыл, ни с чем не сравнимый, аромат смородины.
-Нравится? – Непривычно добродушно пробасил Коржин.-
-
-Заварки в обрез дают. Я сухую чайную заварку с травами мешаю. Да еще смородиновые веточки с лета заготавливаю. От них дух лучше, чем от листьев. И держится аромат дольше. Пусть настоится чаек, а мы с тобой поговорим пока».
-
-Он близко заглянул в мое лицо. Видимо, видок у меня, был еще тот. Но чувствовал я себя, как мышь под взглядом кота.
Любое общение лагерного начальства с подчиненными, сводилось к отдаче приказов. Не редко к «выволочкам», крикам и угрозам.
Подозреваю, что я был первым рядовым, кого командир пригласил почаевничать с ним, как с равным себе.
«Так говоришь, хочешь офицером стать? - повторил Коржин.
- Дело не плохое. Родину кому-то, оберегать надо. И не только в войну. Фашистской сволочи мы дали по мусалам. Думаю, на века урок наш запомнят. Но Германия не одна, кто страну нашу подмять под себя хочет. Границы кому-то, на замке держать надо.
Союзу нужны новые, военные кадры, это понятно.-
-Капитан выдвинул ящик стола и вынул на свет жестянку из под леденцов. Он пальцами зацепил из нее, небольшой кусочек колотого сахара. Кинув его в мою кружку, он убрал жестянку на место. В свою кружку он сахара не положил.
Я с удивлением посмотрел на Коржина.
-А у меня карамелька есть,-
- улыбнулся он, доставая из стола длинную конфету без обертки. – Люблю конфеты с детства. Жаль, что их мало пока производят. Ну ничего, справимся…».
-Капитан налил мне в алюминиевую кружку хорошо настоявшегося чаю, цвета темного янтаря.
Не выдержав его одуряющего аромата, я жадно прихлебнул из кружки.
Несколько минут, мы молча пили удивительно вкусный чай.
В этот момент я почувствовал себя, едва ли не равноправным с Коржиным офицером. Еще бы! Я был из тех немногих, кто удостоился капитанской улыбки.
В благоприятном для себя, исходе дела, с которым я сюда пришел, я уже ничуть не сомневался. Отставив в сторону пустую кружку, я смело посмотрел в лицо Коржина.
Он больше не улыбался. С прищуром глядя мне в глаза, капитан снова заговорил. Голос его зазвучал строго и отрывисто. Словно он, отдавал привычные команды своим подчиненным.
«Хороший ты парень, Гурьев. Исполнительный, не скандальный. Инициативный и трудолюбивый. Товарищи тебя уважают. Офицер из тебя, получился бы отменный.
Но главное в тебе, это поразительное самообладание . Не часто встретишь человека с такой выдержкой, как у тебя. Это ж надо, так здорово держаться, ежедневно сопровождая на каторжные работы, собственного отца!»
Не знаю, что в тот момент произошло с моим хваленым самообладанием. Но слова капитана, с силой пудовой гири, словно ударили меня по темечку.
В глазах мгновенно потемнело. Все предметы расплылись перед моим взором. В какое-то мгновение, мне показалось, что я падаю со стула.
«Спокойно, солдат, – как сквозь толщу воды, донесся до меня голос капитана.-
- Я тебя прекрасно понимаю. И ничуть не осуждаю. Дети не должны нести ответ за родителей. Никто, кроме меня, твоей тайны не знает. Но узнАют, если не откажешься от затеи со сверх срочной. Уж я то знаю, как въедливо проверяется биография будущего офицера Красной армии. Тем более, -Внутренних войск МВД.
Дослуживай спокойно свой срок. И поезжай домой к матери. В мире много хороших профессий, которым можно обучиться там, где нет фильтрации при поступлении.
Любое училище, примет тебя с удовольствием. А я характеристику тебе напишу нужную.. Но ходатайства для Военной карьеры, писать не стану».
Несколько минут, я приходил в себя. Все мое будущее, видевшееся мне в ярких тонах, рушилось по вине Гурьева старшего. Как я его ненавидел в тот момент!
Наконец, мне с трудом, удалось выдавить из себя, несколько слов:
«Скажите, вы читали дело моего отца? Он действительно предатель? Сколько лет ему сидеть?»
Я не смело поднял глаза и тут же, со стыдом, отвел их от внимательного, сочувствующего взгляда Коржина.
«Что я на это, сказать тебе могу? Я же не следователь. Из уголовного дела видно, что Гурьев сдался врагу в первые месяцы войны. Что он делал в плену, мало понятно. Запутано там все. Точно так, же как в большинстве уголовных дел по военным статьям.
Главное обвинение тут, строится на том, что докопались «особисты», до глубоких корней твоего родителя.
Ты сам знал о том, что твой папаша взял себе фамилию жены. Твоей матери? И о том, что твой дед по отцовской линии, был достаточно богатым священником?
Не поднимая глаз, чтобы не выдать себя, я отрицательно покачал головой.
Не знаю, поверил ли мне Коржин. Но он не стал заострять внимания на этой, больной для меня, теме. Он продолжал говорить все тем же тоном.-
-Хорошо, допустим, что так и есть. Если бы Гурьев старший, не погорел на своей родословной, то думаю, ему бы срок не дали. Но он скрыл свое поповское происхождение.
Да еще и с крестиком под гимнастеркой оказался. А нашим особистам, палец в рот не клади.
Представляю, как они в него вцепились!
Ему изначально, еще до войны, надо было написать отказ от родителей. Тем более, что его отца, к тому времени, уже расстреляли.
А что касается плена… Так знаешь, парень, 90 процентов пленных красноармейцев, попали к немцам, либо ранеными, либо полностью окруженными врагом.
