REX LUPUS DEUS
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Возвратившись из римской провинции Дальней Испании в Италию, успешно управлявший провинцией и победивший тамошние непокорные племена лузитанов и каллаиков, римский пропретор Гай Юлий Цезарь, считавший себя потомком богини любви и красоты Венеры, как не раз в своей бурной жизни, оказался в крайне сложной ситуации.
Сенат - высший коллективный орган управления Римской олигархической республикой - соблаговолил удостоить Гая Юлия права на триумф, что, по римским законам означало следующее: Цезарю было категорически запрещено возвращаться в Вечный Город на Тибре до наступления дня его официального торжественного въезда в Рим на триумфальной колеснице. В случае нарушения Цезарем этого категорического запрета он бы неминуемо лишился права на триумф (лат. triumphus), который весьма способствовал бы росту его популярности среди падкого на зрелища столичного простонародья. Между тем, как раз в описываемое время в Риме проходили консульские выборы. Каждому кандидату в консулы - избираемые ежегодно высшие магистраты (государственные чиновники) - надлежало непременно участвовать в выборах лично, для чего требовалось его физическое присутствие в Риме (не зря сенат, ссылаясь на стародавний закон и освященный временем обычай, отклонил в свое время предложение ушлого народного трибуна избрать победоносного полководца Гнея Помпея Магна, одолевшего средиземноморских пиратов и заклятого врага Римской державы - могущественного понтийского царя Митридата VI Евпатора -, консулом в его отсутствие, заочно). Естественно, Цезарь был твердо намерен выставить на консульских выборах свою кандидатуру. Слишком долго дожидался «потомок Венеры» этой возможности, чтобы теперь от нее отказаться. Настало время ковать железо, пока оно горячо.
Гай Юлий оказался в явном цейтноте. Дата подачи кандидатуры в консулы была уже назначена. Поэтому домогавшийся и триумфа, и консульства Цезарь, переминаясь, фигурально выражаясь, с ноги на ногу, в нетерпеливом ожидании у ворот «Вечного Города», обратился в сенат с покорнейшим прошением либо позволить друзьям принять участие в выборах от его имени в его отсутствие (так сказать, «по доверенности»), либо, в виде исключения, дозволить ему войти в Город, сохранив за собой право на последующее вступление туда уже в качестве триумфатора. Враги Цезаря в сенате всячески затягивали решение вопроса, стараясь, используя всевозможные уловки, перенести дату голосования по данному вопросу на день, максимально приближенный к дате консульских выборов. Поскольку же прошение, поданное Цезарем, грозило все-таки быть одобренным большинством «отцов, занесенных в списки», суровый, непреклонный недруг Цезаря – рупор сенатской олигархии Марк Порций Катон Младший – прибег к столь же бурлескному и граничащему с фарсом, сколь и радикальному средству, чтобы не допустить решения вопроса в благоприятном для Цезаря ключе. Воспользовавшись правилом, согласно которому выступление сенатора запрещено было прерывать (как бы долго он ни говорил), Катон выступил с длившейся целый день, от рассвета до заката, речью, в которой затронул великое множество самых разных тем, чтобы как можно дольше тянуть время. Заседания сената прекращались с заходом солнца, и ни одно решение, принятое при искусственном свете, не считалось имеющим законную силу. Цезарь, постоянно информируемый своими людьми обо всем происходящем, терпеливо ждал. Однако он не мог ждать бесконечно. Разгадав замысел хитрого Катона, Цезарь пересек священную границу территории Города - «померия» (за самовольное пересечение которой «Отец Отечества» Ромул когда-то, без малейших колебаний, укокошил своего родного братца Рема) - и лично подал свою кандидатуру в консулы. Как, надеюсь, еще помнит уважаемый читатель, Гней Помпей в свое время предпочел триумф и отказался от должности консула. В отличие от Помпея Магна, Гай Юлий, видимо, предвидел, что триумфов в его жизни будет, вероятно, еще много – не сошелся же свет клином на каких-то забытых богами лузитанах и каллаиках «со товарищи»! Тем не менее, следует по достоинству оценить все величие жертвы, принесенной «потомком Венеры» из соображений высокой политики.
Дело в том, что триумфальные шествия были не просто торжественными процессиями для развлечения жадной до зрелищ столичной публики. И не просто средством удовлетворения личного честолюбия того или иного императора, удостоенного римским сенатом триумфа. Не говоря уже о выполняемой триумфальными процессиями важнейшей функции - продемонстрировать «Граду и миру» - выдающиеся полководческие способности чествуемого триумфатора, величие Римской державы, единство римской армии и римского народа, они сохраняли даже в условиях космополитически и скептически настроенного (во всяком случае – в своих высших слоях) римского общества все более стремительно летевшей под откос олигархической республики налет чего-то архетипического, архаического, причастного не только миру людей, но и миру богов, сакрального, святосвященного – «sacrosanctus» -, по выражению римского оратора, политика и философа Марка Туллия Цицерона. Отказаться, как Цезарь, от связанных с триумфом величайших почестей, из соображений высшей государственной мудрости, значило обладать трезвым и расчетливым умом, недюжинной способностью обуздывать свои даже самые сильные и естественные эмоции (ведь честолюбие и стремление прославиться, «сделать себе имя» и покрасоваться перед людьми скрыты в тайниках души каждого человека, даже если он не способен дать себе в этом отчет и самому себе в этом признаться).
В день триумфального шествия, начинавшегося на посвященном богу войны Марсовом поле, проходившего через Форум и завершавшегося, наконец, на Капитолии, Форум был уставлен трибунами, полными почетных гостей в праздничных одеждах. Простой народ стоял вдоль улиц. Это был грандиозный всенародный спектакль, тщательно и искусно срежисированное массовое зрелище, стоившее всякий раз бешеных денег. Довольно слабым, отдаленным, хотя и не менее ярким, отзвуком древнеримского триумфа стала много столетий спустя так называемая «помпа» - последняя форма театрализованного уличного представления эпохи Возрождения в Италии.
Шагавшие во главе триумфальной колонны, вслед за сенаторами и магистратами, наиболее прославившиеся воины-победители, увенчанные лаврами, несли на шестах таблицы (или, говоря по-современному – «таблоиды»), на которых, в стиле сегодняшних комиксов, были изображены победы, победители и побежденные (с соответствующими пояснительными подписями). За ними следовали повозки с наиболее ценной военной добычей. За повозками - богато украшенные белые жертвенные животные, предназначенные в этот торжественный день быть закланными в жертву всесожжения на алтаре верховного римского бога - Юпитера Капитолийского – ведь триумф был, прежде всего, священнодействием, пожалуй, наивысшей в Риме формою богослужения. За четвероногими жертвенными животными шли под конвоем двуногие - военнопленные и заложники, вынужденные, по мрачной иронии судьбы, нередко тащить на себе наиболее презентабельную часть захваченной у них же римлянами военной добычи. Чем экзотичнее, диковиннее и богаче была эта добыча, тем больше восторга и восхищения она вызывала у бесчисленных толп зрителей, глазевших на триумф. А вот пленных князей, царей, княгинь, цариц, вождей, военачальников и схваченных мятежников «потомки Ромула» осыпали насмешками и оскорблениями (в стиле воинов прокуратора Иудеи «всадника» Понтия Пилата, издевавшихся над Господом Иисусом Христом как над «царем иудейским»).
За добычей (включавшей иногда диковинных зверей - вплоть до слонов) и пленниками следовал главный «виновник» и главное действующее лицо триумфального шествия – победоносный римский полководец, император, триумфатор. Он стоял неподвижно, словно некий истукан, на роскошной двухколесной квадриге – богато украшенной золотом и слоновой костью колеснице, запряженной четверкою белых коней -, облаченный в пурпурную триумфальную тунику и пурпурную же триумфальную тогу, расшитую золотыми пальмовыми ветвями (лат. toga palmata), с золотым лавровым триумфальным венком (лат. corona triumphalis) на гордом челе, держа в руке увитый дубовыми ветвями, увенчанный изображением орла – священной птицы бога-громовержца Иове-Иовиспитера-Юпитера - жезл из слоновой кости (служивший, в незапамятные времена, скипетром римским царям, начиная, якобы, с самого Ромула). Лицо торжествующего триумфатора было выкрашено – в знак обильно пролитой им крови врагов Рима – красным суриком (как и лицо статуи Юпитера Капитолийского; пурпурная туника, расшитая золотом пурпурная тога и золотой лавровый венок на триумфаторе были также «позаимствованы» на время триумфа у статуи «отца богов и людей», да и триумфальная колесница была «взята напрокат» из его храма). Ибо – и в этом заключалась главнейшее и величайшее таинство разворачивавшегося на глазах «Града и мира» публичного священнодействия – триумфатор, с момента своего восхождения на колесницу Юпитера и до момента своего прибытия к вратам храма Юпитера на Капитолии, каким-то, непостижимым для слабого человеческого разума, образом, сам становился богом. Данный момент следует особо подчеркнуть. Триумфатор не просто «играл роль бога», не просто «представлял Юпитера» (подобно тому, как на похоронах знатных римлян лицедеи в масках предков умерших аристократов представляли «в лицах» этих предков), нет, вследствие некоего мистического превращения, он в торжественные минуты триумфа действительно становился не символическим олицетворением, а зримым и реальным воплощением всемогущего, верховного, величайшего бога, ощущая себя таковым не только всеми фибрами своей бессмертной души, но и буквально каждой частицей своего смертного тела…
За спиной недвижно высившегося, словно памятник самому себе, на колеснице триумфатора стоял специально приставленный к нему особый государственный раб, державший над его головой золотой венец и следивший за тем, чтобы триумфатора не «переклинивало» (выражаясь современным языком), иными словами – чтобы он не утрачивал полностью чувство реальности. Видимо, в этом действительно была необходимость. По традиции, раб время от времени шептал (или, скорее – с учетом царившего шума, все-таки говорил) на ухо триумфатору: «Помни, что и ты смертен!» или: «Помни, что и ты – всего лишь человек!». Возможно, это делалось не только для того, чтобы конкретный триумфатор не слишком зазнавался, но и ради того, чтобы не сглазить счастье и удачу, выпавшие на долю римского воинства...