Лично я, не увидел в деле твоего отца, ничего из того, что могло бы, подтвердить его предательства. Лишь общие фразы и домыслы следаков. Такими фразами и выводами, пестрят два дела пленных из каждых трех».
Вернувшись на свое место в казарме, я не смог уснуть почти до утра.
Слова Коржина о возможной невиновности моего отца, мало меня успокаивали.
Невыносимо трудно было мне, расстаться с хорошо вызревшей мечтой о карьере офицера МВД. Я не мог представить себя ни в одной другой роли. И от этого хотелось выть.
И вдруг, как наитие, как спасение, в мозгу всплыли слова капитана:
«Ему изначально, еще до войны, надо был написать отказ от родителей».
Предо мною, еще не совсем ясно и осмысленно, замаячило возможное спасение.
(«ДЕМБЕЛЬ" В НИКУДА).
Утро следующего дня выдалось ясным и теплым. Не часто бывает такая погода весной в Иркутских краях..
Настоящая весна заявляет здесь о себе, ближе к концу мая. После скудного завтрака «зеков», лагерная охрана передала их нам.
Против собственного желания, я невольно отыскал глазами Гурьева старшего. И как обычно, встретил его взгляд.
В такие минуты, я обычно, быстро отводил глаза. Но сегодня, я выдержал его взгляд до конца.
Мне нечего было больше бояться. Капитан оказался в курсе нашей с отцом тайны. А товарищей своих я не опасался.
Я с вызовом смотрел на Гурьева, всем своим видом, давая ему понять, как я его ненавижу.
Видимо осознав это, заключенный № 2418, первым отвел глаза, полные обреченности и покорности судьбе.
Коржин достаточно сильно поколебал мою уверенность, в серьезном преступлении отца против Родины.
Но это мало успокаивало. Гурьев был виновен в крахе моей мечты, стать кадровым офицером.
Сыновьи чувства к нему, у меня давно угасли. Скорее всего, их никогда и не было.
Это сейчас, спустя приличное время, я начал все понимать. Во мне с ранних лет, зрел обыкновенный, детский эгоизм.
Я никак не мог простить родителям своего «недетского» детства.
Видимо, был я эгоистом до самого донышка. И меня ничуть не волновало то, что родители мои, отказывая себе во всем, тянули на себе кучу детей. Причем, в самое тяжелое для страны время. Кроме того, они с рассвета до заката, работали в колхозе на износ. Без выходных и праздников.
Ну а то, что мать моя оказалась женщиной плодовитой… Так это жизнь. И от нее никуда не денешься. Едва ли не единственной, личной утехой для крестьян, были пожалуй, маленькие супружеские радости.
Сельские женщины моего времени, (впрочем, как и городские), не имели понятий о контрацепции. За аборты можно было угодить за решетку. Вот и рожали всех подряд.
Но в тот апрельский день, глядя на поникшего Гурьева, я был занят сОвсем другими мыслями.
Во мне все сильнее зрело решение, официально отказаться от родителей. И это я собирался сделать в ближайшее время.
На фоне разгорающегося, теплого дня, колонна наших заключенных, являла собой жалкое зрелище. У нас давно не было пополнения новыми узниками. Видимо те, кто этим ведал, придерживали свежие силы, ожидая, пока в северных ГУЛАГах, перемрут все слабые заключенные.
За прошедшую весну, в лучший мир, отправились десятки заключенных «Озерлага». Умер и тот бедняга, что пытался осенью сбежать, чтобы попрощаться с мамой.
Прошло несколько дней. Не могу сказать, что решение отказаться от родителей, далось мне очень легко.
Видимо, ржавчина равнодушия и цинизма, не до конца разъели мою душу. На некоторое время, я даже сон потерял. Но желание надеть офицерские погоны, пересилило во мне остатки совести.
Неделю спустя, после нашего первого разговора с полковником, я снова постучал в дверь его комнаты. Увидев меня, Коржин как будто, ничуть не удивился.
Потея от волнения, я с долей мальчишеского пафоса, заявил ему о своем желании, официально отказаться от родителей.
Никогда не забуду, с каким разочарованием и сожалением посмотрел на меня Коржин. Но он быстро справился со своими эмоциями.
Отвернувшись к окну, он отрывисто проговорил:
«Как старший по званию, я имею право подписать ваш отказ от родителей.. И отговаривать не имею прав.-
Капитан, резко крутнувшись на каблуках, повернулся ко мне.-
-А знаешь, Гурьев, я о тебе лучшего мнения был. Разочаровал ты меня. Хотя, я как партиец, не имею прав тебе говорить подобное. Но я все же, скажу. А там будь, что будет.
Мне уже все равно. Я потерял в этой жизни, все что мог потерять. Сынок мой Ванюшка, до войны еще, страшной смертью погиб. Жену с дочкой и маму её старенькую, фашисты заживо сожгли. А родителей своих, я сам предал…-
Не смея пошевелиться, я стоял навытяжку перед Коржиным. Команды «вольно», командир мне не отдавал.
Все что угодно ожидал я услышать от полковника, но только не то, что услышал.
-
-Хочешь знать, как я их предал? – Коржин шагнул ко мне. Совсем близко я увидел его глаза. В них плескалась не прикрытая ничем, беззащитная, человеческая боль.
-Да присядь ты. Не торчи столбом. Вольно рядовой. -
-Коржин кивнул на табурет.
Дождавшись, пока я послушно исполню его приказ, он продолжал:-
-Семья наша, по революционным меркам, зажиточной считалась. Мельница у нас своя была. Работников со стороны, нанимать нам не к чему было. Отец с двумя моими старшими братьями, день и ночь трудились на себя.
Я к крестьянскому труду, не очень тянулся. И в этОм мы с тобой, пожалуй, схожи.
В то время, я гимназию заканчивал. Ну и сошелся там, с радикально настроенной молодежью. Проникся революционными идеями. Да так глубоко, что отцу своему в глаза заявил, что мироед он.
Едва ли не первым на селе, комсомольцем стал. Из дома я ушел. Вступил в Продотряд. Сам лично привел продотрядовцев на родительский двор. И схрон с семенным зерном им показал. Всю мою семью арестовали, как саботажников и выслали куда-то, в Васюганскую тайгу.
А мне наш комсомольский секретарь, присоветовал отказ от родителей написать. Чтобы значит, будущую анкету не портить.
А я и рад стараться . Написал без раздумий. А ведь мог спасти своих от выселки. Если бы в родительском дворе, схрон продотрядовцам не указал.
Отец мой, до этого, добровольно много зерна Продотряду сдал. Себе лишь, на скромный прокорм для семьи и на посев оставил.
После того, как родителей выслали, я на гражданскую ушел.
Повоевать мне не мало пришлось. В отряде самого Буденого белоказаков бил. Там же и жену себе нашел.
А перед самой войной, когда мы с моей Еленой Прекрасной, в село мое вернулись, разыскал меня человек один. Свободный переселенец из тех мест, где семья моя обитала.
Письмо он мне от отца привез.
Из него я узнал, как жестоко обошлась судьба с моими родными. Мать моя, с женой старшего брата и маленькой внучкой, умерли по дороге в ссылку. Сгорели от духоты и жажды в закрытом трюме баржи.
Отец с братьями выжили. Их с остальными уцелевшими, на пустом берегу Оби высадили. Где-то, на границе с тундрой.
Но ханты помогли переселенцам выжить.
Мать перед смертью, простила меня А отец с братьями, -нет. Он мне так и написал:
«Проклинаю тебя и отрекаюсь от тебя так, как отрекся ты от тех, кто породил тебя, Иуда. Попомни, что жизнь сторицею воздаст тебе за грехи твои».
Помнится, кольнули меня отцовские слова, задели слегка за живое. Но я постарался выкинуть свои переживания из сердца. Мы строили новое, светлое будущее. И в нем не было места жалости к разным там, кулакам и мироедам.
И какая разница родные они тебе по крови или чужие. А в проклятия и прочее мракобесие, я как истинный комсомолец, не верил. Но как видно, напрасно.
В трех летнем возрасте, мой сыночек, мой первенец Иванка умер страшной смертью. Он опрокинул на себя котелок с кипятком. Не знаю, как моя Елена с ума не сошла. Себя считала виноватой в смерти нашего Ванюшки.
Она искупать его собралась. Мальчонку в лохань посадила. Чугунок с кипятком на печи стоял.
А тут Настенька проснулась. Дочка наша полугодовалая. Раскричалась она. Елена на минутку отвлеклась.
А мальчонка на ножки поднялся и до края котелка дотянулся. До сих пор не могу понять, почему он ручки не отдернул, коснувшись горячего чугунка. И чугун-то, был не легонек для крохи. Будто, по чьей-то злобной воле, он кипяток на себя вылил.-
-Коржин поднял ладонь к губам, словно собираясь зажать себе рот. Пальцы его руки, заметно дрожали.
- Вскоре война началась. Я к тому времени, младшее офицерское звание имел. В первые же дни войны, на передовую сам напросился.
Наше село под оккупацию попало. И я не мог знать, что с моими родными . Живы ли. О том, что сожгли их с Настёнкой и тещей моей заживо, я только в конце войны узнал. Донесла какая-то сволочь фашистам, что Лена жена военного офицера коммуниста.
Оба моих ребенка, в трех летнем возрасте погибли. .Дочке моего старшего брата, тоже три года было, когда она в трюме баржи задохнулась.
Совпадения, скажешь? Скорей всего, да. Вот только я, с некоторых пор, не верю в подобные совпадения.
Парнишка у нас на фронте был верующий. Все молитвы какие-то, бормотал себе под нос. Товарищи по оружию, смеялись над ним постоянно. А он, знай себе, молится перед каждым боем.
Трусом я его никак назвать не смог бы. Воевал честно. От товарищей не отставал. За чужие спины не прятался.
Да вот только, состав нашего подразделения, постоянно менялся. На смену убитым и раненым, новые кадры прибывали. Сам я дважды ранен был. А пацан тот, словно заговоренным был. Ни единой, даже легкой царапины не получил парнишка тот.
Зато, две медали «За Отвагу», имел. До Берлина мы с ним дошли».-
-Коржин нервно мял пальцами лицо, шагая по комнате. От двери до окна и обратно. А я, со все возрастающим изумлением, следил за мечущимся своим капитаном.
В минуты, когда он замолкал и впадал в тоскливую задумчивость, я почти не дышал, боясь спугнуть его горькие воспоминания.
Не знаю, не помню, что сам я испытывал в тот момент. Помню лишь, что жалость к несчастьям Коржина, во мне кипела.
Капитан, наконец-то, остановился. Присев напротив меня, он несколько секунд пристально смотрел мне в глаза.
-Гурьев, как патриот Родины, как истинный комсомолец, ты имеешь право донести на меня. Сяду на нары на место отца твоего. Его через три месяца выпустят. Срок его заключения к концу подходит.
Донести на капитана, на своего командира? Ну уж нет! Не настолько я подлая личность, чтобы доносчиком стать.
«Товарищ капитан, я не стану никому и ничего доносить.-
Пробормотал я, смущаясь под его напряженным взглядом.-
А отец действительно, скоро освободится?»-
-Действительно! Нет на нем доказанной вины предателя. Думаю, что он стал жертвой обстоятельств, неразберихи первых военных лет. И не более того».
Эта весть меня отчего-то, ничуть не обрадовала. Промямлив что то непонятное даже самому себе, я шагнул к двери.