В общем, на квадриге триумфатора как бы сходились, или фокусировались, образуя неразрывное единство, божественное величие и человеческая бренность, высшее наслаждение жизнью и угроза смерти. Ибо колесница бога-громовержца катилась по улицам «Вечного Города» в окружении облаченных в кроваво-красные одежды ликторов, чьи связки розог с вложенными в них топорами были, ради праздника, увиты лавровыми ветвями. Всем и каждому из присутствующих на триумфальном действе римлян было хорошо известно, что после завершения церемонии ликторам предстояло, вынув топоры из фасций, обезглавить осужденных на казнь военнопленных, принеся, таким образом, на алтарь Юпитера Торжествующего – Iup(p)itеr Triumphans - человеческие жертвы (в этом смысле ни чем иным, как человеческими жертвоприношениями, были и гладиаторские бои не на жизнь, а на смерть на арене римского цирка).
За триумфатором следовала его армия-победительница. В первых рядах – старший, средний и младший командный состав, затем – нижние чины, во всем блеске боевых наград (почетных венков, фалер, браслетов и прочих знаков отличия), в лавровых венках и с лавровыми ветвями в руках. Они как бы разыгрывали «игру сатиров», следовавшую, по всем правилам античного драматического искусства, за трагедией. В этот день воинам было дозволено обычаем безнаказанно высмеивать и вышучивать на все лады в сатирических, довольно грубых, песенках своего победоносного полководца, как бы мстя ему тем самым за тяготы муштры в период полевой и гарнизонной службы.
Прибыв, наконец, в храм громовержца Юпитера на Капитолийском холме, триумфатор сходил с высоты квадриги на грешную землю и торжественно возлагал свой лавровый венок (а вместе с ним – и обретенное им, на время триумфа, божественное величие) на лоно статуи Юпитера Наилучшего Величайшего (лат. Iupitеr Optimus Maximus), возвращая богу священные атрибуты, взятые у него как бы взаймы.. Снова обратившись из бога в человека, триумфатор приносил в жертву всевышнему богу безупречного белого быка и других белых животных, обреченных на заклание, после чего пускался в обратный путь, также сопровождаемый ликованием своих сограждан (да и гостей столицы), но уже не в качестве воплощения верховного божества, а в качестве простого смертного. После чего он за свой счет «накрывал поляну» (выражаясь современным языком) народу Рима. Все завершалось буйным всенародным пиршеством под лозунгом «Народ и армия – едины».
Наряду с описанным выше «большим триумфом», которого сенат удостаивал римских полководцев, истребивших, с помощью своих легионеров и авксилиариев, на поле брани больше пяти тысяч недругов «Вечного Рима», существовал и так называемый «малый триумф», которого удостаивались военачальники, также победоносные и также провозглашенные своими войсками императорами, но истребившие меньшее число врагов на поле боя. В случае «малого триумфа» триумфатор ехал по «Вечному Городу» не в колеснице Юпитера, а верхом на белом коне (или даже шел пешком), причем не в лавровом, а в миртовом венке (или в венке из плюща) на голове, как и его воин, и приносил в жертву верховному богу, вместо быка, овцу. Овца по-латыни называется «ова», поэтом «малый триумф» назывался «овацией». От этого происходит всем нам хорошо известное слово «овация».
Как бы то ни было, удостоиться триумфа – «малого», и уж тем более – «большого» - не только считалось, но и действительно было огромной честью для всякого «сына Энея и Ромула». Поэтому, право же, стоит снять шляпу перед трезвым и расчетливым умом здравомыслящего политика Гая Юлия Цезаря, отказавшегося от этой чести. Его отказ лишний раз доказывает широту натуры и величие замыслов главного героя этой исторической миниатюры.
Здесь конец и Господу Богу нашему слава!