-Стой Гурьев. Имей в виду, давить на тебя я не собирался. И душу свою перед тобой, выворачивать, тоже не думал. Накатило, знаешь ли…
Ты вот что. Если не передумаешь от родителей отказываться, приходи завтра или после завтра. Об одном, как равного себе, прошу. Обдумай все, как следует. Чтобы потом не сожалеть о содеянном».
Лежа на нарах, я смотрел в потолок и размышлял о том, что же мне делать дальше? Как жить, как строить свое будущее.
Я уже знал, что не пойду к Коржину. И не стану писать официального отказа от родителей. Но не потому, что во мне вдруг, взыграли сыновьи чувства.
Я по прежнему не хотел, чтобы постыдные корни моей семьи, стали достоянием общественности
Я был уверен, что никогда не вернусь в свое село. Ни после «дембеля», ни потом.
Я не хотел их видеть. Ни мать, ни Семку с Любкой. И уж тем более, отца после его освобождения.
Они все четверо, были виноваты в моих бедах.
Все оставшееся дО «дембеля» время, я провел в унылом ожидании конца службы. С Гурьевым, бывшим мне по прежнему, ненавистным, я старался не встречаться. Даже взглядом.
К концу мая, в «Озерлаг» прибыла новая партия заключенных. А еще через наделю, я наконец-то, пучил приказ о демобилизации.
Перед отъездом ( сам не знаю куда), я посетил могилу Кимы. Холмик земли, над телом зверски замученной девушки, размыл дождями. Деревянная пирамидка с жестяной звездочкой на ее вершине, лежала на боку рядом с бесформенной кучкой песка.
Я обежал пол деревни, пока мне не удалось отыскать лопату. Вернувшись к могиле Кимы, я занялся делом.
Выровняв холмик, я укрепил на нем потрескавшуюся, не крашенную пирамидку. Отступив в сторону, я осмотрел результаты своей работы.
Все как будто, было в порядке. Холмик над могилой смотрелся нормально. Пирамидка в ногах покойницы стояла ровно. Но все же, что-то тревожило мне сердце, не давая уйти .
До сих пор не понимаю своего дальнейшего действия.
Раскрыв карманный ножичек, я кое как, срезал с сосенки пару веток. Зачистив ветки от хвои, я как сумел, соорудил из них крест.
Воровато оглядевшись вокруг, я воткнул крестик в рыхлую землю, рядом с пирамидкой.
Словно устыдившись своего, безотчетного поступка, я торопливо покинул кладбище.
Наутро, тепло простившись с товарищами и моим командиром, я отправился на ж.д. станцию.
В кармане моего парадного мундира, лежали сопроводительные солдатские документы. В том числе, отличная характеристика на рядового запаса, Гурьева Михаила Борисовича.
В удобном, заплечном вещмешке, лежал сухой паек , рассчитанный на весь путь от Тайшета до Казани.
А вот голова моя оставалась совершенно пустой. В ней не было ни одной, четко определенной мысли.
Я не представлял себе , к каким горизонтам, может привести меня, «дембель в никуда».
(ДУШЕВНЫЕ МУКИ РЕДАКТОРА ).
Илья Сугубов никак не мог предположить, что судьба незнакомого парня Миши, так сильно сможет его заинтересовать. Да что там, -заинтересовать… Тетрадь бомжа дяди Саши, мощным магнитом притягивала к себе все внимание редактора.
Илья словно забыл, в каком времени он находится. И кем он является, в этом времени. Его отрешенный взгляд, ответы невпопад вопросам собеседников, приводили в недоумение коллег по работе.
Несколько дней он не приглашал Риту на свидание. На ее вопросы о самочувствии, Илья лишь невразумительно «мычал».
В конце рабочего дня, он провожал Риту до дома и бежал к себе. Ему не терпелось поскорее погрузиться в чтение заветной тетради.
Отчего эти страницы живой истории, так сильно привлекали к себе его внимание, Илья старался не думать. Ответа на этот вопрос, он пока не находил.
Илья читал и вновь перечитывал желтые страницы старой тетради, исписанной мелким, аккуратным почерком Михаила Гурьева.
Живое воображение литературоведа Сугубова, четко рисовало ему, неприглядные картины Сталинских ГУЛАГов. Илья почти воочию, видел перед собой изможденные лица заключенных . Иногда ему казалось, что он сам когда-то , являлся узником «Озерлага». Сам стоял в серой колонне «зеков» под проливным, холодным дождем. Сам перетаскивал скользкие, неподъемные бревна из тайги к насыпи «железки».
Воображение эти, иногда были настолько реалистичны, что все его тело, охватывала волна мокрого, липкого холода.
А его накаченные мышцы, пронзала нестерпимая боль. Будто они превращались в истощенные непосильным трудом, дряблые ткани тела, ослабевшего от лишений и голода, узника лагеря.
В такие минуты странных перевоплощений, его сознанием завладевала смертельная тоска безысходности.
Илью охватывал настоящий страх. И он, отложив тетрадь, выходил во двор, чтобы прийти в себя и глотнуть свежего воздуха.
Личную трагедию Миши и его отца, он воспринимал настолько остро, что переживания эти, лишали его сна и покоя.
Ему нестерпимо жаль было несчастного Гурьева старшего.
Илья недоумевал, почему следователи НКВД, не хотели как положено, разбираться в делах таких людей, как Гурьев Б.Ф. В чем он виноват? В том, что скрыл свое происхождение?
Но ведь даже, для того противоречивого времени, подобный аргумент не мог быть решающим, чтобы упрятать человека в застенки на 10 лет.
Или все же, был?
Возможно, существовал какой-то, тайный подтекст в действиях высших Законодательных и карательных органов Власти, Сталинских времен.
Возможно, «особисты» специально навешивали на людей несуществующие преступления? Лишь для того, чтобы запугать народ, и еще сильнее подчинить его своей власти. А безвинно осужденных, превратить в дармовой, рабочий скот.
Илья хотя и не был политологом, но тем не менее, хорошо знал историю.
По распоряжению Никиты Хрущева, Сталина «выкинули» из Мавзолея. Якобы за то, что он чрезмерно культивировал в СССР, свою личность. А может быть, в интересах Партии КПСС, истинную причину падения Сталинского авторитета, тщательно скрывали от народа. Так же, как скрывали неприглядные дела Партийной верхушки того времени.
Пряча все эти, противо человеческие действия, под общей фразой, - «Сталинские перегибы».
От подобных мыслей, преследующих редактора, у него начинались нешуточные головные боли.
Осудить , предать «анафеме» отношение Миши к собственным родителям, Илья так же не мог.
Как ни странно, но он прекрасно понимал терзания младшего Гурьева. Мише хотелось начать свою жизнь как бы, заново. «С чистого листа», как принято говорить в подобных случаях. Михаил тяготился отцом арестантом и матерью, не грамотной, отсталой колхозницей. К тому же, покрывающей «грешки» мужа, перед властями.
Стыдиться родителей, с точки зрения современной морали, было не правильно, и даже преступно. Но не с точки зрения до и после военных лет.
Как мог Илья осуждать Михаила, когда сам он, совсем недавно, стыдился своей матери? Только за то, что та была простым дворником.
Илья откровенно не понимал, что с ним происходит. Он много прочел книг в своей жизни. Но ни одно, самое трагическое повествование известных авторов, он не принимал так близко к сердцу, как откровения в рукописи , попавшей ему в руки.
Ни одно художественное произведение, ни один самый пронзительный по трагизму рассказ, не смогли вызвать в его сердце, и сотой доли таких переживаний и эмоций, как рукопись Миши.
«Ну все. Пора мне брать «тайм аут», пока крышу не снесло. Дались мне эти Гурьевы с их проблемами.
Завтра же приглашу Риточку на свидание.-
– решил Илья, очередной раз, прогуливаясь под ночным небом городка.-
- Но все же, странно все это. Даже не верится, что такое могло быть. Даааа! Мало что знать нам разрешили, о прошлом наших прародителей. Репрессии, перегибы, реабилитация…
А что крылось за этими понятиями, до сих пор умалчивается…Вроде бы и время, далеко не секретное идет. Пора бы массам знать настоящую истОрию прошлого.. Но нет. «Партия, - наш рулевой», все мутит что-то»,-
- в пол голоса бормотал Илья, не торопливо шагая по темной аллее городского парка.
Перед его глазами, всплыли вдруг, пустые полки магазинов городка. Раньше, он как-то, не очень обращал внимание на пошатнувшуюся экономику своей страны.
Не потому, что не видел явного обнищания своих сограждан. Нет. Он все видел и понимал. И ему, как редактору, постоянно приходилось общаться с теми, о ком он писал. Люди, с которыми выпадало общаться редактору, не скрывали своей тревоги и недоумения по поводу обстановки в стране.
Но Илья не любил политику. По складу характера, он был скорее романтиком и мечтателем, чем кем либо, другим.
А все неприятные перемены в стране, он считал временным явлением, связанным с частой сменой Государственной Власти.
Но с некоторых пор, Илью все больше настораживали эти странные перемены. Чем больше он узнавал правду о прошлом, тем больше его пугало то, что происходило в настоящем..
Честно говоря, он ничего не имел против Сталина. Легендарный вождь, вызывал в нем, чувство невольного уважения. Этот человек, сумел быстро вытянуть разоренную Гражданской войной страну, на до революционный уровень. А затем, так же стремительно, поднять экономику до уровня известных Западных держав.
А в некоторых отраслях Народного Хозяйства, обогнать Западные страны.
Под умелым руководством Вождя, Советский Союз, вышел победителем в страшной войне с фашистской Германией.
И после войны, Страна Советов, так же, поистине молниеносно, справилась с разрухой.
Так что же происходит в СССР сейчас? Почему в стране, богатой природными ресурсами и трудовыми кадрами, вдруг образовались дефициты? Куда делись продукты? Причем, самые повседневные? Куда исчезли самые необходимые товары народного потребления? Заводы и фабрики, работают как и работали. Сельское хозяйство, не сдает свои позиции. Так в чем же дело!?
Илья родился в 1961 году. В год и даже месяц, первого полета человека в космос.
В годы детства и ранней юности редактора, никаких дефицитов не наблюдалось. По крайней мере, перебоев с продуктами самого отличного качества, Илья припомнить не мог.
Но откуда появились столь резкие перебои с продуктами, вскоре, после смерти вполне уважаемого Брежнева?
Поток противоречивой информации, хлынувшей в мозг редактора, едва не сбил его с ног.
Илья внезапно обессилел до того, что ему пришлось присесть на скамью.
С его сознанием происходило что-то новое, не привычное . Илья словно пробудился наконец, от ленивого полусна, в котором находился последние годы.
«Как ни крути – верти, а нашим Высшим Властям, далеко до опального Сталина. - устало подумал Илья.
- А может быть, сам вождь ничего не знал о преступных делишках Народных Комиссариатов и Министерств Юстиции? Может быть, он не ведал о преступлениях властей, ответственных за порядки в лагерях?»
С этими, утешительными мыслями, Илья отправился домой. Шел второй час ночи.
В эту ночь, ему приснился Миша. Внешностью он, очень сильно напоминал Илье, покойного бомжа дядю Сашу. Но Илья, откуда-то знал, что перед ним находится герой рукописи, Михаил Гурьев.
«Ну что, терзает тебя бес противоречий? - не громко прозвучал хрипловатый, знакомый голос. Илья попытался крикнуть: «Дядя Саша, это ты?» Но он смог выдавить из себя, лишь слабый писк. Сонный паралич сковал не только его тело, но и голосовые связки.-
-Все правильно, парень. Терзайся, ищи себя, ищи правду. . Это лучше, чем прозябать в равнодушии. Я в тебе не ошибся. Человек не знающий своих корней, он и не человек вовсе. Так, бесполезное перекатиполе. Вроде живет, катается по свету. А толку от него, никакого. Ни себе, ни людям. Уж я то знаю, поверь!».
Невероятным усилием воли, Илья сбросил с себя сонный паралич, обездвижевший его тело.
«Миша, это ты? – громко выкрикнул редактор. Но ответом ему было лишь, молчание летней, безветренной ночи. Открыв глаза, Илья понял, что он сидит в постели.
Несколько секунд, он наблюдал перед глазами, ясно различимый силуэт Миши.
. Видимо мозг его, не полностью еще, освободился от слишком явственного, красочного сна.
-Надо же! Все как наяву.. - невольно передернул плечами Илья. – Только Он, говорил со мной, не разжимая губ».
Илья никак не мог сосредоточиться на личности того, кого он мысленно, назвал «Он».
Трезвый мозг подсказывал ему, что в его сон, приходил Миша. Но возмущенное сознание и рассерженное сердце, кричали, что то был дядя Саша.
-Почему он сказал, что не ошибся во мне? Видимо, от того, что его тетрадь попала мне в руки? Но откуда Мише, (или дяде Саше?), было знать об этом. Хотя, ничего странного тут нет. Ведь людские сны, рождаются от собственных мыслей человека. Так, по крайней мере, утверждает наука».
На работу редактор пришел невыспавшимся. К его полусонному состоянию, добавилась сегодня, мышечная слабость.
От чего-то, сильно разболелись ноги. Внезапно обрушившийся на парня, неведомый недуг, крутил мышцы и связки его ног, вызывая ощутимую боль и слабость.
Едва доковыляв до своего места, Илья без сил упал на стул. Первой, его тревожное состояние, заметила Рита. Не обращая внимания на любопытные взгляды сотрудников, девушка подошла к Илье.
«Илюша, что происходит? Ты, в последнее время, странно выглядишь. Ты заболел или случилось что-то, другое? – участлив спросила Рита. Илья поднял на нее благодарный взгляд.
«Спасибо, милая, – прошептал он.
– Честно говоря, я сам не пойму что со мной. Слабость непонятная. Возможно, простыл под холодным душем».
Прохладный душ Илья принимал постоянно. Но никогда раньше, он не замечал, чтобы увлечение холодной водой, приносило ему какие-то неудобства.
Рита прижала прохладную ладонь ко лбу Ильи.
-Да ты же, горишь весь! – Притворно сердито, воскликнула девушка. –Иди домой, вызывай «скорую». Нет, лучше доктора на дом. Главный, в отпуске. Твою работу, я возьму на себя. Иди лечись, пока простуда в более серьезную болячку не перешла».
Илья безропотно собрал свои бумаги . Стараясь не морщиться от боли в ногах, он в сопровождении Риты, направился к двери.
«Я вечером зайду, проведаю как ты там», – шепнула на прощание девушка.
Сердце Ильи сладко ёкнуло. Боль, крутившая мышцы, заметно утихла.. Вернувшись в свою квартиру, Илья принялся наводить в ней блеск.
Увлекшись домашними делами, он забыл про боль, что терзала его с раннего утра.
Закончив с уборкой, Илья проворно сбегал в магазин, чтобы «отоварить» продуктовые и алкогольные талоны.
И только вернувшись домой, он вспомнил о недуге, по причине которого, ушел с работы.
«Странно, - пробормотал озадаченный парень. – Болячки мои, такие же мнимые, как сон? Не подозревал, что я такой впечатлительный. Надо действительно, сделать перерыв в дальнейшем изучении тетради. Иначе, когда нибудь, проснусь в сером ватнике с номером 2418».
Рита не обманула Илью. Она пришла к нему вечером, чтобы незабываемой сказкой, остаться с ним до утра.
(НОВОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ).
Илья не стал делиться с Ритой впечатлениями от прочитанного в тетради. Девушка стала для него, источником радости и счастья в настоящем. Разбавлять свое счастье грустными событиями прошлого, ему не казалось правильным.
За время их знакомства, Илья успел не плохо изучить сложный характер девушки. Он был уверен, что Рита еще острее чем он сам, воспримет те события, что были описаны в рукописи. И тогда, прощай их чувственный мир на двоих. Прощайте, предназначенные только ему, улыбки и нежное воркование любимой девушки. Илье очень не хотелось впускать в их счастливый дуэт кого-то еще. Этот «кто-то», непременно отнимет у него часть внимания Риты. И неважно, что это будут лишь, тени прошлого.
Илья не считал, что в его рассуждениях, присутствует часть эгоизма. Он любил Риту. И был уверен, в том, что все внимание девушки, должно принадлежать только ему.
Со смертью матери, много шелухи ушло из мировоззрения редактора Сугубова. Но доля эгоизма и чувства собственника, все же не искоренились из его сердца.
Молодые влюбленные, бОльшую часть выходных дней, провели в постели. И лишь под покровом ночи, они надолго уходили в Городской парк.
Здесь, между поцелуями, они говорили об искусстве, о музыке, кинофильмах, что удавалось посмотреть.
Илье ничуть , не хотелось углубляться в серьезные темы. Будь то политика, рабочие темы или отношения Риты с родителями. Чутко улавливая настроение Ильи, Рита охотно поддерживала их легкие беседы.
И Илья был благодарен за это девушке.
Два выходных дня, пролетели для влюбленной пары, как одно, приятное мгновение.
Но наступили будни. А вместе с ними, рабочие порядком надоевшие обязанности.
«Районный совхоз выполнил и перевыполнил….». Необходимость писать подобную ложь, злила Илью с Ритой. Но они по прежнему, ничего не могли противопоставить вынужденному вранью.
В первый же рабочий день, сдав очередную статейку, Илья едва не бегом, кинулся домой.
Ему до колик, захотелось вновь погрузиться в осмысливание правды чужой жизни. Наскоро проглотив холодный ужин, Илья достал из ящика стола заветную тетрадь. Осторожно развернув пожелтевшие листочки на нужной странице, он с нетерпением, принялся за прерванное чтение.
« Домой, вернее в неизвестность, мне на сей раз, выпало ехать не на паровозе и не в теплушке. Бесплатный, армейский билет, у меня был до Казани. Три года назад, я призывался из этого города. Туда же, Я должен был отправиться, после демобилизации.
Я удобно устроился в плацкартном вагоне, пассажирского поезда. Правда не скоростного, а общего. Из тех, что как говорится, останавливались у каждого столба. Но по сравнению с теплушкой, вагон показался мне, вЕрхом дорожной цивилизации..
Вагон оказался полупустым. И это меня радовало. Хотелось спокойно, без чужого внимания к своей персоне, поразмышлять о будущем.
Пол года назад, демобилизовался мой сослуживец Николай Храмов из Ульяновска. Мы с ним считались земляками. Во время службы, Коля был мне, почти другом. По крайней мере,- хорошим товарищем.
Как-то, я случайно проболтался ему, что не хочу возвращаться после службы, в свое захолустье.
«А ты ко мне приезжай в Ульяновск», - предложил мне Храмов. В тот момент, я лишь отмахнулся от его слов. Потому, что надеялся остаться в армии. Но сейчас, сидя у запыленного окна поезда, я всерьез задумался о предложении Николая..
Тем более, что он упоминал о том, что раньше, до армии, работал матросом в Ульяновском пароходстве. На каком именно плав. средстве, я не помнил. Как и не помнил домашнего адреса Николая. Но я знал его фамилию. А в Пароходстве, мне могли бы, сообщить его данные.
Работать матросом, для меня было лучше, чем рабочим на заводе. Страсть к странствиям, с годами во мне, только усиливалась. Я был уверен, что смогу попасть в матросы.
Все данные у меня имелись для этого. Пяти летний комсомольский стаж. Не плохая учебная подготовка. Безупречная служба во Внутренних войсках МВД, плюс отличная характеристика от моего офицера.
Лучше было бы, конечно, попасть на пассажирское судно. Ну а если не получится, то и катер сойдет. Лишь бы он не стоял на месте. А плыл вместе со мной куда нибудь в Астрахань, ближе к Каспию.
Ходить по Волге, конечно не то, чтобы странствовать по белу свету. Но все же, лучше, чем сидеть на месте.
«Ничего! – размечтался я. – Похожу по Волге, годик второй. Освою курсы вождения судном. Изучу навигацию.
А там глядишь, и на Черное море можно махнуть. Хорошие моряки всегда найдут местечко на морском судне. Покажу себя с хорошей стороны, глядишь, со временем, в «загранку» схожу.
Я пересчитал имеющиеся при себе деньги. Их было не много. Но на дорогу от Казани до Ульяновска, вполне хватало.
На питании придется конечно экономить. И всю дорогу обходиться сухим армейским пайком. А это, не так то просто. Три года назад, когда я ехал в теплушке в Тайшет, у пассажиров поездов, было очень мало соблазнов. Редко кто из придорожных торговок, мог предложить пассажирам чего-то съедобного. Если только отварной картошки.
А сейчас, на каждой станции у вагонов, сновали хозяйки, предлагая молоко, вареные яйца и домашнюю солонину.
Улучшение экономики страны и благосостояние ее граждан, были налицо.
Вскоре я отвлекся от своих мыслей. Перед глазами открывались просторы Красноярской тайги. И я не мог не восхищаться ее красотой и мощью. К сожалению, мне не удалось увидеть воды Байкала. Мимо него мы проехали в ночное время.
Днями я с удовольствием, смотрел в окно вагона. Хотелось запомнить, как можно больше из того, что удавалось открыть нового. Возможно, что мне не придется никогда больше, вернуться к созерцанию того, что мне открывалось по пути домой.
Вечерами, когда за окном ничего не возможно было рассмотреть, я открывал тетрадь, подаренную мне Зоей Мироновной.
За три года службы в лагерной охране, я сделал всего лишь несколько записей. Рядом со мной, постоянно кто-то находился. А изливать душу сослуживцам, я не считал нужным. Так же, как не считал нужным, посвящать их в тайну моей рукописи.
Наш тихоходный поезд, без конца останавливался, чтобы пропустить скороходные составы или экстренные поезда.
Не много численные мои попутчики, в такие моменты, обязательно ворчали, выказывая нетерпение и недовольство.
Но меня ничуть не тревожили подобные задержки поезда. Мне нравилось путешествовать. Даже таким, не очень удобным образом.
От Тайшета до Казани, мы добирались более недели.
Поезд прибыл на Главный ж.д вокзал Казани, ближе к полуночи.
Прихватив свой отощавший за дорогу, вещмешок, я вышел из вагона.
В нос мне ударил запах цветущей сирени, вперемешку с вонью плохо перегоревшего угля. И этот, полу забытый запах большого города, вызвал во мне, удивительно приятные чувства. Не смотря на то, что я не представлял себе, куда пойду, я сердцем понял. Я нахожусь дома.
Настоящий мой дом, тот в котором я родился и вырос, находился в двух часах езды на грузовике
Но воспоминания о нем, вызвали у меня только досаду. Я по прежнему, не хотел видеть никого из тех, с кем жил бок о бок, с момента своего зачатия. Я с детства знал, что жизнь моя будет связана только с большим городом. И то, после того, когда я вдоволь нагуляюсь по белу свету.
Я вошел в здание вокзала, собираясь узнать расписание поездов до Ульяновска.
Но тут мне здорово не повезло. Как впрочем, не везло все последнее время.
В здании вокзала, меня остановил армейский патруль. Я без страха и лишних вопросов, предоставил двум младшим сержантам, военный билет и справку о полной демобилизации из рядов армии.
По уставу патрульные обязаны были, отпустить меня на все четыре стороны. Ведь я являлся рядовым запаса.
Но видимо, у патруля было другое мнение на этот счет.
«Рядовой запаса, Гурьев, вам необходимо завтра же с утра, встать на военный учет, у Военкома Центрального района.(адрес такой-то). Настоятельно советуем вам, прибыть в данный Военкомат, не позже десяти утра».
Я раскрыл рот, чтобы напомнить младшим офицерам, про пункт в Воинском Уставе.
А пункт тот гласил о том, что вставать на учет, демобилизованный солдат, обязан по месту своей прописки.
Я числился жителем своей деревни. В своем захолустном Уреченске. Но я надеялся получить городскую прописку в Ульяновске. И сразу же встать на учет.
Один из патрульных, закрыл мой «военный» и сунул себе в карман.
«Завтра получите свой билет в кабинете Военкома», - не обращая внимания на мою опешившую физиономию, патрульные двинулись к очередному солдату.
Справившись со ступором, я бросился вслед за ними.
«Товарищи младшие сержанты. Вы по уставу, не имеете права забирать у меня билет», - заорал я.
«На губу хочешь? – лениво поинтересовался тот, что выглядел старше.
– Так мы тебе организуем отдых, умник.-
Вдоволь насладившись моим растерянным видом, он добавил.
–Приказ у нас от Военкомата. Заберешь завтра свой военник. Никуда он не денется».
Всю ночь я просидел в зале ожидания ж.д. Меня мучила тревога по поводу своего Военного билета.
А вдруг под личиной патруля, скрываются какие нибудь, проходимцы. Но зачем им нужен мой «военник?»
Едва забрезжил рассвет, я отправился по адресу, знакомому мне с допризыва. У здания Военкомата, мне часа два, пришлось ждать начала рабочего дня.
К Военкому, в звании майора внутренней службы, я вошел, едва он открыл свой кабинет.
«Товарищ майор, разрешите обратиться!» - четко по уставу гаркнул я.
Недовольно поморщившись, майор ответил мне «вольно» и указал на стул.
Я как можно короче поведал ему о цели своего визита. Попутно усомнившись в том, что есть приказ об изъятии патрульными, Военных билетов у демобилизованных солдат.
В кабинет бочком втиснулся вчерашний патрульный. Отдав честь майору, он положил на стол несколько военных билетов.
Надо признаться, я испытал огромное облегчение, увидев знакомого патрульного. Козырнув еще раз, тот вышел из кабинета.
Майор обернулся к мне.
«Есть такой приказ, - «обрадовал» меня Военком.
-Он продиктован необходимостью, важной для нашего города..
Большинство отслуживших в армии комсомольцев, едут на строительство объектов, очень нужных стране. Кто по комсомольской путевке, а кто-то, без нее.
Сознательная молодежь, рвется на строительство Сталинградской и Куйбышевской гидроэлектростанций.
На севера Тюмени и Томска, едут нефть добывать. Жидкое топливо для Родины, сейчас едва ли не самое важное. Байкало Амурская магистраль еще не окончена.
И туда наш народ советский, едет работать.
Это очень похвально. Очень хорошо. Важнейшие стройки Коммунизма, ежедневно принимают сотни строителей разных направлений.
Но кто -то должен заниматься строительством новых заводов и прочих объектов, в существующих городах . У нас, в Казани, завод Синтетического каучука, никак не достроится. Театр Оперы на площади Славы, тоже рабочих рук ждет.
Я, как старший товарищ и старший по званию, имею право настоятельно рекомендовать вам, рядовой Гурьев, остаться в Казани. Получите место в общежитии, талоны на питание, рабочую одежду. А главное, городскую постоянную прописку. Зарплату получать будете.
Я вам это, от имени нашего вождя говорю.
Пойдете на строительство завода. Подпишите направление на работу. Пока на три года. А там, я уверен, сами не пожелаете стройку покинуть». -
Майор звучно хлопнул ладонью по столу, где лежала стопка отпечатанных на машинке, соглашений на работу. Повинуясь инстинкту послушания старшему по званию, я молча расписался в соглашении.
Майр тут же, ловко выхватил из моих рук листок бумаги, в котором не было моих данных.
Раскрыв мой Военный билет, он быстро, от руки, вписал в соглашение мои данные.
Выйдя от майора, я увидел нескольких, таких же горемык, каким был сам. Ребята в военной форме, ждали своей очереди, получить направление, ( скорее приказ) на работу.
В кармане моей гимнастерки, лежал адрес конторы, куда я должен был пойти.
Выйдя из здания «Военкомата», я присел на скамью у входа.
С треском рушилась очередная моя мечта на «вольную» жизнь. Ослушаться майора и поступить по своему, я не мог.
Он знал мои данные. И при желании, мог бы достать меня, даже из Заполярного круга.
За ним стояла грозная фигура самого товарища Сталина. А я, как и все смертные люди моего времени, боялся гнева вождя до дрожи.
«Ничего, – думал я уныло. - Отработаю три годика. Денег заработаю. Жениться конечно, не буду. А одному, много ли надо. Подзаработаю и подамся на море. А дальше видно будет».